Текст книги "Новая эпоха – старые тревоги: Политическая экономия"

Опираясь на первый из перечисленных постулатов о неизбежности перехода к рынку, мы должны признать, что спад производства, обусловленный, как утверждают, либерализацией цен и открытием экономики (это, кстати, абсолютно необходимые составляющие перехода к рынку), был вызван на самом деле не ими, а прежде всего деформациями плановой коммунистической экономики.

Как минимум 40 % ВВП СССР составляла военная продукция и то, что непосредственно требуется для ее производства. Сейчас – не более 5–8%. Разница – сокращение военного производства – дает не менее 25 % из общего 50-процентного снижения ВВП за годы реформ. Еще не менее 10–15 % дает сокращение продукции потребительского назначения низкого качества и негодного ассортимента, которую брали только из-за отсутствия выбора: взрывающиеся телевизоры, «детдомовская» обувь (ее, между прочим, на душу населения мы производили больше всех в мире).

Выходит, на долю всех иных факторов, в том числе реформ, приходится не более 10–15 % спада, как и в других странах.

Напомню о выступлении на XIX партконференции 1988 года Л.И. Абалкина, ныне одного из наиболее последовательных критиков так называемых «радикальных реформаторов». Тогда он вызвал аплодисменты зала, сказав, что невозможно совместить качественные изменения (читай: реформы) и количественный рост. Очень даже верно!

Но спад оказался слишком велик?! Если разобраться без эмоций, то не слишком, ибо конкурентоспособной продукции мы производили не более 15–20 % общего объема, включая природные ресурсы и вооружения. И потеряли рынки, на которых брали наше не лучшее в мире оборудование. Отнюдь не вследствие реформ.

Особо надо сказать об открытии экономики. Действительно, импорт заполонил наши рынки. Но ведь именно он позволил в кратчайшие сроки насытить их, преодолеть мучивший страну товарный дефицит, подорвать монополизм, столь характерный для советской экономики. Кстати, импорт давал в последние годы до трети всех доходов федерального бюджета.

В целом, конечно, налогооблагаемая база из-за спада производства сократилась. Но раз это было неизбежного вывод один: расходы надо приводить в соответствие с доходами. Если бы мы это сделали, либерализация никак не повлияла бы на нынешний кризис.

И еще одно. Вред либерализации усматривают в том, что государство самоустранилось от регулирования экономики. Одно из немногих недвусмысленных заявлений Е.М. Примакова по экономической политике, сделанное в октябре на съезде промышленников и предпринимателей, звучало так: позиция «рынок все решит» не оправдалась. Спонтанно дееспособные субъекты рынка возникнуть не могут[2]2
  Известия. 1998.21 октября.


[Закрыть]. Последовали дружные аплодисменты. Все поняли сказанное одинаково: государство отныне будет поддерживать предприятия.

Как поддерживать – давать субсидии, списывать долги? Утверждаю: под давлением многочисленных лоббистов (правда, в убывающем масштабе) это делалось, причем сверх возможностей. А вот роль государства в исполнении законов, в обеспечении дисциплины контрактов, в наказании несостоятельных должников была действительно слабой. Хотя именно это в первую очередь требуется от государства в свободной рыночной экономике.

Все эти годы государство было большим и слабым. Большим, ибо брало много обязательств; слабым, ибо неспособно было их выполнять. На этом направлении либеральные реформы продвинулись очень недалеко, встречая отчаянное сопротивление прежде всего со стороны тех, кто ныне настаивает на усилении роли государства.

Так что не реформы надо винить, а их отсутствие. И тех, кто им противился.

Монетаристскую политику кто только не крыл – от советских академиков до Ю.М. Лужкова. Говорят, денег не хватает, не удовлетворяется спрос на деньги. На какие деньги? Уточним: на рубли, это важно.

Возьмем учебник по макроэкономике для 1-го курса (конечно, не тот, по которому учились профессора и академики моего поколения). Там написано, что при высокой инфляции спрос на деньги, точнее, на национальную валюту, падает. От рублей бегут. При этом снижается отношение рублевой денежной массы (например, агрегат М2) к ВВП. Там же говорится, что различные функции денег могут исполняться разными инструментами – от товаров, эквивалентом которых деньги выступают, до твердой иностранной валюты и различных денежных суррогатов. При этом владельцы активов, если могут, оказывают предпочтение тем инструментам, которые по соотношению плюсов и минусов в данных условиях оказываются более выгодными и надежными.

