Текст книги "Откровение времени"

Глава V
Арест

Ещё много громких тостов было произнесено и много бокалов осушено за то время, пока крытый бронированный фургон ехал в «Следственный изолятор № 15» города Ирргартена. В кузове этого фургона лежал лицом вниз скованный наручниками молодой человек двадцати трёх лет – выпускник Эйматштадтской консерватории, композитор, пианист и дирижёр Эмиль Бланжек. Порванная одежда висела клочьями, на оголённой спине виднелись свежие ссадины и гематомы, из разбитого носа вытекал кровавый ручеёк, заканчиваясь в противоположном углу кузова.

Фургон выехал на грунтовую дорогу, от чего началось лёгкое потряхивание, и Эмиль очнулся. Первое, что он попытался сделать, – это перевернуться на спину, чтобы ослабить носовое кровотечение, но сделал это с трудом из-за мешающих наручников и неимоверной боли в правом бедре. Лежать было не очень-то удобно: руки находились за спиной и острые наручники больно впивались в запястья. Под крышей фургона раскачивалась на одном проводке тусклая лампочка, пол оказался липким и грязным, а спёртый воздух был разбавлен каким-то особенно мерзким смрадом. По всей вероятности, в этом фургоне перевозили грязных бродяг-преступников и всякую другую шваль, при этом ни разу не удосужившись здесь убраться. «На помощь!» – крикнул Бланжек, сам не зная, кого он хочет призвать. Через бронированные стенки его бы никто не услышал, а тем, кто сидел в кабине, происходящее было глубоко безразлично. С момента встречи с председателем ещё не прошло и часа, но никаких мыслей относительно него у Бланжека уже не осталось. Единственным выражением его внутреннего состояния теперь был страх. Вдобавок положение усугублялось физической болью: от кровопотери и гематом кружилась голова, и Эмиль старался ровно и глубоко дышать, чтобы не потерять сознание, хотя в этой затхлой коробке такое действие едва помогало. Куда его везут и сколько ещё предстоит так ехать, Эмиль не знал и чуть было не поддался панике. Но, собравшись с духом, он вспомнил средневековое католическое песнопение Dies irae [ «День гнева» (лат.)] и запел на латыни во весь голос:

 
Dies irae, dies illa
solvet saeclum in favilla
teste David cum Sibylla
…
 

Спев секвенцию от начала до конца, Эмиль почувствовал некий прилив энергии, и даже уверенность в себе, как ему показалось, вновь вернулась. Музыка всегда придавала ему сил: в трудные моменты Эмиль старался больше времени проводить за роялем, после чего чувствовал себя обновлённым.

«Значит, фургон едет в участок, – стал размышлять Эмиль, несколько успокоившись. – Наверно, произошла какая-то ошибка и меня путают с другим преступником. Но как только дело выяснится, меня должны сразу же отпустить, ведь всем было прекрасно видно, что охранник безосновательно первым учинил драку, а камень, который я потом кинул, даже не долетел до машины. Более того, мне теперь известно, кто шантажирует Крижанича, и я не премину сообщить об этом в полицию, обвинив председателя в вымогательстве».

Фургон продолжал ехать с небольшой скоростью, то содрогаясь, то покачиваясь, преодолевая ямы, бугры и другие неровности грунтовой дороги. «Так, мы уже едем добрых полчаса, далеко, видать, отъехали от города», – сказал себе Бланжек. Перетерпев ещё четверть часа такого пути, Эмиль почувствовал, что автомобиль остановился. Извне послышались мужские голоса, но из-за толстых стенок разобрать речи не удавалось – доносилось только глухое бурчание, какое иной раз слышишь дома из-за соседской стены. Вскоре бормотание стихло, и через секунду Бланжек услышал, как снаружи заскрипел навесной замок. Затем задние дверцы кузова открылись, и, приподняв голову, Эмиль увидел двоих со штурмовыми винтовками. Взглянув, но не сказав ни слова, они вновь захлопнули двери, и фургон двинулся дальше. «Должно быть, прошли контрольно-пропускной пункт, – решил Бланжек, – значит, мы уже на месте». И действительно, через полминуты машина остановилась и водитель заглушил двигатель.

