Текст книги "Госпожа трех гаремов"

Имам [34]34
  Имам – здесь: руководитель похоронного обряда.


[Закрыть] взял курицу, которую ему приготовили заранее, отрезал ей голову, после чего окропил землю свежей кровью. Покойника осторожно опустили в могилу, положив его головой в сторону святой Мекки, и присыпали яму землей. Кулшериф прочитал суру [35]35
  Сура – глава из Корана.


[Закрыть] из Корана.

Ханская усыпальница скоро опустела. Только к могилам, находящимся здесь, прибавилась еще одна, затмившая убранством все остальные. Сафа-Гирей, презиравший роскошь при жизни, украсил себя ею в смерти.

Слово сеида

Прошел месяц со дня смерти Сафа-Гирея. Сююн-Бике не желала никого видеть, спрятавшись от людских глаз на женской половине дворца.

Высшая знать поделилась на две враждующие группы – восточную и западную, каждая из которых хотела видеть на престоле своего ставленника. Западная группа обратилась взором к Москве, желая мира со все более крепнущей Русью; восточная ориентировалась на единоверцев и рассчитывала на союз с Крымским ханством и могущественной Турцией. Кулшериф, временно заменивший почившего хана, собрал Диван [36]36
  Диван – совет при государе.


[Закрыть], желая выйти из трудного положения и тем самым спасти ханство от междоусобицы.

Диван собрался в роскошном дворце Ширина, который по изяществу и великолепию немногим уступал ханскому. Казанские камнерезы, искушенные в тонкостях ремесла, вложили все свое мастерство, чтобы оправдать золото, отпущенное щедрой рукой Нур-Али, который после смерти отца сделался старшим рода. Эмир любил роскошь и не жалел золотых монет на тенистые сады и уют дворцов.

Красивые и тонкие в талии служанки подавали гостям шербет, яблоки, арахис, халву. А наложницы пленяли мужчин танцами.

Когда гости пресытились зрелищем, первым, по праву старейшины, заговорил Кулшериф.

– Правоверные, – раздался его низкий голос. – Уже месяц минул с тех пор, как Аллах забрал от нас хана Сафа-Гирея. Казань осиротела, но наш господин оставил после себя преемника – своего сына Утямыш-Гирея. Воля покойного хана священна, так наказывает нам шариат.

Заговорил хозяин, поглаживая длинную, клинышком, бороду:

– Да, но у хана Сафа-Гирея осталось еще три жены, и от каждой из них он имел по сыну. Вот я и хотел вас спросить, правоверные, почему же на ханстве должен находиться малолетний Утямыш-Гирей? Если случится такое, то Сююн-Бике будет опекуншей при своем малолетнем сыне. А стало быть, женщина станет распоряжаться эмирами и мурзами?!

Гости удовлетворенно закивали в знак согласия, многие из них думали так же.

– Эмир прав! Не бывало такого в истории ханства, чтобы правителем была женщина! – раздались голоса.

– Но единственный способ избежать этого – убить Сююн-Бике, – развел Нур-Али руками и, посмотрев в сторону Кулшерифа, добавил: – Да простит мне Аллах мои грешные мысли. Мы первые люди в ханстве, и в наших силах все!

Прямые, будто стрелы, брови Чуры Нарыкова встретились у переносицы. Он на мгновение задумался, после чего твердо заявил:

– Сююн-Бике не опасна. Сейчас она ничего не видит и не слышит. Она продолжает убиваться по несчастному хану. А потом, женщине не под силу тягаться с потомками самого Батыя.

Чура умолк и внимательно посмотрел на присутствующих, словно хотел убедиться – действительно ли они его сторонники?

Кулшериф хорошо понимал Чуру. «Хитрый, словно лис. Видно, он уже успел переговорить со всеми нужными людьми».

Чура был сильный эмир, с ним лучше ладить. Все знали, что он имеет влиятельных покровителей и среди визирей Сулеймана Кануни. Будучи младшим сыном в роду, Чура стал самым богатым и влиятельным. Он славился и своими удачными набегами в пограничные урусские земли. Не было случая, чтобы Чура не вернулся с богатым полоном.

