Текст книги "1972. Возвращение"

– И все-таки, Миша… ты так и не сказал мне – когда я умру? Сколько мне еще осталось?

– Да! И мне! Предскажи что-нибудь мне! – закричал Богословский, откидываясь на спинку стула и сцепляя пальцы рук у себя на животе – Давай, чего ты жмешься?!

– А вы, Галина Сергеевна, не хотите знать свое будущее? – внезапно спросил я, глядя в грустное лицо балерины.

– Мое будущее? – лицо балерины озарила слабая улыбка – Мое будущее… знаю я свое будущее. Умру в одиночестве, как и живу. Я отдала себя балету, а теперь балета нет. И я доживаю, а не живу. Без танца – это не жизнь!

– Вы проживете еще долго. И за свою жизнь воспитаете много замечательных танцоров! Которые станут мировыми знаменитостями. Родина вас не забудет, она вас оценит. Вы будете награждены высшими орденами страны! Всеми возможными званиями! И станете самой титулованной балериной в истории советского балета. Да, вы будете одна – если не считать ваших собак. Но скоро вы встретите друга. И вы поймете, что этот друг – ваше все. Но переживете его на четыре года. Вас будут помнить! Ваша квартира станет музеем, и станет наполняться цветами в каждый ваш день рождения. Вы – женщина мирового значения, и вас никогда не забудут! Величайшая балерина вселенной!

Молчание. Все замерли. И тихий-тихий голос Улановой:

– Спасибо, Миша…

Балерина аккуратно промокнула глаза кружевным платочком и через силу улыбнулась:

– Спасибо!

– А я?! А мне?! – встрепенулся Богословский – Ну-ка, давай, вещай мне! Кстати, а почему без доски для вызова духов и барабанного боя?! Плохой ты шаман!

Я аж чуть не вздрогнул! Вот про шамана – не надо!

– Ты проживешь долго. У тебя будет успешная, без проблем и разочарований жизнь. В конце жизни ты встретишь ту, что останется с тобой до самого конца. Умрешь ты в любви, радости и покое. В достатке и уважении. У тебя еще будут награды. Ты будешь и в Союзе композиторов, и на телевидении, да где только тебя не будет! Ты будешь хулиганить, шутить, разыгрывать, менять жен и любовниц, пока наконец не успокоишься с одной, единственной. Все у тебя будет хорошо.

– Так выпьем за это! – провозгласил Богословский, набулькал в бокал и обошел всех с бутылкой виски – Ну, вздрогнули!

Он выпил, все остальные чуть отпили, или просто пригубили – как Уланова. И тут… да, Раневская. Не хотелось мне рассказывать ей…

– Миша, а мне?

Она была похожа на большого обиженного ребенка. Глаза влажные, беззащитные… за ее резкой, можно сказать грубой натурой скрывалась ранимая, нежная душа. И что ей сказать? А может взять, да и приврать? И пусть радуется бабулька!

– Миша… только не ври мне, ладно? Я и так знаю, что жизнь моя полное гавно. И что если я буду писать о моей жизни, то только в жалобной книге: жизнь – мерзкая сука! Так что не надо врать, просто скажи, если можешь…

– Вам вручат орден Ленина, через несколько лет – начал я задумчиво, не глядя на Раневскую – скоро вы отсюда уедете, через пару лет. Переедете в другой дом, поближе к любимому театру. Этот дом вы не любите, он вам чужд. Вы будете одна, кроме… собаки. Этой собаки у вас еще нет, но когда вы его увидите – поймете, что это ОН. Вы назовете его Мальчиком, и будете любить со всей страстью вашей души. И будете бояться, что после вашей смерти его снова выкинут на улицу. Не бойтесь. Не выкинут. Он переживет вас на шесть лет, и будет жить в довольстве, и покое, всегда помня о вас и тоскуя. А когда умрет, скульптор отольет его фигурку и закрепит ее на вашем надгробии. И вы навсегда будете вместе. Похоронят вас вместе с вашей сестрой, как вы и хотели. И будут помнить всегда! Ваши высказывания, ваша мудрость разлетится по всей стране, и все будут щеголять вашими словечками и фразами, даже теми, которые вы никогда не говорили. Вы – легендарная личность, и останетесь в памяти людей навсегда.

Я замолчал, и обвел взглядом застывших гостей. Не знаю, о чем они думали, но лица у них были грустные.