Двери открылись, в проёме показался сурового вида человек в спецодежде. Ухватив Эмиля за ногу, он выволок его из фургона и бросил на землю, будто имел дело с мешком картошки.

– Поднялся и пошёл! – сказал он, закрыв дверцы кузова.

– Мне нужен врач, кажется, у меня сломана нога, – простонал сморщившийся от боли Бланжек.

Тогда стражник схватил его за воротник и с лёгкостью поставил на ноги. Эмиль чуть было не упал, ведь стоять он мог только на одной ноге, а руки по-прежнему находились за спиной в наручниках.

– Давай, потанцуй на одной ножке, – язвительно протянул стражник, изобразив хромого. Двое других конвоиров с винтовками заржали, харкая и сплёвывая прямо Эмилю под ноги.

– Тебе нужно проскакать до входа в главное здание, – сказал стражник, направив указательный палец без одной фаланги в сторону пятиэтажного кирпичного сооружения.

Бланжек незамедлительно начал движение, дабы избежать излишних нападок со стороны стражников, но те, находясь сзади, то и дело наперебой давали пинка, гогоча и дурачась, как школяры. «Скок-прискок, скок-прискок», – кудахтал первый. «Выше, выше!» – вторил его напарник. «Заткнитесь оба! – крикнул стражник с потерянной фалангой, – а ты – давай вперёд!» – грозно рявкнул он и прижёг окурок о шею Бланжека. Эмиль отшатнулся и побежал, хромая, уже на обеих ногах – только бы поскорее добраться до главного здания. Домчавшись до входа, Эмиль упал на колени перед металлической дверью, справа от которой находилось решетчатое окно, откуда высунулась омерзительная рожа вахтёра, напоминающая скорее пугающую маску. По вывеске над дверью Бланжек понял, что находится на территории следственного изолятора. Если в полицейском участке он ещё мог бы повернуть ситуацию вспять, то здесь эта возможность уже казалась весьма призрачной.

Поприветствовав своих коллег-конвоиров, вахтёр открыл им дверь, и Эмиль, подталкиваемый стволом штурмовой винтовки, проник внутрь. Проход дальше пока был закрыт, и Эмилю – как ни тяжело было ему стоять – пришлось остановиться. За спиной послышался звон ключей, и через миг раскрывшиеся наручники соскользнули с запястий Бланжека.

– Давай документы, – приказал вахтёр, присаживаясь за стол, на котором лежал гроссбух, обложенный огрызками, объедками, окурками и другими продуктами жизнедеятельности своего хозяина.

Из внутреннего кармана ободранного, перепачканного пиджака Эмиль извлёк паспорт – единственный из его сохранившихся документов – и передал вахтёру. Тот начал листать гроссбух, долго выискивая нужную страницу. Засим раскрыл документ Бланжека и принялся скрупулёзно переписывать все данные в свой талмуд – казалось, он намеревался перерисовать даже герб и водяные знаки. Эмиль был не в силах больше выносить этой тягомотины и попросил ускорить процесс, но в ответ получил лишь неприятный тычок в спину винтовкой. Несколько минут протянулись как целая вечность, наконец вахтёр всё-таки закончил писанину и убрал паспорт Бланжека в железный сейф, где располагался каталог с ячейками в алфавитном порядке. Взамен Эмиль получил карточку с десятизначным идентификационным номером.

– Теперь вас будут звать по последним четырем цифрам, – пояснил вахтёр с ехидной улыбкой, – проходите дальше, мистер ноль шесть двадцать пять.

