Текст книги "Очень осенняя книга года Белой Металлической Крысы"

* * *

Продолжается День танкиста? А то! Все уже выпили и повторили, шашлык, кто на югах живет, подъеден, жены и дети построены (сегодня можно – завтра они все припомнят), внуки уложены… По крайней мере мелкие. Нечего им до ночи сидеть. Народ гитары терзает, старые песни поет. «От удара войны термоядерной не спасет лобовая броня, фотокарточку ты обязательно сохрани, чтобы помнить меня». На мотив «Прощания славянки». И главное – припев попротяжнее и пораскатистей: «Прощай, не жалей, слез горьких не лей, а как вернусь из лагерей, ты ж поцелуй и обогрей!» Три года, с третьего по пятый курс. Три месяца лагерей на Волге, в Путиловских болотах, под Калинином. Черт с ним, что теперь он Тверь. Тогда был Калинин, навеки в воспоминаниях им и останется.

Вспомним их поименно, офицеров нашей военной кафедры, по крайней мере тех, кто больше всех запомнился. Хороших и плохих. Умных и глупых. Добрых и свирепых. Порядочных и подлецов. Тех, кого любили и с кого брали пример, и тех, кого терпеть не могли. И тут еще вопрос, кому было хуже – студентам, которых не любил препод, или преподу, которого не любили студенты. Притом что причины могли быть всякие. Друга Толика Циоса из соседней группы МО-75—3, к примеру, терпеть не могли, потому что подозревали в нем скрытого еврея, хотя был он причерноморским украинцем, скорей всего греко-бессарабского происхождения. Очень смуглый. Очень упрямый. Дружил с евреями. Из Котовска, так что акцент был чисто одесский. Так что кто он получался, по мнению наших офицеров?! Украинец? Ага. Два раза, туда и обратно.

Да еще и на экзамене по огневой подготовке на возмущенный отсутствием у студента Циоса знаний вопрос подполковника Сиверскова, не пацифист ли он, Циос сгоряча автоматически ответил: «Да, я пацифист!» Лучше б он сказал, что тот пид-рас… Легче бы перенес подполковник. «Два» он Толику вкатил тут же. А на кону был, между прочим, венгерский стройотряд, и паспорта заграничные уже выписали. Так что, как автор в качестве рационализации – «рацухи» – мишени из многослойной фанеры для кафедры пилил и красил их в цвет хаки, как за портфель водки капитану Шурову, дай ему Б-г здоровья, друзьям оценки у него ставил и у Циоса вместо двойки пятерка образовалась – отдельная тема. А как автор его паспорт вырывал у гада Кучеряева, младшего из двоих Кучеряевых на кафедре, секретаря факультетского бюро, об этом надо рассказывать особо. Свой шанс на партбилет тогда похоронил – и очень правильно сделал.

Ну – это был Циос. А Володю Ильницкого, одного из двух украинцев из нашей МО-75—1, отличавшегося классическими, роскошными усами, по каковой причине он носил сразу две клички: «Усатый» и, чтобы уж точно его ни с кем не спутать, «Усатый хохол», добряка, отслужившего свое в армии, который вроде на этом основании должен был стать любимцем кафедры, гоняли… за усы. Поскольку кому-то из господ офицеров почудилось, что раз они заходят аж на подбородок, как у классического запорожца, то это уже и не усы вовсе, а полуборода. Ильницкому приказали все, что ниже линии губ, сбрить. Он, с некоторым изумлением, объяснил, что это предмет его национальной гордости, а если он половину их сбреет, то это уже будет не предмет гордости. Как минимум его. Скандал был… Но не сбрил.

