Текст книги "Воровская корона"

Свою энергию он, как правило, растрачивал на более сговорчивых барышень.

И вот сейчас Кирьян обнимал Дарью с хозяйской небрежностью, из которой следовало, что жиган откупорил девицу с такой же легкостью, с какой привык извлекать пробку из бутылки шампанского.

В душе у Степана родилось раздражение. Кирьян всегда забирал самое лучшее: после налета ему доставалась большая часть награбленного, да и девки у него были первый сорт.

Кирьян будто бы хотел показать, что существующие меж жиганами правила не для него. Вот и сейчас он притащил на серьезный разговор барышню, давая понять, что она такой же равноправный партнер, как и прочие.

– Сложно сказать, – протянул Кирьян, – но то, что он жиган, это точно! Достаточно взглянуть один раз, чтобы понять это. А дело он предлагает стоящее: один раз хапнем, и хватит сразу на пару жизней. – Задумавшись ненадолго, он добавил: – Правда, я столько жить не собираюсь.

Они помолчали, как бы подчеркивая, что настоящий жиган за жизнь не держится. Главное для него – фарт.

– Согласие сразу давать не нужно, – веско заметил Кирьян, – пускай Костя Фомич за ним понаблюдает, а там видно будет. Пусть блатхату покажут. И прежде чем на дело пойти, отправим нашу Лизоньку посмотреть. Она у нас хитрая, как лисичка. Пускай сходит, разнюхает, если что не так, она нам тут же даст знать. Лиза – баба с головой, любую подставу определит.

– Мадам Трегубову мы, конечно, отправим, – согласился Степан, не без усилия отведя глаза в сторону. Он старался не смотреть на Дарью, но не получалось. Дарья никогда не носила лифчика, так что даже от малейшего движения ее грудь приходила в невероятное волнение и способна была вызвать головокружение, как от крепкого напитка. – А только я питерскому не верю, – отрицательно покачал головой Степан.

– Вот как? – Кирьян выглядел удивленным и, стиснув Дарьюшку крепче, неожиданно расхохотался: – А не боишься без куша остаться? В нашем деле, как и с бабами, без натиска не обойтись.

Степан лишь скупо улыбнулся. Дарья выглядела чуток смущенной. Ах, вот как, значит, все-таки она рассказала Кирьяну о посягательствах на свою честь.

– Возможно, – сдержанно согласился Степан, – спорить не буду.

Глава 5
ЗА МЕСЯЦ ДО ТОГО...

Феликс Эдмундович положил перед Игнатом Сарычевым несколько листов машинописного текста.

– Четыре крупнейших налета за последнюю неделю! Вы посмотрите, до чего бандиты додумались! Окружили здание вокзала и ограбили всех, кто там находился! Неслыханно! И это среди бела дня. Только по самым скромным подсчетам, ими было награблено свыше полутора миллионов рублей! Причем они настолько уверовали в собственную безнаказанность, что даже не скрывают своих имен! А не далее как три дня назад банда Кирьяна вломилась в Большой театр и обчистила всех, кто пришел на премьеру. Вы представляете! Ведь это чуть ли не дипломатический скандал! В театре в тот момент оказались иностранные гости. Они тут же растрезвонили на всю Европу, что большевики не могут справиться с валом преступности. Небезызвестный вам Кирьян останавливает под Москвой железнодорожные составы, запирает проводников в купе и грабит всех пассажиров без разбору! Если дело будет развиваться так и дальше, то не удивлюсь, что скоро они начнут появляться даже в Кремле.

Дзержинский никогда не повышал голоса. Речь народного комиссара, холодная и размеренная, больше напоминала студеный ручей, способный в одно мгновение остудить самую разгоряченную кровь. Сарычев, человек закаленный, невольно почувствовал, как его пробирает нервная дрожь. Особенно выразительны были глаза Дзержинского – большие, красивые, глубоко посаженные в орбиты, они оказывали на собеседника почти гипнотическое воздействие, у каждого непроизвольно возникало желание исповедаться во всех существующих грехах.