Если не хватает денег на уплату налогов или выплату зарплаты, это еще не значит, что спрос на деньги больше предложения. Если с увеличением предложения денег начинают расти цены или на валютном рынке падает курс национальной валюты, это означает, что спрос на нее реально ниже предложения, даже если налоги и зарплаты не выплачиваются. А может быть, именно потому нет спроса на деньги, что налоги и зарплату можно не платить и тебе ничего за это не будет. Спрос на национальную валюту зависит также и от способности государственной власти обеспечить законность и защиту прав участников хозяйственных отношений. У нас в реальной сфере деньги не держатся, утекают, это факт. Значит, на них нет спроса.

В России уровень монетизации оказался ниже, чем в других странах, в том числе с переходной экономикой, потому что процесс финансовой стабилизации при очень высокой исходной инфляции растянулся как минимум на три года, а фактически – на шесть лет. И при этом предприятия, приносящие отрицательную добавленную стоимость, почти не отбраковывались. Действует простой механизм: ослабление денежной политики – рост инфляции – снижение уровня монетизации; для противодействия инфляции денежную политику ужесточают, а затем вновь ослабляют ради поддержки производства и бюджета; далее цикл повторяется. В каждом цикле монетизация снижается. Только в 1996–1997 годах, после введения жесткого регулирования валютного курса, стали расти реальный спрос на деньги, уровень монетизации и объем кредитных вложений в реальную сферу. Финансовый кризис с ноября 1997 года сорвал эти процессы.

Иными словами, ограничение денежной массы в соответствии с реальным спросом на деньги снижает инфляцию и создает предпосылки для увеличения уровня монетизации, насыщения экономики деньгами до нормальных размеров.

Печатанием пустых денег этого добиться нельзя, результат будет противоположный. Затягивание финансовой стабилизации, стремление властей избежать жесткого дисциплинирующего воздействия на предприятия и граждан – вот подлинная причина плохого сбора налогов и низкого реального спроса на рубли. А не реформы вообще и не монетаристская политика в частности.

Единственное, с чем следует согласиться: эффективные собственники пока не появились, не стали повсеместным явлением. А это, несомненно, способствует уводу денег в тень, криминализации экономики. Иной вопрос, могло ли быть иначе в столь короткий период. Альтернатива, которая подразумевается, – не торопиться, оставить в покое госсобственность. Напомню в связи с этим, что Н.И. Рыжков не торопился, а главное растаскивание госсобственности началось при нем, в том числе через аренду с выкупом. Программа приватизации по Чубайсу лишь приостановила растаскивание, ввела процесс хоть в какие-то разумные, законные рамки.

Слов нет, неопределенность прав собственности, слабая их защищенность, отсутствие развитой инфраструктуры поддержки собственности и балансировки частных и общественных интересов, претензии властей предержащих, особенно в регионах, контролировать имущество и финансовые потоки – все это важнейшие дестабилизирующие факторы нашей хозяйственной жизни, которые способствуют недоверию ее участников друг к другу и к государству. Немало было ошибок, их влияние ощущается. Но предположим, не состоялась бы приватизация по Чубайсу, – что, всего этого в переходный период было бы меньше?

И мне не нравились ваучеры. Однако их влияние на глобальные перемены в российской экономике представляется сегодня не столь уж существенным. Зато значительная часть работы по приватизации уже позади, она сделала рыночные преобразования необратимыми. И кто бы ни правил ныне в России, как бы ни крыл он радикалов-приватизаторов, хотя бы втайне он должен подумать: этого мне делать уже не нужно, а пользоваться плодами – могу. Правда, другие втайне думают: было бы государственное, мог бы прихватить. Но против них приватизация и была направлена.

Если же говорить о росте социальной дифференциации, о кричащих противоречиях между богатыми и бедными, то здесь приватизация сыграла совсем малозаметную роль. Главные же факторы таковы: отрицательная ставка банковского процента; льготные кредиты ЦБ, существовавшие в 1992–1994 годах; пропускание бюджетных денег через уполномоченные банки, а также льготы, квоты и лицензии во внешней торговле на фоне разрыва между внутренними и мировыми ценами на продукты российского экспорта. По оценке Андерса Ослунда, на долю этих факторов приходится 90–95 % всех разворованных государственных средств.

Но это как раз то, с чем боролись реформаторы и что защищали многообразные лоббисты. Большинство их вышло из старой номенклатуры или теневой экономики советских времен, к ним подключились и некоторые «демократы». Вместе они под шумок реформ ловили рыбку в мутной воде.