Другого нашего украинца, Володю Олейника, по кличке «Большой хохол», бывшего десантного старшину, который службу понимал лучше большей части офицеров, очень хотел загнать на гауптвахту после лагерей, недели на две, тогдашний начальник военной кафедры полковник Мамаев, пьяница и скотина редкостная. Сынок его, которого он на кафедру пристроил лаборантом, был картежником и наркоманом, а сам Мамаев любил рассказывать, как он в Чехословакии в 68-м местных жителей танком давил. Хотелось верить, что врет, но он с таким удовольствием про это рассказывал и так это смаковал…

Так вот, Олейнику нашему, который в лагерях одной из трех рот курса командовал, Мамаев в лагерях как-то начал мозг вынимать, и вынимал долго. Нес какую-то ахинею. Тот его слушал, слушал… Очень спокойный был, как все сильные люди. А когда тот, запыхавшись, замолчал, пытаясь набрать воздуха и начать нудить снова, спросил: «Товарищ полковник, разрешите обратиться?» И, не давая Мамаеву ответить, сообщил: «Товарищ полковник, идите на х-й, пожалуйста». Развернулся и пошел. Тот ему что-то пытался вслед кричать, но очень уж ему брызгавшая изо рта слюна мешала. А догонять Олейника, кулаки у которого были размером с полковничью голову, он не рискнул. И правильно сделал. Так бы ему врезали…

Ну – это с украинцами. А были ведь и евреи – настоящие. Друга Сахно, Сашу Иоффе из Запорожья, сильно невзлюбил подполковник Чирской. И таки ровно за то, что тот был стопроцентный еврей. При этом знал тот все, выправка у него была отличная – папа у него, Израиль Матвеевич, воевал, и в серьезных войсках, но вот отчество… Плюс курчавые волосы и немного выпуклые глаза… Плюс неистребимая картавость… Гонял как собаку, раз за разом валил и принципиально запарывал на пересдачах, пока в один из дней не подменил его любимец студентов, добряк и умница майор Цельман. Который в свое время принципиально взял фамилию отца, хотя по маме мог спокойно числиться русским, и этот факт ему продвижение по службе изрядно тормозил. Поставил он Иоффику давно им заслуженную положительную оценку и отправил побыстрее с глаз долой, пока Чирс не вернулся. Ездил Цельман, к слову, на «Жигулях», которые языкастые студенты прозвали БМЦ – «Боевая машина Цельмана», одной из двух машин на кафедре, имевших имя собственное.

Второй такой тачкой была БМБ – «Боевая машина Ботяна». Точнее, подполковника Ботяна, отличавшегося зычным голосом, неукротимо свирепым нравом и кирпично-красной брыластой физиономией, над которой студенты втайне посмеивались, подозревая, что причина ее – непрерывное пьянство. А потом перестали, узнав, что это нервная экзема, после того как дочка у него погибла. Столкнули в давке девочку под электричку… Так подполковника жалко стало! Ну, знамо дело, был на кафедре до Мамаева полковник Иванов – и. о. ее начальника, целый год, пока на пенсию не ушел. Добрейшей души человек, бывший школьный учитель, которого как на фронт призвали, так он в армии и остался. Прошел он всю войну. Детей, судя по всему, очень любил и студентов считал такими же детьми, в чем был не так уж далек от истины. Так что, обращаясь к ним, говорил: «Воин!» – и расплывался в добрейшей улыбке. А потом уже очень вежливо объяснял, в чем именно «воин» накосячил. Было очень стыдно, страшно не хотелось его расстраивать…

Был полковник Петров, боксер, здоровенный, жесткий – на пересдачу мог влет отправить, но не подлый. Не стукач и не ябеда. И вообще очень порядочный дядька. Всегда он после лагерей в Москву студентов сопровождал – на катере, который шел вниз по Волге, и всегда там с ним рубилово было. Бухие все были после дембеля, а тут Петров и больше из офицеров никого. Тому двойку поставил, этому или за списывание выгнал. Ну, и… Был подполковник Курамшин, спокойный и позитивный, генеральский зять, который автора, как знатного рационализатора, назначил начштаба сборов, после чего на них пришлось ехать на две недели раньше, готовить диспозицию, а уезжать через два дня после всех остальных, оставшись сворачивать хозяйство. Очень был хороший, достойный и умный человек.

