Текст книги "Казанский Каин"

Впрочем, в городском отделении милиции о деле ограбления бухгалтера авиационного завода и двойном убийстве не знали, да и не могли знать (поскольку оно случилось много позже), поэтому Илью Козицкого незамедлительно арестовали и поместили в изолятор временного содержания. Откуда на время следствия он был переведен в одну из общих камер следственного изолятора, и ему было предъявлено обвинение в убийстве гражданки Ангелины Романовны Завадской.

На допросе Козицкий (по мнению следователя) изворачивался, как мог. Майор Щелкунов, читая протокол допроса, подобного мнения отчего-то не разделял…

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ваша фамилия, имя и отчество?

КОЗИЦКИЙ. Козицкий Илья Михайлович.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Дата рождения?

КОЗИЦКИЙ. Восемнадцатое февраля тысяча девятьсот двадцать четвертого года.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Где работаете?

КОЗИЦКИЙ. Я писатель.

СЛЕДОВАТЕЛЬ (немного подумав). Вы состоите в каких-либо творческих союзах или организациях?

КОЗИЦКИЙ. Пока нет.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. И какие книги вы написали?

КОЗИЦКИЙ. Книг пока не написал… Но напишу. Но вот рассказы опубликованы.

СЛЕДОВАТЕЛЬ (как само собой разумеющееся). Получается, вы безработный?

КОЗИЦКИЙ. Я вам уже сказал, что я писатель… У меня имеются публикации даже в центральных журналах…

СЛЕДОВАТЕЛЬ. В каких?

КОЗИЦКИЙ. В журнале «Смена», например…

СЛЕДОВАТЕЛЬ. А что вы пишете?

КОЗИЦКИЙ. Повести, рассказы…

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Хорошо… Вы знакомы с Ангелиной Романовной Завадской?

КОЗИЦКИЙ. Да, знаком.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Когда и при каких обстоятельствах вы с ней познакомились?

КОЗИЦКИЙ (не сразу). Познакомились месяца три назад на концерте.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. А точнее?

КОЗИЦКИЙ (с легким раздражением). В конце января этого года, точно не помню.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Не надо раздражаться, Илья Михайлович. Поберегите пока нервы. У вас будет еще немало поводов для раздражения. (Помолчав.) В каких вы были отношениях с Ангелиной Завадской?

КОЗИЦКИЙ. Какая вам разница…

СЛЕДОВАТЕЛЬ (очень строго). Отвечайте, когда вас спрашивают, и не усугубляйте и без того ваше незавидное положение.

КОЗИЦКИЙ. Незавидное оттого, что вы мне, невиновному, дело шьете?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Вы уже и по-блатному заговорили? Быстро учитесь.

КОЗИЦКИЙ. Учителя хорошие… Вы знали, куда меня сажать.

СЛЕДОВАТЕЛЬ (стараясь оставаться спокойным). Повторяю свой вопрос: в каких отношениях вы были с Ангелиной Завадской?

КОЗИЦКИЙ (с неким вызовом). С Ангелиной Завадской мы состояли в любовных отношениях.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Вы бывали дома у Завадской?

КОЗИЦКИЙ. Да, бывал. И не однажды!

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Дом Завадской являлся местом ваших встреч?

КОЗИЦКИЙ (опять немного раздраженно). Да!

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Как часто вы посещали Завадскую в ее доме?

КОЗИЦКИЙ. Несколько раз в неделю.

СЛЕДОВАТЕЛЬ (внимательно глядя на допрашиваемого). Вы знали, что ее посещают и другие мужчины?

КОЗИЦКИЙ. Сначала нет. Потом как-то столкнулся… с одним.

СЛЕДОВАТЕЛЬ (с искренним удивлением). И что? Это вас… никак не задело?

КОЗИЦКИЙ. Немного…

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Гм. (Помолчав какое-то время.) Вечером двадцать первого апреля сего года или в ночь с двадцать первого на двадцать второе апреля вы были у Завадской?