И вот поэтому Кулшериф осторожничал, не зная, что же в действительности прячется за словами сильного эмира. Быть может, его разногласия с Нур-Али – это только хитрый ход и он уже обо всем договорился с хозяином дома? Нет ли здесь ловушки для самого сеида?

Тщательно все взвесив, Кулшериф заговорил сдержанно, учтиво улыбаясь:

– Не пугайся, уважаемый Чура, здесь собрались единомышленники. Все мы стоим за более тесное сближение с нашим южным соседом, Крымским ханством. Сейчас, как никогда, мы должны быть едины. Наше государство испытывает трудные времена, и в Казани нужна крепкая власть. Повернитесь на запад, правоверные, и вы увидите, что урусский царь Иван готовится к новой войне с нами. Он созывает полки со всего государства. А митрополит Макарий благословил царя на новую войну. Внутри же нашего ханства не все благополучно: эмиры перессорились между собой, словно собаки, не поделившие кость! Сейчас же, перед лицом опасности, мы должны забыть наши прежние обиды, объединиться под зеленым знаменем пророка. Только твердая рука способна спасти ханство… Я говорю о Булюк-Гирее, старшем сыне Сафа-Гирея. Он уже не мальчишка, ему минуло пятнадцать лет. А ведь Сафа-Гирей сел на казанский престол, когда ему исполнилось тринадцать! Вспомните же Булюка, как он похож на своего отца, и не только внешне! С каким достоинством он вел себя в Оттоманской Порте, когда был представлен султану?! Разве это не смелость – держаться с его визирями как равный? Да поможет нам в этом Аллах! – Кулшериф провел руками по лицу и продолжил: – Нужно отправить посольство в Крымское ханство, и как можно скорее! Только тогда мы и сможем заполучить на казанский престол старшего сына Сафа-Гирея. Его мать, крымская бике, из достопочтенного рода Ширин. Не правда ли, уважаемый эмир? – посмотрел Кулшериф на Нур-Али.

По лицу, заросшему редкими рыжеватыми волосами, скользнула лукавая улыбка. Грузное тело Нур-Али шевельнулось и удобно расплылось на мягких подушках.

– Она моя сестра, милейший сеид.

– Выходит, в этом деле нам оказывает покровительство сам Аллах. Завтра, с вашего разрешения, достойные, в Крым поедет гонец передать нашу волю. Пусть просит Булюк-Гирея на Казанское ханство.

– Да будет это решение волей самого Аллаха! – дружно согласились карачи.

Улан приходит на помощь

Казань строилась на высоком холму. Некогда это место было покрыто густым дубовым лесом, город быстро оттеснил дубраву на противоположный берег Казань-реки.

Город богател. Рос. Торговал с соседями. Его мечети остроконечными куполами многочисленных минаретов тянулись вверх, к самому небу. Мощью и великолепием поражали городские стены, выложенные из толстенных дубовых стволов. Крепостные многоярусные башни чем-то напоминали мусульманские храмы. Перед городскими стенами вырыт глубокий ров, заполненный водой до самого верху. С одной стороны город омывала река, с другой – раскинулось Поганое озеро. Город казался неприступен.

На самой вершине холма стоял величественный собор Кулшерифа, который, будто замерев в почетном карауле, окружали восемь каменных минаретов. Полукруглый верх собора был выложен мозаикой, а в центре – золоченый шпиль с полумесяцем на острие.

Улан Кучак не скрывал восхищения, глядя на дубовые стены города, на высокие минареты. С башен гостей приветствовали трубы. А с одной из стен тяжко ухнула пушка. Кучак остановился у глубокого рва. Вода в канале мутная, покрыта зеленой застоявшейся плесенью.

Громыхая тяжелой цепью, опустился подвесной мост, шаткий и старый. Гнедой шарахнулся от режущего звука цепи, но под сильной рукой хозяина успокоился, умерил прыть.

