Текст книги "Когда я увижу тебя"

Дома было тепло, почти душно, я сразу же пошла на кухню – открывать форточку, чтобы проветрить квартиру, нагретую за день еще не выключенным центральным отоплением. По дороге нажала на кнопку электрочайника. Саша вошел вслед за мной – занес пакеты, засуетился у окна, словно впервые был у меня дома.

– Кури уже, – разрешила я, не дождавшись вопроса, кивнув в сторону пепельницы на подоконнике, годами служившей ему.

Он встал к окну, достал сигарету из пачки и принялся ее разминать, никак не решаясь закурить, то подносил ее к губам, то снова опускал. Я смотрела на его спину, на его обнажившийся затылок, и меня мучило какое-то странное чувство. Я пыталась понять, что я действительно чувствую к нему – помимо той, как мне казалось, бесконечной сестринской любви. Кто из нас двоих ошибается – он или я? Вдруг я поняла, что впервые в жизни по– настоящему боюсь его потерять. Боюсь, что его не будет в моей жизни – так или иначе, а я ведь даже представить себе не могу, как это – без него, как такое вообще возможно. Предательский ком подкатил к горлу, и я тоже отвернулась – к столу, звенеть чашками, доставать заварку, наполнять ложки-ситечки. Саша же словно ждал момента, когда вода забурлит, дойдет до точки кипения, щелкнет выключатель чайника и шум пойдет на спад, затихая. Он заговорил – обрывисто, выбирая слова, будто вырезая их из газеты для киношной угрозы слог за слогом, постоянно меняя интонацию:

– Прости меня. Наверное, я не должен был. Признаваться тебе, грузить тебя этим. Я понимаю. Я все вижу. Я не идиот, Ленка. Но ничего не могу с собой поделать.

Выдохнул, закурил, запрокинул голову. Я смотрела на него тайком, высокого, широкоплечего, и знала, что сейчас ему больно, и стыдно, и горько, и всему виной я. И заговорить бы, и найти для него слова, но какие – я сама стою, как немая, будто и не говорила никогда прежде ни с кем о том, что чувствую.

– Ты тогда пошутила что-то про инцест, кажется, да, Лена? – не поворачиваясь, повел плечом, мол, молчи, не оправдывайся, – знал, что я начну протестовать и просить прощения. – Не надо, не извиняйся. Так и выглядит. Мы с тобой даже в одной постели были не раз, ты теперь, наверное, думаешь, что я пытался с тобой переспать?

– Саша, – укоризненно протянула я, – ну что ты…

– Да, ерунду несу, прости. Прости, пожалуйста. Ты же видишь, я не в себе. Я с ума схожу, Лена.

Он затушил сигарету и вдруг повернулся ко мне, глядя прямо в глаза, весь открылся, распахнулся. Он впервые смотрел на меня так. Или я впервые поняла, расшифровала его взгляд – нежный, желающий меня и боящийся отказа одновременно. Поняла его и смутилась, даже живот свело, отвернулась к столу и оперлась руками, потому что показалось: вот-вот рухну то ли от страха, то ли от волнения, такая каша в голове. Мне стало страшно – что, если он приблизится ко мне? Коснется меня? Что тогда? Что я должна буду сказать ему, что сделать?

– Ты боишься меня? – вдруг понял он. – Ну что ты. Это я боюсь. От одной мысли трясусь, как мальчишка, а ты…

– Что ты во мне нашел? – выпалила я. Как он вообще мог на меня посмотреть, кто я рядом с ним, рядом с любой из тех, кто у него был, – нелепая, корявая, смешная. – Что ты нашел во мне, Саша? – повторила я и, набравшись смелости, подняла на него глаза.

Он улыбался ласково, хорошо, спокойно.

– Все. Я нашел в тебе все. Я люблю тебя.