Вахтёр открыл следующую дверь, и Эмиль, провожаемый его коварным взглядом, прошёл вперёд. Дверь за спиной с грохотом закрылась, и Бланжек, сопровождаемый конвоирами, оказался в прохладном длинном коридоре. «Давайте-ка обыщем его, пока не переоделся в робу», – сказал один, обходя Эмиля спереди. Под прицелом винтовок с него сорвали пиджак, обшарили все карманы, вытащили все оставшиеся деньги, разорвали подкладку и, убедившись, что брать больше нечего – накинули превратившийся в отрепья пиджак на плечи Бланжека. Сопротивление представлялось бессмысленным и невозможным, поэтому Эмилю пришлось выступить пассивным свидетелем того, как он лишился всех своих сбережений, взятых с собой из дома на первое время.

Над дверью следующей комнаты, куда его повели, висела табличка с надписью: Гардероб, прачечная. Внутрь вошёл один стражник с винтовкой, двое других остались караулить снаружи. Здесь их встретила немолодая женщина в драном запятнанном фартуке, из-под которого торчал не менее похабный засаленный халат. Телосложение её было несколько не свойственное женщине: коротенькие ножки, узкие бедра, мощные руки, огромные кулаки, широкие плечи, переходящие в бычью шею, на которой возвышалась лопоухая голова.

– Снимай всю одежду, – прорычала гардеробщица хриплым, прокуренным голосом, чем окончательно подтвердила своё сходство с гиеной.

Бланжек принялся раздеваться и через минуту остался в одном лишь нижнем белье.

– Бельё снять тоже, – прошипела гиена.

Эмиль снял бельё и теперь стоял обнажённым, только деревянный крестик на верёвочке остался висеть на шее.

– Крест снимай тоже, – приказала гардеробщица, осматривая Бланжека со всех сторон.

– Нет! Его я не сниму! – отрезал Эмиль, но тут же чуть было не упал от резкого рывка, которым конвоир сорвал крестик.

Бросив крест в лапы гардеробщице, он вновь взял Эмиля на мушку, а та запихнула комом все его вещи в один мешок, который отбросила на пол в угол комнаты. Прикрепив бирку с идентификационным номером на холщовую робу, женщина швырнула новый костюм Эмиля ему под ноги. Не дожидаясь приказаний, Бланжек оделся и, прихрамывая, направился к выходу.

– Вечер уже поздний, сегодня допроса не будет, ведите его в камеру, – дал указание страж без одной фаланги своим напарникам. Те двое, взяв под козырёк, стали толкать и пихать Бланжека вперёд по коридору.

– Мне нужно в медпункт, – просительно начал Эмиль, – пожалуйста, отведите меня к врачу!

– Давай шевелись, здесь нет медпункта, – ответил стражник.

– Поставишь себе примочку – в камере имеется унитаз, – с издёвкой усмехнулся другой.

Миновав центральный коридор, шествие продолжилось в ответвлённом узко-длинном коридорчике, где в шахматном порядке располагались тяжёлые металлические двери в глубоких проёмах, что говорило о внушительной толщине стен. Чем дальше они продвигались вглубь коридора, тем всё обреченнее выглядел Эмиль. А когда одну из дверей открыли и безжалостно втолкнули в камеру, Эмиль оказался на холодном бетонном полу. В этот момент он понял, что теперь его лишили и одежды, и денег, и документов, и главное – возможности оказаться завтра в музыкальном училище и приступить к работе. По щекам потекли слёзы, Бланжек упал на колени с молитвенными словами, хотел было ухватиться за нательный крест, но, не нащупав его, уткнулся лицом в ладони и, упав на пол в углу камеры, зарыдал, захлёбываясь слезами.

Глава VI
Три истории

Впав в забытьё, Эмиль так и заснул на полу, а когда очнулся, обнаружил себя лежащим в койке под одеялом. Взгляд спросонья упал на тыльную сторону матраса, находящегося над головой, отчего стало понятно, что лежал он на первом ярусе двухэтажной кровати. У противоположной стены стояла точно такая же кровать, в которой, закутавшись с головой в одеяла, спали двое заключённых. У изголовья кровати на стене был закреплён небольшой откидной столик, а в дальнем углу помещения располагались унитаз и маленький умывальник. По площади камера была небольшой, но при этом, на удивление, весьма опрятной, несмотря на проживание в ней нескольких человек. Окон в помещении не было, лишь высоко под потолком, над входной дверью, зияло кругленькое слуховое окошечко, укреплённое толстенными железными прутьями, сквозь которые пробивался коридорный электрический свет. На стене виднелся нацарапанный углем календарь на текущий месяц, говоривший о том, что на дворе восемнадцатое марта, поскольку предыдущие числа были перечёркнуты.