КОЗИЦКИЙ. Нет.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Вы уверены?

КОЗИЦКИЙ. Абсолютно.

СЛЕДОВАТЕЛЬ (понизив голос). А где вы были?

КОЗИЦКИЙ. Вечером двадцать первого апреля и, соответственно, ночью на двадцать второе апреля я находился дома.

СЛЕДОВАТЕЛЬ (очень бодро). И кто это может подтвердить?

КОЗИЦКИЙ. Моя мама.

СЛЕДОВАТЕЛЬ А еще кто-нибудь может подтвердить ваше нахождение дома вечером двадцать первого и ночью на двадцать второе апреля, кроме вашей мамы? Поверьте, это очень важно для установления истины.

КОЗИЦКИЙ (вскинув голову и с большим удивлением). Вам нужна истина?

СЛЕДОВАТЕЛЬ (уверенно). Вы находитесь в милиции, и мы не шутим. И для нас важна истина. В данном случае от этого сейчас зависит ваша судьба. Так кто-нибудь еще может подтвердить ваше нахождение дома в указанное время?

КОЗИЦКИЙ (неуверенно). Нет, наверное.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Что значит «наверное»?

КОЗИЦКИЙ (тверже). Нет.

СЛЕДОВАТЕЛЬ (достав из кармашка папки мужские наручные часы с порванным ремешком). Скажите, это ваши часы?

КОЗИЦКИЙ. Мои. Видите, на задней крышке гравировка. Мне их подарила мама на двадцатилетие.

СЛЕДОВАТЕЛЬ (в который раз глянув на указанную гравировку и нарочно усилив по времени паузу). А как эти часы, именно ваши часы, как вы только что утверждали, оказались на полу в спальне Ангелины Завадской в ночь ее убийства?

КОЗИЦКИЙ (в замешательстве). Я… не знаю.

СЛЕДОВАТЕЛЬ (со скрытой язвительностью в голосе). Не знаете? Или не желаете сказать?

КОЗИЦКИЙ (опустив второй вопрос следователя). Не знаю. Я обнаружил пропажу часов еще где-то с неделю назад. Их не должно было быть у Завадской.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. А вы не спрашивали у Ангелины Романовны, не оставили ли вы у нее свои часы?

КОЗИЦКИЙ. Спрашивал.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. И что она вам ответила?

КОЗИЦКИЙ. Она сказала, что моих часов не видела.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Как же в таком случае они оказались на полу в доме Завадской в день ее убийства?

КОЗИЦКИЙ. Я вам уже сказал, не знаю!

СЛЕДОВАТЕЛЬ (глядя прямо в глаза допрашиваемого и с полной уверенностью в голосе). Как же вы, сын известного в нашей стране революционера, который устанавливал советскую власть в нашей республике, а затем работал в органах государственной безопасности, сподобились стать убийцей и вором?

КОЗИЦКИЙ. Я не убивал. И никогда и ни у кого не брал того, что мне не принадлежит.

СЛЕДОВАТЕЛЬ (внутренне усмехаясь и не веря ни единому слову Козицкого). Где вы прячете деньги и драгоценности убитой вами Завадской? При обыске в вашей квартире мы ничего не нашли.

КОЗИЦКИЙ. Я не убивал Ангелину, поэтому вы ничего и не нашли. У меня алиби. Вечер двадцать первого апреля и ночь с двадцать первого на двадцать второе я был дома. Это может подтвердить моя мама.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Это не алиби. Ваша мать заинтересованное лицо, поэтому может подтвердить все что угодно, только чтобы отвести от вас подозрения и выгородить вас. К тому же вы не подозреваемый. Вы – обвиняемый!

Сказал – как припечатал. Да так, что и головы уже не поднять. Илья Козицкий побледнел и сжал кулаки. Выходит, правду говорили ему в СИЗО блатные, что следакам лишь бы найти кому «пришить дело». А виноват человек или нет – их не особенно и беспокоит. Главное – галочку поставить и дело закрыть.