Однако при чем здесь реформы? Конечно, вызванная ими ломка социально-экономических отношений не могла не поднять пену, не могла не усилить стремление к корыстному использованию экономической свободы.

Так что, на этом основании прикажете сидеть и ничего не делать?

Вывод: к нынешнему кризису рыночные реформы не имеют отношения. Все, кто говорит: вот вам печальный конец пагубного курса, – мягко скажем, не правы. Определенно, мы имеем дело с результатами затягивания реформ, с их недостаточностью или отсутствием.

Надо отдать должное нашим СМИ и гражданам, которых они образовывают: так причины финансового кризиса на самом деле оценивают немногие. Преобладающее же мнение: государство, уподобившись

Мавроди, выстроило пирамиду ГКО, вот она и рухнула. Считаю объяснение в первом приближении правильным.

Попробуем, однако, раскрыть эти причины более корректно. Постараюсь не очень повторяться, имея в виду, что разъяснений, в том числе вполне разумных, было уже немало.

Мне представляется важным показать, что кризис – результат не чьей-то злой воли или некомпетентности, но стечения обстоятельств, большинство которых сложилось против нас.

Напомню приведенные в начале доклада второй и третий постулаты: в России реформы неизбежно должны были идти трудно и сопровождаться ростом социального недовольства и напряжения. Это было известно заранее.

Теперь восстановим логическую цепь событий, приведших к кризису.

1. Конец 1994 года. «Черный вторник» и решение отказаться от эмиссионного кредитования бюджетного дефицита.

После этого резкого поворота в бюджетной политике необходимо было обеспечить улучшение сбора налогов, сокращение государственных расходов и дефицита бюджета и уже для сокращенного дефицита – переход на его финансирование за счет так называемых неинфляционных источников, то есть внешних и внутренних займов.

Общий план был таков: за год существенно улучшить сбор налогов, а до этого пойти на рост заимствований и государственного долга. (Тем более что тогда государственный долг, не считая внешнего долга бывшего СССР, был не так уж велик – около 15 % годового ВВП против 32 % в 1992 году; с тех пор он обесценился вследствие инфляции.) Если расходы по обслуживанию долга (процентные расходы) не выйдут за пределы лимитов, то можно снизить инфляцию, стабилизировать рубль, снизить процентные ставки. Вследствие этого начнется развязка неплатежей, рост кредитных вложений и оживление производства. За этим последует увеличение налоговых поступлений, возможность рассчитаться по долгам и снизить налоги, придав толчок инвестициям и реструктуризации экономики.

Этот не только вероятный, но практически единственно реальный путь выполнен, однако, не был.

2. Раскручивание рынка ГКО плюс широкое использование КО (казначейские обязательства) и КНО (казначейские налоговые освобождения), гарантии и затем поручительства Минфина по кредитам коммерческих банков на покрытие текущих бюджетных расходов – пик применения этих денежных суррогатов пришелся на конец 1995–1996 год. Две трети налоговых поступлений в бюджет в апреле 1996 года было представлено этими бумажками. Пришлось отрабатывать назад. Снижение выпусков КО и КНО заставило еще больший акцент делать на ГКО.

В 1995 году оборот ГКО вырос в 7 раз, в 1996-м – в 3 раза. Доходность ГКО перед выборами достигала 200 %. В 1997 году произошел рост еще на 52 %, в том числе под требование президента заплатить все пенсии и зарплаты бюджетникам, включая обязательства регионов. Опасность пирамиды к августу 1996 года стала очевидной.

Почему это все же делалось? Да потому, что, зная трудности российского переходного периода и недовольство населения всякими дополнительными испытаниями, находясь к тому же под давлением многообразных лоббистов, любителей наживы за счет бюджета, правительство медлило с решительными действиями, старалось вывернуться, уклониться от последствий своего же правильного решения о прекращении эмиссионного финансирования бюджетного дефицита. Дума противодействовала.

Расходы никто не желал сокращать, решили, что здесь резервов больше нет. Необходимые реформы, способные снизить государственные расходы, которые приходились в основном на социальную сферу, осуществлять никто не хотел. Одинокие энтузиасты были за пределами правительства.

А налоги стали собираться хуже. Попытка дать Госналогслужбе повышенное задание на 1997 год (до 15 % ВВП) была ошибочной. Не было понимания важности организационно-технической работы в этом ведомстве. Не было и реалистичной оценки возможностей улучшения сбора налогов.

