Текст книги "Новая эпоха – старые тревоги: Политическая экономия"

Я убежден, что экономические последствия финансового кризиса и его обострения 17 августа были бы гораздо менее серьезными, если бы президент не отправил в отставку правительство Кириенко, которое такого труда стоило привести к власти. Уж во всяком случае, у нас не было бы таких проблем с МВФ, если бы ранее согласованную программу не отправили в корзину.

Конечно, коллапсы, подобные 17 августа, положено завершать отставками тех лидеров, при которых они случились. И не только у нас. Но, с другой стороны, совершенно ясно, что Кириенко никак не повинен в кризисе. Более того, именно его правительство предложило реалистичную программу преодоления кризиса и обладало необходимой энергией и компетентностью для ее реализации.

(Вспоминаю анекдот про ученика, которого выгнали из класса за то, что он испортил воздух: где же логика, почему выгнали меня, логичнее бы вывести остальных. В данном случае логичнее было бы именно Кириенко дать возможность расхлебывать кашу.)

Наконец, и это главное, отправляя правительство в отставку в угоду благопристойным политическим манерам, президент опять открылся ударам оппозиционной Думы, которая, как можно было ожидать, в этот раз отыграется за апрельское унижение. Так и вышло.

Те в президентском окружении, кто затевал эту интригу, полагали, видно, что для удаления из правительства фигур, желающих сохранять независимость от «олигархов», подвернулась лучшая возможность. Они также думали, наверное, что возвращение Черномырдина Дума встретит с облегчением и быстро его утвердит. Жизнь показала, насколько грубым был просчет. Утверждение премьера затягивалось в самый острый период кризиса. Пришлось идти на унизительные уступки в политической и экономической областях. Соответствующие документы, с колоссальным трудом согласованные к началу сентября, демонстрировали полную сдачу позиций. Утвердили бы после этого Черномырдина – была бы надежда, что он, по обыкновению, не станет выполнять всех обещаний. Но тут коммунисты резко изменили тактику, соглашения были отброшены. Очень похожи на истину утверждения, что Лужков, начинающий президентскую кампанию, переманил или перекупил фракцию КПРФ, чтобы отодвинуть Черномырдина и самому занять место премьера. Ему оно требовалось как трамплин к президентскому креслу, так как позволяло расстаться с имиджем мэра Москвы, непривлекательным в провинции. После этого начались разговоры о левоцентристской коалиции во главе с Лужковым и с участием НПСР. Наверное, и Макашов с Илюхиным получили бы шанс быть причисленными к лику левоцентристов.

Итог всех этих игр: Лужков премьером не стал, президент не решился в третий раз предлагать Черномырдина, рисковать роспуском Думы, импичментом и вообще резким обострением политической обстановки. Появилась компромиссная фигура Е.М. Примакова, принятая Думой на ура. Выиграли только коммунисты.

Когда формирование нового кабинета в основном завершилось, когда он начал предпринимать первые робкие действия, стало ясно, что период либеральных рыночных реформ в России закончился. У власти утверждаются умеренные, как говорят – вменяемые левые горбачевского толка, я бы сказал консерваторы.

Краткое отступление о терминах. У нас, глядя на Запад, на роль консерваторов порой претендуют либералы, радикальные реформаторы. Консерватор в этом смысле противостоит коммунистам, которых на Западе воспринимают как революционеров. А консерваторы там выступают за сохранение или реставрацию прежних порядков, традиций, за старину. У нас же именно коммунисты и националисты играют роль консерваторов. Им противостоят либералы как сторонники реформ и демократии.

«Либерал», «демократ» – ныне термины немодные на Руси. Хочется как-то откреститься, переназваться, чтобы не указывали пальцем и не плевались в одно только название. Я думаю, для сторонников либеральных и демократических ценностей это равносильно отказу от своей идентичности, от принципов, только потому, что в данный момент это невыгодно. Но нельзя жить одним днем. Исторически окупается только принципиальная позиция, даже если ее сторонникам порой приходится выступать «под крики озлобленья» и проигрывать выборы.