Илья до рези в глазах смежил веки. Не верилось, что такая вопиющая несправедливость может произойти в советской стране, где соблюдается равенство всех граждан, где правят справедливость и закон. И в которой его отец, убежденный большевик, веривший в светлое коммунистическое будущее, совершал революцию, а затем ревностно охранял устои социалистического государства от разного рода буржуазных недобитков и контрреволюционеров.

Майор Щелкунов на время оторвался от чтения с каким-то непонятным ощущением неудовлетворенности. Главной уликой, позволяющей обвинить Илью Козицкого в совершении убийства и ограбления Ангелины Завадской, были наручные часы, найденные в спальне жертвы. Гравировка на задней крышке прямо и конкретно указывала на владельца часов. Не чересчур ли это просто для такого серьезного дела? Эти часы прямо как перст указующий! И возможен ли был арест Ильи Козицкого с предъявлением обвинения в убийстве, если бы в деле такой улики, как часы с именной гравировкой, не существовало? Да конечно же нет! Без этих часов причина для его ареста – нулевая! Почему бы в таком случае какому-либо иному посетителю Ангелины Романовны, скажем из случайных ее клиентов, не найти эти часы, утерянные Козицким, и не подбросить столь изобличающую «убийцу» улику ей в спальню после всего содеянного с ней и ее имуществом? Тем самым настоящий убийца умышленно наводит следствие на ложный след и отводит от себя подозрения. Нетрудно представить, как он, подсчитывая деньги и оценивая драгоценности, похищенные у Завадской, довольно потирает руки, упиваясь своей безнаказанностью. Ведь говорил же Козицкий на допросе, что утратил часы еще неделю назад до убийства Завадской. Но, увы, его заявление не было принято следствием во внимание. Вернее, было расценено как обычная отговорка обвиняемого, пытающегося любыми действиями обелить себя…

Все прояснилось позже, когда «студент» вспомнил, что поздним вечером двадцать первого апреля два раза звонили. Спрашивали Марию Николаевну, но трубку оба раза поднимал он, Илья.

Первый раз телефонный звонок раздался в половине одиннадцатого вечера, когда Мария Николаевна еще не собиралась ложиться спать, хотя и позевывала время от времени. Трубку снял Илья, и на том конце провода женский голос попросил позвать мать. Что Илья и сделал. Мария Николаевна поговорила минут десять-двенадцать, после чего положила трубку. Второй раз телефон зазвонил около полуночи. Козицкая уже отправилась спать, и трубку снова снял Илья, который просиживал над своей повестью, размышлял над сюжетом и даже написал парочку абзацев, что случалось, увы, не каждый день. Тот же женский голос, что и в первый раз, вновь попросил позвать Марию Николаевну и долго извинялся за столь поздний звонок. Тогда и мать, и сам Илья были крайне недовольны вопиющей бесцеремонностью дважды звонившей женщины и готовы были высказать ей все, что они о ней думали. А думали они о ней не очень хорошо…

Теперь же Илья Козицкий был несказанно благодарен за ее беззастенчивость и за столь поздний звонок двадцать первого апреля. Следователь решил (неохотно и лишь для очистки совести) проверить показания обвиняемого в убийстве и ограблении Ангелины Романовны Завадской и убедился, что показания его относительно телефонных звонков абсолютно правдивы. Женщина по фамилии Шумарина, что двадцать первого апреля сего года звонила Козицким в половине одиннадцатого вечера и около двенадцати часов ночи, подтвердила, что оба раза телефонную трубку брал именно Илья. А это значило, что Козицкий никак не мог находиться поздним вечером двадцать первого апреля у Ангелины Завадской и стрелять в нее в районе двенадцати часов. Следовательно, ограбить и убить женщину он не мог. На следующий день после опроса свидетельницы Шумариной Илья Козицкий был отпущен.

