Текст книги "Былицы-2"

– Так я просто счастливая жить хочу, – ревела девка.

– Так ведь все хотят! А кто больше всех жалуется – тот больше всех и хочет, только делать ничего для счастья своего не желает. Лишь о себе думает.

– Помоги мне, Павлина Куприяновна. Дай совет, нет больше сил ждать. Все свои рецепты перепробовала.

– Сердце ведь не калоша, что б растянуть его по желанию. Только горе или нужда сердце злое размягчают и увеличивают. Я-то дам совет, да разве ты ему последуешь?

– Все сделаю! Лишь бы больше не злой ходить.

– Тогда слушай и запоминай: коли хочешь счастья истинного – доверься дороге, что судьба тебе уготовила. Прими все, будто подарок долгожданный.

Подняла голову, посмотрела удивленно девушка на женщину мудрую и слезы просохли.

– Как в сказке… – мечтательно молвила Варвара.

– Да, как в сказке, – серьезно повторила староста, и по-матерински по волосам девушку погладила.

– Выходи замуж за первого кто тебя позовет. Полюби его как самого лучшего из людей. Прими со всеми недостатками и разгляди достоинства. Помоги ему стать лучше, чем он есть. А вместе с ним и ты раскроешься. Оттает сердце ледяное. – Улыбнулась Павлина Куприяновна, видя, что слова ее находят ответ в сердце девушки. – А коли будешь стараться от души, – и впрямь разбогатеете, облагородитесь, поднимитесь. Обрати зло в добро.

– Спасибо, тетенька, – поцеловала просительница руку старосты. – Спасибо тебе большое! Разреши иногда к тебе заглядывать, послушать речи твои мудрые?

– Конечно, приходи, Варя, – обрадовалась Павлина, – я старая становлюсь, люблю поболтать.

Девушка встала, поклонилась и ушла лицом светясь.

Луна полная осветила деревню светло-светло как днем, хотела Павлина Куприяновна спать пойти, да сердце мучило дело незаконченное.

Подошла к столу мужнему, где Кронид Егорыч думы думал, открыла книгу Путевую Дворовую и, глядя в окошко задумчиво, записала в графе: Алена Никитина – пропала без вести.

А Варвару с этой ночь лунной записала в правую сторону. И сердце старосты на место встало.

Пошла спать укладываться, ибо поутру после бессонной ночи только молодые весело на работы бегут, а старым костям – покой нужен.

Конец

«Староста маленечко злится»

Часть первая. Староста жалуется.

Жизнь в деревне Вечканово текла размеренно и своим чередом: кому слаще свеколки с медом запеченной, да чаем сладким с чабрецом за столом дубовым в семье дружной под смех родни любимой; у других скучно и тоскливо – в одиночестве при лучине потухшей, в досаде на судьбу окаянную; у кого сытно и потно – в пене пивной да в солениях жирных; у кого в празднике именинах; а у кого в горе безутешном о потере невозвратной. Одним словом, суета сует, да всем по горошку, что уродился от посевов сердечных по весне благодушной. Что посеял, то и пожнешь – как в народе говорят.

А в домике расписном, что посредь деревни доброславной, разросшейся до пределов городских от жизни спокойной и размеренной, жила-была староста премудрая, многоуважаемая Павлина Куприяновна.

Лежала староста на печи, укрывшись пуховыми одеялами, да встать не могла от кашля безудержного, что обуял старушку. Мучилась, да не жаловалась, в помощь ни друзей, ни родственников любимых и любящих, по первому зову готовых примчаться не звала, хоть и тяжело приходилось одной жить, о хозяйстве, дворе, доме большом заботиться.

И пироги сдобные, невестками с утра припеченными, на столе на тарелочке с голубой каемочкой располагались – да кусок в горло не лез.

И травы лечебные под потолком висели, внуками по лету припасенные с полей да лесов, чтоб хвори враз выгонять – да сил не хватало хозяйствовать.

И соседи добрые под боком, прибежали б – только свистни. Да не было настроения видеть ни души в этот хворый час.

Так лежала и кашляла натужно, телом сотрясаясь.