Более того. Напомню, что именно в это время развязана чеченская война. Она обошлась как минимум в 8-10 млрд. руб., не говоря о человеческих жизнях и судьбах. Одновременно шла дорогостоящая реконструкция Кремля, строился храм Христа Спасителя и другие стройки века.

ГКО в тот момент оказались самым простым выходом. О последствиях стали задумываться только осенью 1996 года. Приведу цитату из моей собственной записки B.C. Черномырдину, датированной октябрем: «Погасив инфляцию не за счет сбалансированного бюджета, а за счет роста государственного долга, мы только отложили инфляцию». Считаю себя вправе напомнить об этом, поскольку записка (против моей воли) была напечатана в «Независимой газете» (1996.26 ноября).

То, что произошло в августе 1998 года, – это первый взрыв отложенной инфляции.

3. Начало 1997 года: либерализация рынка ГКО, расширение допуска на него нерезидентов. «Горячие деньги» устремляются в Россию. Весной даже возникает опасность усиления инфляции, так как ЦБ эмитирует рубли, чтобы приобрести в резервы десятки миллиардов долларов. К середине лета доля нерезидентов на рынке ГКО достигла 30 %. В итоге доходность упала до 18–20 % годовых, снизились процентные ставки. Экономика задышала. Намеченный план, казалось, стал осуществляться. Но одновременно выросли и риски, связанные с привлечением «горячих денег». Опыт других стран заставлял насторожиться.

4. Март 1997 года: обновление состава правительства, приход в него А. Чубайса и Б. Немцова, что позволило говорить о правительстве «молодых реформаторов».

Одним из первых шагов нового правительства стал «секвестр» только что с трудом утвержденного бюджета на 30 %. Этот шаг, вызванный ощущением опасности грядущего кризиса, был встречен в штыки практически всеми. Агрессивность «молодых реформаторов», обусловленная и характерами, и острой нехваткой времени, могла принести плоды, если бы они быстро добились важного успеха и получили поддержку не только у президента, но и в обществе. Увы, краткосрочный успех в сокращении задолженности по зарплате и пенсиям, достигнутый как условие дальнейшей поддержки президента, только затянул долговую петлю, заставив отложить решение главных задач по предотвращению кризиса.

5. Июль 1997 года: аукцион по «Связьинвесту» и начало информационной войны олигархов «по полной программе» против Чубайса и Немцова. Повод к войне ныне кажется постыдно ничтожным.

Победили! Итог – пепелище. Главная потеря – исчезло доверие к реформаторам, вера в их порядочность и готовность служить обществу. В то, что они смогут, что им дадут довести дело до подлинного успеха.

6. Осень 1997 года: полный отказ левой Думы (с учетом итогов информационной войны) от сотрудничества с правительством молодых реформаторов. Стало ясно, что надежда наскоком преодолеть сопротивление парламента по Налоговому и Бюджетному кодексам, по земельной реформе, по социальным льготам несостоятельна. Политика бури и натиска, принятая в марте, потерпела неудачу. Альтернативой мог быть новый конфликт с законодательной властью, исход которого представлялся более чем сомнительным. Порыв угас.

7. Ноябрь 1997 года: до России докатываются первые отзвуки азиатского кризиса. Миссия МВФ отказывается одобрить очередной транш займа EFF на том основании, что до сих пор не учитывались растущие долги бюджетных организаций за газ, энергию и тепло, а также что исполнение бюджета оценивалось только по фактическим ассигнованиям без учета роста его долгов. Задержка транша – еще один толчок к потере доверия. Начала расти доходность ГКО – до 40 %. Центральный банк ради поддержки курса рубля отказывается поддерживать рынок ГКО. Процентные ставки поползли вверх. Начинается отток капитала.

Становится ясно, что наметившийся прорыв к экономическому росту не состоится. Напротив, проблема государственного долга, ранее ослабленная притоком «горячих денег» из-за рубежа, теперь из-за них же начнет обостряться.

Роль азиатского, а на деле, как это сегодня видно, мирового финансового кризиса, его влияние на Россию нельзя недооценивать, хотя зерна кризиса легли у нас на удобренную внутренними проблемами почву.

Конечно, если бы мы не впустили нерезидентов на рынок ГКО, то мировой кризис сказался бы на нас гораздо слабее. И все-таки в то время это был, я считаю, вполне оправданный риск. Ведь в начале 1996 года никаких симптомов опасности на мировых финансовых рынках не наблюдалось.