– Это действительно недопустимо, Феликс Эдмундович, – сдержанно согласился Сарычев, еще не понимая, куда клонит председатель. – Надо еще более ужесточить меры борьбы с налетчиками. В Питере у нас, на Лиговке и Сенной, несколько месяцев назад было еще хуже. Средь бела дня грабили!

– Но вам ведь удалось с ними справиться? – строго посмотрел Дзержинский на Игната.

– Удалось, Феликс Эдмундович, но какого труда нам это стоило! Не обошлось и без жертв... Близко к главарям мы подойти не сумели, мы задействовали большую часть своих сотрудников, которые под видом бродяг и бездомных бродили вблизи всех злачных мест. Так что мы знали обо всех их передвижениях, и, когда однажды они собрались на малине, мы окружили дом и уничтожили всех бандитов. На некоторое время преступная жизнь в городе парализована. Сейчас остались лишь мелкие шайки. Но с ними не так сложно. Многие преступники уехали из города, в основном в Москву, – негромко доложил Сарычев.

– А вы, я вижу, неплохо знаете проблему, Игнат Трофимович. Но, кроме самих преступников, нас интересуют еще и ценности, которые они добыли преступным путем. Ведь это огромное количество золота, драгоценных камней. У того же самого Кирьяна должно быть немало, так сказать, «сбережений», и все эти богатства надо изъять и вернуть государству. И это тоже одна из ваших главных задач! Об этом всегда надо помнить, – с некоторым нажимом сказал Дзержинский, отхлебнув чай из граненого стакана, и, как бы опомнившись, произнес: – Вы что же чай-то не пьете или не понравился?

– Спасибо, Феликс Эдмундович, – поблагодарил Сарычев и сделал небольшой глоток, чай оказался крепким и сладким. Видно, ординарец председателя ВЧК не пожалел для гостя сахара.

– Вы сами родом из Питера?

– Не совсем... я из-под Питера, но большую часть жизни провел в Кронштадте, на кораблях...

– Моряк, значит.

– А у нас там все моряки, Феликс Эдмундович, – не без гордости отвечал Сарычев.

– Свет, наверное, повидали?

– Пришлось поплавать... Потом в эмиграции...

– Вы ведь давно в партии большевиков?

– С девятьсот пятого, но примкнул раньше, – улыбнулся смущенно Игнат.

В этом кабинете он всегда чувствовал себя чуть скованно. Сейчас Сарычев смотрел прямо в глаза председателю, но получалось плохо, взгляд, помимо его воли, то и дело обращался к рукам Дзержинского, неторопливо помешивающим чай.

– Очень хорошо, – после непродолжительного молчания сказал Дзержинский. – А правду говорят, что вы с блатными можете разговаривать на их языке? Как это называется... феней, кажется, – взгляд слегка насмешливый, но вот серые глаза необыкновенно серьезны.

– Правда, товарищ Дзержинский... Прежде чем на флот пойти, я ведь с босяками общался. А они тюрьмы да каторгу не понаслышке знают. А потом, у меня и дед на каторге побывал. В молодости с ним в этом кругу считались. – Дзержинский едва заметно улыбнулся. – А когда меня с флота забрали, то пришлось и на тобольской ссылке побывать. А там, кроме политических, много блатных было. Не буду скрывать, время как-то убить нужно было, вот я от них «блатной музыки» и поднабрался... Так еще иногда называют. И знаю их жаргон не хуже, чем морской. А иначе нельзя, там ведь волки! Могут и за овцу принять. – Дзержинский лишь хмыкнул этому сравнению. – Опять-таки, в картишках здорово поднаторел.

– И до сих пор в карты хорошо играете?

– Да меня просто жизнь заставила. Из ссылки вернулся, на работу никуда не берут, вот я по малинам ходил и в карты играл. На жизнь хватало, не жаловался!

– А у меня сумели бы выиграть? – неожиданно спросил Дзержинский, по-деловому отодвинув в сторону стакан с остывшим чаем.

По лицу Сарычева пробежала растерянность, похоже, что председатель ВЧК не шутил.

– Это как масть пойдет, – собравшись, достойно ответил Сарычев, невольно задержав взгляд на руках Дзержинского.