– Теперь это твой дом, – потрепал Кучак жеребца по холке.

Из Крыма вместе с Кучаком в Казань прибыли триста казаков. А следом за всадниками тянулись многочисленные повозки со скарбом, походным имуществом, дорогими подарками. Жены улана ехали в крытых кибитках, украшенных лентами и пестрыми лоскутами.

По деревянному мосту процокали копыта легконогого жеребца Кучака, потом зазвучала быстрая дробь казацких коней, а затем со скрипом покатились повозки с женами.

Как только вереница кибиток скрылась за высокими Крымскими вратами, мост был поднят, отделив кремль от деревянного посада.

Кучак уверенным шагом переступил порог покоев Сююн-Бике.

– Ты звала меня, моя повелительница, и я прибыл немедленно. Я приехал, чтобы припасть к твоим ногам. Со времени нашей последней встречи ты стала еще краше.

– У меня умер муж – казанский хан, – сухо оборвала улана Сююн-Бике.

– Прими мою скорбь, – спохватился Кучак.

Женщина подошла к улану и, тронув его за плечи, подняла с колен. «Он похож на моего мужа». Она неожиданно подумала о том, что хотела бы, как и в далеком прошлом, прижаться к его груди, ласкать пальцами лицо, лохматить волосы. Но тень Сафа-Гирея прочно оберегала ее от опрометчивых поступков. Сююн-Бике поспешила отойти в сторону, поборов искушение. «Как, наверно, счастлива та женщина, которую он обнимает», – не без грусти подумала бике и, как никогда прежде, почувствовала себя одинокой.

– Я приехал сразу, как только ко мне прибыл гонец. Я должник Сафа-Гирея и твой раб, – продолжал Кучак. – Вспоминала ли ты меня, госпожа?

Взгляд у Сююн-Бике посветлел. Мыслями она унеслась в прошлое, такое далекое и такое родное. В то время, когда они оба были молоды и счастливы. За какими горами осталась та пылкая девичья любовь? Если бы Кучак знал, сколько раз она потом вспоминала его сильные руки, уверенный голос. Но Сююн-Бике никогда не скажет ему об этом!

– Все ли ты выполнил в точности, Кучак, как я тебя просила?

Улан сумел придать лицу покорность и низко поклонился Сююн-Бике.

– Да, бике, все исполнено в точности, как ты велела. Вчера я отправил послов к твоему отцу Юсуфу в Ногайскую Орду.

Бике задумалась. Если бы все получилось так, как она рассчитывает! Мурза Юсуф обязан ответить на просьбу дочери и должен прислать в Казань хоть небольшое войско. Пусть же Нур-Али видит, что она не одинока в своем горе. Пусть все казанские карачи знают, что отец не оставит свою дочь в беде.

– Нур-Али и Кулшериф тоже не сидят сложа руки, – продолжал Кучак. – Они хотят перехитрить тебя. Вчера от своих людей я узнал, что они отправили послов в Крым к хану Сагиб-Гирею, чтобы он отпустил своего племянника Булюк-Гирея на Казанское ханство.

Сююн-Бике подошла к узкому решетчатому окну. Оно выходило на большую базарную площадь, откуда были слышны голоса купцов, громко расхваливающих свой товар. «Базарный день, – подумала бике, – интересно, много ли купцов приехало из Ногаев?»

– Тебе нужно будет отправить в Ногаи еще одного человека. Надо известить моего отца о хитростях Нур-Али и Кулшерифа. Им захотелось отнять у меня и моего сына казанский престол! – Женщина посмотрела на Кучака и вдруг увидела, что у самого виска улана волос был светлее. «Стареет», – подумала Сююн-Бике. – Все это должно выполняться в полной тайне. Я молю Аллаха, чтобы он услышал наши молитвы и сделал так, как мы задумали. – Бике провела ладонями по своему красивому смугловатому лицу. – Пошлешь – также тайно – послов и в Крымское ханство. Нужно будет склонить Сагиб-Гирея на нашу сторону, он не должен пойти против завещания своего брата. И к тому же крымский хан – должник мурзы Юсуфа. Отец помогал ему в войне с неверными. Сагиб-Гирей не посмеет отказать в просьбе поддержать меня! Пусть наши послы не скупятся на обещания и золото, пусть они ищут в окружении хана тех, кто мог бы повлиять на его решение. Что ты еще знаешь от своих людей?