Вернемся к политическому кризису. Итак, он завершился приходом к власти умеренных консерваторов. Примаков, Маслюков, Абалкин как идеолог – деятели горбачевской эпохи. Молодой Глазьев – их единомышленник как сторонник протекционизма, повышения роли государства, не верящий в созидательную силу рыночных механизмов, по крайней мере в переходный период.

Эти люди не против рынка, на словах и не против реформ. Они против радикализма в их проведении, за здравый смысл, за гуманность и социальную ориентированность преобразований. Все последние годы наблюдая за процессами реформирования российской экономики, за углублением кризиса, они пришли к убеждению, что проводившийся курс неверен, что допущены серьезные ошибки, которые придется исправлять.

После ряда публичных выступлений Е.М. Примакова и Ю.Д. Маслюкова в октябре – ноябре стало ясно, что смена курса – это твердое намерение правительства. Политические партии, представленные в парламенте, большей частью правительство поддерживали, каждая по своим причинам. Сказалось и то, что оно было сформировано на коалиционной основе. Впервые с 1992 года правительство опирается на парламентское большинство. Это важнейшая цель политики Примакова, и она достигнута.

Самое существенное: правительство поддерживают КПРФ и его сателлиты в парламенте. Еще бы, в правительстве на видных постах – члены КПРФ! Курс его, по крайней мере декларируемый, во многом повторяет давние идеи левой оппозиции. В этих условиях говорить о ней как об оппозиции стало просто неудобно.

Таким образом, политический кризис, вызванный событиями 17 августа и решением президента об отставке правительства Кириенко, завершился сменой курса экономической политики, к которой давно призывала оппозиция. При этом почти за два года до истечения срока своих полномочий президент практически утратил возможность влиять на экономическую политику. И дело не только в его здоровье, а в том, что он уже не сможет вопреки воле Думы призвать к власти реформаторов, не рискнет ради этого снова вызвать общенациональный политический кризис.

Но все же еще рано делать окончательные выводы, поскольку реальная политика будет складываться под давлением реальных обстоятельств, таких, например, как необходимость договариваться с МВФ и кредиторами, привлекать инвестиции и в то же время беречь поддержку со стороны левого большинства в Думе.

Нет оснований считать, что курс будет каким-то экстремистским, вероятней всего наоборот – взвешенным, разумно-умеренным. Но он будет другим.

Итак, текущий момент характеризуется, с одной стороны, острым финансовым кризисом и серьезными угрозами для российской экономики в среднесрочной перспективе, с другой – сменой курса, фактическим отказом от политики либеральных рыночных реформ.

Хочу подчеркнуть, что речь идет не об оценке, хорошо это или плохо, а лишь о констатации факта. Прежде чем делать оценки, надо посмотреть, как ложатся эти события в контекст общих закономерностей перехода к рыночной экономике и развития страны.

Вернемся еще раз к трем исходным тезисам.

Первый тезис. Необходимость рыночных реформ в России по существу не вызывает возражений ни у кого, разве что у левых экстремистов. Вопрос, однако, в том, чту видеть в качестве конечной цели этих реформ: какую-нибудь рыночную экономику либо экономику эффективную? Ответ, казалось бы, очевиден. Тем не менее в процессе перехода всякий раз возникает желание остановиться, прекратить болезненные преобразования, не наступать никому на мозоли сегодня ради того, чтобы кто-то послезавтра вкусил плоды процветания. Если так, то можно и остановиться, ибо какая-никакая рыночная экономика в России уже есть. Но если речь идет об эффективной рыночной экономике, способной давать результаты, аналогичные тем, что мы видим в США, Европе или Японии, то должен быть выполнен комплекс условий, хорошо известных по опыту этих и других стран. В их числе:

• преобладание частной собственности, включая собственность на землю; на ее долю должно приходиться не менее 80–85 % национального имущества и ВВП[4]4
  Могут сказать, что в Европе доля частной собственности, как правило, ниже. Но, как показывает опыт, никаких преимуществ это не дает, тогда как минусы все более очевидны.