Ладони у Железного Феликса были узкими, пальцы длинными. Если ему дать несколько уроков игры, то при должной сноровке он может стать крепким игроком. Сарычев знал, что и среди политических встречается немало таких, которые в игре не уступят даже опытным шулерам. Он вспомнил тобольскую ссылку, где блатные играли против политических. Резались в карты семь дней, отрываясь лишь на редкие перекуры и обед, в результате того карточного марафона политическим удалось обыграть блатных подчистую и получить приз – тридцать бутылок спирта, который те бог знает где раздобыли. Пили, правда, вместе, что нисколько не умалило победы политических.

Особенно преуспели в картах теоретики марксизма. Многих из них Сарычев встречал потом в министерских кабинетах и даже словом не напомнил им о шальной карточной кутерьме, что когда-то произошла в ссылке.

Не исключено, что и народный комиссар долгими северными вечерами вдумчиво оттачивал карточное мастерство.

Дзержинский выдвинул ящик стола и вытащил из него заметно потрепанную колоду карт:

– Вы уж извините, что не новая... Но крапа на ней нет, за это я ручаюсь.

– Во что будем играть? – несмело спросил Сарычев, приняв колоду.

– Давай в очко! – предложил Дзержинский, переходя на «ты».

Чай был забыт – Сарычев, перемешав колоду, быстро раздал карты. Неожиданно в кабинет заглянул ординарец Дзержинского – веселый конопатый парень. Он удивленно захлопал глазами и в недоумении скрылся за дверью. Ситуация выглядела почти анекдотической – в Питер Дзержинский всего приехал на один день, чтобы встретиться с местными чекистами и ознакомиться с деятельностью Чека. Но вместо серьезного разговора о заговорах мировой буржуазии и гидрах контрреволюции два партийца увлеченно резались в карты, будто бы урки на малине.

– Мне одну, – произнес Дзержинский, внимательно наблюдая за руками Сарычева. И, получив карту, произнес, едва сдерживая досаду: – Перебор.

– А у меня очко, Феликс Эдмундович! – положил Игнат Сарычев на стол карты.

– Давай еще раз, – попросил Дзержинский.

И вновь у Сарычева оказалось очко.

– Это у тебя случайно или как? – сдержанно поинтересовался председатель ВЧК.

– Это вам кажется, что карты некрапленые, а мне достаточно лишь раз взглянуть на их рубашку, чтобы запомнить малейшие шероховатости и черточки. А потом, я всегда держу в рукаве запасного туза, – широко улыбнулся Игнат Сарычев и с изяществом фокусника вытащил крестового туза. – Если этого бывает мало, то у меня на крайний случай имеется еще и десятка. – Он потер пальцами и извлек из ладони пиковую десятку. – А если и этого бывает недостаточно, то я беру у соперника, – и, наклонившись к Дзержинскому, он вытащил у него из-за ворота френча червовую даму.

– Ловко, – одобрительно заметил Дзержинский. – Я вижу, что вы сюда ко мне подготовленными пришли, рассовали во все карманы карты, как будто бы знали, что я вам играть предложу. А может, я вас из-за карточного стола выдернул? – хитро посмотрел он на Сарычева. – Ладно, ладно, не тушуйтесь, шучу! А только я и не подозревал, что у моих сотрудников имеются такие уголовные таланты. В цирке случайно не пробовали выступать?

– А я и выступал, Феликс Эдмундович, – серьезно отреагировал Игнат Сарычев, – правда, недолго, но навык и я не растерял.

– Вижу, – хмуро проговорил Дзержинский. – У вас богатая биография. Если бы мы с вами на деньги играли, так вы бы с меня последнюю шинель сняли. – Сарычев лишь скромно улыбнулся. – А у меня ведь к вам очень серьезное дело, товарищ Сарычев. Вы ведь занимались уничтожением банды Терехина и Панкратова.

– Верно, Феликс Эдмундович, – осторожно кивнул Сарычев, не переставая наблюдать за тем, как председатель ВЧК собрал карты и аккуратно засунул их в картонный футляр. Убирать не торопился, демонстративно положив колоду на край стола, как бы давая понять, что в конце разговора, возможно, потребует реванш. – От этих банд вообще проходу никакого не было, даже днем грабили!

