Текст книги "Слово о друге. Про Рекса"

Евгений Весник
Слово о друге. Про Рекса

© Весник Е., текст, 2019

© Люлько В., иллюстрации, 2019

© Ферез А., оформление обложки, 2019

© Издательство Георгия Гупало, оформление, 2019

© Издательство «Питер», 2019

Клянусь, всё рассказанное ниже – быль!

1945 г. Восточная Пруссия. Гольдап[1]1
  Gołdap – небольшой городок в 130 километрах от Калининграда (Кёнигсберга), основанный в 1570 г. В 1944–1945 гг. здесь шли ожесточённые бои. Десятки тысяч советских солдат и офицеров погибли. Город удалось взять только 18 января 1945 года, при этом он был разрушен на 90 %.


[Закрыть]. Мы взяли город не с первой попытки: наступали – отступали… Наступая, называли город своим именем, отступая – Гольдрапом.

Неделя отдыха. Для артиллеристов на войне такая неделя – чистка стволов, ремонт орудий, постирушки, обучение пополнения, смена обмундирования… Хлопоты.

Во дворе аккуратного, брошенного хозяевами двухэтажного домика, в котором разместилось несколько офицеров, в том числе и я, – курятник, битком набитый насторожённо кудахтающей и кукарекающей живностью: «Кукареку, чужие!» Чистенький коровник – этакая гостиница на 8 коров, уведённых хозяевами, – ещё пахнущий молоком. Да-да! Не навозом, а молоком и сеном! Гараж с четырьмя боксами. В двух – пусто, в третьем – «Опель– Капитан»[2]2
  Opel Kapitän – немецкий автомобиль представительского класса. Выпускался с 1 939 по 1 970 гг.


[Закрыть], в четвёртом – новенький восьмицилиндровый, семиместный, с открытой крышей и спицеобразными колесами – «Хорьх»[3]3
  Horch – автомобиль премиум-класса. В СССР некоторые известные люди имели автомобили фирмы Horch. Например, маршал Советского Союза Г. К. Жуков владел несколькими автомобилями этой марки.


[Закрыть]. Мечта!

Всё это – одушевлённые и неодушевлённые свидетельства весьма завидно-добротного немецкого житья-бытья. Через несколько лет оно превратилось в светло-серую среднесоветскую житуху, позволившую переселенцам из Украины, Белоруссии, России, Литвы выращивать на прусской земле по 16–18 центнеров зерна с гектара и приколоть за это орден «на грудь» Калининградской области, напрочь забыв о том, что поверженный враг получал на этой же земле по 50–60 центнеров…

Так вот, всё это житьё-бытьё глядело на нас с каким-то, я бы сказал, осудительным любопытством и всем своим видом словно задавало вопросы: «А дальше что? А с нами что?» – ответить на которые мы, конечно же, были не в состоянии. Лишь предчувствие подсказывало: «Не жить вам так, как жили». Ну а как жить, предчувствие молчало.

В середине двора – собачья будка, на длинной цепи – её квартирант, красавец пёс. Немецкая овчарка. Цепь позволяла ему дотянуться до ворот в коровник, в птичник, до дверей гаража, жилого дома и до озерца-прудика. Этот пёс был единственным «предметом» двора, ни о чём безмолвно не спрашивавшим. Он действовал! Он прогонял нас! Он пугал! Он был принципиален, без устали рычал и гавкал на незваных гостей. Во избежание физических схваток мы были вынуждены забаррикадировать от него вход в наше жилище. Озерца-прудики, а их было многое множество по всей Пруссии, до обработки нашими «тружениками» – теми, кто был ничем, а стал всем, – выглядели «враждебно». Они кишели рыбой, раками, да и вода была в них до безобразия чистой, без цветущих ковром водорослей, – одним словом, непорядок! Правда, надо сказать, через несколько лет всё встало на своё место: озерца-прудики приняли «наш» облик. Красивый ковёр ряски покрыл водоёмы. Раки, которых не успели сожрать, мирно скончались, рыбу выловили в связи с необходимостью поднимать благосостояние народа. И успокоились! Каждый имеет право на отдых. Уж больно отвлекали эти озерца советского труженика от строительства нашего, невиданного доселе будущего.

