Текст книги "Очень далекий Тартесс"

3. ПО ТОРГОВЫМ ДЕЛАМ

Долго плыли вдоль скучного песчаного берега. И вот за крутым поворотом открылся вдали, в знойном мареве полудня город Тартесс. Над городом низко стелилось рыжеватое облако – оно будто нанизано было на корабельные мачты.

Горгий повидал на своем веку портовых городов. Кишела кораблями глубоко врезанная в берег бухта Фокеи. Немало их приплывало в Милет и Пилос. Но такого леса мачт, какой открылся сейчас его жадному взгляду, Горгий еще не видывал.

Бухты Тартесс не имел – берег острова, на котором он стоял, был низким и ровным. Зато далеко в море вытянул он каменные и деревянные причалы. В западной части города у самой воды стояли крепостные стены с зубчатыми башнями. За стенами высилось огромное изжелта-серое строение, увенчанное тремя гребнями.

– Дворец царя Аргантония, – сказал кормчий, проследив взгляд Горгия.

Правее дворца поднималось над стеной еще одно крупное здание – по виду храм. По бокам тонкие башенки, словно пальцы, воткнутые в небо, в середине массивный купол, смотреть на него – глазам больно.

– Чистое серебро, – сказал кормчий.

Горгий поцокал языком – детская привычка, над которой немало потешались фокейцы. Начал было прикидывать, сколько талантов серебра пошло на такую кровлю, да сбился со счету.

Еще правее крепостная стена уходила в глубь острова, и дальше начинался обычный с виду город: разбросанные домики с плоскими крышами, купы деревьев, склады, верфи.

Впереди покачивалось несколько гребных судов. На одном весла пришли в движение, разворачивая судно поперек дороги, на помосте появились люди с копьями, секирами.

Горгий знал порядки – велел спустить парус. Гребное судно подошло вплотную. Товар морские стражники только окинули скучающим взглядом, зато людей осмотрели придирчиво: заставляли разевать рты, заглядывали под мышки. Диомед и ногу поднял для добросовестности. Хмурый стражник усмехнулся.

Обошлось: заразных не оказалось.

Кормчий старательно повел корабль по обозначенному вешками пути к главному причалу, как велела стража.

Не успели завести канаты, а уж на причале собралась толпа – все больше курчавые, бронзоволицые, полуголые. Кричали что-то на своем языке, размахивали руками. Густо запахло рыбой и чесноком. В толпу вклинились люди в желтом, древками копий расчищая дорогу, и в проходе появился невиданно разряженный человек. Было на нем много слоев разноцветного полотна, в квадратном вырезе на шее – богатые ожерелья, на руках до локтей – серебряные змеи с цветными каменьями вместо глаз. Куда ни глянь – чистое серебро: на нагрудных пряжках и ремнях сандалий, на полотняной шапочке. Черная борода и усы завиты колечками. В одной руке щеголь держал игрушечную амфору, часто подносил ее к носу – видно, вдыхал благовоние. Другой рукой вел на цепочке пушистого ливийского зверька – кошку в серебряном ошейнике.

«Вырядился, как гетера, ожидающая знатного гостя», – неодобрительно подумал Горгий. Легко им тут, видно, серебро достается…

Он поспешно сошел на причал, остерегаясь поскользнуться на рыбьей чешуе. Поклонился, приложил руку к сердцу.

Завитой заулыбался, сказал по-гречески, излишне твердо выговаривая «т» и «р»:

– Приветствую фокейский корабль в великом Тартессе.

– Приветствую и тебя, господин, – ответил Горгий.

– Можешь называть меня просто… как это по-вашему… Блестящий… Нет, блистательный. Давно не видели мы фокейских парусов в Стране Великого Неизменяемого Установления.

Речь завитого текла церемонно и гладко, но при этом смотрел он больше не на Горгия, а на кошку, которая принюхивалась к рыбьим обглодкам – их валялось много на досках причала.

– Дорога стала опасной, блистательный, – объяснил Горгий. – В море появилось много разбойников. Гнались они за мной возле Ихнуссы…

– Оставим Ихнуссу. – Завитой остро взглянул на Горгия. – Как ты прошел Столбы?

– Боги помогли мне. – Из осторожности Горгий решил не вдаваться в подробности.