– Знаете, я бы хотел, чтобы вы провели в Москве такую же операцию. У вас есть человек, которого вы могли бы внедрить в банду к Кирьяну? Нужно, чтобы он обладал такими же талантами, как и вы. Знал бы блатной жаргон, играл в карты... Иначе жиганы раскусят его в два счета.

Сарычев глубоко задумался.

– Сложно сказать так сразу, товарищ Дзержинский. У нас есть, конечно, очень способные ребята, но это дело слишком рискованное. Нужен большой оперативный опыт. И человек, который очень хорошо знает обычаи жиганов. А этот народ очень осторожен. В свой круг никого не пускают. А если раскроют подставу, тут же убьют! Жалеть не станут.

– А вы сумели бы внедриться в банду? – неожиданно спросил Дзержинский.

Чай уже давно остыл. На мутной поверхности плавали крохотные листочки. Игнат черпнул их ложкой и положил на край блюдечка, после чего чуток отпил. Холодный чай Сарычев не любил. Но не скажешь же об этом председателю ВЧК.

– Лучше меня с этим делом никто не справится.

Дзержинский вдруг расхохотался. Сарычев едва ли не в первый раз видел его в таком настроении. – И вы думаете, что они вас не опознают? У вас даже на руке якорь выколот.

Сарычев выглядел слегка смущенным. Он не любил, когда ему напоминали о наколке. Собираясь на встречу с Дзержинским, он тщательно застегнул рукава френча, чтобы председатель ВЧК не разглядел якоря. Игнат даже постоял перед зеркалом, слегка помахал рукой, пытаясь выяснить, не выглядывает ли наколка. Получалось, что упрятана она была очень надежно. А все-таки Феликс Эдмундович ее усмотрел. Глазастый!

– Верно, выколот, – легко согласился Игнат, широко улыбнувшись. – Только ведь сейчас в жиганы подались не только бывшие каторжане. Среди них есть разорившиеся нэпманы, много бывших солдат, встречаются даже бывшие сотрудники милиции. Неделю назад мне удалось изловить Яшку Хромого, так он, оказывается, и вовсе из царских офицеров. И морячков среди жиганов немало.

Дзержинский задумался. Узкая, клинышком, бородка строптиво дернулась, и, сцепив ладони в замок, он произнес:

– Дело очень рискованное... Если с вами что-то случится, это будет большая потеря. У большинства наших сотрудников нет ни опыта, ни соответствующего «образования», а вы человек все-таки подготовленный...

– Признаюсь, Феликс Эдмундович, я неоднократно раздумывал о наиболее эффективных способах уничтожения крупных банд. И кое-что надумал. В свою банду Кирьян меня не примет, это точно. Для него я совершенно чужой человек. Здесь нужны рекомендации от очень серьезных жиганов. На них же полагаться бесполезно. А потом, такие связи вырабатываются годами... Надо просто заставить его поверить мне, а потом заманить в ловушку.

– У вас есть какие-то соображения на этот счет?

– Я неплохо знаю Питер и питерских жиганов. У меня питерский выговор. Так вот, прежде чем встать к стенке, каждый из них прошел через меня и исповедался. Я знаю немало различных историй из их жизни и при желании могу сказать, что я был их участником. Месяц назад мы взяли жигана Фильку Упыря, так он разоткровенничался со мной и сказал, что если бы я его не сцапал, так он непременно взял бы в Москве один коммерческий банк. И даже рассказал, как бы все организовал. Я послушал его и понял, что это дело у него наверняка выгорело бы. Так вот, Феликс Эдмундович, я могу выйти на Кирьяна и сказать, что один я с банком не справлюсь, поэтому прошу его помощи.

– А знаете, товарищ Сарычев, в этом что-то есть, – согласился председатель ВЧК. Если дело действительно интересное и прибыльное, то бандиты могут клюнуть. Но надо еще раз все продумать, чтобы свести риск к минимуму. Как я понимаю, все главари в основном крутятся вокруг Хитровки?

– Да, Феликс Эдмундович.