Однако вернёмся к вражескому псу. Очень он мне понравился. Мордочка и глаза изумительно выразительные. Кокетливо подвижные и часто изменявшие свой рисунок брови – то они обе дугой приподняты, то смыкаются сурово; то одна приподнята, а другая нет. Постоянно менялось положение головы: когда пес лаял, она приподнималась носом вверх и направлялась, как пушка, прямо на тебя или неожиданно склонялась то влево, то вправо. Уши – словно два флажка в руках матроса, передающего сигналы по системе Морзе. Описать этот танец ушей-локаторов просто невозможно! И никакого движения хвостом.

Очень мне хотелось подружиться с псом. Но как? Да ещё за неделю! И всё же я додумался. Я попросил всех, кто разместился в доме, не давать псу еды, не обращать на него никакого внимания и даже иногда бросать в него камушками. Таким образом, на фоне этих неприветливых дядей появлялся я – дядя-ангел, который, стоя сначала на безопасном расстоянии, подкидывал ему то суповые косточки из солдатского котла, то кусочки колбаски, то сладенького чего-либо: сахарку, конфетку или печеньице.

В конце второго дня пес стал взглядом реагировать на кличку Рекс, почему-то присвоенную ему сразу же.

На третий день расстояние между «ангелом» и псом сократилось вдвое, и при желании пёс мог слегка закусить и мной. Но братание развивалось благоприятно. На моё «Рекс!» он движением ушей уже стал как бы отвечать: «Ну, я Рекс! Что дальше?»

Утро четвёртого дня ознаменовалось тем, что, приблизившись к моему новому знакомому с каким-то лакомством, я заметил лёгкое помахивание хвостом – робкое, неритмичное: хвост то замирал, то оживал, то нервно подёргивался, то пару раз резко смахивал пыль с дорожки, на которой лежал. Кто-то когда-то рассказывал мне, что после такого поведения хвоста собака, как правило, агрессивно себя не ведёт.

Я решился на самопожертвование: подошёл и предложил ему какую-то вкуснятину из рук. Пёс посмотрел мне в глаза, лениво поднялся, приблизился к руке, понюхал гостинчик и осторожно-осторожно, прямо-таки максимально интеллигентно, как бы стесняясь, принял его огромными клыками.

Ну что ж, первое лапопожатие состоялось!

Не могу не отвлечься… Осторожность, с какой пёс принял еду, напомнила мне маленький рассказ Анны Владимировны Дуровой[4]4
  Анна Владимировна Дурова (25 мая 1 900 – 21 апреля 1 978 г.) – представитель знаменитой цирковой династии Дуровых.


[Закрыть] – художественной руководительницы уголка им. В. Л. Дурова, названного так в честь её отца, легендарного циркового дрессировщика. 4 мая 1977 года в её кабинете зазвонил телефон. Ей сообщили о смерти мужа – Прова Садовского, художественного руководителя Малого театра; он долго и тяжело болел. Анна Владимировна разрыдалась. Во дворе гулял слонёнок. Он услышал всхлипывания своей воспитательницы, подошёл к окну (кабинет находился на первом этаже), долго разглядывал её, плачущую, надавил своим огромным лбом на решётку открытого окна, сломал её, протянул к лицу Анны Владимировны хобот и его чувствительнейшим окончанием стал осторожно вытирать ей слёзы. «Я уверяю вас – так нежно, так осторожно и ласково человек даже губами сделать подобное не способен!» – говорила потом Анна Владимировна. Откуда такая осторожность, такой такт в поведении животных вообще и у моего нового знакомца в частности? Не знаю…

Итак, первое пожатие лап. В конце пятого дня Рекс позволил мне положить ладонь на свою голову, да ещё так, что глаза оказались прикрытыми ею. Специалисты-собаководы знают, что это означает, – полное, безоговорочное доверие!