С утратой главного подозреваемого претендентов на его место не оказалось. Снова допросили обоих давних любовников Ангелины Романовны – длинного и несгибаемого, как верстовой столб, Владимира Ивановича, и плотного, поменьше ростом, похожего на большого начальника Кирилла Степановича. У обоих оказалось железное алиби. А сведений о случайных клиентах, посещавших Ангелину Завадскую, несмотря на все предпринятые усилия, следователю отыскать не удалось. Следствие вскоре забуксовало, а потом и вовсе зашло в тупик…

Виталий Викторович отложил папку и задумался. Получалось, что если выстрел был произведен из того же самого «парабеллума», то нападение на грузовик авиационного завода, везший бухгалтершу с деньгами, и убийство профессорской вдовы Ангелины Завадской в Адмиралтейской слободе совершил один и тот же человек. И это не Илья Козицкий. Еще выходило, что следовало объединять дела, и это решение в создавшейся ситуации было единственно правильным…

Глава 4
Странное исчезновение майора Воропаева

Дело об убийстве водителя заводского «ЗИСа» Степана Замятина и бухгалтера Авиационного завода № 387 Екатерины Пастуховой было главным среди потока дел, что вели сотрудники отдела по борьбе с бандитизмом городского управления МВД. Майор Щелкунов начал с того, что обратился к представителю органов госбезопасности на авиационном заводе капитану Красильникову и попросил его о содействии. Когда капитан получил на то разрешение от своего начальства, они вместе проштудировали все дела заводских служащих, которые хотя бы теоретически могли бы знать о том, когда в тот день бухгалтер завода поедет за деньгами в банк и на чем. И не нашли, за что можно было бы хотя бы зацепиться.

– Может, машину остановил кто-то не из заводских? – предположил капитан Красильников.

– Вполне возможно, – охотно согласился Виталий Викторович. – Давай прикинем, кто мог бы остановить машину, чтобы водитель беспрекословно ему подчинился бы? Кто-то из заводского начальства, так?

– Допускаю, – ответил капитан Красильников.

– А еще? – посмотрел на гэбиста Щелкунов, не находя покуда нужного ответа.

– А еще водитель мог подчиниться… милиционеру, – неожиданно произнес капитан Красильников, и начальник отдела по борьбе с бандитизмом невольно застыл. А ведь верно! «ЗИС» мог остановить милиционер. Замятин, разумеется, не мог проигнорировать требования милиционера и остановился.

Виталий Викторович искоса глянул на сообразительного капитана.

– А ведь верно. Нужно проработать этот вариант.

И как это он сам, майор Щелкунов, не додумался до такого, в общем-то, незамысловатого предположения? Позор тебе, майор…

Вернувшись с завода, Виталий Викторович вызвал к себе Рожнова, которому намеревался поручить отыскать следы, ведущие к «парабеллуму». Надо было признать, что к разного рода изысканиям у Вали имелся настоящий талант. Кроме того, у него были свои источники в криминальной среде, нередко делившиеся с ним важной информацией. Если оружие промелькнуло хотя бы однажды, то он непременно его отыщет. А если найти след пистолета, появится возможность определить и теперешнего хозяина «парабеллума». Валентин Рожнов воспринял приказание своего непосредственного начальника как должное, правда бросив на него искоса взгляд. Надо полагать, сей взгляд означал нечто вроде: «Ну ни хрена себе порученьице!»

С этого момента капитан милиции Валентин Рожнов появлялся в управлении лишь наскоками: объявится, быстро доложит о проделанной работе начальству и тут же исчезает. Так продолжалось ровно четыре дня. На пятый он предстал пред светлыми очами майора Щелкунова ранним утром – не на минуту, как в предыдущие дни, а на время целого доклада.

– Нашел! – довольно улыбаясь, объявил он.

– Пистолет или владельца? – уважительно посмотрел на Рожнова Щелкунов.