С улицы продолжала раздаваться громкая речь. Базарный день был в разгаре, и купцы на всех языках зазывали покупателей, расхваливая товар. Кучак поймал себя на мысли, что ему хочется взять в ладони красивую голову бике и целовать эту женщину долго и страстно. Он бы приник к ее спелым, словно вишни, губам, касался бы пальцами нежной, как персидский бархат, кожи… Бике ждала ответа.

– Вчера вечером казаки поймали урусского лазутчика. Под пытками тот признался, что царь Иван собирается идти войной на Казань. – Кучак увидел, как вспыхнули глаза Сююн-Бике.

– Что еще сказал урусский лазутчик?

– Он не успел сказать много… Переусердствовали палачи. Во главе урусского войска пойдет сам царь. За эти два года они отлили много пушек. Каждый князь будет воеводой и поведет свой полк. Полк, который возглавит урусский царь, будет вооружен пищалями.

Бике не перебивала улана. Хрупкими тонкими пальцами она поправила на высокой груди ожерелье из жемчуга. Кучак поймал глазами это движение, и его взгляд остановился на ее гибкой шее.

– Может быть, нам еще отправить послов в Хаджи-Тархан на случай войны с Москвой?

– Никто нам сейчас не поможет. Скорее всего, Казани придется рассчитывать только на собственные силы. Хаджи-Тархан ослаб и не пойдет против Руси. На службе у царя Ивана находится сейчас и сын астраханского хана – Ядигер. Крымский хан тоже не сможет помочь нам, он занят распрями со своим племянником Девлет-Гиреем. Сейчас тот находится в Блистательной Порте, и ему покровительствует сам Сулейман.

– Ты неплохо знаешь дела своих соседей, моя госпожа, – удивился улан.

– Мне приходится порой забывать, что я женщина, и я вынуждена заниматься мужскими делами, – лукаво улыбнулась Сююн-Бике. – К тому же я была женой Сафа-Гирея, а он не прятал от меня своих тайн. Отец тоже не хочет войны с неверными. Он очень дорожит дружбой с царем Иваном. Сейчас для него этот мир дороже былой ногайской славы!

– Постарел Юсуф, – поспешил согласиться Кучак. Но, взглянув на Сююн-Бике, он тут же пожалел о сказанном.

– Ты не знаешь моего отца! – вскинула она подбородок. – Мурза заботится о своей Орде!

– Какой же ты видишь выход? – осторожно, чтобы не вызвать новую волну гнева, поинтересовался Кучак.

Сююн-Бике не спешила с ответом. А улан наблюдал за ней, украдкой рассматривая ее стройную фигуру.

– Есть выход! Народ устал от войны, он давно ищет мира. Надо отвлечь людей от невзгод и украсить их жизнь праздниками. В Казани нужна библиотека, какая была в Александрии. Вход в библиотеку должен быть свободным для каждого – эмира, дервиша. – Сююн-Бике все более увлекалась. И улан вдруг понял, что он, в сущности, мало знает бике. Такой восторженной ему приходилось видеть ее впервые. – Я построю эту библиотеку из камня! – продолжала она вдохновенно. – Я прикажу расписать парадную ее часть изображениями птиц, львов и тигров. Книги мы купим в Ливонии, Польше, Турции. Я приглашу художников из Европы – пусть они распишут и библиотеку, и ханский дворец. А архитекторы из Турции построят каменные мечети и минареты, которым суждено будет пережить века. В городе я открою много медресе, где сможет учиться каждый желающий. При мечети Кулшерифа наиболее способные смогут продолжить свое образование…

– Бике! – прервал Кучак любимую женщину. – Мусульмане не смогут понять ни тебя, ни твоих начинаний! Неужели ты не видишь, что ханство стоит на пороге большой войны?! Урусский царь построил на границе нашего ханства города. Он все больше теснит нас! А скоро царь Иван придет сюда. Не библиотека нужна, а пушки, которые смогли бы защитить город! Сейчас самое время, чтобы просить помощи у Сулеймана, именно он поможет отстоять ханство! Янычары – хорошие воины!

