Текст книги "Безумный свидетель"

– Ну, может, немного меньше… Вы думаете, я засекал время, сколько буду думать?

– Предположим, пусть будет так. И о чем вы таком размышляли, не припомните? – поинтересовался Марат Абдуллович так, для проформы.

– Вы женаты? – неожиданно спросил Волосюк.

– А какое это имеет отношение к делу?

– Прямое.

– Нет, не женат.

– Тогда вы меня не поймете. Я просто стоял и размышлял о разном, – в упор посмотрел на майора Николай Григорьевич. – Но когда я стоял на ступеньках между первым и вторым этажом, меня мог видеть Петр Наумович Герцингер. Он пенсионер, проживает в соседнем доме. Когда я стоял на ступенях, он проходил мимо. Только вот я не уверен, заметил он меня или нет. Хотя в мою сторону все-таки посмотрел.

– Хорошо, мы проверим ваши показания, – заверил Николая Волосюка майор милиции Темирзяев. – А теперь можете идти.

Волосюк вышел из отделения милиции с явным облегчением.

* * *

Петр Наумович Герцингер обитал в соседнем доме, точнее сказать, домике, по самые окна вросшем в землю, над которым торжествующе торчал громоотвод, царапая кривым черным ногтем выцветшее, словно голубой холст, небо. Таких строений в Ямской слободе (да и не только в ней), возведенных еще в достопамятные времена, имелось в Казани во множестве. Вход в дом был со двора, огороженного деревянным, потемневшим от времени и дождей забором. Темирзяев, протопав мимо палисадника до входных дверей, долго стучался в них, однако никто не отзывался. Но внутри дома кто-то определенно находился, поскольку из помещения исходил густой запах жарящейся селедки. Возможно, что кто другой обозвал бы столь резкий едкий запах невыносимой вонью, но майор, стоявший на страже правопорядка, обязан был свои оценочные суждения держать при себе.

Наконец двери приоткрылись, и в проеме показалась растрепанная седая голова древней старухи.

– Вам кого? – старческим фальцетом полюбопытствовала сморщенная голова и неловко склонилась набок, словно у старушки уже не оставалось сил, чтобы держать ее прямо.

– Герцингеры здесь проживают? – с почтением поинтересовался Марат Абдуллович и доброжелательно улыбнулся, рассчитывая на располагающий разговор. Старые люди невероятно доверчивы и словоохотливы, может, получится что-то узнать применительно к делу.

– А почем у вас картошка? – поправляя на плечах наброшенный плед, старушка вскинула на майора мутные глаза. Они были неопределенного оттенка, хотя лет сорок назад вполне могли иметь карий цвет.

Марат Темирзяев понял, что старушка крепко глуха, и уже намного громче, с явным разочарованием, понимая, что ожидаемой беседы не произойдет, повторил свой вопрос:

– Герцингеры здесь проживают?

– Здесь, – подумав, ответила старушка и на этот раз уже внимательно посмотрела на Марата Абдулловича, безошибочно признав в нем человека из органов, и бесхитростно полюбопытствовала: – Вы пришли забирать моего мужа в тюрьму?

– Никто его забирать в тюрьму не собирается. Я пришел задать ему несколько вопросов, – поддерживая манеру разговора старушки, громко ответил майор.

– Сагочка, кто там? – раздался дребезжащий старческий мужской голос из недр вросшего в землю дома.

– Проходите, – пропустила Марата Абдулловича в дом старушка и, повернувшись, громко ответила на голос: – К тебе пришли из органов.

– Ково? – вышел навстречу жене и майору милиции дремучий сухой старикан с редким седым пушком на голове.

– Это к тебе! – приставив ладони рупором к уху Петра Наумовича, прокричала старушка. – Из органов пришли!

– Вижу, что из огганов, – грустно посмотрел на Темирзяева глазами навыкате старик Герцингер. Почему старик определил, что Марат Абдуллович из органов, было непонятно, поскольку майор был в штатской одежде. – Дождался… Что ж, Сага. Собигай мою котомочку. Я готов!