– Нашел и пистолет, и владельца, – отчеканил старший оперуполномоченный.

– И кто ж?

– Он оказался милиционером, как вы и предполагали. И не просто милиционером, а заместителем начальника отделения. Его фамилия майор Воропаев.

– Что-то все же не очень верится, – с сомнением произнес Виталий Викторович. – Знаю я его немного… Не похож он на убийцу. Возможно, бывает резковат в разговоре, но ведь не настолько… Да и не хочется в такое верить. Выходит, этот человек двуличный? В нормальной жизни этот майор Воропаев – милиционер, страж законности и порядка. А в теневой жизни, второй и никому не видной, – вор и убийца? Убивает одиноких женщин и обворовывает их и грабит грузовики с деньгами для рабочих целого завода?

– Почему не может быть? В жизни всякое случается, – изрек Валя Рожнов. – Вспомни дело, произошедшее в сорок четвертом году, когда из Госбанка умыкнули два мешка денег. Там же, помимо солдат-охранников из НКВД и их начальника, еще и двое милиционеров были замешаны.

– Да, было такое… Но хочу заметить, они никого не убивали, – возразил Щелкунов. – Участвовать в хищении денег и убивать – разные вещи, согласись… А потом, – немного помолчав, произнес майор, – этот майор Воропаев совсем дурак, что ли, чтобы валить людей из своего личного «парабеллума». Раз ты узнал, что у Воропаева имеется «парабеллум», значит, об этом еще кто-то знал? Зачем же ему так безрассудно подставляться?

– А кто может подумать, что убийца – милиционер? – задал вполне резонный вопрос Рожнов. – Да еще майор и замначальника отделения? Нормальному человеку такое и в голову не придет!

– В твоих словах тоже есть правда, – немного подумав, согласился с Рожновым Щелкунов. – А ты уверен, что «парабеллум» – тот самый, из которого были убиты Ангелина Завадская и водитель авиационного завода Замятин с бухгалтером Пастуховой?

– А вот мы у этого майора самого и спросим…

* * *

Майора Воропаева в отделении милиции не оказалось.

– Второй день его уже нет, – отведя взор, ответил начальник отделения, седовласый подполковник Загорецкий. – Посылали домой – там его тоже нет…

– Так, может, случилось что-нибудь, – резонно предположил Виталий Викторович.

– Да уж, что-то случилось, – не выдержал подполковник – внутри у него все кипело и требовало выхода: – Опять запил, наверное!

– За ним водится такое? – поинтересовался Щелкунов, понимая негодование седовласого подполковника.

– Быва-ает… – протянул руководитель отделения милиции, опять глядя мимо собеседника.

– А что держите-то такого? – без обиняков спросил Виталий Викторович.

– Да мужик он стоящий, – с некоторым вызовом во взоре сказал седовласый подполковник Загорецкий. – Фронтовик. И человек настоящий. И специалист, каковых еще поискать! Он один с нашим опером Ваней Сахно банду Михася брал в сорок шестом. А преступников четверо было… Все матерые жиганы. И вооружены были, кто наганом, а кто и «шмайсером». Громкое дело было. Небось слышали.

– Слышали, как не слышать, – откликнулся Виталий Викторович. – Дело-то это в городе много наделало шума…

– Ну так вот, – заключил седовласый подполковник.

– Стало быть, хороший он человек, – без малейшего намека на вопросительную интонацию произнес Виталий Викторович.

– Хороший, – подтвердил подполковник Загорецкий. – Вот только надоело его выгораживать. Это уже край! Хватит!

На том и разошлись…

Адрес майора Воропаева майор Щелкунов и капитан Рожнов взяли у кадровика и отправились на квартиру, где проживал запойный заместитель начальника отделения. Жил он в одноэтажном деревянном бараке в коммуналке на восемь комнат. Дверь в его комнату была не заперта – брать ворам у него все равно было нечего, разве что старый поцарапанный комод пустить на дрова, – поэтому Виталий Викторович и Валентин Рожнов самолично убедились в отсутствии в комнате майора.