– Я не могу согласиться с тобой, – мягко возразила Сююн-Бике. – Да! Казани нужны пушки. Казань действительно стоит на пороге большой войны! Но казанцам нужны также дворцы и библиотеки. Мой народ не должен постоянно думать об опасности.

– Но мусульмане всегда будут видеть в тебе только женщину, а не правителя! Ты подумала об этом, бике?!

– А разве женщины не стояли во главе нашего ханства? Вспомни Ковгоршад!

Кучак прижал руки к груди. Эта женщина поражала его все больше.

– Прости меня, бике, но ты дочь ногайского мурзы! Ты не можешь знать всего того, что хотят казанцы. Для этого нужно родиться на этой земле!

Сююн-Бике не обиделась.

– Ты прав! Я родом из Ногайской Орды. Но Казань сделалась моим родным городом. Здесь прошли мои лучшие годы. Здесь я была любима и любила!

«Девок не портить, баб не обижать!»

Митрополит Макарий наказал Ивана Васильевича. На исповеди государь признался, что прелюбодействовал – совратил молоденькую девку дворовую, которая и понесла от него, за что с бесчестием была выгнана прочь из дворца. Дворня во гневе хотела растоптать бесстыдницу, но в ее судьбу вмешался прибывший из Новгорода по приглашению митрополита священник Сильвестр. Поп вступился за поруганную девку и взял ее под свою опеку.

– Иконы будешь протирать в Архангельском соборе. И по хозяйству поможешь. Ежели свое дело исполнять будешь справно, тогда не прогоню, – посмотрел он строго.

«А хороша девка, – думал поп, – понятно, почему государь во грех залез. Не сумел устоять перед искушением. Не укрепил его Господь в нужную минуту. Молиться ему следует, да поболее, тогда, глядишь, и дурь вся выветрится!»

А митрополит Макарий выслушал исповедь Ивана Васильевича, не перебив ни разу, и только потом наложил епитимью.

– Молись, Ивашка, – сурово глаголил митрополит, – денно и нощно молись. По тысяче поклонов бей! И чтобы слезы твои и раскаяние до самого Господа Бога докатились, и чтобы и сомнения у него не было, что ты раскаиваешься в содеянном. Иначе ни я, ни Бог наш Иисус грехов тебе не отпустим, так и помрешь во грехах, окаянный! И запомни, Ивашка, церковь да Бог, они посильнее государевой власти будут!

И самодержец Иван Васильевич усердствовал. Молился подолгу. Недосыпал ночей, недоедал, а когда митрополит Макарий заметил старания царя и разглядел его впалые от бдения щеки, решил отменить епитимью раньше срока.

– Вижу, вижу твои старания, Ивашка. Замолил ты свой грех, и Бог твои слова услышал. Вот посмотри на распятого Спаса, – показал он перстом. – Словно и лик у него другой сделался. Снимаю я с тебя этот грех, и чтобы более не смел грешить – девок портить, баб обижать. Совсем ведь супруга твоя, Анастасия Романовна, усохла, ей бы внимание уделил.

– Уделю, отец Макарий. Вот те крест уделю, – осенял лоб раскаявшийся государь, – и про девок я забыл. И чтоб хоть раз еще одну тронуть!.. Ни в жисть! А жену свою я помнить и беречь обязуюсь. Ангел она мой!

– Целуй крест на том, – сказал митрополит и сунул в самые губы государя большой, украшенный рубинами кованый крест.