– Простите, я никому из вас не скажу дату вашей смерти. Иначе вы будете жить, постоянно ожидая, подсчитывая, сколько вам лет, месяцев и дней осталось. А это неправильно. И еще, прошу вас, никому не говорите о том, что я вам сейчас сказал. Мне не нужна ТАКАЯ известность. Да, я иногда вижу будущее. Но в наших силах все изменить. Например, если вы, Фаина Георгиевна, начнете больше времени уделять своему здоровью, делать гимнастику, как, к примеру, Галина Сергеевна – то проживете на несколько лет дольше, я это точно знаю. И у вас не будет инфаркта. Наверное. Ну вот… вы просили, а я рассказал. Зря, наверное…

– Нет, не зря – вздохнула Раневская – И мы же просили! Спасибо тебе, Миша… Ну что, на посошок, да мы пойдем? Засиделись мы у тебя… вам отдыхать надо, вы только приехали. Спасибо, что пригласил, было на самом деле интересно! Ты заходи! Знаешь ведь, где живу… по глазам вижу – знаешь. Поболтаем… и… стучи ногой! Хе хе…

– Хочешь, научу тебя играть на пианино? – усмехнулся Богословский – Должен же я как-то тебе отплатить! Заходи, поговорим! Дам тебе уроки!

– Ну… я вам, Миша, уроки танцев предлагать не буду… – Уланова улыбнулась – Но захаживайте… по-соседски. Я буду рада.

И мы подняли бокалы.

Глава 3

«Ф. – Классные бабки! Нет, даже бабками их назвать трудно! И Богословский классный. Отличный дядька, с юмором! Тебе понравились?

К. – Понравились. Несчастные женщины. Одинокие.

Ф. – А ты правда можешь предсказывать? Вот – правда-правда? Все, что им сказал?

К. – Правда. Все – правда. Не вся, конечно. Кое-что не сказал.

Ф. – А что за друг, который появится у Галины Улановой? Ты ведь знаешь, да? А почему прямо ей не сказал – кто это?

К. – А зачем? Это может изменить будущее, и непонятно как. Ты ведь наверное поняла – я говорил так, чтобы ничего не изменилось. Вот скажи я имя подруги Улановой – она сейчас во-первых в это не поверит, а во-вторых, когда встретит, станет смотреть подозрительно. Тем более помня, что вселяли меня сюда с помощью Комитета. И подумает, что эту подругу подводят к ней специально. И не будет подруги Улановой! И будет она долгие годы жить одна.

Ф. – Подруга, вон оно что… а я думала – мужчина. И как сложно все… какие ты интриги распутываешь! Неужели так может быть! Чтобы вот так подругу взяли, и подвели к человеку! А ей-то самой не противно? Втираться в доверие, а самой потом стучать?

К. – Работа такая. Этому учат. Я бы наверное не смог, но осуждать не могу. Работа – есть работа. Кому-то надо эту грязь разгребать. Я никогда плохо не относился ни к КГБ, ни к Ф… хмм… в общем – к органам плохо не относился. Они делают свою работу – плохо, или хорошо, это уже другой вопрос. У всех своя работа.

Ф. – А может зря рассказал о том, что ты миллионер? Разболтают ведь! И что дальше будет?

К. – А что будет? А ничего не будет. Они и так знают. Газеты-то на что? И голоса всякие зарубежные. Так пусть лучше правду узнают, от меня, чем всякую там грязь собирают. И меньше будет разговоров о том, что меня зря облагодетельствовали, что вообще не за что, и я того не стою. В сравнении с тем, что у меня есть ТАМ, это лишь песчинка, и злые голоса сразу заткнутся. А может и не заткнутся, но мне вообще-то плевать. Я делаю свое дело, и будь что будет.