И вмиг мне пустили горячую соленую воду – прямо к глазам. Я сама от себя такого не ожидала, но слезы льются по лицу, а я не могу их остановить, так мне горько и хорошо одновременно. Я всегда ждала этого чувства – когда смотришь на человека и вдруг понимаешь: это по-настоящему. Он – настоящий, я – настоящая, то, что между нами, – не выдуманное, не наигранное, настоящее. И даже если ничего не получится, я не имею права не попробовать, потому что это именно то, что нельзя отпустить или пропустить, оно должно со мной случиться, оно неизбежно, неминуемо. Да, именно этого ощущения неизбежности при взгляде на мужчину я всегда искала, но не могла найти. Потому что все это время он был здесь, рядом со мной, за моей спиной, он дышал мне в затылок, он держал меня за руку, он целовал мои волосы, и он был для меня всем, целым миром, таким огромным, что я не замечала, что он еще больше, чем мне кажется, – как смотришь в небо и не можешь осознать бесконечность Вселенной. Как стало ясно теперь, понятно, что все, что должно случиться между нами, неизбежно, предопределено и от этого не уйти, даже если мы разобьемся к чертям – вместе или по одиночке.

– Лена, – он испуганно потянулся ко мне, но отпрянул, не решаясь приблизиться, – Ленка, ну чего ты? Я тебя расстроил?

– Нет, что ты, нет, ты не виноват, это я, понимаешь? Ты хороший, Саша, ты такой хороший, ты ведь самый лучший, я всегда так считала…

– Сейчас ты скажешь «но», – горько. – Не надо, не продолжай. Хочешь, я уйду?

– Нет, – запротестовала я отчаянно. – Нет, нет, нет, не уходи, Саша, пожалуйста, не уходи, только не сейчас, сейчас тебе никак нельзя уходить, как ты не понимаешь?

– Я не понимаю, – растерялся.

Я закрыла руками глаза, потому что мне казалось: как только я скажу то, что собираюсь, мир рухнет и все вокруг перестанет существовать, иначе почему мне так страшно?

– Поцелуй меня, Саша. Я с ума сойду, если ты не поцелуешь меня.

Он резко выдыхает и почти хрипит, произнося мое имя. Это чувство – острое, когда от внезапной нежности тебя пронизывает насквозь от горла до желудка сладкой режущей болью. Есть ли у него имя? Саша делает шаг, и у меня в глазах темнеет от одной только мысли, что он сейчас прикоснется ко мне. Еще никогда мне не было так страшно, так волнительно от близости с кем-то. Он весь дрожит, когда прикасается к моему лицу, смотрит испуганно, будто спрашивая – не ошибся ли он, правильно ли он меня понял? Но все, чего я так боялась, перестает существовать, становится смешным и нелепым, стоит ему только поцеловать меня. Это все правильно. Это все совершенно. Никто никогда не целовал меня так, как он, – все, о чем я могла думать в тот момент. Мы были так близки, так знакомы друг другу и в то же время узнавали заново. Каждое прикосновение, каждый взгляд и каждое слово были как открытие. Как книга, которую ты прочел еще в детстве, но уже успел забыть, лишь помнишь, что читал взахлеб, что все в ней тебе нравилось и привлекало, и ты снова берешь ее в руки и с трудом узнаешь сюжет, но внутри, глубоко внутри, волнительное чувство счастья, которое она тебе дарила и готова подарить вновь. Так мы лежали на моей кровати всю ночь в одежде лицом друг к другу, и я видела, как за окном светает, и веки становились все тяжелее, но так не хотелось отпускать его руку, перестать смотреть на его губы, гладить его волосы. Вот он рядом, тот, кто был мне так знаком и так дорог, а теперь еще – и так любим. Как никто прежде.