– Тогда нужно будет еще до начала операции внедрить в среду бродяг и нищих наших людей. В случае опасности они должны поддержать вас. Но о предстоящей операции должен знать только самый узкий круг лиц. Мы же со своей стороны сделаем все возможное, чтобы на время операции перекрыть все вокзалы. Чтобы в Москву из Петрограда не сумел проникнуть ни один жиган. Усилим патрули, будем проводить тщательную проверку документов, устраивать облавы. Скорее всего бандиты предпочтут залечь на дно. Как вы думаете?

– Мне кажется, Феликс Эдмундович, что это очень эффективные меры. Жиганы народ осторожный и просто так рисковать не любят.

– Вы не догадываетесь, зачем я хотел вас увидеть? – улыбнулся Дзержинский.

– Нет, Феликс Эдмундович, – несколько растерянно произнес Сарычев.

– Ну, уж вовсе не для того, чтобы поиграть с вами в карты... Готовьтесь к новому назначению. Мы переводим вас в Москву. Вы будете возглавлять уголовный розыск столицы. Сразу предупреждаю, работы будет много, преступность растет... Спрашивать с вас за результаты проделанной работы мы будем строго. – Дзержинский развел руками: – Ничего не поделаешь, время сейчас нелегкое. – И, выдвинув ящик стола, небрежным движением швырнул в него колоду карт. – А депешу о вашем назначении я вышлю в ближайшее время.

* * *

Игнат Сарычев с интересом разглядывал сидевшего перед ним молодого жигана. Внешне тот выглядел совершенно непримечательно, вот разве что руки выдавали в нем некоторые таланты. Пальцы были необыкновенной длины, едва ли не в полтора раза превышающие ширину ладони. Во время разговора Васька Кот без конца разминал их: то растягивал, то сцеплял в замок и выделывал кистями такие фигуры, глядя на которые у всякого нормального человека появилась бы на лице гримаса боли. Но Ваське Коту все эти выкрутасы удавались с необычайной легкостью. Он даже улыбался, как будто получал наслаждение.

– Давно ты в жиганах ходишь? – неожиданно поинтересовался Сарычев, не отрывая взгляда от ладоней Кота.

– Да уж года два, – не без гордости отвечал Васька. – Сам Володька Соленый принимал.

– Только Володьку Соленого уже год как к стенке поставили, – уточнил Игнат Сарычев.

– Зря вы его, – высказал свое мнение молодой жиган, нещадно выворачивая большой палец. – Он жиган был с пониманием и просто так никого не обижал. А на мокрое дело и вовсе никогда не шел.

– Да оставь ты свои пальцы в покое, – едва ли не с мольбой в голосе произнес Сарычев. – А то, не ровен час, вывернешь их с корнем.

– А мне без этого никак нельзя, – произнес Васька Кот, – пальцы гибкими должны быть. Они для меня, что смычок для скрипача. Ведь они же меня кормят!

Но к замечанию прислушался и положил руки на колени.

– Как же это тебе удалось из тюрьмы-то удрать? – с интересом посмотрел Сарычев на парня.

Тюрьма находилась в стенах бывшего мужского монастыря. Сейчас в кельях содержались мошенники и бродяги. А вот во внутреннем дворике, огороженном со всех сторон четырехметровой каменной стеной, где некогда располагалась монастырская темница и куда игумен закрывал особо провинившихся иноков, теперь содержали особо опасных преступников. За два столетия, пока существовал монастырь, побегов из темницы не случалось. Что, впрочем, объяснимо, ведь чернецы по большей части народ смиренный и богобоязненный, и вместо того, чтобы рыть подкопы, они неустанно молились. Да и бежать сквозь каменную кладку толщиной чуть ли не в три метра и преодолевать две высоченных стены – затея совершенно пустая.

Так думали до последнего времени, пока не выискался молодец, сумевший убежать оттуда, обманув многочисленную охрану. И это при том, что между двумя рядами колючей проволоки бегали могучие кавказские овчарки, натасканные рвать заключенных.

Васька Кот напряженно молчал, как будто бы взвешивал собственные шансы. А потом с явной неохотой протянул:

– Я ведь не впервой из монастырской холодной бегаю-то. Первый раз это было еще пять лет назад. В этом монастыре я послушание держал.