Были два сильно пивших приятеля-майора, Вощанкин и Штильман. Вощанкин был кафедральной знаменитостью. Был он на самом деле трижды майором. Три раза получал погоны с двумя просветами и одной звездой, дважды их терял. Первый раз на танке проутюжил сад деду-бандеровцу в Западной Украине, который в ответ на просьбу дать яблочко попробовать защитнику Родины очень уж злобно и далеко новоиспеченного майора-москаля послал. Не стоило ему этого делать. Остался без сада. Второй раз был и того лучше. Он тогда уже на кафедре работал. И случилась у метро «Октябрьская-кольцевая» драка. Большая драка, можно сказать, грандиозная. А когда милиция ее разогнала и начала разбирать кучу-малу, которая в эпицентре этого молотилова была, с самого ее низу вылетел чей-то кулак и метко двинул старшего патруля в глаз. Ну и понятно, что за кулаком открылась фигура в доску, в хлам, в сиську пьяного майора Вощанкина, который как раз обмывал на кафедре звезду, ну и…

Мужик на самом деле был умный, только шебутной. Дочку приемную нежно любил, от последней из жен. Очень красивую, но очень тупую. Курсантов вечно просил ее по математике и физике натренировать. Пил. Особенно любил на халяву. Как в третий раз майора получил, вечно плечо с погоном как бы ненароком вперед выставлял, чтоб видели, что при его росточке смотрелось дивно. Но зла никому не делал. В лагерях как-то страшно погорел: подкрался ночью к костру, вокруг которого сталеплавильщики сидели, как раз вечерять собравшиеся, на предмет опрокинуть с ними стакан. Благо у них с собой было. Не учел, что на закусь они лягушек с лучком и картошечкой запекли, под майонезом. Хорошие были лягвы, мясистые, местные. Но это был 80-й и это было не во Франции. Как ему лапку посочнее протянули, так его, бедолагу, в кусты и унесло, блевать. Ну, не привык советский офицер тогдашний квакушками водку закусывать. А зря.

Кто был еще? Майор Перчик, великий спец по сексуальному воспитанию студентов. С применением такой лексики занятия проводил, что даже старики наши женатые краснели. И капитан Жидких, который на кафедру откуда-то был переведен старлеем, потом в одночасье стал капитаном, а затем и майором. Говорили, что был он сыном погибшего генерала, которого его друзья наверх тянули. Хороший был мужик, роста маленького, крепкий, как дубовый пенек, с якутскими глазами. Но быстрый карьерный рост его испортил, так что начал он студентов заваливать. Причем жестоко высмеивая. Кому такое понравится? Так что каратисты наши с ним за это рассчитались. Кто именно, история умалчивает. Только окликнули его как-то по фамилии. Обернулся он и в лоб ногой получил. Маваши ему провели, в стиле полный контакт. Да так, что он на пару недель зрение потерял и в лагеря приехал, злой как черт, только к осени. После чего тут же сцепился с автором и дал ему наряд на офицерской кухне вне очереди – дрова рубить.

Ну, испугал ежа голым афедроном. Топор автор всегда любил и орудовал им в те годы ловко. И бросал на меткость, как тот томагавк, и крутил не хуже нунчаков. А уж дрова… А после института и лагерей встретились они в одной группе у Коли Мартынова, однокашника авторского, который на Чермете учился и в стиле шотокан тренировался, у Дмитриева. Черным поясом в итоге стал – не нынешним, а настоящим. В «Альфа-группе» у Фридмана и Хана работал, в системе безопасности. И погиб в 2000-х. Убили его бандиты. Но тогда до этого еще почти четверть века была. Так вот, встретились на контактном спарринге автор и тогда уже майор Жидких. Ну и разобрались между собой. Майору пару раз в пах прилетело. Он автору по голове связку маваши – уширо маваши – провел. Маленький-маленький, ноги короткие, толстенькие, мышцастые, а вертушку хорошо крутил. После этого и подружились. Чего друг на друга дуться?