Ф. – А что будет, Миш?… Как мы жить дальше будем? Сын у меня там, в Штатах… родители тоже. Я тут в каком статусе – так и не знаю. Нет-нет, не подумай, я не лезу к тебе со всякими там… предложениями! Мне и так с тобой хорошо! Но… мы вернемся в Штаты? Как ты видишь нашу судьбу – дальше? Я ведь не знаю, о чем ты говорил с Шелепиным…

К. – Нормально все будет. Я общался с Шелепиным и Семичастным. Это очень дельные, решительные люди. Страну, я думаю, ждут большие перемены. И эти перемены кардинально изменят весь строй! Притом в лучшую сторону! Думаю, что скоро провозгласят, что частная собственность на средства производства – это совсем не плохо, а даже очень хорошо. Разрешат частные заводики, мастерские, частные фермерские хозяйства. Откроют границы – насколько это возможно. Сама знаешь, кое-что из-за границы тащить – просто глупо. Эту грязь… Сделают упор на обеспечение народа товарами первой необходимости. А самое главное – уничтожат деление на национальные республики. Хватит уже этой дурной ленинской политики! Нужно перетапливать в одном горне все нации, создавать одну – советский народ! Как в Штатах – «Народ Соединенных Штатов». И это единственный путь, который и приведет к общности наций. Иначе страна просто развалится.

Ф. – Ты меня не понял… наша-то роль тут какая? Твоя? Ну и моя, соответственно. Я ведь при тебе! Куда ты, туда и я! Ты же знаешь, я для тебя все что угодно сделаю!

К. – Роль? Наша роль… ну какая еще наша роль – помогать родной стране. Советами, делами. Думаешь, это пафос? Нет. Я так и думаю. Могу помочь стране – помогаю. И как видишь – она, страна, нас тоже не забывает. Тебе квартиру дали, мне квартиру дали. Дачу дали, между прочим не в аренду, а собственность. Ордена дали! Кстати, я бы тебе дал медаль «За храбрость». Как ты шустро ползала под пулями, когда по нам агенты ФБР палили! И даже не обделалась! Честь тебе и хвала!

Ф. – Чуть не обделалась… (смех) А что было еще-то делать? Мы, советские люди, не сдаемся каким-то там фэбээровцам! Нас не победить!

К. – А я думал, ты не считаешь себя советским человеком…

Ф. – Как ты мог такое подумать? Всегда была и буду советским человеком! Эта страна меня вырастила, выучила, дала дорогу в жизнь! А то, что папа уехал – ну как я его могла бросить? Да и проблемы у меня начались, когда он захотел уезжать. Я же ведь журналистка, и неплохая, а меня стали задвигать, а потом и сократили. И куда мне деваться, если моя страна меня не желает? Как жить? Вот и уехала. А так-то мне ведь здесь было очень хорошо. Ну, так что, будем делать то же самое? Как и в Америке? Книжки писать?

К. – Книжки писать. Выступать на собраниях трудящихся. Должен же кто-то разоблачить звериный оскал американской военщины? Так это и есть задача писателя. Кстати, насчет разоблачения… вот думаю – надо бы как-то довести до сведения наших кураторов, что неплохо было бы собрать большую пресс-конференцию и так жахнуть по нашим зарубежным врагам, чтобы им мало не показалось! Представляешь, что сейчас в Штатах делается? Нас ищут. Никсон в коме. На нас всех собак вешают, и на Советский Союз конкретно! Впрочем, я думаю – наши отцы-командиры и сами об этом догадаются. Я им даже советовать не буду – а то получится неудобно, мол, глупыми нас посчитал что ли? А я их дураками точно не считаю. Только вот какая проблема… я-то в Союзе писателей, а ты там не числишься. То есть – тебе нужно где-то числиться на работе. Иначе – тунеядка. А тунеядство здесь наказуемо законом. Надо будет что-то подумать на этот счет. Я не знаю, как сделать по-закону, не особо разбираюсь – может заключить с тобой договор? На то, что ты работаешь у меня секретарем. Зарегистрировать договор, и… вот так.

Ф. – На завтра какие планы? Что будем делать?

К. – На завтра? Спать будем. Потом разбросаем барахло по шкафам, и… пойдем гулять! Я Москву уже давно не видал! Людей посмотрим, дома посмотрим!

Ф. – Может на машине поедем?

К. – Да ну ее… пешком пойдем. В метро спустимся. Я соскучился по московскому метро! Ты была в нем? Ты же питерская?

Ф. – Ну да, ленинградка… Была в Москве. Два раза. Но мне кажется, что Ленинградское метро лучше Московского!

К. – Ага, ага… и дома у вас в Ленинграде выше! И солнце красивее! И небо чище! Хе хе хе… слышал, знаю!