– Боги всемогущи, – охотно согласился завитой, – но, как известно, в Столбах стоят карфагенские дозоры.

– Спасибо майнакскому архонту, надоумил меня пройти Столбы безлунной ночью.

Завитой в раздумье понюхал благовоние. Тут он увидел, что кошка, задрав морду, чешет задней ногой под ухом. Гневно посмотрел на толпу: не оттуда ли блоха? Стражники в желтом закричали, надвинулись, размахивая копьями, на толпу, потеснили ее; несколько человек свалилось с причала в мутную воду.

Завитой еще немного порасспросил Горгия: какой товар привез, что желает получить в обмен. Посоветовал навестить торговые дома двух-трех именитых тартесских купцов. Во время его речи кошка подошла к Горгию потереться. Тошнехонько стало Горгию, но стерпел, не пнул зверька ногой.

После ухода блистательного снова прихлынула к сходне толпа. В быстром тартесском говоре почудились Горгию знакомые слова. Кормчий немного понимал по-тартесски. Объяснил, что эти люди – кха! – хоть сейчас готовы начать разгрузку, и не грех было бы угостить их вином. Осмотрительный Горгий решил с разгрузкой не торопиться. Угощать тоже не пожелал: и без того немалый убыток понес в Столбах от непрошеных гостей.

Сразу за верфями и складами раскинулась многолюдная базарная площадь. Горгий, сопровождаемый Диомедом, неторопливо шел меж торговых рядов, зорко поглядывал, кто что продает. Приценивался к маслу и вину, пробовал на вкус. Щупал полотна и шерстяные ткани, про себя отметил: шерсть хороша и цветом и выделкой Рыбные ряды, что спускались к берегу, где сбились у грязного причала рыбачьи лодки, Горгий прошел бегом. За долгие месяцы плавания сушеная рыба поперек горла стала. С души воротило от чада жаровен.

В гончарном ряду удивленно уставился на невиданный сосуд – большую красную трубу, закрученную спиралью. Тощий гончар перехватил недоуменные взгляды греков. Взял коричневыми руками трубу, сунул узкий ее конец в рот – из пасти раструба вырвался громовой звук. Диомед испугался – побежал было, но тут же любопытство превозмогло страх. Вернулся, жестами показал гончару: позволь, дескать, дунуть разок. Пристроился, дунул – труба издала лишь жалкое хрипение. Как ни пыжился Диомед, как ни надувался воздухом, ничего у него не получалось, только слюней напустил в трубу. Уж и народ стал вокруг собираться. Горгий силком оттащил матроса от диковинки. Не любил привлекать внимание.

Мычали быки под навесами, покрикивали торговцы, расхваливая товар. Бойко торговались тартесские женщины – все они были закутаны в темные пеплосы, у всех на головах кожаные митры, от которых с боков свисали, прикрывая уши, медные диски. Горгий поглядывал на женщин, иные были красивы броской южной красотой.

О матери у Горгия было лишь смутное воспоминание: восьмилетним мальчишкой увез его милетский купец из родной Колхиды. Но чудились почему-то в резко очерченных лицах тартесситок полузабытые черты…

И еще тревожило странное ощущение: будто слышал уже когда-то гортанный тартесский говор. Давно замутнились в памяти видения колхидских гор, давно отзвучала в ушах речь тамошних иберов. В Милете, а затем в Фокее, куда был продан Горгий в рабство заезжему купцу, привык он считать родным греческий язык. Отчего же взволновал его базарный гомон в чужом, безмерно далеком городе?

Он посмотрел на крепостные стены, к которым примыкал базар. За стеной жарко сверкал на солнце купол храма. На крепостных башнях скучала стража. Просторное небо было пустым и выцветшим от зноя. Все чужое. Все непохожее. Откуда ж эта странная тоска? Почему богам угодно повернуть его мысли к началу жизни?

Топот и громкие крики прервали размышления Горгия. На базарную площадь рысью въехал конный отряд. Всадники в защитных доспехах из толстой желтой кожи рассыпались по рядам, опрокидывая лошадиными крупами, а то и смахивая копьями с прилавков товары. Торговцы с воем кинулись кто куда, прижимая к груди плетеные корзины, пифосы, мешки. Всадники, гогоча, вытягивали их по спинам, по головам мечами в кожаных ножнах. Храпели, взвивались на дыбы кони. Кого-то связали веревками, погнали с площади. Иные торговцы торопливо совали всадникам серебряные монеты – этих не трогали. Ручьями растекалось вино из разбитых сосудов, перемешиваясь с маслом, рыбьим рассолом, конским навозом. Заскрипели повозки, ошалелые возничие понукали медлительных быков. Рыбаки попрыгали в свои лодки, шестами отталкивались от берега.