И наконец, последний по порядку, но не по значению полковник Иван Маркович Литошенко, кафедральный златоуст. Какие перлы выдавал! Это его было: «Труба круглого диаметра», «40 % тока течет по этому синему проводу, 60 % – по тому красному, а тут они встречаются и дальше текут вместе», и «Ток течет, течет, подходит к тумблеру Т-1, стоп. Стоит, ждет. Щелкаем, он опять течет, до тумблера Т-2 доходит, стоит. Щелкаем им. И тут он, ток, как попрет!»… Запомнился Иван Маркович тем, что в лагерях, обходя местность, заметил стоявшие под деревом кроссовки. Бегал кто-то из ребят и, на свое горе, переодеваясь, оставил их на виду. Фирменные, «Адидас», западные. То есть не наши патриотические кеды, а изделие вероятного противника. Дефицит страшный, да и дорогие по тем временам. Тут же вызвал Иван Маркович дневального и приказал их… закопать. И закопали. А где, не сказали – не велел Литошенко под страхом жутких кар. Такой уж он был принципиальный человек. Не дай Б-г.

Разное на той военной кафедре было, еще на старой, располагавшейся в маленьком кирпичном бледно-желтом дореволюционной постройки здании, напротив метро «Октябрьская», на месте которого теперь сплошные железобетонные громады. Тогда памятника Ленина на площади еще не было, а здание МВД только строили. На него летом танковую пушку из открытого окна наводили, тренировались прицеливаться… Очень строители дергались. Ну, да чего только с кафедрой связано не было. Новую-то построили в Теплом Стане. Танки туда из ангара на Таганке перевезли, все прочее хозяйство, с «Октябрьской». Никаких занятий по строевой с автоматами в Парке Горького, с непременным их завершением в местных пивных. Никаких орудий, смотрящих на ошарашенных прохожих из открытых окон… Да и кто там на кафедре сейчас преподает – кто знает? Сорок лет прошло. Прежних офицеров наверняка нет ни единой души. Да и жив ли кто? Разве что Сергей Жидких. Но и он наверняка давно уже на пенсии… Возраст. Дай им всем, кроме, понятно, Мамаева, детям их и внукам всего самого хорошего. Отличные были мужики. Многому научили.

* * *

Давно это было. Задали автору журналисты в очередной раз вопрос насчет смертной казни. В Талмуде не зря сказано: «Не спрашивай, и тебе не ответят». Ну, он им и ответил, что думал. Еще не было убийства спящего ребенка сумасшедшим в детском саду, девочку-школьницу не зарезал подонок в гаражах в Саратове, доцент-расчленитель питерский аспирантку еще не прикончил… Много чего тогда еще не было. Но гуманизация системы отечественного суда в полный рост была, адвокаты и политики на эту тему старались как могли, и было понятно, что ничто в этом мире так не важно, как наша интеграция в Европу. Точнее – изнасилование страны под разговоры об этой интеграции с извращением самого понятия о справедливости. Но интеллектуалам нашим это было вовсе не важно, а справедливость… Какое, в сущности, устаревшее в наше время понятие! И прочел то интервью Максим Соколов. Не понял, судя по всему, в нем ничего, но автора на всякий случай лягнул. В ответ на что было ему написано письмо. Приведем его без купюр – очень уж актуально, а то опять дискуссия о смертной казни поднимается, на тему того, почему ее именно в нашей стране применять никак нельзя. Гуманистов-с – каждый второй. Так осточертели…

«Уважаемый Максим Юрьевич!

Настоящим пишу Вам, пользуясь привилегией знакомства, хотя и шапочного, – мы изредка раскланиваемся на различных мероприятиях, а на одном из них несколько лет назад, сколько помню – презентации книги Егора Тимуровича Гайдара, обменялись парой слов. Помимо прочего, объединяет нас газета «Известия», в которой Вы автор постоянный, а я – значительно более редкий, и моя личная многолетняя приверженность к чтению Ваших блистательных статей, которые дадут немало пищи для ума тем, кто в будущем заинтересуется нашей эпохой. Получить от Вас пинка – значительно больше чести, чем от многих знакомых мне людей комплиментов.

