Текст книги "Звереныш"

Звереныш не стал раздумывать и бросился следом за ускользающим противником, пытаясь поймать его, разорвать на куски. Он получил два страшных удара – в грудь, в живот, но окаменевшие мышцы поглотили энергию ударов, не дав им разбить внутренние органы, сработав, как стальная броня.

Лерген бил наповал. Опытный боец был напуган тем, что увидел, что ощутил в этом пареньке. В того будто вселился демон, и, казалось, убить его невозможно. Чтобы свалить парня, нужно было бить в голову, в переносицу – это Лерген понял уже тогда, когда руки парня обхватили его за пояс.

Мгновение, и тренированный жилистый парень снарядом летит в ряды учащихся, сметая сразу несколько человек!

Щенок прыгнул следом, уже почти добрался до противника, когда на него навалились сразу несколько человек, схватив за руки и ноги, прижав к земле. Тут же откуда-то нашлась веревка. Зверенышу спутали конечности, и он лишь рычал, пуская пену, вращая глазами, как безумный.

– Одержимый! Одержимый! – со страхом повторяли вокруг, и командиры с недоверием качали головой. Такого они не видели никогда.

Лерген, хромая, поднялся с земли, придерживая левую руку, то ли сломанную, то ли вывихнутую во время падения, подошел к Лагану и тихо сказал, стараясь, чтобы его не услышали остальные:

– Вожак, его нельзя оставлять в живых. Он опасен. Если он таков, еще не пройдя Изменения, что же будет потом?! Я едва не погиб. Ты хотел услышать мое мнение – ты услышал. Хочешь что-то спросить?

– Нет. Я тебя услышал, – кивнул Лаган и сделал знак лекарю. – Мастер Дондокс, займись ранеными. Лерген, ты свободен. Лечись. Охрана, Звереныша сюда, на крест! Напоите его. Пусть попьет… Поставить охрану у столба. Сутки, как я уже сказал. И вот что – по три плети вчерашним дежурным за то, что не смогли остановить Звереныша.

– Вожак! – негромко сказал Первый. – Его Лерген не смог остановить, что ты хочешь от этих недоученных? Может, не стоит плетей?

– Я принял решение! – голос Лагана сделался холодным, как лед.

– Вожак! – вмешался Второй. – Парня нужно убить, тебе не кажется? Он безумен. Непредсказуем. Я на миг представил себе, что он стоит за плечом Императора, и содрогнулся! А если он на него нападет? Если он нападет на членов Императорской семьи? И что тогда будет? Безумие, если оно есть, никуда не уйдет. Оно всегда будет в мозгу и станет искать себе выход. И когда найдет… полетят наши головы. Но прежде – головы тех, кого мы должны защищать ценой своей жизни. Надеюсь, ты это понимаешь, Вожак. Ты принимаешь решение, но мы даем тебе советы. И ты волен прислушаться к ним или нет.

– Волен, – серьезно кивнул Лаган. – Но раз уж вы начали этот разговор здесь, не дожидаясь, когда уединимся в моем кабинете, скажу: парень не прошел Ритуал. Когда пройдет – мы посмотрим, что с ним будет. Если он примет таинство Ритуала – проблема будет решена. Но разбрасываться такими бойцами – расточительная глупость. Пусть он безумен, но это можно и нужно пустить на пользу Императору. Ему не обязательно стоять за плечом Императора. Ради Венценосного можно совершить множество других подвигов. Да и рано еще говорить, может, этот парень еще не переживет сутки на кресте, тем более что только что он получил хорошую трепку!

– Переживет! – уверенно заявил Третий и усмехнулся. – Особенно после того, как ты приказал напоить его водой. Такая скотина, как этот Звереныш, так просто не умирает!

* * *

Теперь тело не просто болело. Оно само было сплошной раной. Все – от головы до пят – сплошная рана. Щенок жил сейчас на одном упрямстве и ненависти. Другой бы сдался – хватит мучений, хватит бед – уйти, затихнуть, погрузиться в спасительную тьму, и… все. Насовсем – все. Встретиться с мамой, с отцом – ведь они ждут его! Конечно, ждут!