Рекс оказался талантливым приятелем. Все семь дней я подавал команды, дублируя немецкие слова русскими, да еще иллюстрируя их жестами. Например, «лиген» – «ложись», «зитцен» – «садись», «фу» – «нельзя», «ком» – «ко мне». Если употреблял только русские слова, то обязательно наглядно показывал, что нужно делать соответственно команде. Если говорил «Бегом!», то бежал вместе с Рексом, если «Голос!» – сам лаял. Очень немного времени прошло после первого «гав-гав» и до дня, когда Рекс стал понимать мои команды уже без немецких слов. Он стал «говорить» со мной на русском языке.

Мы, человеки, тратим на овладение иностранным языком значительно больше сил и времени, нежели их израсходовал мой дружок. Ах, если бы люди могли точно расшифровывать, что означает рык, лай, вой, скулёж собак, они, собаки, попадали бы в институт иностранных языков легче, чем человеки! Люди утратили Божий дар – дар предчувствия. А собаки – не говорящие, но мыслящие существа – дара этого не потеряли. Наша собака, немецкая овчарка Джолли, перед арестом заместителя моего отца[5]5
  Яков Ильич Весник (1 9 августа 1 894 г. – 1 7 ноября 1 937 г.). Участник Первой мировой войны. Был тяжело ранен в Восточной Пруссии. Затем активно вступил в революционное движение, с первых дней в Красной армии. 10 июля 1 937 г. был арестован по сфабрикованному делу, а 1 7 ноября того же года расстрелян по сталинским спискам.


[Закрыть], жившего с нами в одном доме, всю ночь выла. Всю ночь! Второй раз она выла, увидев плачущую маму, которой сообщили, что в Москве во время командировки арестован отец. Ах, если бы люди, предчувствуя беду, были способны выть, как Джолли! Я думаю, что вой миллионов собак уберегал бы нас, людей, от многих и многих бед…

…Продолжились боевые действия нашей артиллерийской бригады. Мы шли по Восточной Пруссии к Кёнигсбергу. Рекс был всегда со мной, спал, как и я, в кузове крытого мощного «Студебеккера»[6]6
  Studebaker US6 – трёхосный грузовой автомобиль фирмы Studebaker Corporation. Выпускался с 1 941 по 1 945 гг. 187 200 грузовиков было отправлено в Советский Союз по ленд-лизу – государственной программе США.


[Закрыть] – американского грузовика. Как правило, ночью военные действия прекращались, всё замирало. Педагогические занятия с Рексом проходили именно в это время – «ночной лицей». Результаты были потрясающими.

8–10 раз ровно в 5:30 утра срабатывал будильник, и каждый раз при этом я подавал синхронно со звонком команду «Голос!» и сам вместе с псом лаял. Пример – лучшее учение! И вот… будильник я не завёл. Хотите верьте, хотите нет: ровно в 5:30 мой дружок залаял! Да как!

Вид у него был ну просто как у получившего пятёрку счастливого ребёнка. Он понимал, что совершил что-то очень правильное и выдающееся: как плетью, размахивал хвостом, счастливый, радостно возбуждённый, лаял, громко поскуливал. Я всеми доступными мне средствами выражения проявлял благодарность за демонстрацию высокого интеллекта и таланта, и это только поддерживало его неистовую радость. Унять его стоило большого труда.

Но стоило мне как-то утром не выказать восхищения в его адрес (а он все последующие дни продолжал меня будить ровно в 5:30), а наоборот, очень сухо сказать: «Фу! Тихо! Фу! Нельзя лаять! Фу!» – как он моментально сник, чихнул почему-то, облизнулся, высунул язык и, часто дыша, уставился на меня в ожидании последующих указаний. И опять – хотите верьте, хотите нет – на следующее утро не разбудил меня, а спокойно ждал, когда я проснусь.

Я проводил опыты: заводил будильник и на 6 часов, и на 7, и снова на 5:30. Достаточно было два утра подряд, просыпаясь по звонку, скомандовать «Голос!» и самому немножко полаять, как на третий день он будил меня в соответствующее время без звонка! Чудо!