[Закрыть];

• надежная защита прав собственности, хозяйственных партнеров, инвесторов, кредиторов; эффективное законодательство и авторитетная судебная система; низкие трансакционные издержки;

• сильноконкурентная среда, свободный вход на рынки; конкурентоспособная продукция; монопольный сектор, включая естественные монополии, занимает не более 10–15 % ВВП;

• открытая экономика, импортные тарифы на уровне 3–5%; устойчивый платежный баланс, опирающийся на сильный экспорт;

• эффективная система социальной защиты, построенная на принципе разделения ответственности между государством, работодателями и гражданами; доля граждан в финансировании системы социальной защиты примерно 50 %;

• накопительная пенсионная система, развитая система частного страхования, в том числе медицинского;

• сильная банковская система, наличие развитых финансово-инвестиционных институтов, обеспечивающих мобилизацию и перераспределение капиталов в сферы наиболее эффективного приложения;

• сильное, но небольшое государство, оно обеспечивает выработку и неукоснительное соблюдение законов: правовое государство, законопослушные граждане; государство также обеспечивает стабильность национальной валюты и сбалансированность бюджета; доля государственных расходов – не более 30–35 % ВВП, а в период, когда необходимы высокие темпы экономического роста, – 25 % ВВП;

• гражданское общество: высокая ответственность граждан за состояние общественных дел и демократических институтов, развитое местное самоуправление.

Свобода, права человека, равенство возможностей – вот основные ценности, на них зиждется общество, в котором стоит жить, ради них стоит трудиться и переносить трудности.

Мы ушли от общества, которое во многих отношениях было противоположностью этого идеала, и уже прошли определенную часть пути к нему. Но нетрудно заметить, что мы еще довольно далеки от выполнения указанных условий, и, стало быть, чтобы создать в России эффективную рыночную экономику, нужно продолжать преобразования.

Более того, если Европа, сталкиваясь с проблемой чрезмерно большого государства и высоких социальных расходов, еще может ждать, то для России преобразования – жизненная потребность, важнейший фактор преодоления затяжного кризиса.

Второй тезис. Неизбежность в переходный период спада производства и снижения уровня жизни обусловлена прежде всего тем, что производственная структура, созданная в плановом хозяйстве, не годится для рыночной экономики. Она производит, за некоторыми исключениями, продукцию низкого качества, с высокими издержками, бедную по ассортименту. Предприятия строились крупные, способные реализовать основной источник эффективности при социализме – экономию на масштабе производства, но негибкие, ориентированные не на рынок, а на минимизацию внешних связей: все свое.

При переходе к рыночным отношениям при жестких бюджетных ограничениях, без опеки государства, после открытия экономики большая часть старых производственных структур, особенно в обрабатывающей промышленности, приходит в упадок, обусловливая общий спад производства. Нередко в закрытой экономике эти структуры были рентабельными. В новых условиях они производят отрицательную добавленную стоимость, выживая какое-то время за счет субсидий государства, регионов, естественных монополий, долгов другим предприятиям.

Одновременно благодаря экономической свободе возникает новый, более эффективный рыночный сектор экономики. Это и новые предприятия, и старые, подвергнутые приватизации и нашедшие эффективных собственников, прошедшие реструктуризацию. Главное, они оказываются конкурентоспособными в новых условиях, осуществляют экспансию на рынках, наращивают производство, производят положительную добавленную стоимость. В известном смысле содержание переходного периода в плане динамики производства схематично можно представить в виде графика. Я уже приводил его в своих предыдущих работах и использую снова для объяснения новых явлений. Посмотрим, как отражается на этом графике та или иная экономическая политика.

На рисунке 1 показан случай политики шоковой терапии, которая состоит не только в жесткой финансовой стабилизации, но также в быстрой приватизации, максимальной либерализации, массовых банкротствах несостоятельных предприятий.

В этом случае спад может оказаться очень глубоким, вызывать массовую безработицу, резкое снижение уровня жизни населения, опасность серьезных социальных конфликтов. Но время спада самое короткое, рост нового рыночного сектора самый быстрый, поскольку он сразу получает доступ к ресурсам старого сектора. Условия для роста и привлечения капитала в стране самые благоприятные. Переходный период в целом получается коротким, но пережить его труднее всего.