_1.6

Почти двадцатилетняя дружба была прелюдией к тому, что наконец случилось между нами. Казалось, что весь мир выкрутили для меня на полную громкость и мои нервы, все во мне вдруг стало обнажено и восприимчиво. Я даже стала по-новому слышать слова старых песен. По-другому смотреть фильмы, пробовать еду, выбирать другую одежду по утрам. Эта любовь – такая волнительная его ко мне и такая неожиданная, только зарождающаяся, но уже такая огромная моя к нему – перебирала меня всю изнутри по кирпичикам, как детский конструктор, выстраивая заново все то, что я знала о себе, о нем, о нас вместе. Но это было даже приятно.

Саша же ступал по этой новой земле осторожно, как по минному полу. Тихо, не спеша складывал он слова в такие предложения, которые давали мне понять, как я ему важна. Дрожа от волнения, прикасался ко мне и все же оставлял за собой право на мужской, животный напор, и в этом тоже было что-то очень волнующее. Я ощущала, как широко распахнуто мое сердце, кажется, если присмотреться, можно увидеть, как оно бьется через грудную клетку, и еще никогда я не была такой доверчивой и искренней. Но разве я могла закрываться или обманывать его?

Первое время он настолько старался ничем не ранить, не обидеть, не напугать меня, что, видимо, даже переусердствовал в этом. Мы продолжали целоваться – как маленькие сумасшедшие зверьки или подростки в пубертате: до распухших губ, до сухости во рту, до покусанных языков. Мы глупо смеялись и бесконечно обнимали друг друга. Мы гуляли вечерами по городу – по самой любимой моей старой его части, с любопытством заглядывая в маленькие уютные дворики с брошенными машинами, гуляющими котами и деревянными голубятнями. Мы покупали билеты в кино на последний ряд и, конечно, совершенно не помнили после сеанса, о чем был фильм, так как слишком поглощены были друг другом. Но мы не занимались любовью.

Сначала я была благодарна Саше за то, что он так терпеливо оттягивает важный для нас обоих момент, но спустя две-три недели я начала немного волноваться. Что, если его первое влечение ко мне прошло и теперь он не знает, что со мной делать? Что, если он не видит во мне женщину, с которой он хотел бы заниматься любовью? И тут же отгоняла эти дурацкие догадки – вот он прежний: так же смотрит на меня, что сводит живот, так же берет за руку, что становятся ватными ноги, так же целует меня в затылок, тихо подкравшись на кухне. Боже, да я сходила с ума, так мне хотелось узнать, каково это – быть с ним. Ночью, оставшись одна, отпустив его домой, я стыдливо прокручивала в голове возможные сценарии, но фантазия отказывала мне уже на моменте раздевания. Увы, я даже обсудить это ни с кем не могла – единственный человек, которому я могла бы пожаловаться на своего чересчур обходительного любовника, вдруг стал им сам.

Каждый вечер он уходил домой – ближе к полуночи, как по расписанию. Я провожала его, как и полагается, с печальным выражением лица – жаль, что приходится расставаться, но ничего не поделаешь. Висла у него на шее, как восьмиклассница, ждала звонка и шепота в трубку «Я дома, спокойной ночи, люблю тебя» и лишь потом ложилась спать – еще час или два ерзая, ворочаясь с боку на бок и катая во рту ощущение незавершенности, а потому и какого-то сладкого почти одиночества. В один из таких вечеров за окном зарядил дождь и Саша все не уходил в надежде, что он закончится, поэтому мы валялись на полу и смотрели кино, прерывая его дурацкой болтовней и целуясь сладкими и красными от черешни губами. Наконец фильм закончился, и я тайком взглянула на часы – первый час ночи, и сейчас он точно уйдет, никогда еще не задерживался так долго, но казалось, что сегодня Саша никуда не торопится. Он лежал на полу около дивана, закинув руки за голову в своей обычной – немного развязной – манере, и воодушевленно делился впечатлениями от фильма, но я уже не слушала, переполняясь каким-то раздражением, которое всегда настигало меня перед его уходом. «Уходи уже, – думала я, – и дай мне вдоволь посокрушаться о твоей нерешительности». Но он оставался равнодушен к моим страданиям. С еле сдерживаемой досадой я уткнулась лицом в колени, обняв их, как вдруг Саша замолчал на полуслове. Я повернулась к нему, чтобы понять, в чем причина, и тут же встретила странный взгляд – казалось, что у него потемнели глаза: так странно, так глубоко он смотрел на меня. Что-то изменилось – прямо здесь, секунду назад, а я даже не заметила что, но вдруг точно поняла: сегодня все произойдет, он так решил, и поэтому сегодня все произойдет. И тут же, подтверждая мою догадку, он протянул мне руку, подзывая к себе. Я было потянулась, но остановила себя: что, если я неправильно истолковала его желание? Что, если правильно? Не спешим ли мы? Должны ли мы это делать? Сомнения зашумели во мне, как вспорхнувшая птичья стая.