Как вдруг в дверь кто-то постучал. Не хотела, было, Павлина Куприяновна вставать – так гости вечерние не званые в окно давай трезвонить, стекло колотить.

Поднявшись кряхтя, побрела староста открывать. И днем и ночью отдохнуть премудрой не давали человеческие напасти – и денек поболеть нельзя.

А сени весело открылись, замками распахиваясь, и влетела, в объятия падая, давняя подруга Павлины Куприяновны, – Галина Будимировна, что много лет назад замуж вышла за славного мужа соседней деревни, куда пешком два денька топать из Вечканово. И хоть хмуро Павлина Куприяновна от болезни неприятной встречала, завидев давнюю любимую подругу, что сто лет в обед не виделись, разулыбалась, объятия широкие расставляя, щеки бледные для поцелуев подставляя. Всегда радостно друзей верных узреть, не смотря ни на что. Расцеловались, наобнимались, наохались да наахались, и пошли-таки в дом за стол садиться чаепитничать.

Глядь, Галина Будимировна кашель нехороший заприметила да бледность на лице, да бессилие в руках, и давай причитать на подругу безответственную, запустившую болезнь в дом свой светлый:

– Что ж ты, Паечка, очумела совсем?! Одичала что ль? Не топлено, самовар холодный! А ты каркаешь кашлем страшным, словно ворона подбитая, бобылём старым на печи разлеглась, заразу подпитывая. Совсем ты детей своих не любишь! Обездолить их решила от самодурства старческого, – между тем разводила огонь в печи Галина Будимировна.

– Не ругайся, Галя, я только чуток решила похворать. Никто б и не заметил, – дружественно оправдывалась староста.

– Вот пожалуюсь сыновьям твоим, вот расскажу дочерям и невесткам, вот оповещу деверей со сватами да кумовьями, что обманщица Павлина Куприяновна, решила со света себя изжить, лишить семью-фамилию соучастницы своей главной. Эх, видел б тебя Кронид Егорыч, – всыпал бы тебе по первое число! – расставляла яства и посуду для чаепития Галина Будимировна. – Ты лицо общественное, достояние родных! Себе не принадлежишь, – отогревала самовар гостья, сапогом качегаря, и красиво краснея лицом то ли от работы, то ли от негодования.

– А если б я не зашла любимую дружку мою проведать, так и зацвела бы ты в своем болоте кашлем да хрипом?! – заваривала травы горькие душистые, лекарственные в славном чайнике с цветами расписными по боками.

Посмеивалась Павлина Куприяновна расторопности, хозяйственности и угрозам незлобливым. Приятно было так на лавке сидеть, укутавшись в платки, да на нянчанье милостивое смотреть, узнавая сердце золотое старой подруги любимой.

– Какими судьбами, Галя, в нашем краю?

– Так, внука сватать приехали за красавицу вечкановскую, ну, и я увязалась родню с друзьями повидать – люблю праздники. – Тепло улыбнулась Галина, ватрушку кусая и чай горячий задувая. –Вот, думаю, загляну к Паячке-подружечке, гостинец привезу-порадую, чаю ее душистого отопью, речей стоумовых послушаю, шуткам дивным посмеюсь. Давно, ведь, не виделись… Жизнь такая пошла – хлопоты да заботы. Спасибо, Господи, приятные, свадьбы да именины.

Павлина Куприяновна тоже раскраснелась от благодушия: от ухаживания да внимательности кашель прошел, тепло стало в избе и на сердце.

– Ну, рассказывай, отчего это ты в тоску зеленую окунулася, где настроение свое потеряла, почему прячешься от людей в берлоге своей? – и серьезно на старосту хворую воззрилась Галина Будимировна, ожидая ответа правдивого. Не было никогда секретов между женщинами, знали друг друга до последней черточки.