Рисунок 1. ДИНАМИКА ПРОИЗВОДСТВА В ПЕРЕХОДНЫЙ ПЕРИОД

Рисунок 2. ШОКОВАЯ ТЕРАПИЯ

Другой вариант политики в переходный период – консервативный. Целевая ориентация: смягчить процесс перехода, минимизировать напряжения в каждый данный момент – реформы без шока. Финансовая политика позволяет поддерживать производство ценой более высокой инфляции, смягчением бюджетных ограничений. Влияние этой политики на производство показано на рисунке 3.

В случае консервативной политики спад в старом секторе протекает медленней, социальное напряжение размывается. На кривой 1 показаны участки плато, которые образуются в периоды денежных вливаний, имеющих целью поддержать производство, естественно достающихся крупным предприятиям старого сектора, «флагманам» социалистической индустрии. К подъему это привести не может, но на время либо уменьшаются темпы спада, либо он приостанавливается.

Рисунок 3. КОНСЕРВАТИВНАЯ ПОЛИТИКА

В это время развитие нового сектора тормозится, он не получает ресурсов, которые могли бы высвободиться. Старый сектор тоже не получает ресурсов в достатке, поскольку сокращается их общий объем. Период спада затягивается, утрачивается научно-технический потенциал, сокращаются эффективные мощности как вследствие износа без должного обновления, так и вследствие относительного роста издержек. Накапливается отставание от других стран. Перспективы для подъема после стабилизации оказываются хуже, намного вероятнее длительная депрессия. В целом интегральная величина потерь оказывается гораздо больше, чем в случае быстрых радикальных реформ.

Разумеется, есть оптимальный вариант, лежащий между этими крайностями. Но давайте посмотрим, к какой картинке ближе то, что происходило в России в 1992–1998 годах. Конечно, это вариант рисунка 3. Очевидно, что мы шли и не по линии шоковой терапии, и не по оптимальному пути; мы шли очень близко к предельно консервативному пути, именно этим вызваны и многие проблемы переходной российской экономики, и нынешнее обострение кризиса.

На Западе большое впечатление в кругах, интересующихся Россией, произвела появившаяся не так давно статья Гадди и Икеса «Стоит ли спасать виртуальную экономику»[5]5
  Рынок ценных бумаг. 1998. Декабрь.


[Закрыть]. Авторы отмечают, что российская экономика не только не двигалась к рынку, но даже не маршировала на месте. То, что у нас возникло, они называют виртуальной экономикой. Примерно то же самое в трудах Экспертного института[6]6
  Российские предприятия: жизнь в условиях кризиса / Экспертный институт. М., 1992.


[Закрыть] было названо специфической адаптационной моделью переходной экономики с большими начальными диспропорциями.

Суть виртуальной экономики демонстрируется на четырехсекторной модели:

1) домашнее хозяйство;

2) правительство;

3) сектор, создающий добавленную стоимость, близкий

к нашему рыночному сектору (кривая 2 на рисунке 1);

4) сектор, уменьшающий добавленную стоимость, близкий к нашему «старому» сектору (кривая 1 на рисунке 1).

Вследствие социальной неприемлемости немедленной ликвидации сектора 4 формируется некая адаптационная модель, в которой продукция этого сектора получает фиктивную положительную цену, используемую в бартерном обмене и при исчислении налогов. Реально заплатить работникам и своему поставщику, сектору 3, он не может, но тот соглашается на фиктивную оплату за счет налоговых освобождений и иных суррогатов. Бюджет не получает налогов от 4-го сектора вовсе, а от 3-го – частично, не финансирует армию и бюджетную сферу, но живет взаимозачетами и т. д. Домашние хозяйства не получают зарплаты.

Знакомая картина. Выскочить из порочного круга можно, только устранив источник виртуальности – неэффективные производства сектора 4, сократив до минимума затрачиваемое на этот процесс время. Таково же условие окончательного выхода из кризиса.