– Так, все, Лена, – прохрипел он, – я так больше не могу, – и рывком притянул меня к себе.

Следующие несколько часов он не проронил ни слова. Пока он раздевал меня, с обезумевшими глазами рассматривая мое тело, пока он нес меня на руках в кровать, целовал каждый миллиметр моего тела, кусал мои плечи, раздвигал мои ноги, сжимал мои бедра, жарко дышал, запрокидывал голову, выгибал спину, хрипел, как запертый в клетку зверь – то ли от боли, то ли от желания, обвивал меня собой так, словно хотел впитать меня целиком, без остатка и никому больше не отдавать, – все это время он молчал. Я и сама бы не могла говорить – мне казалось, что меня затянуло в воронку сумасшедшего урагана, что я в наркотическом экстазе и с трудом осознаю себя здесь и сейчас. «Саша, – думала я, – Саша», – и это была моя единственная мысль: два таких знакомых мне слога вдруг сложились в совершенно новое слово и значение. Когда наконец первая волна безумия отхлынула и с берега потянуло легким ветром, я почти решилась прервать молчаливый любовный заговор, но он снова меня опередил:

– Ленка, ты пахнешь сиренью.

– Что? – от неожиданности я рассмеялась.

Он провел рукой по моему лицу, вдруг став серьезным настолько, что это насмешило бы меня раньше, но не сейчас.

– Разве так хорошо может быть? Это законно?

– Не может, – подтвердила я, – мы с тобой умерли и видим одни и те же сны.

Он притянул меня к себе, поцеловал жадно, мучительно, долго, задержав дыхание. Затем провел пальцем по моим губам, не отводя от них взгляда, и вдруг прошептал – как ребенок, беззащитно, трогательно:

– Лена, не уходи никогда, пожалуйста, я теперь без тебя не смогу.

Я приручила дракона – так я себя ощущала. С одним нюансом – он меня тоже приручил.

– Не смоги, пожалуйста, не смоги, Саша, никогда. Я, кажется, теперь совершенно твоя. Насовсем.

_1.7

Он зачем-то прозвал меня Сиренкой – соединив мое имя с сиренью, а я великодушно прощала ему это прозвище, хоть с детства их терпеть не могла. Я продолжала называть его Сашей, не придумывая никаких ласковых словечек: мне заново нравилось это имя, нравилось произносить его вслух, когда я оставалась одна, будто я слышала его впервые или произносила на незнакомом мне языке и пыталась понять его значение. «Саша», – удивлялась я сама себе каждое утро, просыпаясь рядом с ним. «Саша», – шептала я, когда мы занимались любовью.

– Расскажи, когда ты понял? – однажды спросила я.

– Что понял?

– Что любишь меня.

– Кто тебе сказал, что я тебя люблю? Я тебя жалею. И терплю.

– Эй!