Ф. – Да ну тебя! Ай! Ай! Подожди! Ну, подожди, я совсем сниму! (шорох одежды, возня, звуки поцелуев). Аххх… да! Да! Да! Еще! Быстрее! Ох… как хорошо! Мишенька… Мишенька! Еще! Еще! Охх…

Давай, я встану на колени? Подожди, да подожди… ой! Давай, я тебе помогу… Охх… слушай, он у тебя вырос, что ли? Большой какой! Ты осторожнее, ладно? Аххх… вот так… так! Так! Аааа… ааа… (звуки, присущие половому акту)»

– Тьфу! – Семичастный бросил лист бумаги в папку, нажал кнопку на столе. Вошел мужчина лет тридцати-сорока в сером костюме и белой рубашке с галстуком. Семичастный толкнул по столу папку, требовательно уставился в своего секретаря.

– Вы какого черта мне дали?! Ну какого хера я должен читать про их ахи и охи?! Я же что приказал мне дать? Запись разговора! А вы мне что за «Глубокую глотку» тут развели?!

– Извините, товарищ Председатель… учтем! Вы просили полную распечатку, ну и… вот. Извините.

– На будущее! Убирать из распечатки весь этот… секс! («секс» – сказано как ругательство) Еще раз повторится – накажу! Свободен!

Референт вышел, а Председатель самой могущественной спецслужбы в мире встал, прошелся по кабинету, подошел к окну. За окном сияло солнце. Весна пришла – бурная, яркая, свежая! Снег с городских улиц уже убрали, особенно здесь, в центре, и остатки его расплавились под теплыми лучами светила и уже испарились.

Семичастный вздохнул, задумался. В принципе все шло так, как он и предполагал. И Карпов не дал никаких оснований сомневаться в его лояльности. И верно он сказал: нельзя терять время, нужно ковать железо, пока горячо! Пресс-конференцию!

И он вернулся к столу, и потянулся к телефонному аппарату, на котором золотом был изображен герб СССР.

До станции метро – десять минут пешком. Чисто, солнышко светит, на газонах уже трава распускается – весна! Тридцать первое марта – завтра день юмора, первое апреля. Богословский небось уже настороже, какую-нибудь пакость друзьям замутит. Я так-то не люблю розыгрышей, но когда читал, что он творил – это было в самом деле забавно. Забавно – когда шутят не над тобой.

Кстати – Богословский абсолютно аполитичная личность, это я знаю точно. Он никогда не задумывался над судьбой родины, никогда не участвовал ни в каких политических течениях и абсолютно был безразличен к политическому курсу, который проводило руководство страны. Может потому и его никогда и никто не трогал? Музыкант, шутник, песенник – что с него взять? А песни у него и правда классные. Он на самом деле великий композитор!

Жаль, что я не умею играть на музыкальных инструментах! Кстати, и правда, а что мне мешает научиться? У меня абсолютная память, в том числе и моторная. Мне только показать, как должны работать пальцы, и вот он я – музыкант! А слух у меня отличный, я морзянку прекрасно улавливаю, а чтобы улавливать и передавать морзянкой нужен музыкальный слух. Ведь в морзянке все на мелодиях.

А зачем мне музыка? Если хватает и литературы! Хиты воровать? А что… можно и прославиться. Я прекрасно помню и слова, и музыку всех хитов мира! Умел бы играть – воспроизвести – плевое дело. А есть ведь классные хиты!

А оно мне надо? Обездоливать будущих авторов хитов? Хмм… задумался! «От большого немножко – не воровство, а дележка!»? Так? Кстати, а ведь Ольга хорошо поет, и на гитаре играет. Если ей песенки хитовые подсуропить? И пусть поет, так сказать «по-домашнему»? Подумать надо!

– Слушай, как хорошо! – Ольга прижалась к моему боку, запрокинула голову к солнцу. Я не удержался, поцеловал ее в губы, и встречная старушка, выглядевшая как настоящий привет из прошлого – стильная шляпка под старину с короткой вуалькой – вдруг улыбнулась нам и задорно подмигнула. А я шутливо поклонился женщине и сказал, преувеличенно торжественно:

– Мадам! Вы сегодня особенно прекрасны!

– Между прочим – мадмуазель! – кокетливо ответила старушка, и мы все трое захохотали.

Весна! Тепло! Солнце! Дожили…

Не люблю зиму. Все равно не люблю! А весну люблю. Хотя… живому все хорошо. Только мертвецу все равно.