Скорым шагом, сторонясь всадников, Горгий с Диомедом покинули торжище, что так неожиданно превратилось в побоище.

Квартал моряков начинался от базарной площади и тянулся на восток вдоль южного берега острова. Улицы здесь были вымощены тесаным камнем, дома сложены из желтовато-белого известняка. Над глухими стенами свешивались пыльные ветви деревьев.

Прохожие выглядели почище, чем толпа в порту или на базаре. Да оно и понятно: в квартале жили купцы Тартесса и кормчие принадлежавших им судов. А мошна у тартесских купцов набита туго – всему миру известно.

По расспросам Горгий быстро нашел дом купца Амбона. Это имя упоминал Критий, наставляя Горгия перед отплытием из Фокеи. Его же первым назвал нынче блистательный.

Амбон принял Горгия во внутреннем дворике, в тени шелковицы. Не отягощенный одеждой, сидел он на мягких подушках на краю бассейна, свесив ноги в воду, – важный, толстощекий, с завитой бородой. Раб отгонял от него опахалом мух. Горгий не заставил себя упрашивать – подобрал полы гиматия, скинул сандалии, тоже погрузил ноги в прохладную водичку.

Амбон хорошо отозвался о Критии – достойный, дескать, человек. Спросил, почему гам Критий не приплыл в Тартесс. Важно покивал, услышав в ответ, что почтенный фокейский купец болеет животом да и по старости лет опасается пускаться в столь далекое плавание. Искоса посмотрел на Горгия, спросил, какие товары желательны Критию.

Таиться было нечего: пошел нужный торговый разговор. Коротко рассказал Горгий об опасности персидского нашествия, о нужде в хорошем оружии для защиты Фокеи.

– Есть олово в слитках, – сказал Амбон. – Недавно вернулись мои корабли с Оловянных островов. Медь тоже найдется. А бронзу из них вы и сами умеете выплавлять.

– Умеем, – согласился Горгий. – Но потребно нам, почтенный Амбон, иное. Сильно просит тебя Критий продать, – тут Горгий стал загибать пальцы, – мечи, наконечники копий в пол-локтя, нагрудные латы, поножи из черной бронзы.

– Черная бронза? – Амбон насторожился. – Видно, ты плохо меня расслышал, фокеец. Я тебе толкую про олово.

– Слышали мы, почтенный Амбон, что меч из тартесской черной бронзы перерубает обыкновенный. Понимаю, это ваша тайна, но ведь я не допытываюсь, как ваши оружейники плавят ее…

– Талант олова за талант твоего наждака, – твердо сказал Амбон. Он, не глядя, протянул руку назад, принял от раба амфорку с благовонием, поднес к волосатым ноздрям.

Уклоняется, подумал Горгий. Не по-торговому разговор ведет. Ногами в воде болтает да снадобье свое нюхает, будто от меня смердит…

Вслух сказал:

– Так как же насчет черной бронзы, почтенный Амбон? – Доверительно добавил: – Есть у меня и янтарь первейшего сорта.

Тартессит сухо проронил:

– Завтра пришлю к тебе на корабль человека. Посмотрит, что у тебя за товар, тогда и решим, сколько олова можно дать.

Грязная узкая протока отделяла квартал моряков от квартала оружейников. Здесь стеной стоял высокий камыш. А дальше, сколько охватывал глаз, разливался в топких берегах желтый медлительный Бетис. Вдоль густых камышовых зарослей бродили цапли, копались в иле длинными клювами. Здесь, на краю квартала, и разыскал Горгий канатную лавку купца Эзула.

При лавке была мастерская. В длинном, пропахшем болотной гнилью сарае десятка два рабов лениво теребили камышовое волокно, вили канаты, плели корзины и циновки.

Купец Эзул был худ и неопрятен. Весь отпущенный ему богами волос рос ниже глаз – на голове не было ничего. Он жевал пряник, роняя липкие крошки в нечесаную бороду, скрипучим голосом покрикивал на рабов.