Музыку по радиоаппаратуре мы на фронте слушали часто и в любых условиях – на отдыхе, на передовой, в окопах, в автомобилях. Когда звучал синкопированный джаз, я усиливал звук и, показывая на приёмник, подавал команду: «Гитлер! Голос! Гитлер!» Рекс, заражаясь громко звучавшим оркестром и резко подаваемой мной командой, громко и зло лаял на источник звука. А поймав лирическую мелодию, я убирал громкость и очень тихо говорил: «Сталин, Сталин» – и, как правило, давал при этом что-нибудь вкусненькое, поглаживая пса. Он вилял хвостом, высовывал язык сантиметров на пятнадцать, часто дышал. Затем, после нескольких уроков, в первом случае я отбрасывал команду «Голос!» и только на «Гитлер» Рекс зло лаял, а во втором – после «Сталин» вилял хвостом и от удовольствия высовывал язык. Рассказам моим об этих экспериментах никто не верил – приходилось проводить множество показательных сеансов, и ни в одном из них мой новый друг не подвёл меня. Партнёр верный!

Накануне штурма Кёнигсберга я был легко контужен и девять дней лежал в полевом госпитале, разместившемся в больших палатках. Из-за сильных головокружений в первые пять дней вставать с койки было невозможно. И говорить громко было тяжело. Рекс ждал меня, бродя вокруг палатки. Два дня отказывался от пищи. Не подпускал к себе никого, рычал. Врач посоветовал мне сделать большой мякиш из каши, хлеба, масла и кусочков мяса – обязательно своими руками и, так как палатка пропахла медикаментами, подержать его (извините!) под мышкой, чтобы впитал в себя запах моего тела. Я всё потихоньку проделал и отдал мякиш врачу. Тот вышел из палатки, назвал моего друга по имени, в отдалении от палатки положил на камушек мякиш, сказал: «На!» – и отошёл. Рекс подошёл к камушку, понюхал круглый гостинчик, слегка вильнул хвостом и осторожно, не спеша, интеллигентно слопал его… Проблема кормёжки была решена, а на шестой день я сам вышел к другу.

Описать нашу встречу не под силу человеку – нужно влезть в шкуру преданной животины. Но как? Рекс часто– часто замахал хвостом, заскулил, не позволив себе резко кинуться лапами мне на грудь… Лизнул несколько раз мою руку и всё время поскуливал. Он говорил мне что-то, явно успокаивал. Ей-ей, он понимал, что я болен, он сочувствовал мне, жалел меня. Он всё время смотрел мне в глаза, изучал меня – больше я ничего не могу сказать. Помню только, что еле-еле сдержал слёзы.

Заметил я ещё одно феноменальное качество пса. Рексу передавалась степень человеческой напряжённости и сосредоточенности. Ему было понятно – это совершенно ясно читалось любым, не только мною, – что людям сейчас не до него, они заняты чем-то очень важным, им нельзя мешать, обращать их внимание на свою персону нескромно. Рекс никогда в такие минуты не лаял, не приставал с ласками, а если случалось, что наши взгляды встречались, то хвостом, только хвостом посылал немую телеграмму: дескать, понимаю всё, желаю удачи, любящий тебя и преданный Рекс!

Окончились тяжёлые бои за город Кёнигсберг. Мы вышли к Куршскому заливу и практически к 1 мая 1945 года закончили военные действия. Мы – воины прославленной 5-й гвардейской артбригады резерва Верховного главнокомандования – получили право на отдых. Расположились в живописном месте под Кёнигсбергом, разбили палатки, в том числе военторговскую, прилавок которой предлагал довольно приличный ассортимент всякой всячины. Продавщицу – младшего сержанта – звали Маша. Несколько раз наведывался я в эту манящую к себе палатку и, конечно, в компании с Рексом.