– А где товарищ Воропаев? – поинтересовался Щелкунов у бабки, выглянувшей из соседней двери.

– Ась? – спросила та и приложила ладонь к уху.

– Сосед ваш, спрашиваю, куда подевался? – намного громче спросил Виталий Викторович.

Бабка вопросительно смотрела на Щелкунова и лишь хлопала глазами.

– Да не слышит она ни хрена, – пояснил сосед, выглянувший из другой двери. – А Воропаева уже два дня как нет, – посмотрел на майора Щелкунова сосед, определив, что из двоих граждан, надо полагать милиционеров, главным является он. – Третьего дня поутру приехали на «Победе» какие-то двое штатских и увезли Ивана Игнатьевича с собой. Посадили в «Победу», погудели немного и уехали.

– Ах, вот оно что… Воропаев… он сам садился в «Победу» или его насильно в машину затолкали? – поинтересовался Щелкунов, не отметая возникшего предположения, что за ним приезжали люди из госбезопасности и отвезли на «Черное озеро»[2]2
  Министерство государственной безопасности. Его расположение назвали по названию места.


[Закрыть].

– Да вроде бы сам, – припоминая, промолвил сосед. После чего уже твердо добавил: – Да, сам.

– Спасибо, – произнес Виталий Викторович, и они с Рожновым потопали к выходу из барака.

– Уехал сам… и куда именно? – скорее самому себе задал вопрос Щелкунов. – И где его теперь искать?

– А может, его того, – глянул на своего непосредственного начальника Валентин. – Забрали наши старшие товарищи?

– Да не похоже на это, – в задумчивости изрек Виталий Викторович, не очень веря, что майора задержали или даже арестовали. За что? За склонность к запоям? Такими делами органы государственной безопасности вроде бы не занимаются… Помолчав какое-то время, он сказал: – Как-то не вяжется, чтобы такой матерый преступник вдруг страдал запоями. Ты не находишь?

– Так, может, это только отмазка такая, – вполне резонно заметил капитан Рожнов. – Для всех он якобы запивает, а сам в это время идет на дело. Может же такое быть?

Определенные основания для такого рассуждения существовали. Виталий Викторович подумал и пожал плечами:

– Ладно. Разберемся…

Часть 2
Мы сделаем из вас разведчиков

Глава 5
Как начинал Геннадий Филоненко

Гена очень хорошо играл на скрипке. Заслушаешься. Мог бы стать вторым Полякиным[3]3
  Полякин Мирон Борисович – выдающийся российский и советский скрипач (1895–1941 гг.).


[Закрыть]. Или, что еще лучше, первым Геннадием Андреевичем Филоненко – так его звали. Ездил бы по гастролям, собирал букеты цветов от поклонников и аплодисменты от слушателей и ценителей скрипичных концертов. Возможно, его бы знали и ценили не только в Советском Союзе, но и в Европе, и во всем мире, как некогда Антонио Баззини или Фрица Крейслера. Однако судьба распорядилась иначе…

Гена Филоненко родился в 1920 году, ознаменовавшемся многими значимыми событиями: был расстрелян без суда и следствия Верховный правитель России адмирал Колчак и благополучно съехал за границу начальник Русского Севера генерал-лейтенант Миллер; наркоматы здравоохранения и юстиции издали постановление «Об искусственном прерывании беременности», то есть официально разрешили в стране аборты, присоединившись тем самым к «цивилизованным» странам Европы; в этом же самом году был заключен Тартуский мирный договор между РСФСР и Эстонией; в Александрополе Турция и Армения (правительство партии «Дашнакцутюн») подписали Александропольский договор, завершивший турецко-армянскую войну.

