Книга: Живу беспокойно... (из дневников) - Евгений Шварц

Это что-то среднее между дневниками в привычном понимании слова и мемуарами (которые я очень люблю). Есть записи короткие, чисто информативные, с кем встретился, с кем разговаривал, что произошло. Есть записи, которые выделяются в целые рассказы о людях или событиях. Записи о событиях дня сегодняшнего перемежаются с обширными рассказами о детстве, юности, врозслении, семье, работе - причем хронологии нет, автор пишет как ему думается и вспоминается. По поводу периодичности записей: видно, как Шварц борется с собой, корит себя за то, что иногда неделями не берется за дневник, вводит сам для себя правило регулярно писать, а спустя какое-то время втягивается и уже с некоторым удивлением сам для себя считает сколько дней уже подряд пишет, втянулся, без дневника уже чего то не хватает.

Только начав книгу, наткнулась на такую запись:

Искусство вносит правильность, без формы не передашь ничего, а все страшное тем и страшно, что оно бесформенно и неправильно. Никто не избежит искушения тут сделать трогательнее, там характернее, там многозначительнее. Попадая в литературный ряд, явление как явление упрощается. Уж лучше сказки писать. Правдоподобием не связан, а правды больше.

Тут Шварц говорит о литературной форме, но вот по поводу последней фразы мне вспомнилась история с его "Драконом". Пьеса была поставлена в в Душанбе (там Шварц был в эвакуации) один раз во время войны. И после первого же показа ее сняли с репертуара. Потом была вторая попытка уже во время хрущевской оттепели, и с таким же результатом, один прогон - и все, быстро пьесу сняли. Следующим публичным "показом" была уже киноэкранизация Марка Захарова. Так что, для меня эта фраза из цитаты имеет еще один подтекст - пиши сказки, там можно сказать больше чем в реалистичных произведениях. "Молчите, принцесса, вы так невинны, что можете ненароком сказать страшные вещи". - разве можно такую фразу было вставить куда-то кроме сказки в те времена? Или фразу про "первого ученика"? Или про то, как дракон умрет, но оставит после себя людей с черными, страшными, искалеченными душами?

Еще раз повторюсь, я читала с чувством, толком и расстановкой, очень неспешно. На планшете у меня книга заняла 1600 страниц. Я подозревала, что это не весь текст, так как могут быть в конце еще какие-то послесловия, примечания, фотографии итп. Но я запретила себе проверять фактический объем текста, так же как и запретила себе лезть в википедию и проверять годы жизни Шварца (я помнила очень приблизительно). То есть, ближе к 1000-й странице я подозревала, что фактический текст дневников, может оборваться на любой странице, но все равно я как на бетонную стену налетела, когда наткнулась на последнюю запись в дневниках. А фраза такая:

Обычно в день рождения я подводил итоги: что сделано было за год. И в первый раз я вынужден признать: да ничего! Написан до половины сценарий для Кошеверовой[678] . Акимов стал репетировать позавчера, вместе с Чежеговым, мою пьесу «Вдвоем», сделанную год назад[679] . И больше ничего. Полная тишина. Пока я болел, мне хотелось умереть. Сейчас не хочется, но равнодушие, приглушенность остались. Словно в пыли я или в тумане. Вот и все.

Зарисовки персонажей в дневниках отличные:

«На улице Маршак был весел, заговаривал с прохожими, задавая им неожиданные вопросы. Почти всегда они отвечали ему весело. Только однажды пьяный, которого Самуил Яковлевич спросил: «Гоголя читали?» - чуть не застрелил нас.»

Мне хотелось вчитаться и увидеть за лабиринтами людей самого Шварца, но, не смотря на объёмы дневников, он плохо угадывался до самого конца. Так и не воплотился. Скрывался за своими страхами «не могу писать, не могу писать честно, не могу писать глубоко, не могу писать достоверно, не могу писать не переиначивая..и т.п.» - хотя то, что быть ему писателем, он решил в самом детстве, в 6 лет и был им.

Самокритичность в дневниках безграничная и всё он себе там приписал, что я не выношу ни в смертных, ни в писателях: безвылазную меланхолию, лень, неприспособленность…В юности его, по всему прочитанному, можно охарактеризовать словами «невыносимый и изнеженный». Но что-то ведь потом происходило, варилось, колдовалось и сделало его волшебным.. Рассказать об этом в дневниках он не смог. Так только..проблески странности, тепла:

«Я бродил по комнатам, наслаждаясь одиночеством. Только в столовой горела висячая лампа, и я бродил, бродил по этим комнатам – думая и не думая. Тут было и ощущение «мы – млечный путь, Вселенная» . И второе, новое: «Дождь, деревья за окном, я..». И я наливал спирт в блюдечко, и зажигал его, и синее пламя вызывало особое чувство..»

В книгах-дневниках мне хочется найти историческую персонифицированную достоверность. Что чувствовал и видел, в каких настроениях пребывал человек, наблюдая одну смену государственного строя за другой, о чём думал он на заседаниях худ. советов, когда глумили его произведения или его друзей, как он ощущал реальность, дежуря на чердаках во время обстрелов Ленинграда и забрасывая землёй снаряды, чтобы они не разорвались..Как он разговаривал со своей дочкой, в разные её дачные периоды.. Всё это позволяет увидеть историю, которой нет в учебниках и нет даже в фильмах, всё это его прямой взгляд на идущую вокруг жизнь, для него она прошла, но я вижу её через него. И Шварц своими короткими и не очень заметками сделал тысячи окон в прошлое и я посмотрела во все.

Тепла в дневниках много, Шварц его прошивает между строк, воздаёт всем, даже самым острым и вредоносным персонажам своего бытия. Возможно его волшебство где-то там, в чутких настройках. Раскрашивать реальность и людей до сказочности он умел не потому, что дорисовывал то, чего нет, а, судя по дневникам, скорее действительно видел всё именно так – чудесно, печально и мудро.