Порадовавшись в связи с этим тому, что Вы откликнулись на истекшей неделе на несколько фраз, напечатанных от моего лица по поводу смертной казни в «Коммерсанте», и тем обессмертили мою скромную фигуру в русской словесности, я все же хотел бы позволить себе кое-что в связи с этим материалом уточнить. Замечу сразу – у меня нет к Вам ни малейших претензий: ни в части стиля, ни в части содержания, ни в части названия абзаца, остроумно поименованного Вами «осатанение». Нося фамилию Сатановский, так же трудно претендовать на то, чтобы ее не обыгрывали, как, имея длинный нос Сирано де Бержерака, на то, чтобы он не вызывал естественную реакцию у окружающих. Вполне разделяю Вашу точку зрения, что краткий текст, представленный читающей публике «Коммерсантом», странен, вызывает подозрения в том, что человек, его изрекший, идиот и напрашивается на ту реакцию, которую у Вас и вызвал.

Не мне судить, справедливо ли это, в конце концов, я по основному образованию инженер-металлург, а не психиатр, как Юлий Гусман. Поскольку я не претендовал, не претендую и не намерен претендовать на участие в политической или общественной жизни, а также на государственные посты, мои ответы на вопросы журналистов – суть их беседа с частным лицом, которое вольно иметь свое частное мнение, основанное на личном опыте, сколь бы странным оно ни казалось читающей публике. Отмечу лишь, что беседа с журналистом в течение десяти-пятнадцати минут, ужатая до объема, представленного в «Коммерсанте», представляет столько же информации о том, что было в этой беседе сказано, что и основной предмет характерного для еврейских религиозных традиций обрезания о биографии и личности исполнившего сей завет Г-да.

Что я пишу, то редактирую. Интервью, которые присылают мне на согласование корреспонденты, – сглаживаю, убирая ляпы и несообразности. Но с материалом, взятым по телефону, который я до его опубликования не видел, ничего сделать не могу и принужден пожать плечами. Единственное, что приходит в голову, – отвечать двумя-тремя короткими фразами, ничего не комментируя и не отвечая на вопросы корреспондентов, но, увы, я разговорчив. В итоге суть сказанного выбрасывается, напечатанными оказываются наиболее хлесткие комментарии к отсутствующим в тексте вопросам – благо я не воздерживаюсь от жестких формулировок, – и Вы имеете вполне справедливый повод оттоптаться на всем этом безобразии.

Засим позволю себе уточнить занимаемую мной позицию, уповая на то, что Вы еще не выбросили это письмо в корзину за недостатком времени и интереса. Отдавая должное благим намерениям многих противников смертной казни, я являюсь последовательным и убежденным сторонником ее применения для целого ряда преступлений. В число их входят убийства при отягчающих обстоятельствах, в том числе с садистскими элементами, включая пытки и людоедство, серийные убийства и изнасилования, совершенные маньяками, а также убийства и изнасилования детей и геноцид. Полагаю также, что смертная казнь должна применяться в отношении организаторов пиратства, работорговли и наркоторговли, какие бы посты они ни занимали, а также руководителей террористических организаций и исполнителей терактов, совершенных в отношении гражданского населения.

