Текст книги "Литерный поезд генералиссимуса"

Глава 11
Госпиталь. Двойное убийство

Младший сержант Филипенко прибыл на переформирование два месяца назад, однако вместо маршевых полков, кои спешно направляли на передовую, его определили в роту охранения. Самое обидное – пришлось остаться в тылу, в то время как другие воевали на линии фронта и ежеминутно рисковали своими жизнями. Рота охранения находилась в двадцати километрах от передовой, хотя глубина тылового района могла составлять до пятисот километров – по условиям войны это уже глубокий тыл. В этой зоне размещались тыловые части, шло переформирование, располагались штабы полков, дивизий и даже армий. Работало тыловое обеспечение, суетились интенданты, обеспечивающие передовые части самым необходимым. Стояли продовольственные склады и склады с горюче-смазочными материалами. И еще было много всего того, без чего невозможно успешно проводить боевые действия.

За прошедших два месяца сержанту Филипенко пришлось охранять склады, дежурить у штабов, патрулировать на вокзалах, стоять в карауле на стратегически важных объектах: мостах, железнодорожных узлах, но на третий месяц он получил направление в госпиталь. Предстоящее дежурство воспринималось как награда за те бессонные ночи, что он провел в прошлые месяцы. А главное, в госпитале работают прехорошенькие медсестры; не опасаясь свернуть себе шею, можно будет любоваться красивыми женскими ножками, чего он напрочь был лишен в предыдущие месяцы службы. А если уж очень повезет, так можно будет завести какой-нибудь необременительный роман. От приятных надежд в груди сделалось тепло и сладенько. А почему бы и нет? Даже на войне мужчина нуждается в теплой женской ласке.

Прибыв в чистый и уютный госпиталь, Филипенко тотчас был направлен охранять раненого диверсанта, лежавшего в отдельной палате, в самом углу здания с отдельным входом. Будучи раненым, с постели тот не поднимался. А потому, слегка нарушая инструкции, можно было пройтись немного по коридору, поглазеть из окон во двор, где также суетились сестрички, вывешивая простиранное белье. В самой палате находился второй охраняющий, а потому у диверсанта не было ни единственного шанса осуществить побег.

Правда, начальство предупреждало о том, что парашютиста могут отбить немцы или как-то его нейтрализовать, но такое предположение звучало нереально. Это каким бесшабашным нужно быть, чтобы преодолеть двадцатикилометровую зону сплошного тыла и попытаться освободить диверсанта.

В эту часть госпиталя заходили крайне редко, разве что в силу служебного долга: дважды агента допрашивал старший лейтенант из СМЕРШа, затем приезжали какие-то высокие чины и проводили дознание; по соседству располагалась прачечная, и поэтому иногда заходили сестры за халатами.

Так что Филипенко откровенно скучал и желал хотя бы какого-то разнообразия. Неожиданно дверь распахнулась и в коридор вошел сурово вида майор с широкими пшеничными усами, в петличках – эмблема артиллериста.

– Где тут у вас лежит раненый диверсант? – строго спросил майор, посмотрев на Филипенко, шагнувшего навстречу.

Голос, горделивая осанка, представительная фактура выдавали в нем человека, привыкшего к власти и получавшего от этого немалое удовольствие. В какой-то момент Филипенко сжался под его строгим взглядом, превратившись в малюсенькую блоху, которую без малейшего сожаления можно раздавать каблуком. Да и сам он не испытывал к себе особой жалости, осознавал, что перед величием вошедшего он всего лишь насекомое – раздавит и даже не заметит случившегося.

Сглотнув подступивший к горлу комок, Филипенко несмело отозвался:

– А у вас есть разрешение, товарищ майор? Велено пускать только по предписанию.

– Все так, сержант. А ты молодец, – хмыкнул в ответ майор.