Вздохнула тяжело Павлина Куприяновна, лицом мрачнея:

– Видишьли, Галя, тяжело мне в последнее время с людьми общаться стало. Не могу более честно от души с ними разговаривать. Не хотят люди правду слышать, расти и улучшаться, а только жаловаться гожи. Вот, скажем, просят меня о помощи, – собираю помощников; те наизнанку выворачиваются, а эти горемычные вдруг отнекиваются, уверяя, что никогда в подмоге не нуждались. И все напрасно для них, все ненужным оказывается. А потом петух жареный в мягкое место клюнет – опять бегут. И не могу я им больше в глаза смотреть. Вот дала б по башке ложкой – да с них как с гуся вода, только жалуются: сначала на родных, соседей, потом и до меня очередь доходит. Забываются и вновь ко мне же прибегают жаловаться. И если б только жалобами дело заканчивалось, а то ведь горе-беда с ними творится, я же вижу. Вот какиедела пошли в Вечканово, Галечка. Мыслилось мне повыгонять их с деревни, Кронид Егорыч может быть так и поступил бы, да сердце кровью обливается – не выход это. Должна я ключик найти, разобраться, что это такое натворилось, отчего люди помешались умом и совестью.

– Что-то ты, Павлинушка, преувеличиваешь, –недоверчивопомотала головой собеседница. –Во всякой семье не без урода, как говорится, есть и бестолковые, и подлые в селах, но ты что-то раздуваешь до масштабов вселенских.

Вздохнула второй раз тяжело староста, ибо зря слов на ветер никогда не бросала. Отпила горячий чай и продолжила:

– Мысли стали появляться оставить службу. Только языком обмолвилась, – люди уважаемые на дыбы встали, уж очень много лет на мне все дела завязаны, привыкли все к укладу Кронидом Егорычем заложенному. Доверие со всех сторон. Да и я, честно сказать, что делать буду без работы каждодневной? Да и сил во мне – мерено-немерено. Чувствую в себе много резвости, бодрости, только вот настроение потерялось. Как увижу издалека тех, кому помочь не могу, покой и доверие теряю. Умом ведь все понимаю, – назидательно сама себе повысила голос Павлина Куприяновна, – что каждый своему счастью кузнец, и никто не может ни научить, ни за него жизнь прожить. Поэтому, как вижу этих непутевых, так дар речи теряю. Жизнь их наказывает страшней моих упреков с назиданиями, и вся критика в жалость оборачивается. А эти несчастные думают, что правда за ними сталась, и опять продолжают могилу себе рыть, на неприятности напрашиваясь.

Вот скажи мне, подруга верная, неужели я состарилась, потеряла ума ясность?

– Думается мне, Паечка, дорогая моя подруженька, что и в самом деле настроение свое где-то ты посеяла. Вот где корень твоих бед насущных и кашля яростного! Поэтому сделаем так: у тебя останусь на пару деньков погостить! Поухаживаю за тобой, в баньку пойдем попаримся, отдохнем душой, на сватовство полюбуемся – порадуемся за молодых. Так тоска пройдет стороной, – и крепко обнялись подруги добрые. Хороший был план, обоюдо-одобренный.

Улеглись спать на печи теплой и до глубокой ночи молодость вспоминали, в потолок темный вглядываясь, будто видя там юность свою разноцветную.

***

Утром встали две подруги, умылись, помолились и пошли баньку мыть-топить, мечтая провести день в отдыхе и размеренности. Давно не виделись, накопилось разговоров важных, где и душу отвести можно и совета доброго спросить. А где, как не в баньке русской отдыхать и беседовать?

Разгорелась печка, разогрела дерево, разнося дымной аромат на округу. Согрелась банька, камнями скрипучими поскрипывая, веники березовые в пару подготавливая, что б те своим волшебными природными свойствами исцелили раны душевные и телесные.

Разлеглись на скамьях кедровых в пару горячем-густом, что и топор вешать можно, и стала удивляться Галина Будимировна подруге своей:

– Не вышло изтебя старушки путевой, Павлинушка. И телом, и красотой – все девица писаная с моей молодости. Сколько тебе летом стукнет?

– Пятьдесят семь лет, – улыбнулась Павлина Куприяновна.

– Сухощавая, ровная, жилистая, словно кобылица благородная. А волосы какие?! Хоть и седые, да густые и мощные, точно как у девки молодой, – восхищалась подруга.

– Так и ты, Галя, не стареешь, а молодеешь на глазах. Морщины-то только лучистей лицо твое веселое разрисовали. И сама словно пушинка летаешь – все успеваешь.