Сегодняшнее европейское правосудие, копировать которое нас призывают противники смертной казни, не говоря уже о его отечественной версии, есть правосудие, комфортное не для жертв и их близких, но для убийц, насильников и одержимых благими намерениями людей, никогда не сталкивавшихся с насилием в отношении себя и своих близких. Оно, возможно, подходит для благостного общества, насилие над личностью в котором есть абсолютное исключение, а непротивление злу, по Махатме Ганди, – правило, но не для сегодняшней России, да и не для сегодняшней Европы, сталкивающейся со зверством во все возрастающих масштабах. Несколько десятилетий непосредственных контактов с ситуациями, в отношении которых я полагаю совершенно необходимым применение смертной казни, утвердили меня в том, что в случаях, описанных выше, она необходима хотя бы в качестве санитарного контроля для безопасного существования населения. Оно по большей части состоит из обывателей, которые стоят, в отличие от интеллектуальной элиты, за смертную казнь, поскольку безопасность собственных детей беспокоит их куда больше, чем духовность, соборность и прочие материи, столь популярные в нынешних телевизионных дискуссиях.

Человек, живущий вне реальной жизни, убийство бешеной лисы или волка-людоеда может назвать преступлением против окружающей среды, а уничтожение тигра или леопарда-людоеда счесть страшным грехом, поскольку тигров и леопардов мало, а индусов почти полтора миллиарда, но у Джима Корбетта на этот счет было другое мнение. На протяжении более чем трех десятилетий я сталкивался и сталкиваюсь в России и за ее пределами с ситуациями, когда невинные люди гибнут и подвергаются истязаниям, судьбы их и их близких рушатся, а те, кто это совершает, прикрываются законом и здравствуют, иногда на протяжении многих лет, в условиях вполне комфортных. Я хорошо знаком с аргументами противников смертной казни и статистикой, которую они приводят в защиту этих аргументов. Да простят меня лучшие представители цивилизованного человечества, выступающие за ее отмену, и да простите Вы, человек мной глубоко уважаемый и мне глубоко симпатичный, но аргументы и статистика эти, тем более что статистика вещь столь же лукавая, как и результаты выборов, производят на меня значительно меньшее впечатление, чем кровь и куски человеческих тел, которые мне довелось видеть и держать в руках – в буквальном смысле этого слова.

В годы моей оперотрядной советской молодости это была разорванная служебными собаками трехлетняя девочка, подброшенная пьяной шпаной через решетку режимного объекта, «чтоб посмотреть, что будет». В последние годы – жертвы терактов в Израиле и России, среди которых были мои друзья и их дети. Судьба тех, кто насилует, пытает и убивает, меня не интересует. Можно или нельзя их перевоспитать – не мой вопрос. Каждый из них, кто будет казнен, не сможет больше никого замучить, изнасиловать и убить, а смерть его послужит уроком и предостережением для других желающих мучить, насиловать и убивать, и мне этого достаточно. Скажу больше – я полагаю благом превентивную ликвидацию таких людей. Увы, в отношении к смертной казни я нецивилизованный человек – и предпочитаю варварство такой цивилизации. Я понимаю, что идеалы христианства призывают «подставить щеку», но я остаюсь приверженцем более близкого мне «ока за око» – со всеми поправками применительно к современности, но безо всяких исключений в случаях, помянутых выше.

Заметьте, ни о чем мною Вам написанном, что составляет суть моего отношения к смертной казни и о чем мы с корреспондентом «Коммерсанта» говорили, там нет ни слова. Полагаю, по той простой причине, что об этом сказали многие из опрошенных. Еще одно мнение в пользу смертной казни для означенных категорий преступников ничего интересного к тексту не добавляло, в отличие от фраз, привлекших Ваше внимание, об ответственности лиц, находящихся у власти и при оружии, когда и если они начинают вести себя в отношении собственного населения как вражеские оккупанты, а также их начальства, вне зависимости от служебного положения последнего. Повторю: я полностью согласен с Вами, что в том виде, в котором высказанный мною пассаж вышел в печать – ужатом, обрезанном и спрессованном, – все Вами отмеченные недостатки присутствуют, и складывается впечатление, что автор идеи перебрал, нуждается в освидетельствовании у психиатра либо откровенно издевается над журналистом и читающей публикой. Последнее отчасти верно. Разумеется, предложение расстрелять Евсюкова на месте, его начальство без суда, а профильного министра после суда – есть гипербола. Гипертрофированное преувеличение. Гротеск на грани стеба.