– Так ты что, из бывших монахов, что ли? – невольно ахнул Сарычев. – Извилист, однако, твой жизненный путь, из чернеца да в жиганы. Васька Кот выглядел смущенным.

– До чернеца-то я недотянул. Уж больно послушание непосильное дали.

– Это какое же? – поинтересовался Сарычев, раскурив папироску. И, словно бы опомнившись, произнес: – С чернецом сижу и адским зельем дымлю. Ты уж мне разреши?

Васька Кот безнадежно махнул рукой.

– Я ведь и сам того... дымлю... Если бы это был мой единственный грех... А послушание мое заключалось в том, чтобы деньги на обустройство собора собирать.

– И получалось? – спросил Сарычев, пыхнув дымком.

– А то! Из всех послушников я самый прибыльный был, – не без гордости отвечал жиган. – Я ведь к каждому человеку свой ключик умел подобрать, а это целая наука. У одного просто попросить надо. И он пятирублевку кинет. А перед другим и слезу следует пустить. А третьего так разговоришь, что он на благое дело и сторублевку не пожалеет, – с достоинством приосанился Васька Кот. Сарычев невольно улыбнулся, глядя на его миловидное и одновременно хитроватое лицо, трудно было представить Ваську в монашеском одеянии.

– Смотри-ка ты! – восхищенно воскликнул Сарычев.

Васька Кот веселье допрашивающего его начальника расценил по-своему:

– Да и не однажды случалось, чтобы сторублевки подавали. Помню, купец с ярмарки ехал, так он и вовсе пятьсот рублей положил, – почти на шепот перешел Васька Кот. – Помолись, сказал, за мое процветание.

– И ты помолился? – живо полюбопытствовал Сарычев.

Ему приходилось видеть среди уркачей бывших каторжан, среди громил разорившихся купцов, среди домушников – гимназистов, но вот расстриги в жиганы подаются нечасто.

– Помолился, – припустил теплоты в голос Васька Кот, – а еще и свечу поставил во здравие. Пускай себе добрый человек поживает, глядишь, еще такую же денежку подаст.

– А ты хитрец! – усмехнулся Сарычев.

– Не без того, жизнь, она такая! – кивнул Васька Кот. – Но самые большие деньги дамочки подавали. Иная бросит золотой да скажет: какой вид у тебя смиренный, а не мог бы ты, молодец, дров у меня нарубить? Я-то понимаю, что к чему, особенно если баба в теле. И говорю, дескать, собой не располагаю, сначала нужно денежку требуемую собрать. А она тогда мне говорит: ты просто пораньше здесь закончи и приходи, а каких копеечек не доберешь, так я тебе добавлю. – И добавляли? – усмехаясь, спросил Сарычев.

– А как же, – вздохнул бывший послушник, – видно, я с самого начала был очень испорченный человек. Особенно щедра была одна вдова-фабрикантша. Миллионщица! В Париж после революции уехала. Я ее перед отъездом на Невском повстречал... Тогда с «ширмой» работал. Так миллионщица меня с собой звала. Да уж больно я к своему месту привычный, не поехал. Утерла она платочком глаза, и с тех пор я ее больше не видел. Эх, гражданин начальник, если бы ты знал, сколько я у нее дров напилил, – закатил глаза к самому потолку Васька Кот, – трудной была работа, порой едва ноги до кельи доволакивал. Братия-то мне сочувствует, дескать, молишься ты много, от тебя одни кости остались, а мне и признаваться грех.

– Как же тебя из монастыря-то прогнали? – спросил Сарычев, и вновь его взгляд упал на холеные ладони бывшего послушника.

Нетрудно представить в таких пальцах колоду карт, но вот крест? Увольте!

– Однажды архиепископ мимо проходил и пожертвовал золотой. А утром игумен вызывает меня и спрашивает, куда это я золотой подевал? Я туда-сюда, а он на меня епитимью наложил и упрятал в ту самую тюрьму, откуда я сбежал.

– Ладно, об этом поговорим позже, но вот куда золотой-то подевался?

Вид у Васьки Кота оставался смиренный, несмотря на хитринку в глазах. Охотно верилось, что такой человек может нравиться и цветущим дамочкам, и перезрелым барышням.