И обе расхохотались шумно. А потом поддала Павлина Куприяновна жару на камни, пар окончательно баню затмил так, что коленки собственной не видно стало. И давай париться задушевно! Галина Будимировна вышла на малек в предбанник воды напиться да освежиться и слышит в дверь кто-то стучать торопится. Открывает, а там девчушка с глазами испуганными просит старосту позвать.

– Выходной у Павлины Куприяновны! Пойди позови кого-другого: хоть сына ее старшего, хоть среднего, хоть младшего. Все живут не далеко, – отвечала Галина Будимировна, дверь собираясь прикрыть.

– Знаю, тетенька, только ж ее сыновья и попросили передать ей два слова, – не уходила девочка.

– Говори, неугомонная, – позволила женщина.

– Передайте: ЧП в Вечканово.

– Ой, – скрылась за дверью женщина, а через мгновение уже распаренное лицо Павлины Куприяновны просунулось.

– Что такое, Клашка?

– Чёй-то произошло у Ратниковых, Павлина Куприяновна, – не хорошо помотала головой девчонка и убежала.

Быстро собрались, волосы мокрые платками цветастыми повязывая на скорую руку, и побежали к тем самым, у кого что-то инфернальное произошло, в народе прозванное ЧП.

Часть 2. Чёй-то произошло.

Прибегают в дальний дом указанный, где семья Ратниковых с сыном проживала. Много народу у избы собралось: все охают, а как старосту увидали – заахали.

«К большой беде!» – Подумалось Павлине Куприяновне.

Только в ворота вбежала и поняла женщина, завидев увиденное, что произошло безвозвратное: на земле дворой огромная туша окровавленная медведицы валялась, а рядышком трое подбитых медвежат; собаки лают-воют надрывно и запах кровитеплой в воздухе повис.

– Что стоите?! –крикнула властно староста мужичью, что лениво пялились на убийство незаконное. –Уберите собак! Людей по домам проводите!

А сама в дом прошла, где уже собрались особы важные в деревне, среди которых сыновей своих суровые лица отметила.

Мать, отец и сын Никитка Ратниковы на скамье у стола сидят, головы повесив; в другом углу плакали.

– Кто посмел? –кинула староста.

– Сын Ратниковых с Еремейкиным и Ложкиным сыновьями медведицу убили вместе с детенышами, – тяжело встал Егор Кронидыч, старший сын Павлины Куприяновны, большой, как отец его, которого Тараном в народе при жизни звали. – Забавы ради… – налились глаза чернотою грозною.

– И как это они только дотащили громадину такую до дома? И, главное, спрашивается для чего? – сурово посмотрела Павлина Куприяновна на молодого виновника, что головою воротнул и горящим взглядом на нее вскинулся.

– Земство общее и каждому принадлежит, – оскалился Никита Ратников.

– Земство – общее, принадлежит деревне Вечканово, что бы жители его за ним смотрели и ухаживали, как хозяева добрые, – понизила голос староста, лицом белея от наглости молодчика. А потом перевела взгляд на отца с матерью и продолжила сурово:– Говорила я вам, уважаемые, плохо вы сына своего воспитываете. Жалуются на него с малых лет за хулиганство. А вы ездили жалобные писать на меня, на учителей да на соседей. Ехидничали и злорадствовали, терпение и милость испытывали. Вот пришел час расплаты!

И повернувшись к людям, хмуро восседавшим по всей светелке, заговорила:

– Что будем делать, люди? За такое преступление – подстрелить медведицу в весенний день да с приплодом – ждет деревню нашу штраф большой. Расплачиваться всем миром придется. Да потом пришлют к нам специальную комиссию поглядеть: откуда это в Вечканово дураки завелись? Других дураков искать будут…

– Никитку с дружками связать и в город везти на осуждение. Грозит им смерть али каторга. Дом Ратниковых продать и с этого штраф платить. Родителей нерадивых в шею гнать с Вечканово. Остальное по ходу решиться, – гневно вещал Игорь Кронидыч, средний сын Павлины Куприяновны. Другие братья молча кивнули, соглашаясь. Закивали остальные присутствующие, что в совете принимали участие.