Адрус закрыл глаза, чтобы не видеть ненавистный плац, стену, освещенную кострами, горящими на металлических треножниках, темные фигуры дозорных, прохаживающихся по стене. Ему остро захотелось, чтобы это был сон, кошмар, от которого можно избавиться, глубоко вздохнув, вскочив с лежанки, вытерев холодный пот полотенцем, заботливо оставленным мамой на спинке стула. Полузабытье накрыло Щенка теплой волной, сразу забылись все горести, исчезла боль, а впереди открылся проход – белое пятно, выход из пещеры, в которой почему-то оказался Адрус.

Щенок стал вдруг легким, как пушинка, и взвихрившимся ветерком его понесло по длинной, узкой пещере к выходу, к светлому пятну, за которым Адруса ждали радость, счастье – он знал это наверняка. Было так хорошо, так славно, так радостно, как никогда в жизни!

Ослепило светом, и Адрус вдруг оказался дома, в большой светлой кухне, возле окна, за столом, где он обедал с отцом и матерью. Родители были уже здесь. Они сидели на стульях с высокими спинками, смотрели на сына и улыбались, будто хотели сказать что-то приятное, что-то такое, что обрадует Адруса. И молчали.

– Почему вы молчите? – удивился Щенок, остановился перед родителями и оглянулся по сторонам. – А почему очаг не разожжен? Мы сегодня будем ужинать? Я так проголодался, мама! Мама, ты чего молчишь? Папа?

– Мы умерли, сынок. – Мать посерьезнела, потом снова улыбнулась. – Ты не переживай, нам хорошо здесь!

– Нам хорошо! – эхом повторил отец. – Держись, сынок. Никто не умирает насовсем. Мы с тобой обязательно встретимся. Обязательно, обещаю. Ты же помнишь – я всегда выполняю свои обещания! Помнишь?

– Помню, папа… – Адрус был растерян. Он не понимал, где и почему тут находится, почему отец и мать говорят ему, что умерли. Он забыл ту, другую жизнь, не хотел ее вспоминать. И не хотел возвращаться назад.

– Подойди ко мне. – Мать встала и раскрыла объятия. Адрус обнял маму, и вдруг оказалось, что она одного с ним роста!

– Ты вырос, сынок, – улыбнулся отец, протянул руку и потрепал Адруса по голове. – Лохматый! Как щенок…

При этих словах у Адруса почему-то заболела голова, руки, все тело прошило болью. Он сосредоточился и отбросил боль. Отстранился от матери и обнял отца. Крепкие плечи, могучие, сильные руки… воин! Настоящий воин!

– Сынок, тебе пора возвращаться. – Отец взял Адруса за плечи, заглянул в глаза, и Щенок вдруг понял – сейчас они расстанутся, и, возможно, очень, очень надолго. Может, навсегда.

– Сынок, сейчас ты забудешь, что видел нас. Однако когда придет та минута – вспомни. И не забывай, что ты рост. Ты должен выжить! Должен, во что бы то ни стало! Весь мир будет против тебя, но ты устоишь. Потому что ты – мой сын! Наш сын!

– Наш сын! – повторила мать. – Помни, ты рост! Свободный человек! И никто не может сделать тебя рабом! А если попытается – пожалеет! А теперь тебе пора, сын.

– Пора, сынок! – кивнул отец и легонько подтолкнул Адруса назад, туда, где в стене вдруг появилось черное отверстие. Адрус хотел что-то сказал, крикнуть: «Я не хочу! Я останусь здесь!» Но его завертело, как в водовороте, и понесло сквозь тьму, к боли, страху, к той жизни, которую он не хотел.

* * *

– Живой?

– Живой. Дышит. О! Застонал! Очнулся! Крепкий звереныш…

– Он в глотку не вцепится?

– Бу! Страшно?! Аха-ха-ха! Напугался!

– Дурак! Я серьезно. Вдруг вцепится?! Он Лергена порвал!

– Грузи его на тележку и не дури. Парни, взялись, аккуратно… к лекарю. Поехали! Да не вывалите… на кресте не сдох, а вы об мостовую убьете! Да потише, демоны вас забери!

Грохот окованных железом колес, толчки, скрип двери…

– Так… аккуратно берем… Мастер, куда его?