– Слушай, мне кажется, или… люди все-таки другие? – негромко сказала Ольга, оглядываясь по сторонам – Лица! Понимаешь? Лица другие! В Америке таких нет! Там все куда-то бегут, куда-то торопятся, не успевают… обугленные какие-то… а тут… они спокойны! Они… одухотворенные! Или мне просто кажется?

– Мне думается, не кажется – усмехнулся я – Что ни говори, а все-таки в этой стране люди уверены, что умереть с голода им не дадут. И не зря уверены. Не могут работать – им дадут пособие. Не хотят работать – их заставят. Но в беде не оставят, в этом я уверен. Понимаешь, в чем дело… эта страна она состоит из коллективов. США – из одиночек. Индивидуалистов. Здесь людям привили мысль о том, что он должен подниматься вместе с коллективом, вместе со страной. В этом и наша сила, и наша слабость. Как только у нас случается какая-то беда, например нашествие захватчиков – весь народ поднимается и отвешивает им пилюлей. Но при этом очень не любят выскочек и не дают шибко подниматься над толпой. Все бедные – значит все! Сам по себе подниматься не моги! Вот если коллектив тебя выдвинул, тогда – да. Понимаешь?

– Мне кажется – понимаю! – вздохнула Ольга – А куда поедем? На Красную площадь? Или еще куда?

– Да поехали на Красную. Потом погуляем по улицам, а надоест – в ресторан зайдем. Давненько я в московских ресторанах не был!

Так мы и сделали. Шумным, таким родным метрополитеном доехали до Красной площади, долго гуляли там, рассматривая людей, собор, мавзолей. Пошли в ГУМ, где блуждали по переходам и поражались величию и суете снующих как муравьи людей. Съели там вкуснючее натуральное мороженое, и снова пошли на улицу. Брели, куда глаза глядят… и нам было хорошо.

Закончили мы вечер в ресторане «Арагви», в том самом, в котором у меня некогда был скандал из-за Ниночки. Здесь практически ничего не изменилось. Народу было довольно-таки много, пятница все-таки, я даже ожидал, что из-за недостатка мест нас в ресторан не пустят. Но пустили, даже не пришлось давать швейцару на лапу.

Поели (шашлык из баранины, ну и всякое такое), выпили шампанского, потанцевали. Никто к нам не приставал, никто не пытался лезть в моей спутнице. Даже немного странно – неужели за то время, что нас тут не было, так много изменилось? Милиция начала как следует работать? Разогнали ресторанную шпану? Вероятно, просто так получилось. Не каждый же день тут гуляют недобитые цеховики! И писатели с мировым именем.

У ресторана дежурили несколько такси, новые, натертые до блеска «волги» ГАЗ-24. Я выбрал первую по счету и не спрашивая разрешения у водителя сел на заднее сиденье, пропустив вперед Ольгу.

– К высотке на Котельнической набережной, пожалуйста! – сказал я, откидываясь на спинку кресла. Ольга, слегка пьяная и пахнущая острой аджикой прижалась к моему плечу и закрыла глаза. Водитель молча кивнул, завел двигатель и машина мягко тронулась с места.

– А я тебя помню! – вдруг обратился к мне водитель, поглядывающий в салонное зеркало – Я тебя вез, когда ты бежал от ментов! Ну когда хачей уложил! Тебя искали! Меня допрашивали! А я что – я ничего не знаю!

Я вспомнил этого таксера. Вернее – я его узнал. Забыть-то я его все равно не могу, со своей-то памятью. Этот таксер тогда ментов мусорами называл, и мне это не понравилось.

– Ты ошибся – холодно отбрил я, и водитель обиженно замолчал. Вот и молчи, нефиг языком трепать! Твое дело везти, а не доставать пассажира воспоминаниями.

Выходя, я сунул водиле десятку. Сдачу ждать не стал, захлопнул дверь и махнул рукой. Машина сразу сорвалась с места, обдав мои башмаки мелкой дорожной крошкой. Зараза…

– Он тебя знает? Откуда? – поинтересовалась, позевывая, Ольга, и я махнул рукой:

– Забудь. Ошибся. Идем домой. Кстати, а когда ты посетишь свою квартиру? Бывшую мою!

– Как-нибудь… вот ключи у своего друга заберешь, и съездим. Успеем, правда?