Один из моих солдат – я к тому времени носил звание гвардии лейтенанта, – опытный в прошлом собачник, посоветовал мне натаскивать Рекса на команду «Ищи!»: далеко от себя бросить палку или дать понюхать, а потом спрятать её где-нибудь и, дождавшись, когда найдёт, требовать принести: «Палку ко мне!» По дороге к Маше я постоянно произносил её имя: «Идём к Маше. К Маше! Маша хорошая!» К шее Рекса я подвешивал сшитый той же Машей из портянки мешочек, а когда приходил в палатку, просил пса передние лапы положить на краешек прилавка, с тем чтобы Маша могла мешочек достать руками. Когда Рекс это исполнял, он делался на голову выше продавщицы. Маша доставала из мешочка заранее положенную туда записку с перечнем нужных мне покупок и деньги на их приобретение. Товары и сдачу складывала в мешочек и при мне подавала команду «Домой!» И так несколько раз.

Наконец настал день великого испытания. Я причесал пса, аккуратно бантиком завязал на его шее тесёмки от мешочка, положил туда деньги, список покупок – папиросы, спички, печенье, колбаса, хлеб – и скомандовал: «Ищи Машу! Машу! Ищи!» Словно стрела, пёс ринулся в сторону военторговской палатки… Ровно через пятнадцать минут, запыхавшийся, со светящимися от счастья глазами, гав-гавкая уже на расстоянии 150 м, Рекс примчался, положил свои лапищи мне на грудь, попытался меня лизнуть, дождался, когда я освободил его от ноши, и… стал демонстрировать какой-то немыслимый танец, кружась вокруг самого себя, подпрыгивая и почему-то рыча – очевидно, от удовольствия. На протяжении всего этого буйства он не переставал следить за выражением моих глаз и вообще за моим поведением, требуя разделить с ним праздник победы в сложном деле высшего образования, в сфере диалога с человеком, в котором собака мало чем уступала собеседнику в сообразительности, в логике и дисциплине! Рекс окончил вуз!

9 мая 1945 года вся страна праздновала День Великой Победы, а наша бригада в составе большой группы войск шла на войну, так как Курляндская группировка войск противника не капитулировала[7]7
  Отдельные боевые действия прекратились только после 23 мая 1 945 г., позже официальной капитуляции фашистской Германии.


[Закрыть]. Шли и ехали мы все, естественно, довольно понурые. Надо было видеть Рекса! Складывалось впечатление, что он осознавал сложности военной обстановки и отлично всех нас понимал. Он был подавлен, нем, очень похож на нас, и даже выражение мордочки было адекватно нашим тревожно-насторожённым лицам. На марше, если не ошибаюсь, с 11 на 12 мая нам объявили, что Курляндская группировка прекратила сопротивление. Началось радостное буйство людей: война окончена, теперь гарантирована жизнь! Впереди мир, семья, дом – рай, одним словом (тогда, в 45-м году, никто из нас не мог предположить, что страна наша так распорядится своей судьбой, что скатится в болото бездарных и преступных распрей людских). Так вот, буйство это выражалось в том, что люди кричали, пели, некоторые почему-то стреляли в покрышки автомобилей – очевидно, чтобы не двигаться дальше, некоторые яростно боролись друг с другом, падали на землю. Я выпил кружку водки и, почему – не знаю, лёг в канаву и рычал! Генерал наш, интеллигент дореволюционной военной закваски, не позволявший себе ни одного грубого слова, называвший нас «господа офицеры», объезжал наши порядки, стоя без кителя в «Виллисе»[8]8
  Willys MB – американский армейский автомобиль повышенной проходимости. Также поставлялся по ленд-лизу.


[Закрыть], стрелял в воздух из ракетницы, кричал: «Ура! Победа!» и добавлял самые что ни на есть крепкие русские слова, приводя нас в восторг и изумление.

Мой старшина Калоев не смог совладать со своим кавказским темпераментом и от счастья, обнимаясь с другом и целуясь с ним, надкусил ему мочку уха… Апогей вакханалии счастья – хохочущий солдат с чуть кровоточащим надкусанным ухом и плачущий, кричащий старшина! Оба, как дети на уроках по танцу, держат друг друга за руки. И на этом фоне – мой Рекс, задравший свою физиономию в небо, бьющий хвостом по земле и по воздуху – вверх– вниз, вверх-вниз, влево-вправо, влево-вправо – и почему– то воющий, как и я, рычащий в кювете. Ноты воя были не минорные: он пел. Мой друг пел! Не выл, а пел! Он пел радость, он пел победу, он пел человеческий праздник! Рекс оказался ещё и композитором: он пел свою песню. Свою красивую, полную добрых собачьих чувств песню!