Вздохнул и уставился в потолок:

– Помнишь фотографии с фестиваля? Наверное, тогда. Я залез к тебе в палатку, пока ты спала, не хотел разбудить и фотографировал спящую. А потом вдруг понял, что не хочу выходить из палатки. Хочу закрыться в ней ото всех с тобой, раздеть тебя, целовать. Я сам себя испугался – это же Ленка, с ума я сошел?

– И все? Так просто?

– А потом я два дня наблюдал, как ты обжималась с каким-то придурком с дредами.

– Бедняжка, – смеюсь.

– Ты что смеешься? Я страдал!

– А надо было его убить! – шепчу заговорщически.

– Я и убил, – отвечает серьезно, не улыбаясь. – Он тебе звонил потом?

– Неееет, – изображаю озарение.

– То-то же.

– Ты должен пообещать мне, что я тебя не потеряю, что бы ни случилось, хорошо?

– Я обещаю, но что может случиться, Ленка?

– Ты можешь меня разлюбить.

– Глупости. Такого не может быть.

– Слушай, – вдруг осеняет меня, – если ты понял это еще на фестивале, то как же Юля? Вы с ней встречались гораздо позже.

– А как ты думаешь, почему мы все-таки расстались? Ленка, до чего же ты слепая!

– Саша, – утыкаюсь я лицом в его грудь, – прости меня, дурочку, я теперь все-все вижу, честно.

Он обнял меня еще сильнее:

– Не извиняйся. Я бы все равно ждал тебя столько, сколько нужно. Ты того стоишь. Ты же мой суперприз. Малышка на миллион.

Благодарно тянусь к его шее и начинаю целовать, чувствуя, как его теплая пахнущая сандалом кожа покрывается мурашками. Надо же было быть такой глупой – не замечать, какая прекрасная у него шея. Самая лучшая шея на земле.

– Ленка, а ты когда поняла?

– Сама не знаю, – отвечаю честно, – но когда ты пришел ко мне домой после признания и стоял спиной на кухне и курил, я смотрела на тебя и думала, что умру, если ты меня оставишь.

– Я никогда тебя не оставлю.

– Не обещай ничего такого, Саша, никто не может знать наверняка.

Берет мое лицо в руки, притягивает к себе, смотрит удивленно:

– Но я знаю, Лена. Смотрю на тебя сейчас – и знаю наверняка. Это навсегда. Ни в чем и никогда я не был так уверен, как в этом. Ты же для меня, Лена. А я – для тебя. Как можно в этом сомневаться?

Еще никогда я не была так смущена своим статусом в личной жизни. Каждый раз, когда я просыпалась и видела его рядом спящего на животе, уткнувшегося лицом в подушку, простыня давно сбита ногами, на широкой спине ложбинка между лопатками – хочется обязательно губами в эту бархатную смуглую ямку и чтобы он просыпался, поднимал голову от подушки, смотрел на меня удивленно, а потом счастливо – каждый раз я недоумевала: как могло случиться, что он стал для меня тем, о ком я и думать не смела? Словно все ясно, все определено, все решено на много лет вперед – я теперь с ним, он со мной. Как же объяснить это теперь маме, брату с Соней, всем, кто воспринимал нас с Сашей не иначе как шайку, неразлучников, но не влюбленных? Да и были ли мы только друзьями? Мой бастион так легко пал, что, если и не было этого бастиона? Самой бы понять. Не знаю, почему мы так долго пытались скрывать, что теперь вместе, – вряд ли потому, что хотели определиться, всерьез ли это, в этом мы были убеждены с самого начала. Скорее, мы боялись, что никто не поверит в нас так, как мы. Я не была готова ни к насмешкам, ни к расспросам. Я толком ничего не понимала, кроме самого главного: я влюблена по уши. В редкие встречи с Соней и Кириллом мы с Сашей изо всех сил пытались вести себя так, как раньше, будто мы всего лишь друзья. В этом было даже что-то волнующее – его будто случайные касания под столом, короткие, но острые, как выстрелы, взгляды, шутки – почти на грани, вот-вот расколемся и нас рассекретят, и миссия будет провалена. Зато как особенно сладко было после, в подъезде, уже простившись с братом и Соней, спустившись вниз на этаж, вдруг начать целоваться и хихикать, будто дети, скрывающиеся от строгих родителей. Но так не могло долго продолжаться. Со временем я стала испытывать чувство вины – ну что мы, в конце концов, как маленькие обманщики! Однажды, когда мы ехали на концерт, я вдруг решила: пора сдаваться. Сложно было не заметить мое волнение, хотя бы потому, что я молчала всю дорогу, что случалось со мной редко, – и Саша его заметил. Его рука по-хозяйски легла на мое колено, и он заулыбался себе:

– Лена, я придумал. Давай скажем всем, что мы встречаемся с детства, но всю жизнь это скрывали.

– Боже! Ты такой умный, Саша, такой талантливый. Но ничего лучше придумать не смог.

– Я в шутку, – смеется.

– Кто тебе поверит? Готовься к допросам. С лампой в лицо, добрым и злым полицейским, все по правилам.

– Кто меня будет допрашивать? Брат твой, эта птица-говорун? Пусть для начала научится говорить со сцены на одно слово больше, чем «здрасте» и «спасибо».

– Нет, Кирилл, конечно, ни о чем не спросит. У него для этого есть Соня – птица-секретарь, – язвлю. – Ему не нужно никого ни о чем спрашивать с тех пор, как она появилась, если ты не заметил.

Ухмыляется:

– Ты зря переживаешь. Ну спросят. Ну ответишь. Делов-то. Скажешь: да, пришел, совратил, не смогла ему отказать, звезда все-таки, кумир миллионов.

– И не совру, ага. Не смогла отказать. Это очень про меня. Я не умею говорить «Нет».

– Вот, – довольно кивает. – Так и скажи. В то, что ты безотказная, все поверят легко.

– Ты сейчас дошутишься, Саша, доедем до Кирилла – и рассказывать будет нечего! – делаю вид, что сержусь.

Берет меня за загривок, притягивает к себе мое лицо, кусает за нижнюю губу, дразня, улыбается. И я снова готова соглашаться со всем, что он скажет.

– Не знаю, поняла ли ты, поэтому уточню: ты теперь от меня никуда не денешься. Это навсегда, Ленка. Ты попала.

– Хорошо, – сдаюсь я. – Именно это я и расскажу всем. Что я попала. Пропала. Навсегда.

У дверей клуба Саша остановился:

– Иди, я тебя догоню. Покурю, и все расскажем.

Стоило мне войти и увидеть всех, как пульс ускорился. На дрожащих ногах я подошла к столу, где сидели брат и Соня с очередным барабанщиком, которые так часто сменялись, что их имена я даже не трудилась запоминать.

– Привет, – первым буркнул брат, – а что одна? Где твой герой-любовничек? Нам через полчаса нужно начинать.

– В смысле? Ты о ком? – опешила я.

Кирилл сделал то, что делал очень редко – только когда я выводила его из себя. Он шумно выдохнул и закатил глаза:

– Господи, да когда вы уже прекратите этот цирк?!

И тогда я поняла, какие мы идиоты. Пока мы играли в шпионов, они смеялись над нами: такой очевидной была наша связь. Саша возник у меня за спиной – веселый, еще не в курсе нашего разоблачения.

– Саша, – почти прошептала я, – они знают.

– Слава богу, значит, ничего не нужно объяснять, – только и сказал он с облегчением и обнял меня, словно наконец вступил в права полного владения.

– Потом пообжимаетесь, – недовольно бросил Кирилл, – чекаться пора.

Он встал, подошел к Саше и улыбнулся почти одобрительно:

– Только один момент, Саня: Лена, конечно, не подарок, но обидишь ее – лично тебя задушу. Она у меня одна все-таки.

– У меня она тоже одна, – улыбнулся в ответ Саша.