– Говори скорее – что надо? – буркнул он на плохом греческом, приведя Горгия в убогую каморку за мастерской. – Я по бедности надсмотрщика не держу, сам управляюсь с этими ленивыми скотами.

Горгий и не собирался долго с ним разговаривать. Достал из-за пазухи карфагенский ремешок, подал Эзулу:

– Это тебе шлет Падрубал.

Эзул проворно выглянул из каморки, покрутил головой – нет ли кого поблизости. Вытащил из-за груды корзин круглую палочку, обмотал вокруг нее спиралью ремешок Падрубала. Долго шевелил губами, водя глазами по палке.

Тайное письмо, подумал Горгий. А так, не навивая на палку, посмотришь – вроде узор выжжен. Ну, не мое это дело.

– Прощай, – сказал он и шагнул к двери.

– Не торопись, фокеец. Не хочешь ли отведать моего вина?

Отказаться – обидеть. Горгий принял чашу, с отвращением поднес ко рту. Вино оказалось на удивление: так и прошибло Горгия медовым духом, даже в ноздрях защекотало.

В бесцветных глазах Эзула мелькнула усмешка.

– Полагаю, – проскрипел он, – почтенный Амбон потчевал тебя вином получше?

Вино твое превосходно, – сказал Горгий. – Но я тороплюсь…

– Торопливая стрела летит мимо цели. Сядь, фокеец. После разговора с Амбоном тебе некуда торопиться.

– Откуда ты знаешь, о чем я говорил с Амбоном?

– Я знаю почтенного Амбона. Он не сделает ни шагу за пределы Неизменяемого Установления.

– Не понимаю, о чем ты говоришь.

– И не старайся, чужеземец. Амбон скоро получит титул блистательного. – Эзул захихикал. – Хорошо, что живет в Тартессе старый Эзул. Кроме него, никто не поможет тебе разжиться оружием.

Непростой человек, подумал Горгий, устраиваясь на скамье поудобнее.

– Если ты и вправду берешься мне помочь, – осторожно начал он, – то в внакладе не будешь. Мне нужно готовое оружие из черной бронзы: мечи, наконечники…

– Да будет тебе известно, фокеец, что царский указ запрещает вывозить черную бронзу из Тартесса. Кто нарушит указ, тот и почесаться не успеет, как угодит на рудник голубого серебра.

Горгий знал от бывалых мореходов, что существует в Тартессе великая тайна голубого серебра. Но если оружие из черной бронзы изредка попадало в руки иноземцев, то голубого серебра никто никогда не видел, только смутные слухи о нем ходили.

Спросил с притворным простодушием:

– Голубое серебро? А что это такое?

– Не лезь, фокеец, в дела правителей великого Тартесса. Тебе нужно оружие из черной бронзы? Старый Эзул поможет тебе.

– Хорошо, – сказал Горгий. – Приди ко мне на корабль, посмотри товары…

– Опять торопишься. Когда настанет время, я пришлю человека. Ко мне больше не ходи.

Серой ящерицей выскользнул Эзул из каморки. Горгий последовал за ним. Выходя, услышал скрипучий голос из сарая:

– Эй, шевелитесь! Не будет вам сегодня корму за такую работу!

– Вы задумались, читатель?

– Да, видите ли, немножко странно, что Горгию, выходцу из Колхиды, чудится нечто знакомое в языке тартесситов.

Где Колхида и где Испания?

– А вот послушайте, что пишет древнеримский историк Аппиан: «Азиатских иберов одни рассматривают как колонию иберов европейских, другие – как отцов последних, третьи полагают, что у них нет ничего общего, кроме имени…» А в XI веке грузинский ученый Давид Мтацминдели писал про общность языка грузинских и пиренейских иберов.

– И что же, эта общность доказана?

– Нет, все еще гипотетична. Пиренейские иберы – скорее, выходцы из Африки, чем с Кавказа. Но в глуби веков нелегко проследить пути племен. Вероятно, общности у них все же больше, чем розни.

– Ну да, все мы, так сказать, восходим к ветхому Адаму…

4. ГОРГИЙ ВСТРЕВОЖЕН

Царь Аргантоний плескался в бассейне. Вокруг стояло несколько приближенных – первые люди Тартесса. Им было даровано почетное право лицезреть царскую особу без одежд. Более того: иногда они удостаивались высочайшей чести – приглашались царем в бассейн для беседы о государственных делах.