Только похрапывание сокамерников нарушало царившую тишину. Ни из коридора, ни из-за стен не доносилось ни малейшего звука. Часов у Эмиля теперь не было, но по окружающей обстановке можно было предположить, что ещё только раннее утро. Спать ему больше не хотелось, видимо, нескольких часов крепкого сна, какой наступил после лужи пролитых слёз, вполне хватило, чтобы выспаться, поэтому Бланжек решил спокойно дожидаться общего подъёма. Синяки и ссадины всё ещё давали о себе знать, но, ощупав бедро, Эмиль уже не ощутил такой сильной боли, а значит, перелома, к счастью, не оказалось.

Вдруг верхний матрас заскрипел и заскрежетал, но следом тут же затих – видать, сокамерник перевернулся с боку на бок. Эмиль продолжал лежать не шелохнувшись, не желая раньше времени разбудить кого-нибудь из преступников. «Что за напасть? Что за несправедливость? – размышлял Бланжек, лежа в койке. – Я только третий день в Ирргартене и уже сижу, вернее, лежу в одной камере с уголовниками. Но ничего, как только я выйду на связь с Эйматштадтом, меня вытащат отсюда. Ректор Фредрикссон имеет выход непосредственно на губернатора – вот тогда-то, когда о случившемся узнает губернатор, негодяи получат по заслугам и председатель комитета сам окажется на моём месте».

Вскоре мысли Бланжека перебил оглушительный звонок, от которого пробудившийся сосед по койке так вздрогнул, что едва не свалился вниз. «Подъём!» – разразился громом разъяренный рёв тюремного надзирателя. Арестанты мигом спрыгнули со своих коек и выстроились в шеренгу лицом к двери, встревоженно поправляя робы, помявшиеся за время беспокойного сна.

– Давайте скорее к нам, молодой человек, – обратился к Эмилю пожилой седовласый господин с окладистой бородой, – сейчас начнётся утренняя перекличка!

Бланжек немедля присоединился к тройке узников, встав рядом с совсем юным парнем, лет восемнадцати, который приветливо посмотрел на него и указал взглядом на входную дверь. В ту же минуту снаружи послышалось металлическое лязганье и скрежетание: засов за засовом с натугой отодвигались, предвосхищая появление тюремщика.

– Сколько же там замко́в? – вопросительно прошептал Бланжек.

В ответ юноша легонько ткнул его локтем, поднеся палец к губам, как бы предостерегая, что любые комментарии сейчас неуместны.

Когда на пороге появился невысокий коренастый надзиратель с длинными руками, большим ртом, растрёпанными рыжими волосами, приплюснутым носом и маленькими туповатыми глазками, Эмиль невольно улыбнулся, не ожидая увидеть орангутанга в тюремной форме с пистолетом на поясе. Сокамерники же выправились, как курсанты при виде генерала, замерев в строгом ожидании. Тюремщик раскрыл журнал и, прицелившись авторучкой к нужной строке, начал перекличку:

– Одиннадцать ноль четыре!

– Здесь! – чётко ответил пожилой арестант.

– Ноль восемь пятнадцать, – следом выкрикнул тюремщик, брызнув слюной.

– Здесь, – отозвался юнец.

– Десять тридцать восемь, – прозвучал следующий номер, за которым последовал такой же односложный отклик третьего заключённого – мужчины лет сорока пяти.

– Ноль шесть двадцать пять, – в четвёртый раз проголосил надзиратель, и Бланжек, взглянув на свою идентификационную бирку, также ответил:

– Здесь!

Завершив перекличку, тюремщик удалился, запер за собой дверь, и засовы проскрипели в обратном порядке.