– На стол кладите. Все, пошли вон отсюда! Пошли, пошли! Натоптали тут, скоты!

– Так дождь же!

– Да вы всегда грязь найдете… вон, вон отсюда сказал!

Лекарь дождался, когда парни выйдут из лекарской, и подошел к Щенку, наклонился над ним и вгляделся в распухшее лицо, испачканное кровью. Постоял, взял руку парня, послушал пульс. Тот был ровным, хотя и слабым. Дондокс удивленно покачал головой, выпятил губы в удивленной гримасе, тихо бросил в пространство:

– Ничего-то мы не знаем! Ни-че-го! Человек – самое неизученное существо в мире! А мы… мы – дикари!

– Ты сам с собой разговариваешь, мастер? – раздался голос за спиной, и лекарь вздрогнул, обернулся, покраснел, недовольно фыркнул, глядя Вожаку в невозмутимое лицо.

– Ну сколько раз я тебе говорил – не подкрадывайся! Когда-нибудь мое сердце не выдержит, и я умру прямо тут, у тебя в ногах! И будешь ты искать себе нового лекаря! И замечу – он будет не так силен, как я, и не так всепрощающ! Нет, когда-нибудь я плюну на вашу демонову школу, займусь только своей практикой и забуду как дурной сон дурацкий плац и ваши каменные рожи!

– Чего ты так разбушевался? – миролюбиво сказал Лаган, слегка поджав губы от недовольства таким явным проявлением слабости. – Я не думал, что ты меня не услышал. Мне казалось, я так громко топал… Лучше скажи, что с парнем? Будет жить?

– Если вопрос философский – нет, не будет! ЭТО жизнью не назовешь! Жизнь – это совсем другое! Если ты о том, будет ли парень жить до тех пор, пока кто-нибудь его не угробит на дурацком задании ваших дурацких командиров, то да, будет. Сейчас я его оживлю, но ему нужно будет хорошенько поесть. До Ритуала осталось всего два дня. Даже меньше. Если он будет слаб – Ритуала не выдержит. Впрочем, этот, скорее всего, выдержит. Поражаюсь его живучести. Тут и взрослый давно бы сдох.

– Ясно. – Лаган кивнул и, направившись к двери, остановился. – Да, живучий парень. Интересно, у него когда-нибудь мозги встанут на место? Ты ведь понял, что мальчишка так и не вылечился, не вышел из своего безумного режима?

– Может, выйдет, а может, и нет, – равнодушно пожал плечами маг и, подойдя к столику, начал раскладывать снадобья. – Ты здесь останешься или уйдешь? Если здесь, пожалуйста, сиди тихо и не мешай.

Дверь скрипнула, выпуская Вожака. Дондокс не обратил на это никакого внимания. Он выложил на ладонь резко пахнущей мази, черпнув ее из глиняной плошки, и начал натирать ушибы и раны Щенка, не особо заботясь, чтобы сделать это очень уж тщательно.

Зачем слишком заботиться о теле, которое, возможно, вот-вот погибнет – не во время Ритуала, так позже, во время тренировок, или потом, выполняя задание Императора. Расходный материал – сегодня один, завтра другой. Рабов, слава Создателю, пока хватает. Как и денег в казне.

Закончив растирать мазью, Дондокс простер руки вперед, положил их на голову паренька и замер, сосредоточиваясь перед колдовством. Оно не отнимало много сил, но концентрация в этом деле совершенно необходима. Иначе вместо пользы можно доставить вред.

Через минуту в комнате заискрило, появилось мерцающее голубоватое сияние, исходившее от рук мага. Процесс пошел.

Глава 4

Вожак открыл тяжелую дверь, украшенную позолотой, шагнул в прохладную полутьму, принюхавшись, и улыбнулся. Пахло благовониями, краской, а еще чем-то печеным, вкусным. От запаха рот сразу наполнился слюной.

Служитель храма умел и любил готовить несмотря на то, что у него, как у всякого обеспеченного человека, были слуги, готовые сделать все, чтобы господин не отвлекался от важных дел. А их, этих дел, всегда великое множество, особенно у такого человека, как служитель храма Создателя.