Офицер-артиллерист извлек из наружного кармана гимнастерки удостоверение и показал его Филипенко. На синей обложке удостоверения крупными тиснеными буквами было написано: «НКВД СССР». Такие удостоверения ему приходилось видеть, их получали сотрудники Управления особогох отдела, иначе – «особисты». Для пущей убедительности Филипенко открыл удостоверение, где на правой стороне была фотография майора. Выглядел он на ней чуток помоложе и построже. Из угла в угол проставлена маркировка светло-голубой полоской, а на белой узорчатой бумаге было написано: «Николаев Артемий Афанасьевич, состоит в должности старшего оперуполномоченного Особого отдела НКВД 2436 артиллерийского полка».

– Тебе этого достаточно? Или мне привлечь тебя к военному трибуналу за противодействие следствию?

– Конечно, товарищ майор, – с готовностью отвечал сержант Филипенко. – Только ведь его уже допрашивали из СМЕРШа.

– Все так, – легко согласился Николаев. – Но они ведут следствие по линии контрразведки, а у нас идет по линии внутренних дел. Как твоя фамилия, младший сержант?

– Филипенко.

– С какой роты?

– С роты охранения.

– Ага… За какой дверью раненый диверсант?

– За второй, – показал Филипенко на соседнюю дверь. – В палате находится еще один дежурный, я его сейчас предупрежу, товарищ майор.

– Следуйте уставу, боец, – строго напомнил майор. – Ваша зона ответственности: это коридор, окна и входная дверь. А уж я как-нибудь сам разберусь.

Майор уверенно вошел в палату, плотно закрыв за собой дверь.

Пробыл он там недолго, каких-то несколько минут. За это время Филипенко успел перемолвиться несколькими фразами с Варечкой, заглянувшей на минуту; поглазеть на сестричек, развешивающих во дворе госпиталя белье. Дверь палаты нешироко приоткрылась, и майор скорым шагом направился по коридору к выходу. Приостановившись рядом с Филипенко, распорядился:

– В палату не заходить. Диверсант должен написать подробнейший отчет о своих действиях, а это не для посторонних глаз. Отчет через пару часов я заберу лично! Вам все понятно, боец? – строго посмотрел особист на вытянувшегося дежурного.

– Так точно, товарищ майор!

– Вот и ладушки, – с заметным облегчением произнес майор Николаев и вышел за дверь.

Прошло уже более получаса, второй охраняющий не появился. Терзаемый смутными подозрениями, Филипенко подошел к двери и, слегка приоткрыв ее, невольно выдохнул:

– Мать честная!

Его напарник рядовой Кирилл Алтынбаш неподвижно сидел на стуле и голубыми глазами смотрел прямо перед собой. Рот слегка приоткрыт, как если бы он хотел чего-то произнести, вот только выговориться ему мешала кровоточащая рана. Кровь обильно залила гимнастерку, а на дощатом потемневшем полу образовалась лужица, уже подсыхавшая по самым краям.

На кровати со сбившимся в ногах одеялом лежал диверсант. Глаза его были закрыты, на лице застыла не то боль, не то скорбь. Из левой стороны груди торчал нож, невольно приковывая к себе внимание.

Некоторое время Филипенко смотрел на погибшего Алтынбаша, не в силах пошевелиться, ноги как будто вросли в пол. Какой-то час назад они раскуривали «козью ножку» на двоих, и тут такое… Кто бы мог подумать, что погибнуть можно за двадцать километров от линии фронта. И не где-нибудь на неразминированном поле, а в госпитале! Там, где, кроме раненых и сердобольных сестричек, никого более не встретишь. Самое обидное, что Кирюха прошел Сталинград, где не был даже ранен, а тут погиб от руки диверсанта.

Вот что значит судьба…

Выскочив за дверь, Филипенко побежал в кабинет главврача, где находился телефон, чтобы сообщить о произошедшем.