– Ну что ж, давайте знакомиться, – сказал седой господин, предложив рукопожатие Бланжеку, – меня зовут Лев Новак. Между собой мы, конечно, по номерам не зовёмся.

Эмиль был несколько удивлён дружелюбным приёмом интеллигентного старца и, представившись, радушно пожал ему руку. Двое других заключённых также доброжелательно поприветствовали новичка. Крепкого, мускулистого мужчину звали Георг, а юношу – Стефан. Все трое улыбались и держались бодрячком, ничуть не напоминая арестованных преступников.

– Давайте умоемся, друзья, – предложил Георг, – после чего у нас будет время побеседовать перед завтраком. Стефан, проводи Эмиля к умывальнику и выдай свежее полотенце.

Мальчик подвёл Бланжека к раковине и показал, как пользоваться краном: оказалось, что холодная вода течёт только при определённом положении ручки смесителя. А горячу воду лучше вообще не открывать, иначе из трубы пойдёт такая ржавчина, что канализация засорится и камеру начнёт заливать помоями.

– Да, да, такое уже однажды случилось, – подтвердил Лев, а Георг, глядя на него, многозначительно кивнул, скривив рот, – нам целую неделю пришлось ждать сантехника, чтобы он устранил засор. Раковиной вообще не пользовались и в унитазе воду не спускали – представляете, каково это было. Умыться за всю неделю удалось всего два раза в общественном туалете, поскольку из камеры нас выпускают на прогулку только дважды в неделю по часу, остальное же время все арестанты проводят в четырёх стенах. Тогда мы ждали этих прогулок как манны небесной, чтобы надышаться свежим воздухом и забежать в общественный туалет, ведь от зловонья в камере уже тошнило и раскалывалась голова. Так что, Эмиль, ни в коем, ни в коем случае не открывайте кран с горячей водой!

Бланжек освежился под тоненькой струйкой ледяной воды и получил от Стефана в качестве полотенца жёсткий лоскут, размерами не превышающий носового платка. Завершив омовение, Лев и Георг уселись на нижнюю койку, предложив Эмилю и Стефану присесть напротив.

– Итак, все в сборе! Поведайте же нам теперь свою историю, Эмиль, – с улыбкой промолвил Лев, будто беседа начиналась на природе, вокруг костра, в компании старых друзей, повстречавших путника. – Сегодня вы в гораздо лучшем расположении. Вчера же вы были так подавлены, что заснули прямо на полу, и нам пришлось потом перекладывать вас в постель. Но это не беда! В первый день многим не по себе, а потом привыкают.

– Мне бы не хотелось к такому привыкать, господин Новак, – вставил Бланжек, покачав головой, – я собираюсь в кратчайшие сроки покинуть сие заведение.

– Ну это будет зависеть от того, насколько быстро пойдёт расследование вашего дела. Зачастую лучше следствие не ускорять, поскольку в большинстве случаев арестантов признают виновными, и тогда они отправляются в исправительные колонии, где жизнь – сущий ад по сравнению со здешней. Поэтому многие у нас в изоляторе предпочитают запутать и растянуть процесс, нежели скорее оказаться в колонии. Вот я, например, здесь уже восемнадцатый год, а попал сюда в пятьдесят восемь лет. За эти почти уже два десятка лет следствие так усложнилось, что вряд ли я когда-либо выберусь отсюда; доживу, видать, здесь свой век и с миром преставлюсь Богу. Ну да ладно, не обо мне сейчас. Так что же вас сюда привело, молодой человек?

– Сущая нелепость, – ответил Эмиль, пожав плечами, – вы будете смеяться. Не вдаваясь в подробности, я просто кинул камень в сторону автомобиля, где ехал председатель комитета по культуре – этот вымогатель-шантажист.

Бланжек на секунду приостановил повествование, смутившись при виде выпученных глаз Льва и отвисшей челюсти Георга.

– Ну а потом, – продолжил он робко, – за мной погнались полицейские, от которых я и не спасся.