– Не надо котомочку, – проорал настолько громко, насколько это было возможно, Темирзяев. – У меня к вам всего пара вопросов. Я их задам, а потом уйду.

Марату Абдулловичу очень хотелось еще добавить: «Ко всем чертям от этого дома!» Но сумел сдержался.

Старик посмотрел сначала на гостя, потом на жену и, указав сухонькой рукой на древний стул (наверняка ровесник самого хозяина), проговорил, как показалось Темирзяеву, с легким разочарованием:

– Пгисаживайтесь.

– Скажите, Петр Наумович, вы в субботу в районе половины девятого вечера или около того проходили по улице Ухтомского мимо дома, где размещается промысловый кооператив «Путь Октября»? – сев на стул, громко (но не на всю мощь) задал первый вопрос Марат Абдуллович.

Старик перевел беспомощный взор на жену. Он явно не расслышал произнесенных слов майора и просил помощи у супруги, пребывавшей при нем в настоящее время в качестве переводчицы.

– Товарищ из органов спрашивает тебя, проходил ли ты в прошедшую субботу в половине девятого вечера или около того мимо артели Волосюка? – продублировала вопрос майора Темирзяева супруга старика, снова сложив ладони рупором и приставив их к уху мужа.

– А это запгещено?

– Не запрещено, я просто поинтересовался.

– Пгоходил, – уверенно ответил старик Герцингер.

– А вы видели председателя кооператива Волосюка? – задал второй вопрос Марат Абдуллович. – Ну, как он выходил из конторы артели, что на втором этаже, или находился, о чем-то размышляя, на ступенях, ведущих на второй этаж?

– Кажется, видел, – ответил старик Герцингер после того, как его жена продублировала вопрос майора Темирзяева уже известным способом.

– Кажется или видели? – переспросил старика Марат Абдуллович. – Вспомните, это очень важно.

– А как надо сказать? – вопросительно посмотрел на «человека из органов» Петр Наумович.

– Как было в действительности, так и говорите, – серьезно ответил Темирзяев. – Мне правда нужна.

– Видел, – все же не очень твердо подтвердил старик Герцингер.

– Что вы видели? – задал уточняющий вопрос Марат Абдуллович.

– Видел, как он стоит на ступеньках и думает о чем-то, облокачиваясь на перила…

– И сколько это продолжалось? – поинтересовался Темирзяев, кажется слегка расстроенный ответом старика.

– Пока я шел, он все там стоял. И никуда не торопился, – такой прозвучал ответ.

Словом, вроде бы эти выпавшие двадцать или около того минут отыскались. Волосюк действительно какое-то время стоял на ступеньках, ведущих со второго этажа на первый, и о чем-то размышлял. Как он сам и сказал во время второго допроса. А с другой стороны… уж очень слабопамятный этот крепко глухой старик Герцингер, чтобы к его словам относиться с полным доверием. И еще этот невыносимый запах жарящейся селедки. Он никак не может выветриться…

Предубеждение против руководителя ювелирно-художественной артели «Путь Октября» Николая Волосюка, сложившееся у майора Темирзяева после показаний Марфы Лукояновой, видевшей, по ее словам, как Волосюк вернулся в контору артели, что сам Николай Григорьевич категорически отрицал, неожиданно получило свое подтверждение. Недоверие Марата Абдулловича к Волосюку и его показаниям не поколебало даже утверждение старика Герцингера о том, что в вечер убийства Матрены Поздняковой он видел Волосюка, стоящего на ступенях лестницы, ведущей на второй этаж. То есть вроде бы Николай Григорьевич в контору не возвращался: постоял на ступенях, подумал о чем-то и потопал домой. И не потому, что старик Герцингер был слишком стар, чтобы безусловно доверять его показаниям. Просто часто так бывает, когда о человеке создается определенное впечатление и от этого впечатления уже никак не отделаться. Оно довлеет и навязывает какие-то свои условия. Даже если об этом человеке узнаются какие-то дополнительные факты, способные как-то поколебать сложившееся о нем представление.