Заревели-завыли матери. Встал молодчик второй виноватый, заверещал:

– Мы не знали куда идем, Никитка соврал, сказал на птиц, на глухаря…Если б знали – не двинулись бы с места… – назад присел обескураженно.

– Дурак ты, Петька Еремейкин, – отдернул пацана Леонид Кронидыч, младший брат Курдюмовых.

Воцарилось молчание. Тяжело вздохнув, спросила Павлина Куприяновна виновника беды:

– Чем ты думал, окаянный, когда в лес шел? Ведь медведи в эту пору под защитой братства охотников находятся! Неужели не знал, что запрещено?! Али не ведал, что если прознают – ждет тебя наказание суровое?! Это ж ты не просто медведицу убил, которая бессильная после зимы кормилась с потомством, что есть сущее браконьерство, нарушил ты непоколебимые устои человеческие. И накажут соответственно!А за одно и нас с родителями, чтоб другие и помыслить не смогли бы! – возмущалась староста.

Вдруг хулиган поднялся, челкой русой тряся, из-под которой глаза злобные таращились, и медленно стал приближаться к женщине. Напряглись присутствующие, диким ход показался со стороны, зловещим. Павлина Куприяновна рукой махнула, чтоб притихли все.

– Вы меня, тетенька, наказанием не пугайте…Еще доказать надо, что я убил, а не фляжник мой Петька, – ехидничал приближающийся молодчик, а когда вплотную к старосте подошел, откинул чуб свой страшный и уже в лицо уважаемой выборной главе открыто хамил, не таясь. –Со своими законами вы Богу в уши дуйте, а я такой же полноправный, как и вы, ибо вечкановский. А значит, наравне с охотниками на зверя пойти могу, когда, где и на кого пожелаю! Свободный человек! Что хочу, то и творю.

И стал ждать, что ему староста стоумая на такое ответит.

– Лихо тебя научили жить родители твои, Никитка, – серьезно в глаза молодые да злые женщина посмотрела. –Да и мы виноваты в учении этом: порывались люди изгнать мать твою, что кошек и собак соседских травила, а на других наговаривала. Много раз собирались отцу внушение делать, что таился от работ общественных и торговал с приезжими не правомерно. Да жалели, думали о вас, о тебе в первую очередь. Ведь ребеночек рос малолетний. Прогоним – куда денетесь, да еще с сыночком? – вздохнула тяжело, кашель сдерживая. – А вот теперь смотрю на тебя и не жалею, что оставили. Силы в тебе, Никита, немерено! Злость горит ясным пламенем! Такое лишь бывает от качеств больших, от ума великого, да силы духа невиданного. Про таких, как ты сказки в древности писали; чернокнижники да чародеи получались знатные. Только вижу, чтоб понять тебе это, придется пройти через омуты черные, через бездны дьявольские, через муки страшные, чтоб обрести себя и силу свою благородную. И никто на пути не сможет встать, один враг останется – ты сам!

И засмеялся парень неистово, будто и в самом деле в него черт вселился. Рвануло ветром от ржания нечеловеческого, срывая платок с головы старосты; распустились волосы длинные, серебряными реками распадаясь в разные стороны. Ахнули присутствующие, да не смели с места тронуться, будто окоченев от зрелища невиданного. Но не испугалась Павлина Куприяновна, взяла за плечи молодчика остервенелого, что назад пятиться стал, и заговорила:

– Никитка, посмотри на меня и слушай внимательно: придет время, вернешься в стан родной, но седым и сухим, как кора дуба, и сердце твое затоскует по невозвратному. Волком завыть захочется…Не за себя – твой путь длинным и глубоким будет, как борозда пашни, а за друзей твоих не виноватых, за родителей опозоренных и обездоленных, а еще за других, кого в омут за собой потянул. И заплачешь ты, словно девица, горькими слезами. Да поздно будет. Поэтому, пробудись сейчас! Очнись, окаянный!