Храм был очень старым – никто не мог вспомнить, когда он был построен. Поговаривали, что еще до основания Школы здесь когда-то находилась воинская часть, и все воины были обязаны посещать храм в седьмой день недели. Впрочем, никто не запрещал ходить в него в свободное от службы время. За сотни лет с храмом ничего не сталось – мощные каменные стены можно было разбить только большими камнеметами, они не поддавались воздействию дождя, ветра и солнца. Внутри время от времени красили, подновляли штукатурку, но, в общем-то, и все. Предки строили даже не на века, а на тысячелетия.

Помещение храма было небольшим. Внутри храма могли единовременно уместиться самое большее пятьдесят-семьдесят посетителей, что, впрочем, было вполне достаточно, чтобы обслужить большинство желающих припасть к источнику духовности. Честно сказать, учащиеся не отличались особой набожностью, но это и понятно, памятуя, что большинство из них были бывшими рабами, захваченными на Северном материке и не считавшими здешнего Создателя своим Богом.

В общем, служба священника не была особенно обременительной, хоть и получал он вполне достойную плату из казны Императора. Две службы в день – утренняя и вечерняя, да на выпуске Псов служитель храма обязательно стоял рядом с Вожаком и командующим Корпуса Псов, благословлял новоиспеченных бойцов на служение Императору.

Вожак подружился со священником давно, еще во времена своей молодости, когда служитель храма тоже был молод. Они долго присматривались, разговаривали, а потом их души нашли отклик друг у друга, хотя, казалось бы, что может быть общего у тренированного, жесткого, циничного убийцы и добродушного любителя печений собственноручного изготовления, полностью лишенного амбиций художника, волей судьбы надевшего облачение священника.

Возможно, именно тот факт, что священник не имел амбиций, а значит, был безопасен, в свое время и привлек Лагана, когда тот выбирал себе друга. Говорят, что друзей, как и любимых, выбирает не человек, а боги. Нельзя подружиться за что-то, за деньги, например, или за подарки, как нельзя за то же самое полюбить, что бы об этом ни говорили продажные шлюхи, улыбающиеся каждому щедрому клиенту.

Приходя в храм, Лаган отдыхал душой. Вероятно, это было единственное место, где ему всегда были рады. Принявший сан священник не имел ни семьи, ни детей, как и Лаган, как и многие из Псов, за годы службы разучившиеся жить нормальной, человеческой жизнью. По сути своей священник был таким же осколком жизни, как и те, кто учился в школе.

Пойти в священники его заставили родители, увидевшие в этом возможность неплохо обеспечить будущее своего сына. Он не протестовал, решив, что это все временно, и он когда-нибудь снимет с себя облачение служителя храма, займется тем, чем ему больше всего нравилось заниматься – рисовать картины и смотреть на закат с бокалом вина и печеньем в руках.

Его направили в Школу после того, как умер прежний служитель. Небольшой, тихий храм привлек его внимание, и молодой священник с чистой совестью согласился, решив пересидеть тут лихие годы. Его родители были знатными господами и однажды опрометчиво решили, что достаточно знатны для того, чтобы хотя бы встать поближе к трону, если уж не смогли усесться на сам трон. Вот и сгинули в очередном заговоре, лишившись голов и всего имущества, ушедшего в казну, как компенсация за поруганную честь Императора.

Лаган это знал, но за все время знакомства ни разу не спросил своего приятеля о делах родителей, а тем пуще – об отношении к Императору и к тому, что тот сделал с семьей друга. Дружба такая штука – не все можно говорить другу, даже если он друг. Особенно если тебе уже далеко за пятьдесят и новых друзей ты вряд ли приобретешь. Ты служишь Императору и не имеешь права на лишние разговоры, когда те впрямую касаются венценосной особы. Нужно довольствоваться тем, что подарил тебе Создатель, и не пробовать что-то изменить – риск может быть слишком велик. Скажи, например, священник, что он ненавидит Императора, что готов его разорвать на куски за то, что тот сделал с родителями, – как тогда поступить Вожаку? Тому самому Вожаку, который воспитывает воинов, готовых за Императора убить любого в этой стране и за ее пределами, готовых умереть за него – если Венценосный прикажет. Сам Лаган, плоть от плоти Школы, был воспитан именно так…

– О! Наконец-то! – пухлый кругленький человек выкатился из-за алтаря Создателя, вытирая о фартук испачканные чем-то белым руки. – Давай скорее за стол! Я тут вызнал один рецепт печений. Ты должен его попробовать! Честное слово – он будет записан в хроники Империи как лучший рецепт печений за всю ее историю! Я знаю пару травок, семена которых придают тесту особый вкус. Немножко остро, но когда распробуешь – м-м-м-м! Вкуснотища!