А новые подтверждения против Николая Григорьевича Волосюка (что не просто усилили недоверие к нему Темирзяева, но и породили подозрение в его причастности к убийству Матрены Поздняковой) нашлись при допросах еще не опрошенных Маратом Абдулловичем свидетелей. Это были те самые пятеро граждан – двое мужчин, что вошли первыми в помещение конторы артели и обнаружили труп Моти, и две женщины и старик, которые поднялись на второй этаж бывшего дома купцов Тихомирновых следом за двумя мужчинами. Одну из женщин – Гульнуру Имамову – майор Темирзяев уже допросил. И в ее показаниях прозвучала фраза о том, что Волосюк к Новому году подарил Моте позолоченные сережки «Калачи». Поначалу этому факту Марат Абдуллович значения никакого не придал. Ну сделал хозяин своей работнице на Новый год подарок – и что с того? Он, может, своему бухгалтеру и торговому агенту тоже что-нибудь подарил. К примеру, премию хорошую выписал. Или всучил по серебряному портсигару, что тоже весьма неплохо. Но в свете того, что услышал майор Темирзяев от второй женщины, что была вместе с Имамовой в то воскресное утро пятнадцатого февраля, подарок Моте, сделанный председателем ювелирно-художественной артели Волосюком на Новый год, приобрел сомнительное значение.

А услышал Марат Абдуллович от той второй женщины по имени Клавдия Амвросиевна Бочкарева следующее…

– Как-то в начале февраля уже вечером к нам пришла Мотя Позднякова, – охотно поведала Клавдия Амвросиевна. – Она частенько у нас бывала, поскольку с моей дочерью Ниной они учились в одном классе и дружили, – добавила Бочкарева. – Я спросила ее, что она так поздно в гости-то пришла, когда уже скоро спать нужно ложиться. А она ответила, что-де Волосюк к ней вяжется и не дает проходу, хватает ее за бока и другие разные места, а на ее просьбы не привязываться к ней только скалится и гогочет. А дед Моти ушел и обещался только к десяти домой прийти. Так что, покуда дед ее домой не вернется, можно, мол, ей у нас побыть? Ну, я, конечно, разрешила…

Работник артели Семен Голубцов показал, что, придя однажды в контору к бухгалтеру Рауде, видел, как Мотя, исполнив какое-то поручение Волосюка, пришла к нему и стала что-то говорить. Вроде как докладывать ему о чем-то. А он, слушая, обнимал ее, гладил по голове, плечам и спине. Не так, как просто детей гладят.

– Я его еще спросил: пошто он так чужую девочку ласкает? – добавил к своему рассказу Семен Голубцов. – И Николай Григорьевич мне ответил: дескать, позже пригодится. Я тогда не понял, как это может ему пригодиться. А теперь понимаю: любовницу он из Матрены хотел сделать. Когда малость подрастет, конечно… Надеялся, что она к ласкам его привыкнет и, когда ей побольше годков станет, он со всеми этими своими ласками и обхаживанием дальше пойдет. И отпору от нее ему уже не будет…

– Подарки ей всякие делал, – в унисон Бочкаревой и Голубцову вторил старик Карташев, что исполнял время от времени мелкие поручения Волосюка, имея за это от него небольшую прибавку к пенсии. Именно Карташев был в той пятерке людей, которые первыми обнаружили труп Моти в жилой комнате помещения конторы артели. И ему не раз приходилось бывать в артели, в том числе и на втором этаже. – То кулечек конфет ей принесет, то мелкою монетой одарит. А где-то за неделю до смерти девочки браслет ей обещался подарить. Своими ушами слышал…