Стал парень вдруг совсем другой, чем мгновенье назад. То ли смысл слов, то ли голос грудной, то ли взгляд премудрой старосты, которая вдруг в молодую девицу на его глазах превращаться стала с волосами серебряными и сиянием удивительным, но не мог отвернуться и не слушать Никитка. Каждое слово в его сердце черством ударом живым отдавалось.

– Поезжай, повинись за беду, что на себя и народню навлек. Скажи, что один на браконьерство ходил. За признание чистосердечное, авось, милостивы судьи будут. Как заслуженное наказание пройдешь, поезжай на мир посмотреть, поищи себя, а как найдешь – возвращайся. Авось, жива буду, встречу тебя с хлебом и солью. –Вот такие речи Павлина Куприяновна говорила, отчего пропал смех недобрый, желваками скулы молодые заходили, брызнули из глаз слезы нечаянные. Зажмурил глаза Никитка, чтобы их не выронить, и выбежал из избы, в руки молодцов поджидающих падая, что б везли его под суд праведный.

Павлина Куприяновна волосы выроненные собрала, да в косу длинную стала заплетать, на голове под платок укладывая.

А как в порядок себя привела, продолжала:

– Петьку с Гришкой на исправительные работы в послушники в дом к старикам брошеным и инвалидам на год проживания в отлучении от семьи. Чтоб научились отличать хорошие дела от плохих.

– Спасибо, матушка! – Поклонились родители тех и молодчиков по спине треснули, чтоб согнулись в поклоне за большую милость оказанную.

– Ну, а с Ратниковыми как быть – не мне решать. Соберем Вече, давайте. Изгнать из деревни на скитания да с волчьим билетом – такую ответственность брать на себя не могу.

Недобро и с осуждением посмотрели братья Курдюмовы на соседей скверных, что белы лицом сидели и помалкивали, и вышли из избы исполнять поручения. Потихоньку все разбрелись по своим делам.

Павлина Куприяновна устало из избы неладной вышла под руку с подругой своей закадычной.

– Ну,что ж, Галя, пойдем по делам, раз отдохнуть не дают, – промолвила староста.

Галина Будимировна ничего не ответила, только, впечатлившись от увиденного и услышанного, головой качала. Уж, поди отдохни теперь…

Часть 3. Староста маленечко злится.

Собирались пойти на тот самый дом выстроенный посмотреть, где брошеные люди, калеки да старики, проживали. Деревня, как могла о них заботилась, может быть, по-этому от доброты своей благоденствие в ней поселилось.

Да только не успела Павлина Куприяновна и пяти шагов сделать, как подбежала женщина одна с криками и причитаниями, и стала уводить к себе в избу, где желала о своем горе поведать, прося помощи. ГалинаБудимировна, глядя на страждущую, забеспокоилась: красива и пригожа была Людмила Мука, так в народе ее прозвали, видать, за пироги сладкие, что умелицей печь на всю деревню слыла, но только страшные следы побоев на лице молодом проступали не красиво – темный круг вокруг глаза светлого со слезами кристальными.

Пошли помочь, справедливость восстанавливать.

Запричитала у себя в светелке, кляла последними словами, волосы на себе рвала, так мужа своего корила за характер взрывной и за неблагородство мужицкое. Рассказывала, на столе пироги с вареньем и чаем душистым раскладывая, какая она хозяйка хорошая и какой муж не благодарный достался. А когда по второму кругу взялась про одно и тоже пересказывать, заметила Галина Будимировна, что подруга ее с каменным лицом сидит и ни одного слова доброго не вымолвит.

– Не плачь, уважаемая, завтра Вече собирается и мужа твоего там на укорение надо выставить. Пусть решит народ, что с душегубом делать. Разве можно с женой, как со скотиной?! Да и со скотиной только изверги так поступают, –начала утешать Галина Будимировна. –Вот в нашей деревне, помнится, одного мужлана такого выслали вон на целый год, чтоб посмотрел на жизнь без супов и каши. Шлялся где-то тот мужик, искал судьбу да не нашел, ибо кроме той женщины, которую обижал – никому не нужен оказался. Когда понял, вернулся с повинной, худой и грязный, как пес брошенный. Да за этот год родители мудрые отговорили дочь на старые грабли наступать и нашли для нее лучшую партию. Слава Богу, не успела семья горемычная расплодиться.