* * *

Еще через двадцать минут к месту двойного убийства прибыла оперативно-следственная группа военной контрразведки в количестве четырех человек. Старший лейтенант Романцев, начальник группы; два лейтенанта и старшина Захарчук. Один лейтенант – невысокий и плотный – фотографировал помещение, трупы, разбросанные на полу предметы, в надежде на то, что каждый из них может пригодиться во время следствия. Немного порыскав, остановился перед трофейной зажигалкой и сделал несколько снимков крупным планом. Другой лейтенант, с рябоватым лицом, хмурый и немногословный, рассматривал кинжал, торчавший из груди диверсанта, потом подошел к убитому бойцу и также внимательно принялся изучать характер раны. Уяснив, отошел в сторонку и принялся что-то быстро записывать.

Романцев приблизился к убитому Кононову, некоторое время разглядывал его неподвижное лицо, а затем набросил на него серую простыню. Неизвестный действовал дерзко, смело: сначала неожиданным ударом убил охраняемого, а потом добил и раненого, оставив в качестве послания военной контрразведке нож, торчавший из груди.

Старшина стоял у дверей и лениво наблюдал за происходящим.

В коридоре было тихо и пустынно, как в покойницкой. Сестричкам, уже прознавшим про двойное убийство, запретили пока появляться в помещении. Пятнадцать минут назад подошел главный врач. Глянув на произошедшее, печально покачал головой и тотчас ушел.

Неожиданно дверь со стуком распахнулась, и в коридор, в котором собрались оперативники, прошел высокий капитан в полевой фуражке.

– Где тот разгильдяй, проморгавший вражеского агента?

Тимофей Романцев нахмурился – это был дивизионный особист Марков, которого он откровенно недолюбливал. При его появлении на память тотчас пришел случай месячной давности, когда Марков отдал под трибунал бойца, который обмолвился сослуживцам о том, что старшина их обкрадывает. Солдат был обвинен по статье 58, пункт 10 УК СССР и впоследствии расстрелян. Но позже выяснилось, что старшина действительно подворовывал, за что был отправлен в штрафбат. Вот только капитан о том случае позабыл, для него это был всего-то рядовой эпизод военных будней, а вот честного солдатика уже не вернуть.

Посмотрев на младшего сержанта, ставшего под его тяжелым взглядом меньше ростом, продолжал столь же сурово:

– Да тебя за такое головотяпство по законам военного времени к стенке поставить нужно!

– Постой, капитан, не кипятись, – строго посмотрел Романцев на подошедшего особиста. – Этот случай не по вашему ведомству, как-нибудь без тебя разберемся.

– Ты бы, товарищ старший лейтенант, не зарывался, – строго предупредил капитан. – А то…

– А то что? – спросил Романцев, уверенно выдержав нехороший взгляд капитана. – Могу без вести пропасть, так, что ли? А теперь ты послушай меня, капитан, если ты забыл, могу напомнить… Старший лейтенант Романцев, – приложил Тимофей ладонь к виску, – старший следственно-оперативной группы Управления контрразведки СМЕРШ. Если ты и дальше будешь чинить мне препятствия по выявлению шпионов и диверсантов во фронтовой полосе, то мне придется доложить о случившемся в Главное управление контрразведки.

Видно, в лице Романцева капитан прочитал нечто такое, что заставило его перейти на дружеский тон, даже улыбнулся, показав крупные, пожелтевшие от табака зубы.

– Что ты кипятишься, товарищ старший лейтенант? – дружески проговорил Марков. – Одним делом занимаемся!

– Я ловлю шпионов и диверсантов, товарищ капитан, – произнес старший лейтенант холодным тоном, переходя на официальное обращение. – А чем вы вот занимаетесь, хотел бы я спросить. Вижу одно… мешаете выполнять мне служебные обязанности. А потому, будьте добры, покиньте место расследования, если не хотите серьезных неприятностей.

В коридоре повисло тяжелое гнетущее напряжение. Капитан был не из тех, кто прощал возражения.

– Ну-ну, старший лейтенант, – усмехнулся Марков, – у нас с тобой будет еще время для разговоров.

Развернувшись, капитан вышел из коридора, громко хлопнув дверью.