И чего бы Вы хотели от меня в этой связи? Вы же не будете требовать от Эразма Роттердамского, чтобы он изменил название «Похвалы глупости» на том основании, что поклонники его таланта могут воспринять сие название всерьез, отчего оно будет способствовать оглуплению молодежи? Чтобы название пьесы «Жиды города Питера», пушкинское «куда ты стремишься, жидовка младая», а также встречающиеся у толерантнейшего Марка Твена на каждом шагу «нигеры» были искоренены в соответствии с требованиями политкорректности? При всей грусти, мною испытываемой – не от того, что Вы с присущим Вам блеском приложили меня столь размашисто и ярко, но от того, что не сочли уместным поговорить о сути тех явлений, по поводу которых все это было сказано, – Вы текст заметили? Заметили. Ну и ладушки. Надеюсь, при всем присущем мне крайнем нежелании изображать собой мишень заметили не только Вы. Высказывая все то, что мною было высказано, я ожидал – и продолжаю ожидать – последствий куда менее приятных, чем Ваш справедливый по форме, верный по содержанию и, уж простите мне это ради Б-га, не имеющий отношения к существу дела реприманд.

Споры о смертной казни в нашей отнюдь не идиллической стране, при существующей системе отношений между властью и населением, силовой системе, юриспруденции и соотношении сути законов с практикой их применения, порождают неясные подозрения. Либо это очередная «дурка», запущенная в массы с ясной лишь инициаторам дискуссии целью, либо инструмент давления в преддверии подготовки к очередному переделу власти и собственности. Но уж коль скоро дискуссия такая началась, позволю себе высказать чуть подробней то, что в усеченном виде напечатал «Коммерсант». Нет ничего страшнее для страны, чем ситуация, при которой население полагает, что власть использует силовиков, прокуратуру и судебную систему не для защиты населения от преступников, а для защиты себя от населения. Предоставление представителям этих достойных ведомств привилегии это население использовать в качестве скота, годного лишь на шерсть или мясо, в зависимости от предпочтений пастырей, есть доказательство верности такой конструкции, которая способна породить что угодно, от местного мятежа до революции.

Взятки, коррупция, несправедливые приговоры и прочие прелести этой системы – мелочь по сравнению с таким инструментом, данным ей в руки, как смертная казнь. И потому, если инструмент этот необходим (а я полагаю, что он необходим вне зависимости от того, хороши или плохи наши власти, наши силовики и наши суды – какие есть, такие есть), вводить его возможно только в случае, когда те, у кого инструмент этот будет в руках, окажутся, в случае чего, «повинны в смерти» в первую очередь. Вы говорите – бред? Возможно. А то, что люди с оружием, имеющие его по долгу службы, которая, по идее, состоит в охране закона и порядка, в мирное время убивают тех, кого должны охранять? Что человек в форме – не страж порядка, а потенциальная угроза для жизни, вне зависимости от пола, возраста, положения и лояльности к власти, как убедительно доказал Евсюков? Что любой подросток должен избегать любого милиционера или военного как чумы, потому что не дай ему Б-г не так ответить на его вопрос или, того хуже, иметь при себе игрушечный пистолет, как это было в случае расстрела подростков тувинским коллегой Евсюкова? Что высокие ведомственные чины, включая бывшего главу МВД, готовы грудью выступить на защиту «оклеветанного» ведомства, при том, что действующий глава МВД за месяц в нем «искореняет коррупцию»?! Что честный прокурор, судья и милиционер в понимании обывателя – белая ворона и камикадзе?