– А у меня нет родителей, – все плакала Людмила. –Некому за меня заступиться, только вот Павлина Куприяновна и заботится.

– Тяжело тебе придется по первости, – продолжала Галина Будимировна, – и дом большой, как посмотрю, хозяйство, дети. Придется поясок-то ужать да люди добрые помогут. По-мне так, лучше краюшку хлеба есть, но свободно, без упрека напрасного, чем в хоромах тише мышки гордость грызть, еще спасибо приговаривая, когда лупасят. – Твердо закончила умная женщина, но завидев, что разговор не окончен, ибо никто с мест не поднялся кроме нее, уселась и вновь внимательно посмотрела на хозяйку дома.

– А можно ли так, Павлина Куприяновна, что бы ваши сыновья или ребята крепкие побили его хорошенько, наказали чуток, а потом домой отпустили? – тихонечко попросила Людмила, кулаки нервно покусывая. –Он ведь трусливый, только на меня и на детей руку поднимает, а если ему как следует урок преподать, он нормальным станется. Ведь мы от него не всегда плохое видим! – Распахнула глаза, один светлый, другой с синяком, женщина мечтательно, – вот порой как начнет шутить или песни разбойничьи петь – хорошо, не страшно с ним, даже весело.

Недоверчиво на нее гостья воззрилася:

– Так ведь он забудется и опять за свое дело поганое возьмется, что ж с синяком всю жизнь бегать старосте жаловаться каждый раз? Один раз уж наказать твоего муженька так, чтоб на всю жизнь! Послать его милого за скотство на скотский двор работать в пользу общественности на пол-годика, чтоб пожил среди себе подобных и очухался.

А вы, покамест, может тоже одумаетесь: надобно ли вам такая жизнь? А может за это время Бог облагодетельствует и подарит настоящую мужскую опору. Ты женщина видная, хозяйка хорошая. Какой-нибудь вдовый обязательно посмотрит.

– Это придется все распродавать? Это придется на подаяние жить? – хлопала ресницами Людмила Мука.

– Ну, почему же на подаяние?! В поле пойдешь работать, как все, на свой кусок хлеба заработаешь!

– А кто ж за домом ухаживать будет? Кто детей воспитывать? –заерзала на лавке женщина.

– Так уж не маленькие дети-то? Небось, воспитаются не хуже, чем у других, – рассмеялась непонимающе Галина Будимировна, косясь на старосту покашливающую. –У всех воспитываются, растут еще только лучше, ответственнее.

Вдруг выражение лица хозяйки с жалостливого на капризное поменялось, и уже другим голоском продолжала Мука:

– Не знаю как у других, а я пыль терпеть не выношу, да и спина у меня болезная для полевых работ. И к тому же, не совсем Мартын виноват в этой ситуации – это сосед наш Гришка его собачит-злит, наговаривает на меня пустое, что, мол, обманщица и предательница. Вот он злой приходит и в ярость впадает. Павлина Куприяновна, сходили бы вы к Гришке, этому негоднику, переговорили, зачем он напраслину на меня наводит и семью разрушает?! – взнегодовалась Людмила Мука.

Онемела и Галина Будимировна от такого поворота дел, а потом не выдержала и, раскрасневшись, выдала, кулаком по столу стукнув:

– Ты, Людмила, странная женщина! Хочешь, чтобы люди серьезные грех на душу взяли – побили твоего благочестивого, чтоб он потом домой пришел борща твоего откушал и опять принялся гонять вас как сидоровых коз?! Подговариваешь против соседа пойти, он, видите ли, во всем виноват! А чей кулак синячище тебе под глаз нарисовал, соседский?! –привстала гостья в неистовстве. –Ты хоть соображаешь о чем просишь? Ты хоть о детях думаешь? Какой пример вы им показываете: один другую колошматит, а та и рада стараться жаловаться. Так дети вырастут и будут думать: «Бьет – значит любит».

– Нет, не так вы все поняли, уважаемые, – застонала Людмила Мука, руками лицо закрывая, – ох, это я во всем виновата.