Повернувшись к младшему сержанту, Романцев спокойным и размеренным голосом произнес:

– А теперь давай вспомни пообстоятельнее, что там произошло. Как так получилось, что майор проник в охраняемый объект и сумел убить конвойного и охраняемого диверсанта? И хочу тебя предупредить, от твоего правдивого ответа будет зависеть твоя личная судьба. А свое личное мнение я обязательно отражу в рапорте. Скажу так… на сегодняшний день я единственная твоя надежда на спасение, а капитан Марков этого случая просто так не оставит, поверь мне, уж я это знаю.

Младший сержант сдавленно сглотнул. Попытался улыбнуться, не вышло – на лице застыла вымученная гримаса.

– Даже не знаю, как это объяснить… На меня просто наваждение какое-то нашло. В коридор вдруг вошел майор, строгий такой… И сказал, что ему нужно к раненому диверсанту. Я ему говорю, а предписание у вас имеется? А он раскрывает передо мной удостоверение и спрашивает: «А разве тебе этого мало?» Я, говорит, тебя в штрафную роту упеку за противодействие следствию. И что я могу сказать? Отступил!

– Значит, документы он все-таки показал?

– Показал.

– Какая у него фамилия, запомнил?

– Запомнил. – В глазах сержанта вспыхнули искорки радости. – У моей жены девичья фамилия такая же, Николаев!

– Это уже лучше… Может быть, и часть помнишь, где он служит?

– Номер части не помню, а вот то, что он из артиллерийского полка, так это точно!

Повернувшись к старшине, стоявшему рядом, распорядился:

– Вот что, Захарчук, давай сходи к телефонисту и узнай у него, служит ли в особом отделе майор Николаев.

– Есть, товарищ старший лейтенант. – Козырнув, Захарчук тотчас выскочил за дверь.

– Значит, говоришь, он был с усами?

– Так точно, с усами.

– И какие были усы? Большие? Маленькие?

– Широкие такие, во всю верхнюю губу.

– Какого цвета?

– Не черные, это точно! Я бы сказал, что пшеничные, с небольшой рыжинкой.

– Усы, конечно, хорошая примета, но не самая главная, – раздумчиво протянул Тимофей Романцев, – он мог их приклеить… А может, у него были какие-то другие приметы, особенные, на которые можно было бы обратить внимание? Например, шрам, оспинки или родинка… Может, гнусавил как-то или картавил.

Младший сержант неопределенно пожал плечами:

– Даже как-то трудно сказать, уж очень он как-то нехорошо смотрел. Говорил грамотно, как какой-нибудь политрук. Взгляд у него какой-то очень пронзительный, так и хотелось поежиться. Я бы сказал, что так только особист смотрит. А потом, как он стал допытываться: кто я такой, с какой роты, как фамилия… Не хочу сказать, что я как-то очень уж испугался, но как-то мне не хорошо сделалось. Как-то даже не приглядывался к нему. Да и оспинок на его лице тоже не разглядел. Шрамы… – Филипенко призадумался, – тоже не видел.

– Как он выглядел? Был худым или толстым?

– Худой, я бы сказал. Скулы у него торчали остро.

– Не бог весть какая примета, – неодобрительно покачал головой Романцев.

Вошел старшина, выглядел он взволнованным.

– Товарищ старший лейтенант, майор Николаев пропал без вести три месяца назад, – проговорил он.

– Что значит – пропал? – повернулся к вошедшему Тимофей.

– Пропал в прифронтовой полосе, был вызван к начальнику штаба дивизии, но до штаба так и не дошел. Хотя от офицерского барака до штаба было всего лишь километра три. Видели, как он заходил в лес, чтобы сократить расстояние, но что с ним было потом, никто не знает. Впоследствии этот лес рота пехотинцев прочесывала, надеясь хоть что-то отыскать, но так ничего и не обнаружили. Его жене было отправлено письмо, что майор Николаев пропал без вести под Вязьмой, близ села Чернышево.

Романцев нахмурился. Три месяца под фамилией Николаев скрывался диверсант. Страшно даже подумать, что он мог наворотить за этот немалый срок. С удостоверением, что он забрал у убитого, имел доступ практически в любую часть. Диверсант мог беспрепятственно передвигаться по всему фронту, выведывая секреты. Только крайняя необходимость заставила его обнаружиться.