– Ты лопнешь когда-нибудь! – усмехнулся Лаган, обнимая приятеля и чувствуя, как теплеет на душе. – Ты уже толстый, как бочка! Если бы у меня был такой ученик, я бы порол его и гонял по тренировочной полосе до тех пор, пока он не стал бы таким же худым, как и я!

– Злой ты! – с нарочитой обидой в голосе выдал священник, хватая Лагана за руку и утаскивая на кухню. – Давай, давай, садись! Я сейчас заварю тебе травки, а ты мне расскажешь последние школьные сплетни! Я тут уже с ума схожу. Скучно, сил нет никаких! В город собрался, думаю, похожу по своим знакомым, сплетни пособираю, развеселюсь! А то уже и вдохновения нет!

– Небось в бордель собрался! – фыркнул Вожак. – Вдохновения у него нет! Ты кому мозг клюешь? Интересно, как тебя девки принимают, такого толстого? Они с тебя вдвойне берут, что ли?

– Дурак ты, Лаган! – тоже фыркнул, ничуть не обидевшись, священник. – Да им впору мне приплачивать! Такого ласкового, такого нежного мужчину только поискать! И не жадный я, плачу хорошо! И подарки дарю! Чего меня не любить-то?

– Вот я и говорю – приплачиваешь! – ухмыльнулся Лаган, с интересом наблюдая за перемещениями приятеля возле горящего очага. В духовке румянились кругляшки печений, пахло одуряюще вкусно, и на минуту все заботы ушли куда-то далеко, отстранились, будто их никогда и не было. За такие минуты Лаган и любил посещать дом своего приятеля, объясняя непосвященным, что ходит к служителю храма, чтобы очиститься от душевной скверны и помолиться Создателю за успех в школьных делах.

Священник с грохотом достал из очага противень с плюшками, поставил его на заранее подготовленную скамью, деревянной лопаточкой ловко и быстро снял несколько печений, наполнив ими деревянную корзинку, сплетенную из сухих прутьев, и тоже сел к столу, выставив на него большой медный чайник, из носика которого шел пар.

– А где прислуга? – вскользь осведомился Лаган, обшаривая взглядом кухню.

– Не под печью спряталась, это точно! – рассмеялся священник. – Отпустил, конечно! Завтра придут, утром.

– Не понимаю тебя, – осуждающе покачал головой Лаган. – И зачем тебе самому, лично, печь какие-то дурацкие плюшки?! Что, слуги не могут этого сделать? Позоришь свой сан такой работой!

– Но-но! На мои плюшки не наседай! – грозно нахмурил брови приятель. – Ишь, дурацкие! Напеки своих, да обгаживай! Мои плюшки – величайшее произведение искусства! Наравне с картинами! А ты – болван, который только и умеет, что пырять своими дурацкими железками, лишать жизни людей! Лишу сейчас довольствия, узнаешь, какие дурацкие!

– Не успеешь! – Лаган быстро схватил горячее печенье и, обжигаясь, откусил от него здоровенный кусок. Печенье таяло во рту, было невероятно вкусным – чего-чего, а таланта кулинара у приятеля было не отнять.

– Вот так всегда! Обгадят, потом напрыгнут и отнимут плюшки! Вояки, одно слово! – пожаловался священник и тоже схватил печенье. – Ты запивай, подавишься! Мне свежую траву для заварки принесли – полезная для здоровья. Говорят – мужскую силу добавляет! Выпьешь – и как жеребец, неделю будешь кобыл покрывать!

– Кхе-кхе! – Лаган поперхнулся и с подозрением покосился на чашку с темным пахучим напитком. – Мне только этого не хватало! Кого мне покрывать? Командиров стай, что ли?! Или Звеньевых? А может, Щенков?