– Вот тебе и на… – выдохнув, отозвался Георг. – Серьёзное нарушение, – добавил он после минуты тишины.

– Ещё и побег могут припаять, – опечаленно сказал Лев, взглянув на Георга, и опустил голову.

Вопросов никто больше не задавал, арестанты сидели в скорбной задумчивости, потупив взгляды, как будто в деле Бланжека всё было однозначно и обсуждать тут уже нечего. Заинтригованный реакцией сокамерников, Эмиль первым нарушил молчание:

– Скажите, а вы, Георг, по какой причине сюда попали?

– Причина, конечно, непростая, Эмиль, далеко не простая, – собранно заговорил заключённый, – дело в том, что до ареста я работал личным шофёром у одного крупного предпринимателя – акционера компании по производству строительных материалов. Зарабатывал-то я, в сущности говоря, неплохо, но работа, по правде сказать, была тяжёлой: порой приедешь за ним по уговору в шесть утра, а он спит – ждёшь час, другой, третий, а его всё нет и нет. Вдруг к одиннадцати часам появляется – тут и начинаются разъезды: то в контору, то в банк, то за его женой заехать, то ещё что – голова кругом идёт. А вечером обязательно в ресторан – вот тут и жди его до полуночи, а то и дольше. Потом вывалится пьянёхонький, плюхнется на заднее сиденье и захрапит. Так привезу я его домой к часу ночи, а наутро в пять уже вставать – новое поручение шефа выполнять, вот и остаётся часика три только поспать. Всё бы ничего, если бы не один случай. А дело было однажды ночью: звонит он мне и требует срочно подъехать. Я вскакиваю с кровати, надеваю что попало, бегу вниз, прыгаю в машину и лечу на всех парах. Подъезжаю к его дому, у порога стоит шеф с двумя вооружёнными людьми; думаю: ну и дела, чего ж они затеяли? Сели все трое в машину, и скомандовал босс ехать на заброшенную северную ТЭЦ, что в десяти километрах от Ирргартена. Погнал я на предельных скоростях, пренебрегая всеми правилами дорожного движения, так что через двадцать минут мы оказались уже на месте. Вижу, здесь же припарковано ещё несколько чёрных бронированных автомобилей – таких же, как у шефа, а рядом вооружённые охранники бродят и другие господа, мне не известные. Указал шеф оставаться в машине, а сам с охраной отправился на переговоры с главным боссом из той кампании. Сижу я в машине, гляжу, завязался разговор между главарями – вроде всё тихо-мирно. Ну, думаю, сейчас договорятся воротилы – и поедем обратно по домам, ещё часик вздремнуть успею. Прошло минут пять, смотрю – пожали господа друг другу руки; охранники вынесли какой-то чемоданчик и передали моему шефу, тот открыл его, а внутри – толстенные пачки банкнот. Только господин Ноймниц – мой шеф – принялся просматривать деньги, как вдруг раздался оглушительный вой сирен, откуда ни возьмись, набежали полицейские, мы и глазом не успели моргнуть, как всех нас повязали и затолкали в один фургон. Ну а дальше самое интересное: только приехали мы в участок, как я слышу: «Старина Ноймниц, как они могли так с вами поступить?» Оказалось, что, узнав о случившемся, в участок незамедлительно прибыл главный прокурор Ирргартена – давний приятель и компаньон моего шефа, который немедленно распорядился об освобождении Ноймница и всех его коллег. Но прежде чем нас отпустить, прокурор, Ноймниц и начальник полицейского участка удалились для проведения экстренного совещания, в результате которого было объявлено, что я, шофёр, являюсь единственным подозреваемым по данному делу и безотлагательно отправляюсь в следственный изолятор. Не успел прокурор докончить фразу, как один из участковых треснул меня в лоб прикладом, и я потерял сознание. Очнулся я уже в следственном изоляторе, в этой вот камере. А когда меня вызвали на допрос, выяснилось, что я обвиняюсь в преступлении в сфере экономической деятельности, в частности в фальшивомонетничестве в особо крупных масштабах. Когда я стал объяснять, что являюсь простым шофёром и в жизни с финансами дел не имел, меня и слушать не захотели, даже объявили, что я был пойман с поличным, а теперь уклоняюсь от сотрудничества со следствием и не желаю сознаваться в содеянном. В результате я здесь уже два года и боюсь, как бы не перевели меня в колонию, здесь то получше будет – даже выспаться можно.