– Вот как решит завтра Вече сослать твоего мужа на полгодика, чтоб вразумился малек, так и поживешь свободной жизнью, может, научишься себя любить и уважать.

– Ой, только не сослать, только не сослать! – запричитала женщина. –Я не могу без него жить. Не смогу, умру-сгину! Не губите! –и давай за полы одежды хвататься и умолять, рыдаючи.

– Тьфу на тебя! –в сердцах вскинулась Галина. –Ни стыда, ни совести!–Встали с места подруги. –Живите, как хотите!

– Извините, извините, тетеньки. Не виноват Мартын! Да и не плохой он человек в душе-то…Я его знаю… Не нужно ссылать… – всеголосила жалобно Людмила Мука, когда уже дверь за гостьями захлопнулась.

***

Шли молча, Галина Будимировна только головой качала огорошенно от увиденного и услышанного, как на полпути ихо кликнули. Обернулись и увидели женщину на лицо приятную, но чудно одетую.

– Пойдем, Галя, послушаем, – просто сказала Павлина Куприяновна.

Зашли в домик ветхий, будто не жилой, присели на скамье у стола одинокого, вокруг паутина да опустелость. Удивлялась разительной обстановке Галина: вроде одета женщина хорошо, парадно, хоть и чудно, – а дом, вроде, как чужой, не убранный и серый. Но скоро все разъяснилось…

– Здравствуйте, уважаемая Павлина Куприяновна, – поздоровалась дама, – и Вас приветствую, – обратилась к подруге старосты. –Извините, нечем угостить, все на чемоданах сидим, ждем вашей милости, дорогая староста. Ведь обещали работу, положение нам устроить, а уж второй месяц идет, – все маемся без вашего внимания… – и уставилась глазами своими черными за ответом.

– Во-первых, здравствуйте, не болейте и вы, Гретта Бруновна, – отвечала Павлина, слегка покашливая. – Во-вторых, не пойму что вы сидите и ждете, ибо сказано было, что чужакам мы можем выделить дом в наем из свободных, если таковые имеются. Имелся этот – можете приступать к жизни в нем со всей полнотой, согласно нашим порядкам и традициям. И в-третьих, не помню я ни о каких обещаниях мною данных о работе да о положении, – молвила староста просто.

Засмеялась иронично в ответ Гретта.

– Не такого мы ожидали приема, а говорили еще – славятся люди здесь своим радушием д агостеприимством. Вот в нашем краю каждому рады: земство встречает с хлебом-солью, дает и дом, и подъемные, отличает благородных от земных. Помнится, я на высоком счету числилась у старост тех мест, частенько приходили совет мой мудрый спросить. Всегда приветствовали как равную, уважаемую.

Ничего староста не ответила, только в кулак выразительно кашлянула, и женщина продолжила:

– Мы у себя богатыми хозяевами слыли, расточались и на больных, и на проказных. Никогда не жадничали. И здесь, если получим достойное занятие и положение, начнем и продолжим дело благородное, – со значением понизила голос Гретта Бруновна. – Вот я, скажем, могу девочек воспитывать манерам орошим, учить их всяким делам правильным. Возьму недорого, понимаю, что не город, а деревня простая.

Ничего и на это староста не ответила, зато не выдержала Галина Будимировна:

– И чему же это вы их учить будете?

– Себя достойно содержать. Благородству высокому научу. Как правильно на дистанции мужчину держать, и как детей благородных родить, что бы они в жизни не только поле с сеном видели, – докладывала приезжая.

– Понятно! –легко согласилась Галина Будимировна. –Будете наших детей учить, чтоб они на вас стали похожи?

– На это, конечно, не надеюсь, – заскромничала дама, – но всегда надо стремиться к лучшему.

– Понятно! То есть будете учить глупостям всяким?! –наконец взревела подруга старосты. –И что они, по-вашему, напомазанными да в воланах должны по полю ходить и репу в них собирать?! А вечером мужу пустые сказки вместо ужина рассказывать? Чтоб их дом стал похож на ваше одичалое запустение?! Месяц здесь живете – хоть бы прибрались! Тьфу, грязюку развели!