– А что, ты высокопоставленный вельможа, а все они по сути своей извращенцы. Тебе уже положено завести какое-нибудь извращение. И…

– Заткнись, а? – Лаган неодобрительно посмотрел на друга, скривил губы. – И ведь какую гадость за столом говорит! Аппетит портит! И как язык поворачивается – в храме, служитель! Да тебя Создатель должен покарать. За такие слова тебе нужно мужские причиндалы на лбу вырастить!

– Если бы всем священникам-грешникам Создатель выращивал на лбу такой замечательный предмет, девяносто процентов нашей братии ходили бы с завязанными тряпкой лбами, – ухмыльнулся священник. – Погрязли в разврате, в роскоши, совсем обнаглели! Я хоть стесняюсь, а вот настоятель храма с Бирюзовой улицы третий особняк купил и поселил там трех любовниц! И ничего! А только за это у него три причиндала должны были на лбу вырасти! Куда катимся, Вожак? Одни Псы в этом мире остались верными государству, и то только потому, что… ладно, не будем об этом. Ты мне расскажи – что там у вас за шум? Мне слуги рассказали – я ничего не понял! Взахлеб про какого-то звереныша, который порвал вашего лучшего бойца, и что это твой внебрачный сын!

– Че-го?! Какой внебрачный сын?! Вот идиоты! – Лаган улыбнулся уголком рта и задумался, нахмурив лоб. – Стал бы я его распинать на кресте, если бы это был мой внебрачный сын…

– Стал бы! – серьезно ответил священник, отставляя полупустую кружку. – Я тебя знаю. И всю вашу шайку знаю. Иногда мне хочется, чтобы Создатель прихлопнул эту Школу, этот грешный город, весь этот мир, как муху, чтобы кишки брызнули! И создал новый мир, чистый, где не будет грязи, где люди не будут страдать! Жаль, что это невозможно…

– Для Создателя все возможно. Вот только почему ты считаешь, что этот мир не устраивает Создателя? Возможно, он специально создал его таким. Для чего? Не знаю. Это уже на его совести. Может, он таким образом забавляется? Развлекается, как игрой в лис и кроликов?

– Богохульствуешь… нет на тебя кары божьей! – Священник грустно усмехнулся. – Впрочем, как и на меня. Ведь я такой же, как ты, раз потворствую творящемуся злу. Злу, которое творишь ты и такие, как ты!

– Вот зачем я тебе? Если я творю зло – зачем ты со мной дружишь? Скажи честно! – грустно усмехнулся Лаган, чувствуя, как ощущение покоя и безопасности его покидает. – Ты прекрасно знаешь, что я делаю и зачем. Ты ведь не дурак, не строишь иллюзий. Как ты можешь, осуждая то, что я делаю, дружить с таким, как я? Убийцей, который по приказу Императора убьет и тебя, если понадобится. Фактически рабом!

– Все мы рабы в той или иной степени, – вздохнул священник. – Ты хотя бы честен. Есть в тебе то, чего нет в других. Все лгут, все изворачиваются, а ты прямой, как клинок. Одному тебе верю, хотя и знаю, что если понадобится – перережешь мне глотку и не посмотришь, что мы с тобой дружим двадцать лет.

– Что-то плохой у нас сегодня разговор, друг мой! – Лаган отложил недоеденное печенье, откинулся на спинку кресла и замер, прикрыв глаза. – Грустный разговор. Никогда ты еще не был таким… злым.

– Старею, наверное, – пожал плечами священник. – Задумываюсь – а для чего я живу? Для того чтобы нарисовать пять десятков картин? Чтобы испечь очередное печенье? Что оставлю после себя? Да, много лет мы с тобой обсуждали все, что угодно, не касаясь того, чего касаться нельзя. Но вот назрело, да… Когда услышал про этого паренька… Сколько их было, таких пареньков? Сколько еще будет? Сколько крови прольется, чтобы очередной вельможа купил очередной особняк? Почему в мире потоком льется зло, и нет ему конца? Ты не сердись, друг мой, я не про тебя. Ты сам жертва, я все понимаю. Но этот поток зла… ты не устал от него?

– Устал. – Лаган бросил эти слова неожиданно для себя самого и понял, что говорит искренне, от души. Слова сами вырвались, будто ждали, когда он их освободит.