– Ничего-ничего, Георг, – вставил Лев, успокаивая товарища, – старайся на каждом допросе вносить всё большую и большую путаницу в своё дело, как это всегда делаю я, тогда никуда тебя отсюда не выкинут. Ну а ты, дорогой друг наш, Стефан, – продолжал Новак, переведя взгляд на юношу, – коль уж речь зашла, расскажи вновь прибывшему поселенцу свою историю; как нам известно, она не очень длинная.

– Мой рассказ, – начал Стефан, – покажется вам не таким захватывающим, как у Георга, но не менее нелепым. Дело началось после окончания школы, когда я стал поступать на исторический факультет Ирргартенского университета. История всегда была моим коньком, и мне хотелось связать свою жизнь только с историей, кроме того, я планировал пойти по стопам отца – он у меня доктор исторических наук, заслуженный преподаватель и публицист. Задолго до выпускного класса папа стал готовить меня к поступлению в университет, я даже рассчитывал поступить сразу на второй курс. На подготовительных курсах я познакомился со своими будущими одногруппниками, которые, как оказалось, были подкованы в истории намного слабее меня; не хочу показаться вам чванливым и заносчивым, но это действительно так. Летом начались вступительные экзамены. Я был на сто процентов уверен в положительных результатах и уже представлял себя счастливым студентом Ирргартенского университета, но когда объявили итоги, я не поверил своим глазам: из всех абитуриентов, что ходили на подготовительные курсы, не был зачислен только я один. Я немедленно подал на апелляцию, но её отклонили, не посчитав правомерной. Оставалось только заново поступать в следующем году. На этот раз я решил не оставлять конкурентам никаких шансов и тотчас приступил к усиленной подготовке. Всё лето я провёл за книгами, монографиями и учебниками. Отец принёс мне с работы несколько докторских диссертаций, которые я вскоре уже знал наизусть. Осенью опять начались подготовительные курсы, на которые я в обязательном порядке записался и посещал их, не пропуская ни единого занятия. Так в нескончаемых трудах прошёл год. Отец уверял меня, что на этот раз беспокоиться не о чем, что наработанного за это время материала мне хватит даже для диплома, а то и для диссертации, а в том, что я буду принят на первый курс, сомневаться уж точно не приходится. Но он ошибся: и на этот раз из подготовительной группы не поступил только я. В смятении и отчаянии, со слезами на глазах я побежал к проректору – к счастью, он оказался на месте. Объяснив ситуацию, я обратился к нему за советом: как же мне быть? Почему меня не принимают? Ведь больше всего на свете я хочу учиться на историческом факультете! Проректор внимательно выслушал меня и сказал, что огорчаться не стоит, ведь нет ничего проще, чем поступить на истфак, достаточно просто заплатить определённую сумму, и он лично всё устроит. Мы порешили, что завтра в это же время я принесу проректору оговоренную сумму, а он обеспечит моё поступление. Так всё и получилось: я благополучно расплатился с проректором, а на следующий день увидел свою фамилию в списках на зачисление. Счастью моему не было предела, а отец на радостях подарил мне дорогущую иллюстрированную энциклопедию по геральдике в подарочном издании. Но недолго музыка играла, недолго фраер танцевал: через пару дней ранним утром раздаётся звонок в дверь. Отец идет открывать. Я тем временем лежу в своей постели и слышу: «Профессор Андерсен, ваш сын Стефан Андерсен обвиняется в коммерческом подкупе руководства Ирргартенского университета; вот ордер на его арест». В следующую минуту ко мне в спальню входят двое полицейских, вытаскивают меня из постели и скручивают прямо в пижаме. Через час я был уже здесь, в следственном изоляторе, где вынужденно подписал все бумаги, обвинявшие меня во взяткодательстве.