Раненый диверсант, скорее всего, знал его лично. Не исключено, что группа прибыла к нему на связь. Но когда лже-Николаеву стало известно, что диверсант схвачен контрразведкой и находится в лазарете, то он просто решил его убить, чтобы исключить разоблачение.

Не было ничего удивительного в том, что он узнал, где находится раненый диверсант, сохранить секретность в таких делах крайне сложно. Невольными свидетелями ареста стали десятки людей, в том числе сестры и раненые, которые делились новостью со своими знакомыми и приятелями, так что новость докатилась и до ушей диверсанта. А он пришел в госпиталь, устранил свидетеля и спокойно вышел. Дерзок, решителен, в изобретательности тоже не откажешь. Найти его будет крайне сложно. Вряд ли он сидит на месте, а с такими надежными документами, как у него, можно передвигаться по всему фронту.

– Вот, значит, как оно складывается, – невесело протянул Тимофеев. – Еще неизвестно, в каком именно месте он может оказаться.

Действительность оказалась во много раз хуже, чем представлялось. Этот Николаев может перебраться на соседний фронт, где отыскать его будет еще труднее.

Захарчук выжидательно смотрел на Романцева. Бойцы из охраны, расположившись вдоль окон, понуро потупили взгляды; младший сержант нервно курил, теряясь в догадках о своей дальнейшей судьбе, ему можно было только посочувствовать.

Неожиданно в дверь сдержанно и как-то очень аккуратно постучали. Тимофей поймал себя на некотором удивлении: странно это, они находятся в общественном коридоре, а кто-то очень деликатный решил напомнить о себе. Удостоверение сотрудника СМЕРШа, с которым он представился главврачу, возымело должное действие.

– Входите, – произнес Романцев.

В узкий коридор, щедро залитый дневным светом, вошли двое санитаров. У одного из них, дюжего, с толстыми губами, в руках были носилки. Только сейчас, когда солнце стало особенно ярким, Тимофей заметил, что пол был неровный, плохо подогнанный, сколоченный из узких шероховатых досок; в углах торчали горбыли. Наверное, во время войны пол пошел на растопку, так что его выкладывали заново, покрасили на скорую руку.

– Нас сюда направил главврач, – заговорил тот, что был с носилками. – Сказал, что трупы забрать нужно. Жара!

Дверь в палату была широко распахнута, и на стуле, вытянув вперед ноги и свесив на грудь голову, сидел убитый красноармеец.

– Забирайте, – кивнув, разрешил Романцев.

– Мы сначала одного возьмем, а потом за другим придем, – предупредил губастый.

Не спеша подступили к убитому и словно по команде, взяв его за руки и за ноги, положили на носилки, лежавшие на полу. Прошли через расступившихся по сторонам бойцов и так же незаметно вышли, как и вошли.

Вот ведь как оно бывает, какой-то час назад их разделяла непреодолимая линия вражды, которую невозможно было ни перешагнуть, ни позабыть; невидимой, неосязаемой, но такой же реальной, как боль, страх или совесть. Еще совсем недавно они находились по разные стороны войны, где один сторожил другого, и вот через какие-то несколько минут им придется лежать в мертвецкой, позабыв про все распри.

– Вот что я хочу сказать тебе, младший сержант, ты должен вспомнить, как он выглядел, сколько ему лет, какого он роста. Вспомнить даже то, что крепко подзабыл. Ты понимаешь, о чем я говорю? – строго спросил Тимофей Романцев.

– Так точно, товарищ старший лейтенант, – глухо произнес младший сержант.

– А теперь давай подумай как следует и опиши мне его по возможности детально. Это важно!

Открыв блокнот, Тимофей Романцев взял остро заточенный карандаш и задержал на нем тяжеловатый взгляд.