– Кстати… надо бы позвонить ему. Закрутился я что-то… совсем забыл. Только я и номера рабочего не знаю… Потом узнаю, у наших друзей-гэбэшников спрошу. Хотя я же его домашний помню… что-то голова плохо варит. Спать хочу! Пойдем!

Я потянул Ольгу за собой и мы побрели ко входу в дом. Дежурные милиционеры отдали нам честь, бабульки-вахтерши сладко-ласково поздоровались. Все, мы уже свои! Хе хе…

В лифт, здороваюсь с лифтером, вставшим едва ли не во фрунт, и вот он, наш шестой этаж. О! А кто тут такой лохматый?

– Здравствуйте, Галина Сергеевна! Здравствуйте! – здороваемся мы с Ольгой, и я подмигиваю здоровенному палевому пуделю – Привет, Артамон! Какой красивый, Галина Сергеевна!

– Здравствуйте Миша. Здравствуйте, Оля! – Уланова улыбается – Но это не Артамон!

– Знаю, Галина Сергеевна. Это Большик! Можно его погладить? Не тяпнет?

– Нет, не тяпнет. Он добрый!

Пудель тыкается мне носом в ладонь, и я невольно вздыхаю:

– Тоже всегда хотел завести собаку. Но не решаюсь.

– Почему? – искренне удивляется Уланова, и тут же понимающе подмигивает – Из-за вашей работы, да?

– Из-за работы – усмехаюсь я, вспоминая свои командировки в горячие точки – Но в основном все-таки из-за того, что живут они мало. Привыкнешь, прикипишь к ним, и… ну, вы понимаете.

– Это да – грустнеет Уланова, но тут же снова улыбается – Зато с ними так хорошо! Они никогда не предадут, они всегда вас понимают. Заведите собачку, как будет возможность. Обязательно заведите! Не пожалеете!

Она сунула ключ в замок двери, и тут же вспомнила, повернулась:

– Тут Богословский прибегал, вас искал. Говорит – нужны вы ему. Музыке вас учить будет! Он же обещал!

Уланова улыбнулась и покачала головой:

– Небось розыгрыш какой-нибудь задумал. Завтра же первое апреля! День дурака! Берегитесь! Кстати, спасибо за вчерашние посиделки. Мне было очень приятно у вас быть.

– Как-нибудь повторим, ладно? Вот выучусь музыке, и повторим! – усмехнулся я – И кстати, расскажу вам, как мы с Олей выиграли танцевальный конкурс в ночном клубе! Первое место заняли! И за это нам дали бочонок пива!

– Он его зрителям отдал – хихикнула Ольга – И еще два бочонка купил! Там все упились до безобразия!

– Что же вы самое интересное вчера не рассказали! – Уланова тихо, мелодично рассмеялась – Да прямо-таки по моему профилю! Я бы вас попросила показать, что и как вы там танцевали!

– Ой, да мы танцевали твист по песню Чака Берри «You never Can Tell». Вернее не совсем твист, а… в общем – Миша придумал движения, танец, и мы… вот! Простите, задерживаю вас ерундой!

Ольга смутилась, а Уланова улыбнулась:

– Ну что вы, что вы! Мне очень интересно! Да, жаль вы вчера не рассказали! Танец – это моя жизнь!

– А давайте завтра встретимся? – предложил я – Вечером, часов в шесть! Отпразднуем день дурака! При вас Богословский не будет сильно чудить… хе хе хе…

– Завтра? – Уланова подумала секунд десять – А почему бы и нет? Суббота, все равно больше делать нечего. Я что-нибудь испеку. Пирог с яблоками! Вы любите пирог с яблоками?

– Обожаю! Особенно из ваших рук! – искренне сказал я – И Фаину Георгиевну пригласим!

– Да куда же без Фуфочки – серьезно сказала Уланова – Она обидится, что не пригласили! Я ей позвоню, скажу, с вашего позволения.

– Конечно! – обрадовался я – мы будем очень рады!

– Ну вот и славно, договорились. До завтра! – Уланова помахала нам холеной, украшенной кольцами с бриллиантами ручкой, и скрылась за дверью. Пудель на прощание оглянулся и помахал хвостом, задержавшись на секунду. Дверь захлопнулась.

– Я уже начала привыкать! – вдруг хихикнула Ольга – Через день у нас такие знаменитости, что просто дух захватывает! Но я привыкаю!