Папа Гены, Андрей Семенович Филоненко, происходил из известной купеческой семьи и до Октябрьской революции был гласнымОдесской городской думы.

Когда в январе 1920 года была провозглашена Одесская советская республика и начались репрессии против представителей дворянства, купечества и священнослужителей, Андрея Семеновича арестовали. Его, как и многих взятых большевиками под стражу «бывших», поместили в плавучую тюрьму, устроенную на военном корабле «Ростислав», что стоял на одесском рейде. Гласные в городских думах реальной власти не имели, крупными чиновниками не считались, потому Андрея Семеновича Филоненко после двухмесячного содержания в плавучей тюрьме отпустили – такое тоже случалось.

Вернулся он домой молчаливым, со сломанными пальцами на руках (верно, истязали, пытаясь чего-то от него добиться) и похудевшим на восемнадцать килограммов. В период австро-венгерской оккупации Одессы Андрей Семенович по большей части сиживал дома и старался не высовываться, в отличие от прочих бывших гласных городской думы, во всеуслышание заявлявших о себе и решивших, что советская власть свергнута навсегда.

В феврале 1920 года Красная Армия освободила Одессу от белогвардейцев. Андрей Семенович Филоненко в этом знаменательном году народил сына, назвав его Геннадием, что означает с древнегреческого «благородный» (словно в противовес смутным временам), и устроился служащим в экономический отдел Одесского судоремонтного завода. Вместе с другими заводчанами Андрей Семенович восстанавливал затопленные и брошенные в зловещие годы Гражданской войны корабли, давая им вторую жизнь и новые названия. В 1927 году, когда Геннадий пошел в школу, Андрей Семенович получил должность старшего экономиста. Должность, повлекшую за собой немало бонусов, в том числе значительное увеличение оклада, что для семьи (а в большей степени для юного Гены) с одним-единственным трудящимся явилось большим подспорьем…

В сыне Андрей Филоненко не чаял души, а потому покупал ему всевозможные игрушки, в том числе и заводные французского и немецкого производства. Особенно Гене нравились заводные автомобили. Их у него было около десятка – в них он мог играть часами, устраивая гонки, аварии и прочие дорожно-транспортные происшествия. У него одного из первых в городе появился отечественный детский велосипед ленинградского производства, чем Гена невероятно гордился. Когда дворовые пацаны просили у него дать прокатиться – он охотно соглашался, чувствуя себя при этом столь же счастливым, как и разъезжающие на велосипеде подростки. И еще он очень любил отца, к которому был сильно привязан.

Арест отца (к тому времени главного экономиста судоремонтного завода), случившийся в декабре 1937 года, когда Гена был уже студентом восстановленного не так давно Одесского государственного университета, обрушил в бездонную пропасть все его жизненные устои. Следственные органы начали было подбираться к матери Геннадия, даже дважды вызывали ее на допрос. Но вот посадить не успели: Ежова на посту наркома внутренних дел сменил Лаврентий Берия, и в одесском НКВД стали заводить дела уже на чекистов, служивших при Ежове.

В вуз Геннадий более не вернулся, скрипка тоже была отложена в сторону, на потом… А затем и напрочь забыта, ибо теперь было не до музыки. Последующие три года он работал грузчиком в гастрономическом магазине, разнорабочим на фабрике игрушек, учеником такелажника на джутовой фабрике… Вечерами и в выходные дни он был предоставлен самому себе. Еще оставалась некоторая надежда, что отец вернется, но вскоре из Интинского исправительно-трудового лагеря пришло скупое сообщение о его безвременной кончине.

Всю ночь он не спал, размышлял, без конца перечитывая полученное из лагеря письмецо. Следовало что-то делать. А когда решение пришло, крепко уснул.

Первой его акцией был подрыв памятника Ленину в самом начале улицы Петренко. Филоненко раздобыл старую динамитную шашку, кусок бикфордова шнура, аккуратно присоединил его к торцу шашки и, выбрав ночь потемнее, «пошел на дело».