Еще через час с небольшим Тимофей Романцев имел словесный портрет преступника: «Возраст – около тридцати пяти лет. Славянской внешности. Рост – немного выше среднего. Телосложение сухощавое, плечи широкие, осанка прямая. Волосы темно-русые. Лицо худое, лоб средний, вертикальный, по форме прямой. Брови прямые, горизонтальные, светлые. Глаза средние – серые. Нос прямой, слегка заостренный, губы средние. Зубы среднего размера, с нормальным прикусом, правый клык на нижней челюсти слегка выступает вперед…»

Стараясь подбирать каждое слово, Тимофей Романцев написал докладную записку начальнику УКР СМЕРШ Тридцатой армии полковнику Мишину В.И.

«Совершенно секретно.

Мною в результате оперативно-следственных действий было установлено, что в госпитале № 734 близ села Покровское немецким агентом, выдававшим себя за сотрудника Особого отдела Николаева, были убиты красноармеец охранной роты Алтынбаш, а также диверсант Кононов, находящийся на излечении. По моему мнению, убийца был агентом немецкой разведки, глубоко внедренным в одно из военных подразделений Красной армии. Прошу принять меры к немедленному розыску диверсанта, выдавшего себя за Николаева. К рапорту прилагается его подробный словесный портрет.

Хочу отметить, что активное участие в оперативно-следственных мероприятиях и прояснении деталей случившегося принимал оставшийся в живых младший сержант Филипенко.

Старший лейтенант военной контрразведки СМЕРШ Романцев Т.П.»

* * *

Штаб военной контрразведки Тридцатой армии располагался в селе Покровское. До него пятнадцать километров, что весьма немало по разбитой дороге. Дивизионный «Виллис», изрядно потрепанный на дорогах, то проваливался в колдобины, сокрушая рессоры, а то вдруг буксовал на недавних воронках, присыпанных гравием. Ему навстречу рота за ротой топала терпеливая пехота, узнаваемая по обмоткам и скатанным шинелям, надетых через плечо. Сапоги не у всех, а только у самых фартовых. Внимание Тимофея привлек командир батальона, совсем молодой человек в хромовых сапогах, собранных в щеголеватую гармошку. Вид румяный, где-то даже довольный. Пожалуй, что такую физиономию на войне можно увидеть нечасто. Осанка прямая, даже где-то горделивая, на обмундировании ни пятнышка. Его можно было бы принять за щеголеватого новобранца, если бы не две награды: орден Красного Знамени и медаль «За отвагу», украшавшие его широкую грудь.

По интенсивному движению колонн можно было предположить, что намечалось нечто серьезное. Грядущими событиями, казалось, было пропитано все окружающее пространство. Последние несколько дней шла усиленная передислокация по всему фронту. В основном полки подтягивались к переднему краю глубокой ночью, чтобы сбить с толку маршрутников, фланеров и прочую невыявленную агентуру противника, продолжавшую действовать на переднем крае.

В дневное время маршевые роты совершали передвижения намеренно, чтобы дезориентировать противника в истинном скоплении живой силы и техники. Также ночью по всей линии фронта к переднему краю продвигались танки и самоходные орудия, а чтобы заглушить лязг гусениц, в это время в прифронтовой полосе бесперебойно летали самолеты. Командование рассчитывало, что эти хитроумные действия сумеют навязать ложные представления о готовящемся прорыве.

Салон «Виллиса», и без того невеликий, сделался совсем тесным: Романцева бросало из стороны в сторону на неровностях, подкидывало на ухабах.

Навстречу топали артиллеристы, в подавляющем большинстве в кирзовых сапогах, в новом обмундировании; тягачи тащили длинноствольные пушки. Красноармейцы шли весело, с задором, лихо пылили. Ощущение было таковым, что двигались они не к линии фронта, а возвращались с краткосрочного веселого отпуска.

Старший лейтенант Романцев подъехал к отделу военной контрразведки Тридцатой армии. Невольно обратил внимание, что за последние часы патрулирование на дорогах заметно усилилось, в основном парное, из местных комендатур. Вот только на выездах из населенных пунктов вдруг неожиданно появились контрольно-пропускные пункты, подле которых стояло по несколько автоматчиков.

