Книга: Рассказ о самом главном - Евгений Замятин

Мир – куст сирени - вечный огромный, необъятный. В этом мире я: желто-розовый червь Rhopalocera с рогом на хвосте. Сегодня мне умереть в куколку. Тело изорвано болью. И если бы я мог кричать – если бы умел! – все услыхал бы. Я – нем. Еще мир: зеркало реки, прозрачный - из железа и синего неба – мост, туго выгнувший спину; выстрелы, облака. По ту сторону моста – орловские, советские мужики; по эту сторону – неприятель, келбуйские мужики. И это я – орловский и келбуйский, я – стреляю в себя, задыхаюсь, мчусь через мост, с моста падаю вниз – руки крыльями - и кричу… И еще мир – над Землею, над сиренью, океанами, Rhopalocera, облаками, выстрелами; над Землею, навстречу ей, из бесконечностей мчится еще невидимая темная звезда. Миры пересеклись, и червь Rhopalocera вошел в мир Куковерова, Тали, мой, ваш – на Духов день (25 мая ) в келбуйском лесу. Поляна с огромным кустом сирени. Сюда, прямо сейчас к Куковерову придут пятеро келбуйских мужиков, чтобы сказать ему, что они начинают послезавтра, завтра, даже сегодня. А пока Куковеров и Таля вдвоем. Еще пять минут вдвоем. Тале всего 18 лет. Они знакомы всего неделю. Но довольно минуты, чтобы вдруг понять, что другой человек для вас.

Стоп-кадр. Таля в тени куста сирени. У Куковерова уже нет слов, нужно непременно сломать ветку сирени – вниз летит червяк Rhopalocera прямо на Талины колени, там он извивается мучительно - тугим кольцо – завтра умереть в куколку. - Таля, что же дальше? Но голос не куковеровский, глухой задавленный, он уже где-то там, среди келбуйских мужиков. Уже в деле. И в то же время – мимо них. Таля захватывает врасплох его лицо – глаза Куковерова - вслух обо всем, пропахшие тюрьмою морщины, волосы как пепел, палец желтый от табаку. -Хорошо … все-таки. Таля понимает, что он понял ее. Все мимо, все уже далеко там – среди келбуйских мужиков. И вот они - пятеро мужиков. Таля уходит, уносит с собой отпечатанные где-то куковеровские глаза и на ладони червяка Rhopalocera, которому завтра умереть в куколку. -Готово, Куковеров! Председатель Фелимошка – уж под замком. Хватит, побаловали советские! Это - зажжен фитиль. И бежит искра к пороховой бочке. Ну, почему, всегда одно и тоже. Мужики дерутся – бабы разрываются от горя, погибают, страдают. Детей нет. Мужики всего мира, замрите на минуту, вспомните глаза своих матерей, жен, детей. Замрите, подумайте!!!!!

А в городе в Духов день (25 мая) мать Дорды смотрит на сына, который вынул из кобуры револьвер, и говорит мать: с Христом все трудящиеся были – пастухи, и волхвы и ангелы. - Ангелы – трудящиеся? - смеется Дорда. Не смейся, сын. Вспомни слова матери. И вот Дорда уже лежит в окопе: там, позади окопа, лежит один – только сейчас был я, а теперь – просто мясо, и породистые, зелено-бронзовые мухи ползают по руке, по глазам. Дорда слушает свое сердце: с Христом все трудящиеся были – пастухи,и волхвы и ангелы. Вперед, через мост! Я, каждый я, знаю: это мне – коршун, мухи, мучительно-тугим кольцом сгибается тело. Потом вместо я – мы, и у всех нас одно, самое главное, единственное в жизни: чтобы через мост – и согнуть, сломать тех – прочь с дороги, с земли – чтобы не мешали. Чему? Да счастью, конечно. Дорда еще не знает, упадет он или нет. А на темной звезде уже все знают: сегодня – последнее.

Стоп-кадр Там - ночь. На земле – день, а там - на звезде – ночь. Последняя бутыль воздуха. Здесь, на звезде, воздуха уже давно нет, он – как драгоценнейшее голубое вино – в стеклянных бутылях, веками. И вот последняя бутыль, и четверо последних – племя, нация, народ. Она - когда то была мать всем троим. Сто или тысячу кругов назад. Теперь последний круг - мужчина уже не сын ей, а муж, а другая женщина – не дочь – другая женщина. И если прав Куковеров и все в сто раз быстрее, то это неделя назад. Еще целые недели жить тому, кто сейчас мясом для ястреба лежит на желтой глине и еще Rhopalocera не знает, что ему завтра умереть в черную куколку, и не знает Дорда, и в Келбуе мужики еще не арестовали Филимошку, и он даже пока просто Филимошка – голяк, а не председатель Филимон Егорыч. Солнце – под гору. А когда сумерки, все стеклянно. Куковеров выходит в палисадник. Там Таля. Она принесла Rhopalocera. Он – съеженный, неподвижный мир, готовый умереть завтра. И от этого неподвижного завтра, от чуть слышной дрожи в голове у Тали, сердце у Куковерова – настежь, нечем дышать, на глазах – слезы. От Дорды, от Куковерова, от людей, от Земли – железной громыхающей занавесью туч еще закрыто завтра – и закрыта мертвая, вдруг вздрогнувшая звезда. Там – все черная –ночь...Кружаясь и дрожа, Земля ждет, чтобы ее пронзили до темных недр, чтобы сгореть , сжечь.

Сквозь миллионоверстные воздушные льды со свистом мчится звезда – чтобы сгореть, сжечь. И там – трое последних. Тишина В тишине – капли о камень, от капли до капли – века, секунды. В какую-то назначенную секунду – вдруг рушатся тучи вниз, на ослепительно-белом – переплет рамы черным крестом, молнии – столбами, сверху – камни, грохот, огонь. Из встающих на дыбы изб – выскакивают келбуйские, орловские , и все бегут куда-то и падают в горячие трещины Земля раскрывает свои недра шире – еще –всю себя –чтобы зачать, чтобы в багровом свете – новые, огненные существа, и потом в белом теплом тумане – еще новые, цветоподобные, только тонким стеблем привязанные к новой Земле, а когда созреют эти человечьи цветы….

Когда? Стоп-кадр ….Стоп-кадр…. Стоп-кадр Это кратко, это чуть, в рассказе, все в рассказе. Стоп. Стоп. Стоп

И маленькая трагедия вырастает до надмирного масштаба, потому что всё - самое главное, и ничего второстепенного нет.