Словом, картинка относительно Волосюка вырисовывалась самая неприглядная. Председатель промыслового кооператива «Путь Октября» Николай Григорьевич Волосюк оказывал расположение Матрене Поздняковой, чужой по отношению к нему девочке. Хотя никакого повода к такому с ней обращению она не подавала. Матрена Позднякова – и это признается всеми свидетелями, которые более или менее ее знали, – несмотря на ладность ее фигуры (без обычной подростковой угловатости), была еще совсем девочкой. Интереса к мужчинам никакого не проявляла, была рассудительной и скромной, несмотря на заметную бойкость характера.

Еще одним значимым свидетелем, усилившим подозрения в отношении Николая Григорьевича Волосюка, являлся бывший его сослуживец Зиновий Матусевич. Он показал, что Волосюк и в молодости был шибко охоч до женского полу и не однажды пользовался служебным положением, чтобы добиться от женщин известного расположения. Когда же вошел в возраст, стал больше предпочитать молоденьких женщин, даже юных особ, и ни одной юбки не пропускал мимо себя.

Еще выяснилось, что у Волосюка, который был женат, всегда были любовницы, причем не одна и не две. Вначале они были примерно одного с ним возраста. Потом, по мере вхождения Николая Григорьевича в лета, любовницы становились моложе и моложе. Последнее время он был замечен в любовной связи с девятнадцатилетней продавщицей бакалейного магазина Ириной Моргуновой, проживавшей в доме ее покойных родителей в той же Ямской слободе.

Супруга Волосюка Алевтина Васильевна не могла не знать о его любовных связях. Ведь городская слобода – та же деревня, где стоит на одном конце чихнуть, как на другом тут же пожелают тебе здоровья, и это в лучшем случае. В худшем же – возжелают, чтобы земля покойному была бы пухом. И если работник артели Семен Голубцов явно имел зуб на Волосюка, и это Марату Абдулловичу было хорошо известно, то ни Клавдия Бочкарева, ни старик Карташев, которому время от времени подбрасывал деньжат Николай Григорьевич, ни его бывший сослуживец Зиновий Матусевич ничего против Волосюка не имели.

Выходит, Матрену убил Волосюк? Такая вот основная и она же единственная версия. Ну а что: если предположить, что Волосюк, до того обхаживающий Матрену и «привязавшийся» к ней, воспользовавшись отсутствием ее деда, решил попросту овладеть ею. В субботу в половине девятого он вышел из конторы вместе с бухгалтером Рауде и якобы пошел домой. Когда бухгалтер скрылся из виду, Волосюк вернулся. Поднялся на второй этаж и постучал. Когда Мотя спросила из-за двери: «Кто там», он ответил:

– Открывай, это я.

Матрена дверь открыла…

Это все видела Марфа Лукоянова, возвращавшаяся с работы домой, и не имелось никаких оснований, чтобы не доверять ее показаниям.

Николай Волосюк входит в бывшую квартиру Поздняковых и начинает приставать к Моте. Та сопротивляется, и озлобленный Волосюк наносит Моте удар кулаком по лицу – отсюда у нее ссадина под левым глазом и гематома на левом виске и веке, – после чего девочка на какое-то время теряет сознание. Он подхватывает ее бесчувственную, уносит в жилую комнату и кладет на диван, чтобы совершить изнасилование. Но девочка со страха или от полученного удара, вызвавшего сотрясение мозга, непроизвольно испражнилась, и когда Волосюк предпринял попытку стянуть с нее рейтузы (отсюда кровавое пятнышко на них, поскольку от удара глава ювелирно-художественной артели разбил себе палец), он это обнаруживает. Факт этот сводит на нет его желание надругаться над несовершеннолетней, и Волосюк, разозлившись и выйдя из себя, наносит девочке два смертельных удара по голове. Первый – по лбу, второй – в районе затылка. Оба удара нанесены девочке сверху, что подтверждает нахождение ее в лежачем положении. Удары наносились тяжелым предметом овальной формы с ограниченной поверхностью, например камнем, обрезком трубы, гирькой или гантелей. Если предположить, что убийца бил камнем или трубой, то он заранее готовился к преступлению, поскольку в жилом помещении вряд ли хранились таковые предметы. А это уже умышленное убийство, совершенное из низменных побуждений, влекущее наказание до десяти лет тюрьмы…