Показав удостоверение на входе в здание молодому, но строгому красноармейцу, прошел в дверь. Поднялся на второй этаж, где размещался кабинет начальника отдела, и, сдержанно постучав, вошел.

– Разрешите, товарищ полковник.

– Проходи, – отозвался Мишин. – Что у тебя там?

– Докладная записка по делу об убийстве немецкого диверсанта и бойца охранения.

– Что-нибудь выяснил? – взял полковник исписанные листы.

– Так точно! По свидетельству бойца охранения, немецкий диверсант представился майором Николаевым. Вот только этот майор уже три месяца как пропал без вести.

– Вот оно что… Теперь понятно, почему диверсант так долго оставался невидимым. Значит, избавлялся от свидетеля?

– Получается, что так.

Положив листочки в папку, полковник поднял трубку аппарата ВЧ-связи:

– Товарищ генерал-майор, это вам полковник Мишин звонит.

– Что у тебя, полковник? – заголосила чувствительная мембрана высоких частот. Генерал-майор Зеленин имел сильный зычный голос, а сейчас он и вовсе походил на медвежий рык.

– У нас имеется словесное описание немецкого агента, убившего раненого диверсанта, не исключено, что прибывшие парашютисты должны были установить с ним контакт. Он не мог уйти далеко, если мы сработаем оперативно, так можем его задержать.

– Что ты предлагаешь?

– Я бы предложил для поимки диверсанта привлечь весь оперативный состав контрразведки фронта, а также части по охране тылов фронта. Следует ввести в курс дела личный состав этапно-заградительных, линейных и гарнизонных комендатур, а также привлечь части Красной армии, которые в настоящее время находятся в резерве. Размножить словесный портрет диверсанта и распространить его по всем комендатурам и частям Красной армии. Кроме того, нужно дать ориентировку на диверсанта и на соседний Калининский фронт. Не исключено, что он уже начал действовать и там… Следует предупредить всех патрульных, что он очень опасен при задержании.

– Предложение дельное, – согласился генерал-майор, – думаю, что Центр нас поддержит. Я напишу соответствующую записку в Москву.

Связь оборвалась. Генерал-майор положил трубку, не попрощавшись. Только сейчас старший лейтенант заметил, что разговор дался полковнику непросто: шея побагровела, на лбу, собравшемся в грубые волнистые складки, выступили крупные капли пота. Характер у Зеленина был крутой, что полковник не однажды прочувствовал на собственной холке.

– Разговор слышал?

– Так точно!

– И чего ты здесь сидишь? – с некоторым укором произнес Мишин. – Лови диверсанта и докладывай мне о каждом своем шаге.

– Есть докладывать о каждом шаге! – произнес Романцев.

– И еще вот что… тут капитан Марков из Особого отдела на тебя рапорт накатал, требует серьезного разбирательства.

Тимофей Романцев невольно похолодел и уверенно заговорил:

– Капитан Марков превысил свои полномочия, мне пришлось его одернуть.

– Да знаю я все это, не первый раз он подобные телеги пишет, – отмахнулся Валерий Николаевич. – Этот рапорт теперь у меня лежит… для изучения. Мой совет таков: будь с ним поосторожнее, скверный он человечишко… Я вот тебя зачем вызвал, информация совершенно секретная, полученная из Москвы. На фронт выехал товарищ Сталин, должен встретиться с командующими фронтов Соколовским и Еременко. Сейчас он подъезжает к Гжатску. Наша задача – предупредить возможные провокации, не исключено, что о его появлении известно диверсантам… Мы должны быть готовы ко всему. Выезжай со своей группой в Гжатск и постарайся, насколько это возможно, быть рядом. Докладывай мне обо всем.

– Есть докладывать обо всем! Разрешите идти? – бодро сказал Романцев.

– Ступай! И будь поосторожнее.

– Есть быть поосторожнее, – расслабившись, проговорил Тимофей и немедленно вышел из кабинета.

Гроза прошла стороной.