Вот и сегодня.

– Павлидий! – позвал царь.

Верховный жрец встрепенулся, разжал тонкие губы.

– Иду, Ослепительный!

Как был, в многослойных одеждах и сандалиях, плюхнулся в бассейн, по горло в воде заспешил к царю. Аргантоний, потирая костлявые плечи, посмотрел на него из-под строгих седых бровей.

– Что нового в Тартессе?

Павлидий заученно ответил:

– В Стране Великого Неизменяемого Установления не может быть ничего нового. Народ благословляет твое имя, Ослепительный!

Придворные, что стояли по краям бассейна, выкрикнули громким нестройным хором:

– Вечно свети нам!

Аргантоний лег на спину, задвигал ногами. Верховный жрец медленно поплыл сзади, стараясь не брызгать. Одежды вздулись у него на спине желтым пузырем.

– Во дворце нечем стало дышать, – сказал Аргантоний. – Что там делают в городе? Почему столько дыма?

– В кварталах оружейников… и медников… дымят горны… – Павлидию трудно было говорить, он часто дышал.

Царь подплыл к ступеням бассейна, сел, выпростал из воды длинную седую бороду. Павлидий почтительно стоял перед ним по горло в воде.

– Третьего дня, – доложил он, – карфагеняне нагло напали в море на корабли купца Амбона, идущие с Оловянных островов. Если бы не попутный ветер…

– Хорошо, что ты напомнил об Амбоне. Кажется, я еще не подписал указ о его производстве в блистательные?

– Нет, Ослепительный. Это достойный подданный, ни разу не замеченный в сомнениях. Он уже сделал в твою казну большой взнос.

– Передай Амбону: пусть поднимет вдвое восточную стену. Вели пригнать рабов. За прокорм и камень пусть платит он.

– Будет исполнено! – Павлидий склонил голову, клюнул воду ястребиным клювом.

– Высокорожденным не пристало нюхать дым, – изрек царь.

– Прекрасно сказано, – громко зашептались придворные. – Такие слова надо чеканить в серебре…

– Разреши доложить, Ослепительный, – сказал Павлидий. – Стало мне известно, что карфагеняне собирают войско, чтобы идти на Тартесс войной. Их отряды стоят в Гадире. Их флот…

Аргантоний в сердцах ударил кулаком по воде.

– Ощипанная цапля на кривых ногах – вот что такое твой Карфаген.

Придворные не смогли сдержать восторга, закричали:

– Какая глубина! И вместе с тем точность!.. Цапля на кривых ногах!

– Ощипанная, – веско добавил Павлидий, скользнув взглядом по придворным. Никому не было дано права укорачивать высказывания царя.

– Никто не смеет угрожать моему царству, – сказал Аргантоний. – Как идет Накопление?

– С начала месяца в Сокровенную кладовую доставлено два пирима голубого серебра.

– Два пирима за целый месяц? Верховный жрец, ты забыл о своей главной обязанности.

– Я не забыл. Как можно, Ослепительный! Кроме того, месяц еще не кончился…

– Ты забыл. Ну-ка скажи, что повелел Нетон?

С самого начала разговора Павлидий видел, что царь не в духе. Видно, опять у него жжение в кишках. Все труднее приходилось ему с Аргантонием: в последние годы стал он нестерпимо капризен. Каждое слово поперек поворачивает. Сколько же лет еще отпущено ему богами?

Но вопрос требовал ответа, и Павлидий, скрыв раздражение, привычно забубнил:

– И повелел бог богов Нетон: ничто не должно изменяться, и непреложен закон, и да стоит царство, пока накапливается крупица за крупицей голубое серебро.

– Пока крупица за крупицей накапливается, – поправил Аргантоний. – Я же сказал, что ты забыл. Помнить неточно – все равно что забыть.

– Ты прав, Ослепительный. Я помню, но неточно. – Павлидий решил не сердить царя.

– Ты не хочешь, чтобы щит Нетона был готов поскорее.

– Я хочу, Ослепительный, как можно!

– Кто хочет, тот старается.