Но весьма похоже, что преступление совершалось спонтанно, преступник к нему не готовился и орудие совершения преступления просто попало ему под руку, потому что лежало в комнате Поздняковых. Улику эту Волосюк, конечно же, унес с собой. Надо будет спросить старика Позднякова, не пропало ли что из комнаты… Совершив убийство, Волосюк пришел в себя, ужаснулся содеянному и предпринял попытку замести следы. Для этого он сымитировал ограбление в помещении конторы. Взял из своего стола деньги и золотые часы; разбросал папки и деловые бумаги по полу, будто бы преступник шарил в ящиках столов Волосюка и бухгалтера Рауде. И еще один момент… О том, что из ящика стола председателя промыслового кооператива пропали деньги и часы, известно лишь со слов самого Волосюка. Может, и не было там никаких денег и часов. И убийца просто наводит тень на плетень.

Конечно, все это лишь предположение, однако версия была весьма крепкой и явно выигрышной. Следуя принципам законности, Марат Темирзяев посчитал, что арест Волосюка и содержание его под стражей будут не только справедливыми, но также весьма разумными при сложившихся обстоятельствах. Если он действительно виновен, то выбранная мера социалистической защиты может предотвратить возможный побег, а также не даст ему возможности уничтожить доказательства его вины или повторить аналогичное преступление.

Вечером в Министерстве внутренних дел ТАССР Марат Темирзяев получил ордер на арест Николая Григорьевича Волосюка, и следующим утром семнадцатого февраля одна тысяча девятьсот сорок восьмого года он был арестован. Правда, обыск, проведенный в его квартире, ничего не принес. Не дал никаких результатов и осмотр его личных вещей, включая нижнее белье. На одежде не было ничего такого, из чего можно было бы предположить, что он совершил преступление. На теле Николая Волосюка также не было обнаружено никаких следов насилия или борьбы. Пальцы рук не имели ссадин, царапин или содранной от удара кожи, что исключало первоначальное предположение, будто председатель промыслового кооператива Николай Волосюк оставил отпечаток своей крови на рейтузах Матрены Поздняковой, когда полез их стягивать. Но все это было не столь существенно, как считал майор Темирзяев, по сравнению с полученными свидетельскими показаниями, изобличающими Волосюка в свершении преступления, предусмотренного статьей 137 Уголовного кодекса РСФСР.

Глава 4
Чего не могут допустить советские прокуроры

После ареста мужа Алевтина Васильевна Волосюк проплакала весь день. За что бы она ни бралась, все валилось из рук. Решила пожарить картошку – задумалась, как ей показалось, на минутку, а вышло – на целый час. Сгорела картошка, одни крохотные угольки остались. Чайник поставила кипятить, забыла про него в думах тягостных, вода вся выкипела, и дно у чайника отвалилось.

Двадцать два года прожила Алевтина Васильевна с мужем. А это очень немалый срок. Изучили друг друга вдоль и поперек. Все было: и плохое, и хорошее. Знала, что муж на сторону ходит, однако в том корила себя: дескать, не смогла привязать к себе и ласкою щедрой одарить, чтобы у мужа даже в помыслах не было на сторону посмотреть. Увы, на всякие женские уловки и штучки в постели Алевтина Васильевна была не горазда. Не то чтобы стеснялась, просто не умела. И никто не научил. А потом столько вокруг одиноких и молодых женщин, не дождавшихся с фронта своих женихов и мужей. Ну как тут устоять здоровому мужику перед таким соблазном! Любая из них готова выйти замуж хоть за самого завалящего, за калеку, а у нее муж целехонький. Конечно же, бабы ей завидуют.