– Пойдем… привыкшая! – я повернул ключ и мы вошли в квартиру, пахнущую мастикой, апельсиновыми корками с черной наклейкой «Maroc» и французскими духами, которые практичная Ольга накупила перед самым отъездом вместе со всем барахлом. Кстати сказать, я бы сам и не догадался накупить этой дребедени. А тут это покруче валюты!

– Давай-ка ты чаю сделай, а я пока что позвоню кое-куда…

Я набрал цифры, ответил женский голос. Я попросил соединить меня с Нью-Йорком, уже прикидывая, который там сейчас час. По моим прикидкам – одиннадцать часов утра. Страус должен быть на месте.

Соединили меня через пять минут – прозвенел звонок, я снял трубку:

– Хелло! Майкл, это ты?

– Я, Роджер, ты правильно понял…

– А как еще понять? Кто может звонить из Москвы, и это притом, что пропал мой компаньон Майкл Карпофф! Что случилось, Майкл?! Что это за дерьмо я слышу про тебя?! Каким боком ты связан с покушением на Никсона?! Куда ты вляпался?!

– Скоро узнаешь, Роджер. На Никсона покушались те же, что покушались и на меня. Чтобы не убили – я сбежал в Союз. Скоро все придет в норму и я приеду. Пока что буду вести дела отсюда. Не беспокойся, все в порядке, я живу в Москве – приезжай в гости!

– Вечно с тобой какие-то проблемы… но и деньги с тобой хорошие! Так, все это болтовня – что я могу для тебя сделать?

– Отправь человека в Монклер, я сейчас позвоню Серхио и он выдаст тебе рукопись. Она не закончена, осталось дописать совсем немного. Ты вышлешь сюда два экземпляра, один оставишь себе и начинаешь переводить. А я здесь пока допишу книгу и отправлю тебе почтой окончание. Договорились?

– Договорились! Сегодня же пошлю за рукописью, и сразу отправлю! Еще что-то?

– Как наши дела? Что нового?

– Да что нового, кроме твоего исчезновения? Тут газеты все в истерике – пропал, покушение, рука Москвы и все такое! Чуть ли не то, что ты русский шпион и покушался на президента! Вой стоит – как стая шакалов воет! А наши дела отлично. Сьюзен заканчивает съемки шоу, книги твои продаются как хот-доги в голод, деньги рекой текут! Кстати, куда деньги направлять? Может, пока притормозить?

– На счет нашего продюсерского центра. Боюсь, как бы эти мерзавцы из ФБР не заморозили мои счета. Ты учти это, как бы и в продюсерский центр не ударили.

– Засужу! Не посмеют! – Страус довольно хохотнул – У нас правовая страна! Суд есть, закон, так что не так все просто! Это тебе не в твоем тоталитарном государстве! Хе хе хе…

– Ну-ну… – я тут же вспомнил что творили США в двухтысячные годы, и очень даже усомнился насчет того, что это такое уж правовое государство – рад бы тебя услышать, Роджер! Удачи!

– Уж я-то как был рад, моя золотая гусыня! Хе хе хе… Кстати, как тебя найти? Какой телефон?

Черт! А какой телефон?! Ах вот он… бумажку вставили на аппарате… молодцы, «конторские»!

– Записывай!

Я продиктовал телефонный номер и распрощавшись, положил трубку. Тут же прозвенел звонок и мне сообщили, сколько минут я говорил. И снова поднимаю трубку, заказываю разговор.

Соединения пришлось ждать минут пятнадцать, наконец я услышал хрипловатый, резкий голос Серхио:

– Хай, босс! Ты куда пропал?! Мы тут вооружились, готовимся к бою! Какие-то машины подозрительные вокруг ездят! Что случилось?!

– Серхио, к тебе приедет человек от Страуса, выдай ему мою рукопись – ты знаешь, где она лежит. Я только что с ним говорил. Ну а насчет меня… я сейчас в Советском Союзе. Меня, как и Никсона, пытались убить. Заговор! Скоро ты все узнаешь. Все – все узнают. Потому не волнуйся, я тут за железной стеной, никто не посмеет до меня добраться. Жалованье тебе и Амалии будет исправно выплачиваться, так что не беспокойся, береги дом, живите спокойно. Вас никто не тронет – вы всего лишь обслуживающий персонал (для фэбээровской прослушки). Как там дела у Пабло с женой?

– Отлично у Пабло! Снимаются в кино! Очень довольны работой и переживают, что у тебя проблемы! Береги себя, босс! Ты нам очень нужен! Когда приедешь?