– Я очень стараюсь, Ослепительный. Поверь, я строго слежу. Но, как известно, голубое серебро не просто дается в руки. Мрут рабы на руднике…

– Надо пополнять! Или, может быть, на плоскогорье перевелись цильбицены? – в голосе царя послышалась ирония.

Павлидий благоразумно смолчал, не стал сердить царя сообщением, что подлые цильбицены, да и другие племена на плоскогорье – все эти лузитане, индигеты, илеаты – приобрели, скверный обычай яростно сопротивляться тартесским конным отрядам.

– Или перевелись преступники в самом Тартессе? – продолжал Аргантоний, пересев на ступеньку повыше (он строго придерживался совета придворного врача: выходить из воды постепенно).

– Я ревностно их разыскиваю, Ослепительный.

– Преступники всюду! Сколько рабов потребно для рудников, столько чтобы было мне и преступников.

– Будет исполнено. – Павлидий снова клюнул воду. – Разреши доложить, Ослепительный: в Тартесс пришел фокейский корабль.

– Давно не приплывали. Хорошо. Фокейцы не цильбицены. Миликон! – позвал царь.

– Иду, Ослепительный! – Пышно разодетый вельможа с крупным холеным лицом и завитой каштановой бородкой проворно сбежал по ступеням в бассейн, стал рядом с Павлидием.

– Прими фокейца как следует, Миликон. Греки – союзники Тартесса. Вели купцам принять его товар и отгрузить ему олова.

– Стало мне известно, – заметил Павлидий, – что фокейцу не олово потребно, а готовое оружие из черной бронзы.

– Это он, должно быть, по неразумию, – сказал Миликон с добродушной улыбкой. – Не знает наших законов. Я объясню фокейцу, Ослепительный.

– Позови его ко мне на обед. Я сам объясню.

С этими словами царь Аргантоний поднялся во весь свой высокий рост. Двое придворных кинулись к нему с полотенцами.

Амбон не обманул – прислал на корабль сведущего человека. Тот говорил мало, больше смотрел. Подкидывал на жесткой ладони горсть наждака, удовлетворенно кивал. Сказал, что его хозяин намерен взять весь груз наждака – талант за талант олова в слитках. Часть олова, если фокейцу угодно, можно заменить медью.

Горгий угостил сведущего человека вином, стал осторожно выспрашивать – в каких товарах нужда, хорошо ли платит хозяин морякам и ремесленникам, какие нынче цены на масло и полотна. Сведущий человек вино пил исправно, но больше помалкивал, почесывал раздвоенный кончик носа. Однако после четвертого фиала вдруг повеселел, разговорился. Оказывается, был он вольноотпущенником, и выходило по его словам, что лучше его в Тартессе никто в бронзовом литье не смыслит. А узнав, что Горгий из бывших рабов, обрадован но ткнул брата-вольноотпущенника кулаком в бок. И пошел у них совсем уже хороший разговор – кому хозяин больше платит, да каков корм, ну и все такое.

После шестого фиала нос тартессита по цвету сравнялся с вином.

– Брось ты свою… как ее… Кофею, – лепетал он, глядя на Горгия пьяненькими рыжими глазками. – Чего там хорошего – козьим сыром брюхо набивать… Оставайся у нас, Горгий. Каждый день жирную ба… баранину… Шепну хозяину слово – он тебя возьмет… Он без меня и шагу не ступив Без меня он бы – вот!

Довольно ловко он сплюнул в трещину между палубных досок.

– Не просто это, – отвечал Горгий. И добавил, чтобы отвязаться: – Там у меня женщина, которую хочу взять в жены.

– Ме-е-е! – проблеял тартессит, всем видом выражая величайшее презрение. – Женщина! Да их у нас тут сколько хочешь! Тебе какую – потолще? – Он встал, шатаясь, направился к двери каютки. – Сейчас приведу…

– Постой, не к спеху. – Горгий поймал его за полу, усадил. – Я бы, пожалуй, остался, да боюсь, не смогу с вашими мастерами сравняться. Вы же не только обычную бронзу льете, а и еще кое-что к меди добавляете…

– Да это – тьфу! – Посланец Амбона снова сплюнул. – Выучу я тебя. Самоцветный порошок любой дурак добавит, был бы он только под рукой. Налей еще вина!

Выпили.