Иван Васильевич встал на колени, наклонился к руке Макария – цепкая сухая ладонь распятие держала крепко – и поцеловал Христа прямо в стопы.

– Вот так, – заключил митрополит. – Христом поклялся! Теперь он оттуда за тобой посматривать станет, – ткнул перстом в небо Макарий.

Жребий Булюка

Сагиб-Гирей еще раз перечитал послание мурзы Юсуфа. В этом письме ногайский правитель просил заточить Булюк-Гирея в крепость до выборов нового хана в Казани. «А там как Аллах подскажет, ибо все, что делается на этой земле, существует только по воле Всевышнего!»

Днем раньше пришло известие от Кулшерифа, который просил на Казанское ханство старшего из сыновей Сафа-Гирея. Сагиб-Гирей понимал, что в его руках судьба Казани, а следовательно, и его собственная. «Сейчас важно не ошибиться И взвесить все верно. Если ханом станет двухлетний сын Сафа-Гирея, Сююн-Бике будет при нем опекуншей. Женщина… Разве ей под силу управлять Казанью, тем более сейчас? Хотя… совсем неплохо иметь слабого северного соседа. А если из Крыма вернется Булюк-Гирей, то он сумеет укрепить город. Юноша очень похож на отца. Если почувствует свою силу, то с ним невозможно будет справиться. Став ханом в Казани, Булюк наверняка захочет отобрать у меня и Крымское ханство!»

Сагиб-Гирей громко хлопнул в ладоши, и на его зов тотчас вошла стража.

– Позвать ко мне Булюк-Гирея, немедленно!

Юноша не удивился позднему приглашению. Видно, хану не терпится похвастаться молоденькой наложницей или свою бессонницу ему захотелось заполнить игрой в шахматы. «А игрок он никудышный», – с улыбкой подумал Булюк.

Сразу после смерти отца Булюк-Гирей переехал в Бахчэ-Сарай и остановился во дворце у своего дяди.

Сагиб-Гирей встретил племянника радушно и выделил ему несколько комнат, где он мог бы чувствовать себя хозяином и любить своих наложниц. Но сам Булюк-Гирей видел для себя другое предназначение – он должен быть ханом!

Разве не он – старший сын Сафа-Гирея? Если бы не эта негодница Сююн-Бике! Она вскружила отцу голову и заставила его сделать себя старшей женой, а следовательно, только ее двухлетний сын имел право на престол. Но ничего, он будет ханом, разве его не поддерживают виднейшие казанские карачи и сам Кулшериф?

Булюк-Гирей вошел в роскошные покои с высокими сводчатыми потолками. Вдоль стен расставлены статуи львов, птиц, в центре помещения бьет фонтан. Глядя на огромный персидский ковер, Булюк подумал, что был бы не прочь когда-нибудь войти в эти покои не гостем, а хозяином. Вечен только Аллах! «Если султану Сулейману удалось устранить своих кровных братьев и стать во главе Блистательной Порты, то почему бы не последовать его примеру?.. Знал бы Сагиб-Гирей мои мысли», – улыбнулся юноша.

Заметив вошедшего Булюка, Сагиб поднялся и дружески обнял его.

– Ты мне вместо сына. Любил я очень твоего отца, он был мне братом не только по крови, но и по духу! – Некоторое время хан смотрел в ясные глаза Булюка. «Бедный, он еще ни о чем не догадывается, – подумал Сагиб, – и верит каждому моему слову. А что ему еще остается делать, находясь у меня в доме?» – Знаешь, зачем я тебя позвал?

– Ты желаешь поиграть со мной в шахматы.

Сагиб вдруг рассмеялся. Смеяться он умел заразительно и весело, невольно вызывая улыбки и у окружающих.

– Ты близок к истине, – наконец перестал хохотать хан. – Конечно, я хотел показать тебе новых наложниц, сыграть с тобой в шахматы, а еще у меня для тебя есть небольшой сюрприз… Но сначала ответь мне на один вопрос: в обиде ли ты на своего отца, что он не оставил тебе казанский стол как старшему сыну? А ведь ты по праву можешь считаться его наследником, ведь твоя мать была старшей женой Сафа-Гирея, пока не появилась Сююн-Бике.