Годовщину нашей крепкой фронтовой дружбы с Рексом мы праздновали в военном городке Пери[9]9
  Пе,ри (фин. Peri) – посёлок во Всеволожском районе Ленинградской области.


[Закрыть], в полусотне километров от Ленинграда. В начале апреля 1946 года я отпросился в Москву, разжалобил там начальство тем, что, если не демобилизуюсь из армии до конца месяца, потеряю целый учебный год в училище имени Щепкина при Малом театре, два курса которого закончил до мобилизации в армию в 1942 году. Через несколько дней я вернулся в Пери, имея в кармане все документы для освобождения в срочном порядке от военной службы.

Никто из встретившихся мне по возвращении в воинскую часть не мог знать об этих документах и, естественно, никаких изменений в общении со мной не было. Всё как всегда: «Здравствуй! До свидания!» И лишь одно существо, не умеющее говорить и писать, мой любимец… Однако всё по порядку.

Я вернулся. Подошёл к двери квартиры, в которой жил. Квартира была коммунальная. Рекса я оставил на попечение добрых соседей, которых он слушался в моё отсутствие. Поднимаясь на третий этаж, слышал приветственный, особо восторженный, с подскуливанием лай, явно в мой адрес. Я открыл дверь… Пёс в неистовом порыве радости бросился мне лапами на грудь, успел меня облобызать и, глянув мне в глаза, вдруг задержал дыхание. Снова часто задышал, снова попридержал очередной вздох, сник, вяло сбросил лапы с моей груди и понуро залез под диван. Я понял: он почувствовал предстоящую разлуку. Хотите верьте, хотите нет, но это так!

Вечером за письменным столом я готовил прощальные документы. Мой милый Рекс, потихонечку подобрав (так казалось) свои когти, выполз из-под дивана, подошёл ко мне, положил бочком голову на колени и в упор смотрел на меня. Долго смотрел… Не двигался. От пищи отказался и на ночь снова залез под диван, чего раньше никогда не делал. Я всю ночь не спал. Меня встревожило и озадачило необъяснимое собачье предчувствие. Что это? Кто наделил их этой удивительной способностью? Я вспомнил своё детство, нашу собаку Джолли…

Дальше писать печально, горько, страшно. Я уехал. Соседи дали слово ухаживать, кормить Рекса. Я оставил друга. Объясню, почему решился на разлуку. Я возвращался в Москву в никуда. Скромная комната в 12 квадратных метров во время войны была занята. Родственники, жившие чрезвычайно скромно, принять меня с собакой, естественно, не могли. Чем кормить собаку в карточной Москве?[10]10
  В условиях войны продуктов не хватало. Их можно было купить только по специальным карточкам, которые выдавались на каждого человека. Карточная система была введена в июле 1 941 г., отменена в декабре 1 947 г.


[Закрыть] Проблема сложнейшая! Рекс оставался в условиях лучших, чем те, которые ждали меня, студента. Лишь эти соображения оправдывали тяжёлую разлуку с животиной…

Эпилог

Соседи, которым я оставил Рекса в Пери, рассказывали, что несколько раз Рекс бегал на железнодорожную станцию – ждал электрички, высматривал меня. Его приводили на поводке домой, но на следующий день он снова убегал на станцию. Худел, почти ничего не ел. Кто-то посоветовал сдать его в школу сторожевых собак при МВД. Учился он плохо. Зачах и вскоре ушёл из жизни…

Я до сих пор чувствую себя виноватым, что не взял его в Москву несмотря на то, что легче ему не было бы – так я тогда считал. Только теперь с уверенностью могу сказать, что, конечно, было бы легче. Потому что дружба и преданность выше всяких благ – и для Собаки, и для Человека.

Прости меня, Всевышний, прости меня, любимый пёс, если я поступил не так!

Рекс! Я уверен – ты слышишь меня. Прости…