– Все очень просто, гражданин начальник, – вздохнул бывший послушник, – ларчик-то на ключик закрывался, а я его всякий раз гвоздиком-то и открывал. Вот отсюда у меня и навык выработался. Крупные монеты себе забирал, а меньшие братии относил.

– А с деньгами-то чего делал? Ведь монахам-то деньги как будто бы без надобности? – искренне удивился Сарычев.

– Не скажи, гражданин начальник, – хитро прищурился Васька Кот, – золотые, они всегда нужны. У меня на Лиговке барышня проживала, так к ней без пирожного заявляться было нельзя. А потом, сестре отдавал, – заметно помрачнел Кот, – она девка у меня видная... была и одеваться хотела.

Сарычев папироску докурил. Потянулся было за второй, но раздумал.

– Интересная у тебя жизнь, жиган. И в святошах ты побывал, и в преступниках. А все-таки скажи мне, каким ветром тебя в монастырь-то занесло? Неужели призвание почувствовал?

– Какой там! – махнул рукой Васька Кот. – Батюшка у меня большой грешник был. Дважды в тюрьме сидел, один раз бежал. Там он и с мамкой сошелся... У надзирателя выкупил ее за четвертную. Сначала сестрица народилась, а потом и я появился. Так вот, отправил батюшка меня в монастырь для того, чтобы я его грехи замаливал. Да, видно, слишком уж грешен был мой покойный батюшка, ничего из этой затеи не получилось.

Сарычев хмыкнул:

– Что же это он сам-то в монастырь не пошел, а сына отправил собственные грехи замаливать?

Васька Кот лишь неопределенно пожал плечами:

– Теперь-то уж не спросишь. Но говорил, что, мол, будет кому на старости лет исповедаться.

– Ну и как же тебе удалось убежать-то?

Жиган выразительно посмотрел на Сарычева, как бы проверяя, а достоин ли он откровенного ответа, и степенно отвечал:

– А чего не убежать-то? Там ведь, в этой тюрьме, лаз есть, он до самой колокольни идет. Не знаю, для какой надобности он сделан, но о нем и другие монахи знали. Да как-то не убегали, когда игумен на них епитимьи накладывал. Чернецы вообще народ совестливый. Я кирпичи эти разобрал, а дверь для видимости отмычкой открыл, чтобы все думали, что я по коридору ушел. А потом осторожно кирпичи на место уложил и впотьмах на ощупь вдоль стеночки пошел. Ну, до колокольни добрался, а через забор перелезть для меня плевое дело. Правда, штаны порвал о проволоку, но это ничего, – махнул он рукой, – главное, чтобы мясо оставалось целым.

В отличие от уркаганов у жиганов была одна слабость – одежда. Васька Кот не являлся исключением. Он предпочитал все самое модное: клетчатый костюм-тройку, ботинки на тонкой подошве. Его можно было бы принять за преуспевающего нэпмана, если бы не тельняшка, что выглядывала из распахнутого ворота. Почему-то именно в них любили форсить жиганы.

– А собаки-то как тебя не задрали? – искренне удивился Игнат Сарычев.

Непонятно почему, но парень ему нравился все больше. Своей раскованностью, что ли? В лице Сарычева он нашел благодарного слушателя и поэтому вошел в кураж.

Вот и на вопрос о собаках Васька Кот громко расхохотался.

– Собаки-то?.. Так они же монастырские! Я этих собак еще щенками помню! Когда я перелезал, так они ко мне ластиться начали.

– Теперь я понимаю, – протянул Сарычев. – А то прямо мистификация какая-то. Дверь открыли, а тебя нет. Мы уж начали сомневаться, уж не дух ли ты! Так что же тебя заставило вернуться? Уж не раскаяние ли?

Игнат Сарычев разглядывал Ваську Кота с легким укором. Так может смотреть только строгий старший брат на провинившегося младшего. После порции подзатыльников можно и доброе слово сказать. Да и для советской власти Васька Кот человек не особо вредный, не меньшевик какой-нибудь, взращенный на белых хлебах, а самый что ни на есть пролетарский.

Губы Васьки Кота скривила ехидная усмешка.