– Самоцветный порошок? – переспросил Горгий. – Посмотреть бы…

– А вот я с обозом на рудники поеду, возьму тебя с собой. Клянусь Быком! Меня там начальник знает, Индибил, блистательный… Да что блистательный! Сам све… светозарный Павлидий меня знает! Думаешь, вру? Клянусь Быком! Он часто у Амбона бывает… У-у-у, Павлидий! – прогудел он, округлив глаза. – Боятся его до смерти… Чуть что – на рудники, а там знаешь как? Лучше удавиться… Да вот, послушай!..

Он протянул над столом жилистую руку, схватил Горгия за ворот, притянул к себе, доверительно прошептал, брызгая слюной:

– Басня такая ходит, будто перед праздником Нетона царь с Павлидием задумались: как бы подешевле угостить народ и чтоб доволен он был… Дальше слушай! Спросил Павлидий у богов, а боги ему: удавитесь оба, говорят, вот и дешево будет и народу праздник…

Тартессит пьяно заблеял, затрясся от смеха. Вдруг разом умолк, оторопело уставился на Горгия, раскрыв рот с редкими зубами.

– Ничего я тебе не говорил… нич-чего! – прошипел он. – И знать тебя не знаю!

Откуда только в нем, хмельном, такая прыть взялась – опрометью кинулся прочь.

Горгий, усмехаясь в черную бороду, вышел из каютки поглядеть. Вольноотпущенник Амбона мчался по причалу, расталкивая портовых людей. Истинно – как от чумы удирал.

А купец Эзул так и не прислал своего человека…

Грызла Горгия беспокойная мысль: не зря ли доверился Эзулу, что он за человек? Карфагенским псам, видно, служит, затаил злобу на родной город. Ну, это не его, Горгия, дело. Он должен исполнить повеление хозяина, привезти в Фокею оружие (хорошо бы – из черной бронзы!), и тогда Критий, как обещал, возвысит его, возьмет к себе в долю. Критий стар и сам понимает, что нужно передать торговое дело в надежные руки. Так-то вот… Пусть этот Эзул служит кому угодно, хоть мрачным силам Аида, лишь бы сдержал слово. И Горгий в который уже раз начинал прикидывать, сколько выручит за продажу корабля и во сколько обойдутся быки с повозками, чтобы пройти сухим путем до Майнаки, а там надеялся он нанять корабль до Фокеи. Жалко, очень жалко было Горгию продавать корабль (шутка ли – сколько свинца ушло на обшивку), но иного выхода он не видел. Испытывать еще раз судьбу, лезть напролом через Столбы – на это, видят боги, и неразумный ребенок бы не решился.

День перевалил за полдень. Жаркое солнце Тартесса так накалило палубу, что в щелях меж досок плавилась смола – босой ногой не ступишь. Духота загнала гребцов и матросов в воду: кто плавал возле корабля, кто просто сидел в воде, держась за спущенный канат или за сваи причала. Горгий с завистью подумал о тенистом дворике и прохладном бассейне купца Амбона.

Обедала команда вяло: кусок в рот не лез при такой жарище. Все были в сборе, кроме Диомеда. Еще утром Горгий с несколькими матросами отправился на базар, продал десятка три амфор с маслом и вином – часть за деньги, часть за бараньи тушки, лук и ячменную муку (пшеничную брать не стал – дорога больно). Собрались с базара домой – Диомед привязался, как репей к гиматию: дозволь, мол, остаться ненадолго, еще раз поглядеть на ту диковинную трубу. Прямо малый ребенок. Велел ему Горгий через час быть на судне.

Вот уже солнце за полдень, а Диомеда все нет.

Горгий начинал тревожиться но на шутку. В этом городе держи ухо востро. Припоминал вчерашнюю облаву на базаре. Уж не угнали ли желтые всадники Диомеда вместе с другими бедолагами, не сумевшими откупиться? Денег-то у Диомеда не было…

А может, стоит в гончарном ряду, дует в закрученную трубу, и горя ему мало, обо всем позабыл?

Могло быть и так.