Мы все хотели сильную власть. Мы ее получили. Никто никогда не просил власть умную и справедливую. Профессиональную и честную. Ответственную за то, что она делает, не в исторической перспективе, а «здесь и сейчас». Я полагаю милиционера-убийцу во сто крат более опасным преступником, чем обычный убийца, и меня не интересует, убивал ли он людей из-за того, что «выпимши был», поссорился с женой или находился в состоянии глубокой депрессии, не в состоянии накопить на «Бентли» или «Майбах» и вынужденный ограничить себя простым джипом. Полагаю его начальство соучастниками преступления, вне зависимости от того, насколько этот милиционер был хорош для статистики раскрываемости, сколько и как регулярно он «заносил» и насколько трудно им всем с кадрами вообще. Убежден, что черт знает когда назначенный профильный министр своим креслом и своей головой отвечает за людей, которые у него работают, и в первую очередь за то, кто у него на местах руководит, кого эти люди набирают и как их контролируют – или не контролируют. Я полагаю, что человек, посадивший невинного, хоть прокурор, хоть судья, обязан отвечать за это так, чтобы сама мысль о том, чтобы это сделать, испарялась у него в мозгу, не дойдя до основных мыслительных центров.

Вы полагаете мои слова по этому поводу, помещенные в «Коммерсанте», бредом? Сделайте милость. Но уж раз они обратили на себя Ваше внимание, Вы, человек умный и неравнодушный, тонкий и думающий, предложите выход, отличный от того эпатирующего варварства, которое предлагаю я, чтобы хотя бы обратить внимание на проблему! Пока же обыватели зачастую видят в бандитах защиту от милиционеров, прокурора полагают помесью опричника с преторианским гвардейцем, а судью прямым наследником инквизиции, которая, к слову, многих отправила на аутодафе, но оправдательные приговоры, в отличие от современного отечественного суда, все же выносила. И это куда важнее того, глупость сказал Сатановский в «Коммерсанте» или нет. В конце концов, если умные слова никто не замечает, так хоть ерничанье на грани фола заметили Вы. За что спасибо – шутка вышла злая, но в описываемой ситуации на добрые как-то не тянет. В свое время человек, по доносу которого был отравлен Сократ, был по итогам разбирательства обличен и казнен. Сократа было не вернуть, но на душе у афинян, видимо, стало легче.

И последнее – сказал «Коммерсанту» и повторю Вам в том исходном виде, в котором это было сказано. У меня двое детей, и в отношении того места, где они живут и собираются растить своих детей, при всей легкости реализации любых вариантов они сделали выбор. Это не Штаты, не Канада, не Европа, не Израиль, а Россия. Какая есть, со всеми вытекающими плюсами и минусами. И если не дай Б-г их постигнет та страшная судьба, которая может постичь любого ребенка в нашей стране, с ее сегодняшним уровнем «безопасности», и наказание того, кто в этом будет виноват, забуксует в связи с тем, что «гуманное» общество не сможет выделить для него палача, – я выполню эту работу. Вне зависимости от того, что будут думать и говорить по этому поводу. Без размышлений о гуманизме и «спасении души». Со спокойствием духа и без угрызений совести. И, полагаю, с легкостью сделал бы это в случае Басаева, Чикатило или убийц зарезанной не так давно в Петербурге таджикской девочки. Подход, согласен, нехристианский. Ну, так и я не христианин.

Искренне Ваш – Евгений Сатановский».

* * *

14 сентября, понедельник – католическое Воздвижение Креста Г-сподня,

Симеон-летопроводец, День хинди в Индии,

День кочабамбы в Боливии, День детей в Непале

Внезапно пришло осознание того, что такое демократические ценности. Вот прямо сильно пришло, остро. Часа в четыре утра. Наверное, на ночь съел что-нибудь. Даже пришлось встать, чтобы записать, пока не развеялось. Значит, выглядит это так. Если президентом или премьером страны становится бывший военный или спецслужбист, но он американец или западноевропеец – это хороший знак. Значит, в стране будет закон и порядок. Если латиноамериканец, азиат, африканец, восточноевропеец или кто-то на постсоветском пространстве – в зависимости от его политической ориентации. И кстати, ко всем остальным, помимо силовиков, это тоже относится.