– Не раскаяние, гражданин начальник, каждый кормится, как умеет. А кроме того, как воровать, я больше ни к чему не приучен. – Помолчав, он добавил: – Ну вот разве что еще молиться. Срежешь кошелек, и душу переворачивать начнет. А так помолился самую малость, глядишь, и отпустило.

– Если не совесть, так что тогда? Ты знаешь, что я тебя за твои подвиги могу и к стенке поставить. Время сейчас суровое, церемониться некогда.

Васька Кот лишь отмахнулся и вольно закинул ногу на ногу, штанина задралась, и Игнат увидел его длинные носки, такие же клетчатые, как и брюки.

Васька Кот был парень стильный.

– Пока я на киче парился, какие-то залетные сестрицу мою едва до смерти не затоптали. Теперь она «краской» рыгает. Даже не знаю, сколько и протянет.

– Жаль, – посочувствовал Игнат Сарычев. – Как же это произошло?

– В последнее время к ней один беспонтовый присосался, на «шарманке проезжал»... Не люблю я таких фраеров... Хотел его выставить, да сестру стало жаль... Привыкла она к нему. Не суди меня строго, гражданин начальник, но если бы я того гада достал, то финкой бы его до самой души расковырял.

– И кто же это мог сделать? – осторожно спросил Игнат, понимая, что Кот не говорит ему всей правды.

Жиганы в уголовку не обращаются, у них свой суд. И если он отважился прийти после побега и предложить свои услуги, то лишь только от небывалого отчаяния.

– Я тут одного из своих повстречал, он видел, как к сеструхе какие-то залетные подвалили. Без меня-то она как могла, так и жила... Чего ее судить! Он рассказывал, что один из них московский жиган был.

– И кто таков? – не удержался от вопроса Сарычев.

Помолчав, Васька Кот наконец решился:

– О Кирьяне он говорил.

В тот день разговор был закончен. Было над чем подумать. А не пригодится ли откровение жигана в работе? И только выкурив пару пачек папирос, Игнат принял решение, осознав, что судьба посылает ему шанс в лице питерского жигана Васьки Кота.

Продолжение разговора состоялось на следующий день.

Сарычев начал беседу с вопроса:

– Хочешь на свободе оказаться и за сестру свою свести счеты?

– Это ж как? – удивился Васька Кот. – Если корешей своих палить, гражданин начальник, так нам с тобой не по пути! Сдавать никого не буду, у меня свое понимание, жиганское!

– Ты тут пальцы-то не растопыривай, – обозлился Сарычев. – Сдавать никого не нужно. А только если мне поможешь, так я тебя от стенки отведу.

– А что делать-то?

Сарычев ответил не сразу. Неторопливо закурил, поглядел в окно.

– На Хитровку я пойду... Жиганом прикинусь, а ты при мне будешь.

– Ну ты, начальник, даешь! – ахнул от неожиданности Васька Кот. – Да тебя там схавают, как вот этот хапчик, – показал он взглядом на окурок. – Ты думаешь, они легавого от жигана отличить не сумеют? Уж поверь мне, гражданин начальник, на мусоров они насмотрелись предостаточно! Я тебе, гражданин начальник, не рассказывал, но однажды на нашу химань лещ один зарулил. Все путевым представлялся... Ну, мы стирки раскинули, а он маяков не знает. Когда он заснул, так мы навалились на него всей хеврой да душу из него на свободу выпустили. Из сыскного отделения оказался, гаденыш! Ты на меня так, гражданин начальник, не смотри, я только за ноги его держал. А потом, то при другой власти было... Извини меня, гражданин начальник, но ты едва хвостом шевельнешь, а тебе на кадык веревку набросят.

– Так ты что, сдрейфил? – разочарованно протянул Сарычев.

– Ох, начальник, не знаешь ты Ваську Кота! Я теперь назад не вернусь. Душа у меня горит за сеструху посчитаться. А ты меня от кичевана спасаешь, что ж я, тебя на вилы бросать должен? Ни в жизнь! Если с кем-то Васька Кот сошелся, так это на всю жизнь. А заодно и падлу этого отыщу!

– Так вот, жиган, я буду коренным, и чтобы ты у меня в присяже был, понятно?