Не выдержал Горгий, пошел на базар – посмотреть, как и что. Портовые закоулки кишели пестрым людом – полуголыми грузчиками, мелкими торговцами, подвыпившими матросами. Горгий скромненько проталкивался сквозь толпу – вдруг навстречу всадники в желтом. Лошади шли шагом, портовый люд спешно очищал им дорогу. Ехавший впереди безбородый человек в высокой шапке держал в руке серебряную палку, обвитую лентами. Потрясал палкой, что-то кричал зычным голосом. Горгий высмотрел в толпе человека почище, моряка с виду, дернул его за рукав, спросил, о чем кричит безбородый. Тот окинул Горгия быстрым взглядом, ответил на плохом греческом:

– Новое царское повеление выкрикивает: отныне считать Карфаген… как это… голой цаплей на кривых ногах.

– Голой цаплей?

– У которой нет перьев, – пояснил тартессит.

– Общипанной цаплей, – догадался Горгий.

– Верно! А ты с фокейского корабля?

– Да. – Горгий поспешил прочь.

Он шагал по пыльной дороге и невольно вспоминал карфагенян – Падрубала и того, молодого, с яростными глазами. Общипанная цапля – как бы не так, думал он, дивясь странному царскому указу.

Издали увидел еще группу всадников – там тоже выкликали указ. Видно, по всему городу разъезжают, чтоб, избави боги, никто не остался в неведении…

Торговые ряды сильно поредели: базарный день заканчивался. Все же Горгию повезло – разыскал тощего гончара с трубой, как раз тот укладывал в возок свой товар. Кое-как объяснились. По словам гончара выходило, что, верно, подходил к нему грек с бородкой, опять пробовал дуть в трубу. Дул, дул, а потом что-то сказал, сам засмеялся и ушел. Куда ушел? Гончар махнул в сторону порта. Больше он ничего не знал.

Ну, не иначе как в винном погребе сидит Диомед, нашел, видно, собутыльника, угощается на даровщинку. Горгий огорченно поцокал языком.

Вернулся в порт, заглянул в одну винную лавку, в другую. Народу всюду полно, а Диомеда нет. Разыскал еще погреб, спустился в душную, пропахшую бараньим салом полутьму. За длинными нечистыми столами ели, пили, галдели люди, моряки по обличью, над ними тучами роились мухи. Какой-то пьянчуга спал, уронив лохматую голову на стол.

Диомеда не было и здесь.

Один из едоков привстал, замахал Горгию: подсаживайся, мол. Горгий узнал в нем давешнего моряка, который объяснял про ощипанную цаплю. Сделал вид, что не заметил приглашения, повернулся к выходу – не тут-то было! Моряк подскочил, ухватился за гиматий, чуть ли не силком усадил.

– Отведай, грек, моего пива, – сказал он, – и все заботы с тебя сразу слетят.

С грубого лица моряка смотрели бесстрашные глаза. Он был молод, борода еще не росла как следует, только пух покрывал загорелые щеки. Нос у него был, как у хищной птицы.

– Мои заботы – не твоя печаль, – сухо ответил Горгий, раздосадованный неожиданной задержкой.

– Верно, грек! – весело воскликнул моряк. – Вот и выпей, чтобы твои заботы и мои печали обнялись, как родные братья.

И он налил Горгию из пузатого пифоса светло-коричневой жидкости и заставил его взять чашу в руки. Пиво было приятное, горьковатое, с резким полынным духом. Ни в какое сравнение не шло с просяным египетским пивом, которое Горгию доводилось пить прежде.

– Э, нет, грек, пей до дна! Вот так. Это не простое пиво – дикарское. На Касситеридах его варят из зеленых шишек. Тебя как зовут?

– Горгий.

– А меня – Тордул.

Сидевший напротив долговязый юноша с изрытым оспой лицом поправил насмешливо:

– Блистательный Тордул.

Моряка будто оса ужалила в зад. Он схватил рябого за ворот, зарычал что-то по-тартесски. Тот дернулся, выдавил из себя несколько слов – должно быть, попросил прощения. Тордул отпустил рябого. В уголках его сжатых твердых губ белела пена. Горгий подивился такой вспыльчивости. Решил: надо поскорей уходить.

– Спасибо за пиво, Тордул, – сказал он. – Мне пора идти.

– Нет, Горгий, – отрезал моряк. – Ты должен выпить еще.

Горгий огляделся. Вокруг сидели и стояли люди мрачноватого вида. Пили, обсасывали бараньи кости. Горгию стало не по себе от устремленных на него взглядов. Уж не ловушка ли? – подумал он.