Владимир Ильич в полувоенном френче с отложным воротником (как на некоторых фотографиях в его последние годы жизни) сидел на небольшой скамейке, подогнув правую ногу и выставив вперед левую, и держал на коленях большую раскрытую книгу. По правую руку от него сидел мальчик лет восьми-девяти и внимательно смотрел в книгу. По левую – стояла девочка лет шести, в короткой юбочке и не спускала взора с Владимира Ильича.

Гена огляделся, подошел к скульптурной композиции и сунул шашку в пространство между скамейкой и отставленной левой ногой Ильича. Потом запалил бикфордов шнур, отошел шагов на двадцать и замер.

Взрыв был не таким уж и громким, как ожидалось. Убедившись, что динамитная шашка сработала, Геннадий скорым шагом прошел вниз по улице и свернул в сквер 9 Января – попробуй-ка отыщи его в темноте среди кустов и деревьев… Позже он осознавал, что это была не акция, а скорее мальчишеская выходка. К тому же взрыв не нанес существенного вреда – у Ильича отвалилась лишь часть левой ноги, обнажив кусок ребристой ржавой арматурины. Шашка и правда была старой – за прошедшие годы потеряла свой первоначальный инициирующий импульс, способствующий последующему мощному взрыву. Однако некоторое удовлетворение от проведенной «акции» Геннадием было все же получено.

Следующим «актом мести» было нападение на участкового уполномоченного старшину Бережного, принимавшего участие в задержании отца. Подкараулив Бережного, возвращавшегося со службы домой, Филоненко тюкнул его обрезком трубы по голове и забрал служебный револьвер. Что с ним делать, Геннадий покуда не знал, но был уверен, что оружие ему пригодится. А потом как-то пришел домой и выложил перед матерью деньги: две тысячи двенадцать рублей.

– Откуда деньги? – последовал вопрос.

Гена отрицательно покачал головой, давая таким образом понять, что не скажет, и посмотрел в глаза матери. Так они смотрели друг на друга полминуты, если не больше. Потом мать взяла деньги (мать и сын Филоненко после расстрела Андрея Семеновича сильно нуждались) и негромко произнесла:

– Будь осторожен…

Эти две тысячи двенадцать рублей были похищены у директрисы пивной палатки. К ее голове Геннадий, опустив козырек кепки на самые глаза, чтобы потом не узнали, приставил револьвер участкового уполномоченного. Пригодилось-таки оружие… Эта уже была далеко не мальчишеская выходка.

Потом было еще два налета.

Первый – на овощной магазин, где Филоненко, также угрожая револьвером, похитил четыреста рублей. И второй – на промтоварный магазин. Перед самым закрытием, когда в магазине был всего один посетитель, Геннадий, прикрыв лицо шарфом (стояла весна сорок первого года), ворвался в магазин. Он приказал покупателю лечь на пол и потребовал у продавца выдать ему всю выручку. Продавец медлил, потом вроде бы стал собирать деньги в холщовую сумку, переданную ему Геннадием, и в это время из боковой двери вышел директор магазина.

– Что здесь происходит? – громко произнес он и тут же получил пулю в голову.

Выстрелил Геннадий скорее от неожиданности, чем намеренно, но отмотать время назад было невозможно. Продавец сразу заторопился и отдал налетчику все имеющиеся деньги, включая мелочь.

– Это можешь оставить себе, – вернул мелочь продавцу Геннадий и торопливо вышел из магазина.

Двадцать четыре тысячи триста шестьдесят пять рублей… Столь внушительную сумму удалось раздобыть Геннадию Филоненко при ограблении промтоварного магазина. И деньги эти очень пригодилась его матери, когда Одессу осадили дивизии румын и немцев и с продуктами питания стало катастрофически худо. Самому же Геннадию Филоненко ничего было не нужно: он ушел добровольцем на фронт, чтобы в первом же бою сдаться немцам.