Булюк понял, что от ответа на этот вопрос зависит не только его судьба, но, быть может, и жизнь. И ему вдруг сделалось по-настоящему страшно. Его густые черные брови встретились у узкой переносицы.

«Сердится… Видно, вопрос ему пришелся не по вкусу. С характером! Весь в отца! – вспомнил Сагиб брата. – Сущий тигренок, сейчас возьмет и вцепится в горло!» Маленькие глазки хана остановились на крепких, в золотых перстнях, пальцах Булюка.

– Я не могу оспаривать завещание своего отца. Все на этом свете происходит только по воле Аллаха.

Сагиб-Гирей покачал головой и скривил тонкие губы:

– О нет! Ты преувеличиваешь! Это была не воля Аллаха. Так решил сам Сафа. Это всего лишь желание мужчины видеть любимую женщину счастливой. Говорят, он очень сильно любил Сююн-Бике, вот поэтому и хотел видеть после смерти на престоле только Утямыш-Гирея, а опекуншей при нем его мать!

Булюк хмурился все больше, и Сагиб чувствовал, что его стрелы попадают в цель.

– Вчера ко мне прибыл посол из Казани. – Хан посмотрел выжидательно на племянника. – Его прислал втайне от Сююн-Бике Кулшериф, карачи хотят видеть тебя на Казани ханом! Согласен ли ты на это?

Булюк-Гирей понимал, что сейчас важно не показать нетерпения, нужно выглядеть как можно более равнодушным.

– Все в руках Аллаха! Если ему угодно, чтобы я был на Казани ханом, я буду им! Если нет, сочту за честь быть твоим верным слугой.

– Ты ответил достойно и вправе рассчитывать на мою милость, – произнес Сагиб. Трудно было понять, что прячется за этими словами – снисхождение сильнейшего или ятаган [37]37
  Ятаган – рубяще-колющее оружие.


[Закрыть] палача. – Но сегодня мне пришло и другое письмо… – Сагиб внимательно посмотрел на Булюка. «Неужели этот мальчишка совсем не знает страха? Ведь Сафа-Гирея уже давно нет в живых. А значит, у него нет и защитника. Конечно, за него могут заступиться родичи его матери. Но что могут сделать карачи, пусть и влиятельного рода Ширин, против воли самого хана. А я хан! И следовательно, не должен поддаваться родственным чувствам. На троне может сидеть только один человек! А Булюк становится непочтительным. Он дерзок и упрям». – Это письмо прислал мурза Юсуф. Ты знаешь, что меня с ним связывает давняя и большая дружба. Поэтому я не могу отказать ему в просьбе, – развел руками Сагиб-Гирей. – Он просит, чтобы я заточил тебя в крепость… Только в этом случае Утямыш-Гирей, его внук, может стать ханом в Казани.

Булюк-Гирей не произнес ни слова. Лицо его, как и прежде, оставалось безмятежным. «Интересно, о чем он сейчас думает? – невольно подивился выдержке племянника Сагиб. – Он хочет жить. Разве много нужно человеку на этом свете? Только жизнь! Пусть несчастная, пусть она будет перетянута цепями, но жизнь!»

– У тебя есть выбор! – Хан хлопнул в ладоши. Вошла молодая наложница с золотым подносом в руках. – Все находится в руках Всевышнего… Вот, видишь, на этом золотом подносе две грамоты. Ты должен выбрать одну из них. В каждой кроется твоя судьба. Аллах, сделай так, чтобы она была благосклонна к тебе. Одна грамота из Казани. Если ты возьмешь ее, значит, тебя ждет казанский престол. Вторая грамота от мурзы Юсуфа… Он просит, чтобы я заточил тебя в крепость. Смелее! Выбирай! – Хан слегка подтолкнул Булюка вперед. Он даже как будто жалел племянника, голос у него был тихий, сочувствующий.