– Не знаю. Рассчитываю, что скоро все это безобразие закончится. Думаю что в мае все уже и завершится. Но мне пока нужно сделать дела здесь, в Союзе. Как только сделаю, буду думать о возвращении. Вы там не переживайте – как задумали, так все и будет. Будем вам ресторан и пекарня. Только знаете что… предлагаю подумать – а может лучше открыть ресторан в Лос-Анджелесе? Или прямо в Голливуде? Клиентура точно побогаче, чем в Нью-Йорке, и народа больше, чем в Монклере, а значит и клиентов. Подумайте над этим. Можно будет пока что пожить у меня на вилле. Как раз и присмотр за ней будет.

– Спасибо, босс! Привет тебе от Амалии! Она рядом стоит! Говорит, она молится за тебя! Мы все за тебя молимся, держись!

– Спасибо, Серхио. До связи! А лучше – до встречи. Не забудь про человека Страуса, смотри, не пристрели его там! (Смеется). Все, удачи!

– Удачи, босс!

Кладу трубку. Снова звонок, и снова сообщение – сколько минут я наговорил. Ладно… это я сделал. А теперь…

– Нью-Йорк, девушка… номер…

– Кто это? Кто?! – голос почти испуганный.

– Лев Моисеевич, это Карпов!

– О господи, Мишенька! Вы меня так напугали, так напугали! Звонок из Союза! Что я мог подумать?! Вы что, вернулись в Союз?

– Временно вернулся. Оля со мной, не беспокойтесь! Сразу, предвосхищая ваши вопросы: мы случайно оказались вовлечены в заговор против Никсона, меня, как и его пытались убить. Пришлось срочно бежать. Сейчас мы в Москве, и все у нас отлично! Мне дали большую квартиру в высотке на Котельнической набережной и дачу в Переделкино, Оле вернули гражданство СССР, и дали однокомнатную квартиру у метро Динамовская. Хорошая квартира, бывшая моя квартира… хе хе хе. Вчера мы вместе отмечали новоселье с Галиной Улановой, Фаиной Раневской и Никитой Богословским, завтра они опять к нам придут, на «День дурака» – завтра же первое апреля, день шуток и розыгрышей. Мне вручили орден Ленина и звезду Героя Советского Союза, так что… родина нас не забыла. Не беспокойтесь, все у нас хорошо! Вы-то там как? Как Костик?

Молчание. Сопение в трубке.

– Ох, Мишенька! Вот это вы на нас вывалили информацию! Вот это да! Я просто переварить все это не могу, у меня сейчас мозговой понос начнется! Вы в Союзе! Оленьке вернули гражданство! О божечка ж мой… Квартиру в Москве дали! Ой-ей… Да что это я… с Костиком все нормально! Спрашивал маму, сказали – мама занята, работает. Я сейчас как вы поняли у себя в лавке, работаю. А Олечка далеко от вас? Можно с ней поговорить?

– Оля! – кричу я в кухню – Оль, иди, с папой поговори! Скорее!

Что-то загремело, упав, послышалось чертыхание, и в комнату влетела растрепанная, дующая на пальцы Ольга:

– Черт! Обожглась! Чашку уронила!

– Держи – я сунул ей телефонную трубку и пошел в комнату переодеваться. Ходить дома в джинсах не люблю. Грубые они все-таки, и воздух плохо пропускают. Дома лучше всего приличные тонкие треники. А для женщин – сарафанчик или полотняные шортики с топиком – и не жарко, и можно быстро руку сунуть куда надо… хе хе хе… мою руку, само собой! Нет, я не маньяк, но какой мужчины удержится, чтобы проходя мимо упругой женской попки и зная, что не получит по морде – не хлопнет по ней, не пощупает, не прижмет?! Если только импотент. Или гомосексуалист.

Последним звонком, или как любит говорить диванная армия, изображающая из себя людей опасных профессий, «крайним», был звонок Махрову. Я позвонил ему домой, благо что уже вечер и он точно должен был быть дома. Главное, чтобы не сменил квартиру…

– Але! Слушаю, Махров!

– Хорошо слушаешь?

– Миха! Ты?! Охренеть! Ты где?! Куда пропал?! Там в газетах такие про тебя ужасы пишут – глаза кровью текут! Что случилось?!