Вот так, не позавтракав и не пообедав, Алевтина Васильевна собралась кое-как с мыслями, приняла для себя верное, как ей казалось, решение, приоделась во все лучшее, что у нее имелось, и поехала в прокуратуру республики, то есть в самый центр города. Проехала на трамвае пару остановок, потом поднялась в горку до центральной в городе улицы Чернышевского и, свернув на нее, прошла немного до здания республиканской прокуратуры. С трудом открыв тяжелые двери, вошла в холл и обратилась к дежурившей на входе женщине с фуражкой на голове:

– Мне надо к самому главному прокурору.

– Ибрагима Сайфутдиновича на месте нет, – прозвучал ответ. – Может, вы обратитесь к его заместителю?

– Хорошо, – без особой охоты согласилась Алевтина Васильевна.

– Тогда пройдите по коридору, поднимитесь по лестнице на второй этаж и поверните направо. Найдете дверь с табличкой «Заместитель прокурора Балабанов Геннадий Викторович». Вам – к нему…

Алевтина Васильевна прошла, как было указано, поднялась по мраморным ступенькам на второй этаж и, дойдя до двери с указанной надписью, трижды постучала.

– Войдите, – громко отозвались из-за двери.

Алевтина Волосюк вошла.

За столом у дальней стены сидел средних лет человек с большими залысинами на выпуклом лбу, в военном кителе без погон, с колодками наград в два ряда на левой стороне груди и нашивкой с золотистым галуном на правой. Нашивка означала, что ее обладатель был однажды тяжело ранен.

– Проходите, садитесь, – привстал из-за стола заместитель прокурора Балабанов. И, дождавшись, покуда Алевтина Васильевна усядется, добавил: – Слушаю вас.

Человек этот Алевтине Волосюк, можно сказать, понравился. Вежливый такой. Внимательный. При ее появлении в кабинете галантно привстал, предложил присесть. И вообще, человеком был, похоже, честным и справедливым. Поэтому, не подбирая особо правильных слов, безо всяких обиняков она рассказала все, о чем исстрадалась душа за последние два дня. Мол, арестовали ни за что ни про что мужа: приписывают ему преступление, которого он не совершал. А майор милиции Темирзяев, что ведет это уголовное дело, относится к ее мужу предвзято. Безо всяких на то оснований решил, что муж ее виновен в злодеянии. А настоящих виновных в преступлении разыскивать даже не собирается. Вот она и пришла в прокуратуру, чтобы ей помогли докопаться до правды и восстановить утраченную справедливость.

– Ведь засудят же невиновного человека! – горестно закончила Алевтина Васильевна свое эмоциональное повествование, едва не плача. – А настоящий убийца будет ходить по улицам и насмехаться, что так ловко облапошил уголовный розыск. Как это вообще возможно в нашей социалистической стране? – добавила посетительница, рассчитывая задеть самолюбие человека, сидевшего напротив. – Неужели вы допустите такое беззаконие, товарищ прокурор?

Товарищ прокурор слегка нахмурился. В стране, победившей фашизм, беззакония не могло быть по определению.

– За что все-таки арестовали вашего мужа? – задал вопрос заместитель прокурора Балабанов эмоциональной посетительнице. – Вы ведь так и не сказали.

– За убийство одной девочки… но он ее не убивал, – прозвучал в ту же секунду ответ.

– Это весьма серьезно… А кто дело ведет, вы говорите?

– Майор Темирзяев, – с готовностью ответила Алевтина Васильевна. – Зовут Марат. Отчества не знаю.

Задав еще несколько вопросов, Геннадий Викторович сделал какие-то записи у себя в блокноте и пообещал разобраться. И Алевтина Васильевна немедленно ушла, окрыленная надеждой.