Булюк посмотрел на Сагиб-Гирея и произнес:

– Твоя воля будет исполнена, великий хан. – Юноша подошел к подносу и уверенно взял одну из грамот.

– Читай! От кого послание?! – потребовал хан. Булюк медленно освободил письмо от голубой тисненой ленты и острым взором впился в бумагу.

– Письмо от мурзы Юсуфа, – протянул он его Сагибу.

Хан взял бумагу, развел руками.

– Вот видишь. Ты сам выбрал свою судьбу. Как же я осмелюсь пойти против воли Аллаха? – скривились в усмешке его губы. – Стража! – выкрикнул хан.

Вбежали несколько человек с саблями в руках.

– Взять его! – показал он взглядом на стоявшего рядом племянника. – И бросить в Инкерманскую крепость. Это воля самого Аллаха!

Булюка схватили за руки, да так, что затрещал воротник. Теперь он был пленником.

– Следить за ним строго, чтоб и не помышлял о побеге, – распорядился крымский правитель.

– Будет исполнено, великий хан! – поклонился старший стражник, и охрана покинула покои.

Оставшись один, Сагиб-Гирей решил отписать послание в Стамбул султану Сулейману.

– Немедленно позвать ко мне хаджи Якуба! – крикнул он.

В покои вошел крепкий мужчина в темном, как у дервиша, одеянии, смиренно поклонился и стал ждать, что скажет хан. Лицо у него было безразличное, но под этой маской равнодушия скрывался сильный характер. Кому как не ему доверены все тайны крымского хана.

– Пиши, – произнес Сагиб-Гирей. Хан проследил за тем, как хаджи сел на стул, разгладил бумагу и взялся за перо. – «О мудрейший из мудрых, светлейший из светлейших, самая яркая звезда на небосводе, теплота сердца моего, радость моей души, повелитель всех стран и народов, избранник самого Аллаха и достойнейший из самых достойных учеников Мухаммеда, султан Сулейман Великолепный. Посмел нарушить твой покой раб из Крымского улуса, хан Сагиб-Гирей. Сообщаю тебе, солнцу всей моей жизни, что на третью луну, в месяц Рамазан прибыл гонец из Казанского ханства и сообщил, что престол казанский свободен. Бывший хан Казани, Сафа-Гирей, раб твой, уже находится в райских кущах и слушает пение божественных птиц. Казанцы же просят, о величайший из всех смертных, чтобы ты соизволил отпустить к ним на ханство моего племянника Девлет-Гирея. К просьбе казанцев я присоединяюсь и рад был бы видеть на Казанском ханстве раба твоего Девлет-Гирея. А на том целую драгоценные твои туфли и припадаю к священным стопам. Вечный раб твой крымский хан Сагиб-Гирей».

Хаджи макнул заточенную палочку в чернила и вывел на нежном пергаменте последнее слово. Стал ждать, что же еще скажет Сагиб-Гирей.

Но хан молчал. Он уже забыл о хаджи, присел на мягкие подушки и надолго задумался.

«Нужно обязательно выманить этого негодника Девлет-Гирея. Султан его пригрел, обласкал. Он находится в большой чести у Сулеймана. Вхож даже в султанский дворец. Сулейман Кануни балует его непомерно. Он дарит ему рубины и своих наложниц. Мне же от султана перепадают только жалкие подачки. Визири давно предупреждали меня, что Девлет-Гирей хочет занять мое место. Ему не терпится стать крымским ханом. И он даже не думает скрывать это. Этот шакал ждет, когда я сложу голову где-нибудь в горах у черкесов. Все время приходится остерегаться, что он подошлет ко мне убийц. А сам с почетом въедет в Бахчэ-Сарай. Мне следует опередить его. Я убью Девлет-Гирея, как только он переступит границу моего ханства! Главное выманить его из Оттоманской империи».

– Это письмо вместе с изумрудами и золотом сегодня же должно отправиться в Стамбул!

Хаджи Якуб поклонился и, перевязав письмо атласной бечевой, вышел.