– Устал, но это ничего не значит. Завтра утром пройдет Ритуал. Один из многих, которые я пережил. Но, наверное, последний. Для меня – последний. Никому не говорил, тебе скажу – уйду. Надоело все. У меня есть хорошее поместье, есть земли, подаренные Императором. Хороший доход. Буду жить, любоваться закатом… может, картины начну писать, как ты, например. Одобришь?

– Нет, конечно! – фыркнул священник. – Твою мазню нельзя никому показывать! Вот если бы ты мечом рисовал – вот тогда бы ты выписал красивейшие пейзажи. Кистью же… ужас!

– Да ну тебя! Критик проклятый! – усмехнулся Лаган и, грохнув кружкой по столу, потребовал: – Вина давай! Чего ты мне свою мочу наливаешь! Вина! Выпьем, я и расскажу тебе про Звереныша. Если интересно, конечно…

– Мочу, мочу… не понимаешь ты ничего, грубый мужлан! Вот видно, что ты неученый простолюдин, и больше никто! Вина ему… Ладно, налью, но если ты скажешь, что это плохое вино, – я засуну тебе в рот все эти плюшки и утрамбую ногой! И не дам запить! Давай, рассказывай о парне… любопытно, что за чудо попалось в твои сети.

* * *

– Мда… интересно… Говоришь – спятил? Все мы немного сумасшедшие, да… Я вообще считаю, что ни одного нормального человека нет на всем белом свете! Вон, Дондокс, – как начнет свои лекции, хоть беги! Достанет своими рассуждениями о науке, магии и всякой такой нудятине!

– Не хуже, чем ты, – невозмутимо заметил Лаган, допивая кружку легкого красного вина. – Ты где такое вино берешь? Скрываешь, мерзавец! Как-нибудь отхожу тебя плетью, тогда точно выдашь тайну!

– Не выдам. Не приставай! Там всего десять бочонков делают, к столу Императорской семьи! Немножко и мне перепадает. Не хмурься! Не ворую я у твоего Императора! Вот что творят с людьми проклятые маги… проклятый Ритуал! Ты сам-то понимаешь, что эта верность неестественна? Что это результат магии и снадобий? Молчишь? Хорошо хоть мне по башке не дал, и то спасибо… Ты вот что, если мальчишка выживет, пришли его ко мне, ладно? Он мне интересен, я хочу с ним поговорить. Может, и с головой улажу? Я научу его рисовать, говорят – это лечит душу.

– По тебе не видно. По-моему, от рисования ты еще больше сходишь с ума! Пришлю. Если выживет. Если выживет…

– Император после полудня приедет? Один или со свитой?

– Какая тебе разница? Это государственная тайна! Зачем спрашиваешь?

– Ой, ой – тоже мне, тайна! Вся столица знает, когда Император куда-либо едет. Разве у нас что-то скроешь? Проклятый город… ненавижу его. И службу ненавижу!

– Она приносит тебе хорошие деньги. Ты ни хрена не делаешь, пузо наедаешь, плюшки жрешь, а тебе за это денег дают. Разве плохо? На что ты жалуешься?

– Не жалуюсь… ворчу. Сам знаю… кому я нужен? Старый, толстый, нищий. Картины продать? Так обычное дело – художник становится известен только после того, как умрет. А я еще не собираюсь умирать. Тебе еще вина налить?

– Нет. Хватит. Пора мне. Как-нибудь еще забегу.

Лаган медленно поднялся. В голове приятно шумело, вино оказалось коварным – легкое на вкус, оно крепко шибало в мозг, путая мысли, заставляя мир вокруг качаться, будто во время шторма.

– Да уж забеги… совсем забыл старого друга. Я уж подумал, что ты наконец-то себе нашел достойную женщину, у нее пропадаешь. А ты вон что… суета, работа, всякая глупость, не приносящая радости и покоя.