Ясно, что любая политика, которая ради социальной ориентации затягивает процесс, на деле наносит больший ущерб, тащит страну в пропасть.

Нет ли какого-либо иного способа поднять производство, чем через рост нового сектора? Есть, но только в очень ограниченных пределах, если понизятся процентные ставки и предприятия получат доступные кредиты на пополнение оборотных средств. И это не альтернатива закрытию неэффективных производств, а дополнение к нему. Процесс наблюдался в 1997 году.

Для некоторых отраслей возможности дает девальвация рубля. Однако эффективных мощностей, позволяющих производить конкурентоспособную продукцию с приемлемыми издержками, становится все меньше. Нужны инвестиции, а их выгодней делать в новый сектор или в реструктуризацию предприятий, переводящую их в этот сектор. Поэтому обойти закономерности, активизируя промышленную политику в виде государственной помощи Ростсельмашу или АЗЛК, вряд ли удастся.

Есть, правда, еще один способ, тень которого нет-нет да и мелькнет в предложениях искателей легких решений: закрыть экономику либо посредством высоких пошлин, квот и лицензий, либо введением госмонополии внешней торговли; поддержать слабых дотациями и субсидиями; увеличить госзаказ и госрасходы, чтобы стимулировать спрос. Это и есть откат. За ним последует государственное регулирование цен, товарный дефицит и рационирование потребления. Белоруссия, кажется, уже попробовала. В терминах предложенной модели переходного процесса очевидно, что это не выход, а конец.

Драматизм ситуации состоит в том, что финансовый кризис дал толчок не реформам, не ускорению преобразований, а их новому торможению под флагом смены «обанкротившегося» либерального курса.

Третий тезис. Социальное недовольство растет вследствие ухудшения экономического положения, снижения уровня жизни, невыплат зарплаты и пенсий, потерь в науке, образовании, охране здоровья; также вследствие упадка России как великой державы и ущемления национального достоинства. Ранее это уже привело к протестному голосованию на выборах 1993 и 1995 годов, отдавшему большинство в Думе оппозиции, левым и националистам. Это привело, далее, к постоянному конфликту между законодательной и исполнительной властью, к противодействию Думы реформам, к всемерному их торможению. По факту эти обстоятельства вместе с давлением вне парламента (шахтеры, учителя) тормозили преобразования, толкали нас к консервативному курсу, который проводился в реальности, несмотря на присутствие в правительстве реформаторов-либералов.

Сейчас именно Гайдара и Чубайса считают виновными во всем, хотя они-то всегда стремились ускорить реформы. Они, пожалуй, и виноваты, но скорее в том, что не отмежевались решительно от консервативной политики, не перешли на позиции критиков, как некоторые другие, сохранившие свое реноме. Они остались в надежде на то, что может быть что-то удастся сделать. Ельцин на посту президента предоставлял им такие условия, на которые в дальнейшем вряд ли приходится рассчитывать.

Теперь рост социального недовольства привел и к смене курса. Реформаторов из правительства изгнали. Да и бог с ними, когда-то это все равно должно было случиться. Реформы и реформаторы надоели, народ хочет, чтобы порулили другие, может, у них получится лучше. Не случайно правительство Е.М. Примакова поддерживают в парламенте, в директорском корпусе. Опросы показывают высокий уровень доверия к новому премьеру и со стороны населения. Объективно Примакову приходится действовать в условиях более сложных, чем его предшественникам (пожалуй, кроме Гайдара в 1992 году). У него есть основания списать на них все проблемы; сказать, следуя голосу масс, что они, либералы, виноваты во всех бедах. Пусть, если это поможет. В конце концов, не столь важно, что человек говорит, важно, что он делает.

И здесь мы сталкиваемся с парадоксальной ситуацией: чтобы выбраться из кризиса, нужно быть большим монетаристом, чем те, кого сейчас обличают; нужно двигать реформы быстрей, чем это делали реформаторы. А для того чтобы сохранить поддержку парламента и населения и после первых 100 дней, надо бы действовать точно наоборот. Е.М. Примаков стоит перед ответственным выбором, ему надо будет разрешить это противоречие. Не на словах.