И тем не менее наш кризис можно понять лишь как часть мирового финансового кризиса. Весной 1997 года – крах банковской системы в Чехии; осенью 1997 года – Малайзия и Таиланд; начало 1998 года – удары кризиса настигают Южную Корею, Японию и Индонезию, летом – Россию, затем Бразилию и Аргентину. Во всех этих странах картина кризиса одна:

• резкое обесценение национальной валюты;

• банковский кризис;

• падение капитализации фондового рынка;

• отрицательное сальдо платежного баланса;

• спад производства.

Характерно, что удары кризиса обрушились на развивающиеся рынки, на страны, структура экономики которых страдает существенными ограничениями свободы конкуренции в пользу привилегированных агентов на основе связи власти с крупным капиталом, на страны, в которых сильно вмешательство государства в экономику в интересах определенных групп.

Итог: резкое сокращение потока капиталов на эти рынки, кризис доверия. По оценкам экспертов МВФ, чистый приток капитала на развивающиеся рынки, включая страны с переходной экономикой, снизился с 215 млрд. долл. в 1996 году до 123,5 в 1997 году и, как ожидается, до 56,7 млрд. в 1998 году. В 1999 году прогнозируют рост до 129 млрд. долл. Произошло общее снижение уровня доверия к развивающимся рынкам, среди них и к российскому. Процентные ставки пошли вверх.

Кризис на сырьевых рынках, в том числе нефтяном, что особенно больно для России, также связан с общим кризисом, так как наряду с экономией ресурсов за счет новых технологий последний привел к существенному сокращению спроса на этих рынках.

8. Март 1998 года: президент Ельцин отправляет в отставку Черномырдина и выдвигает на пост главы правительства молодого Кириенко. Интрига, затеянная не знаю кем, на первый взгляд на руку реформаторам. Она должна была, видимо, преодолеть торможение реформ, возникшее вследствие раздоров в правительстве и между «олигархами». Но первым результатом стало появление шанса для левого парламента усилить давление на исполнительную власть. И Кириенко ради своего утверждения, растянувшегося на месяц и закончившегося унижением Думы, вынужден идти на уступки. Уже тогда вхождение коммунистов в правительство стало предрешенным, так как позволяло добиться от Думы сотрудничества.

Вероятно, позднее взрыв все равно произошел бы, даже без смены правительства. Но политическая стабильность, обеспечиваемая прежде тандемом Ельцин-Черномырдин, оказалась подорванной. Кризис доверия усиливался.

9.12 мая 1998 года: сразу после затишья майских праздников начинается обвал на финансовых рынках. По мнению специалистов, помимо правительственного кризиса, ему способствовали заявления председателя Счетной палаты X. Кармокова о целесообразности одностороннего прекращения платежей по долгам, постановление Думы об уменьшении доли иностранных инвесторов в капитале РАО «ЕЭС», а также банкротство Токобанка, в котором значительная доля принадлежала иностранцам. Затянувшаяся неопределенность с решением по Токобанку усиливала их сомнения в том, что власти будут уважать их интересы. Они заняли жесткую позицию в отношении долгов российских банков и усилили вывод капиталов.

Стремительно растет доходность ГКО, достигая 70–80, потом 100 и более процентов. Правительство предпринимает всяческие меры, чтобы спасти положение, восстановить доверие инвесторов. Готовится и публикуется антикризисная программа, которую все требовали. Начинаются переговоры с МВФ о крупном дополнительном займе, в основном на пополнение тающих валютных резервов, чтобы уравновесить их с краткосрочными обязательствами и убедить инвесторов в способности России платить по ним. Одновременно каждую среду на очередных аукционах ГКО Минфин вынужден отказываться от размещения новых облигаций из-за их высокой доходности и вместо рефинансирования старых обязательств погашать часть их из бюджета в ущерб запланированным ассигнованиям на самое необходимое. Берем в долг на еврорынке под все более высокий процент, разменивая внутренний долг на внешний. В итоге внешний долг самой России (без СССР) за короткий срок вырастает вдвое.

Переговоры с МВФ идут трудно. Фонд поначалу настаивает на том, чтобы жесткие меры, предпринимаемые для преодоления кризиса, были в качестве знака национального согласия одобрены парламентом. Однако парламент отвергает почти все законопроекты правительства, особенно налоговые. Дальнейшее обострение кризиса доверия сдерживается только слухами о близком соглашении с МВФ по займу на 10–12 млрд. долл.