– И правильно сделал, что подписал, – перебил Георг, – этим ты подтвердил своё намерение в сотрудничестве со следствием. Мне, дураку, тоже надо было сознаваться в фальшивомонетничестве, хоть я даже толком не знаю что это такое, но зато тогда бы меня не обвинили в уклонении от сотрудничества. А что будет теперь?.. Эх…

– Без паники, друзья, без паники, – убедительно начал Лев, – вы здесь ещё новички, по сравнению с вашим покорным слугой, так что в делах следствия, в который раз вам говорю, прислушивайтесь ко мне – я то уже корифей! Буденштальское законодательство довольно гибкое, и в нём имеется масса лазеек, поэтому не отчаивайтесь раньше времени, – Лев умолк, сложив руки на груди с видом безоговорочного превосходства.

В этот миг за дверью зазвенели ключи. «А вот и наш завтрак!» – весело воскликнул Новак, проведя рукой по длинной седой бороде. Квадратное окошечко в толстой железной двери открылось, и в него просунулась рука кухарки, держащая плошку густой каши с кусочком чёрствого хлеба. Лев, точно мальчишка, первым припорхнул к двери и бережно взял свою порцию, вежливо поблагодарив кухарку. Когда очередь дошла до Эмиля, в окошечке появился тюремщик и сказал, что его немедленно вызывают на допрос и завтрак поэтому придется отложить.

– Удачи, Эмиль, – зашептал Новак, прячась от тюремщика за спиной Георга, – помните, что я говорил: старайтесь запутать следствие, заморочьте им головы!

– После допроса я рассчитываю отправиться за ворота, – отрезал Бланжек, махнув рукой, как бы ни во что не ставя слова Льва, и вышел в сопровождении надзирателя.

Путь в комнату для допросов пролегал через систему узких коридоров, где по бокам располагались тюремные камеры, напоминая погребальные ниши римских катакомб. «Георгу со Стефаном, конечно, просто не повезло, – думал по дороге Эмиль, – обоих выставили козлами отпущения: Георга подставили мошенники как лишнюю пешку в своей мафиозной партии, а Стефана выставили взяткодателем, хотя ответственность должен был понести сам взяточник – проректор университета». Наконец провожатый остановился возле одного из административных кабинетов, сигнализируя о прибытии деликатным стуком в дверь. Войдя внутрь, надзиратель вытянулся по струнке и отрывисто доложил: «Господин Саар, номер ноль шесть двадцать пять доставлен для проведения допроса!» В это время следователь что-то писал в тетради, но, услышав донесение, оторвался от письма, исподлобья посмотрел на Бланжека и одобрительно кивнул надзирателю, который в свою очередь ответил почтительным поклоном и удалился, закрыв за собой дверь. Саар отложил рабочую тетрадь и подошёл к огромному стеллажу, где в определённом порядке располагались папки с делами заключённых – все разной толщины, в зависимости от объёма того или иного дела. Повторяя шёпотом номер Бланжека, следователь быстро нашёл его тоненькую папочку, стоявшую в самом нижнем ряду по соседству с такими же свежими делами. Затем он вернулся на своё рабочее место, а Бланжеку жестом указал на стоящий строго напротив стул, одиноко и неуютно возвышающийся посередине комнаты.

– Итак, шестьсот двадцать пятый, вы обвиняетесь в покушении на председателя комитета по культуре, а также в побеге и сопротивлении представителям закона! – обстоятельно заговорил следователь, грозно задрав свой орлиный нос. – Такие преступления тянут на высшую меру наказания – пожизненное заключение! Если в течение месяца вас не оправдают, отправитесь в исправительную колонию, где останетесь до конца своих дней. Вам есть что сказать?

– Позвольте, но никакого покушения не было, я просто подошёл к председателю, чтобы получить от него разрешение на работу в музыкальном училище, а в ответ получил жёсткий отпор охранников; председатель же даже не взглянул в мою сторону…