– Как обычно, – кивнул Лаган и, махнув рукой на прощание, пошел к двери, огибая скамьи и табуреты, расставленные в зале храма. – Пришлю к тебе парня. Странный он, конечно… сомневаюсь, что ты найдешь с ним общий язык. Никто еще этого не смог – сидит, как одинокий зверь. Ни с кем не разговаривает. Холодный, как каменный. На моей памяти такого еще не было. Впрочем – все когда-то в первый раз…

* * *

– Подъем! – звонкий голос дежурного ворвался в мозг Адруса, и он, не раздумывая, вскинулся с постели, тут же сбросив с себя сон, готовый к любым неожиданностям. Впрочем, никаких неожиданностей не было с тех пор, как Щенка сняли с креста и оживили. Его покормили, выдали форму, отвели в казарму и больше не трогали. Других новоприбывших, пребывавших в счастливом ничегонеделании, тоже не трогали, в отличие от остальных, тех, кто в поте лица бегал, прыгал, фехтовал, тренировался в силовых упражнениях, на плацу. Новички удивлялись, обсуждали происходящее, выглядывая из окон, – наружу их не выпускали. После того, что перенесли мальчишки, безделье, сытость, чистая постель были раем на земле!

Щенка никто не задевал, никто с ним не разговаривал, и его это вполне устраивало. Целый день, а потом и ночь он спал, прерывая свой дневной сон только для того, чтобы как следует поесть и сходить по нужде. Кормили здесь отлично – мясо, лепешек сколько хочешь, овощи – так кормят господ, а не рабов – радовались товарищи по несчастью. А еще говорили о том, что им повезло, и все могло быть гораздо хуже, что их ждет славное будущее, потому что Псов очень ценят в Империи – это знает каждый подданный Императора.

Когда Щенок не спал, он лежал с закрытыми глазами и прислушивался к тому, что происходило в казарме, слушал то, что рассказывали мальчишки – звук летел по всей казарме легко, проносясь из угла в угол, будто здание было специально построено с таким прицелом, чтобы от дверей можно было услышать все, что говорят в противоположном углу длинного зала.

Конечно, построили так не специально, но это свойство помещения позволяло Щенку подслушивать разговоры парней, практически не прилагая никаких усилий. Так он узнал, что некоторые «местные» рабы были проданы в рабство своей семьей, что не укладывалось в голове у свободного роста – как можно продать своего сына? Или свою дочь? Многодетная семья, попадая в стесненные обстоятельства, без зазрения совести продавала одного из своих детей, и даже те не видели в этом ничего странного – так выпал жребий, никуда не денешься.

Были и потомственные рабы – дети рабов, были те, кого продали за долги отца, который и сам пошел на рабский помост. Неурожай, пожар – и ты уже раб. И это, со слов проданных, не самый плохой исход – куда хуже умереть с голоду или сидеть, побираясь, в толпе нищих на Привратной площади. Раба покормят, оденут, обуют… а если попадет к хорошему хозяину, то может и выкупиться, лет через двадцать или тридцать.

Щенок не был согласен с тем, что стать рабом лучше, чем умереть. Он бы, скорее, перерезал себе глотку, чтобы миновать этой участи. Он и сейчас покончил бы с собой, если бы не цель, если не то, что заставляло его трястись от ненависти: лица. Лица врагов.

Три лица. Он вспомнил еще одного – того, что его спас, когда воин возле дома хотел убить. Судя по разговору, тот был командиром убийцы матери, а значит – один из тех, кто послал воина грабить и убивать. Значит, заслуживает смерти.

Разговоров у мальчишек было много – о доме, об обычаях. О том, что было раньше, до того, как они сюда попали. Нашлись и те, кто знал Адруса и его семью, кто знал парня по имени. Они сообщили дежурным, и те записали его уже под настоящим именем. Щенку было все равно. Он не собирался сотрудничать с врагами, но и не протестовал против правил Школы. Себе дороже. Пусть записывают, как хотят.

Многое узнал о самой Школе. Назначение этого заведения оставило его равнодушным. Щенок не собирался долго тут сидеть. При первой возможности сбежит. Сбежит и найдет этих тварей. И убьет.

Впрочем, к вечеру последнего дня перед Ритуалом, после размышлений, после всего того, что он услышал в казарме, пришел к выводу – бежать рано. Вот, к примеру, нашел он того воина – и что? Как справится с ним? Как победит? Как сможет убить? Необученный, не умеющий владеть оружием! Не лучше ли вначале воспользоваться представленной врагом возможностью и научиться искусству убивать?