Текст книги "Маршрут построен. Путеводитель по профессии для психологов и психотерапевтов"

Глава 2. Структура психотерапии

2.1. Элементы психотерапии

На моей профессиональной странице, описывая индивидуальную работу, я привожу пример о сути психотерапии, взятый из книги Ирвина Ялома «Экзистенциальная психотерапия» (1999). Поскольку, на мой взгляд, он довольно точно и емко акцентирует важное, приведу его и здесь.

«Несколько лет назад мы с друзьями посещали кулинарный курс, который проводила почтенная армянская матрона вместе со своей пожилой служанкой. Так как они не говорили по-английски, а мы – по-армянски, общение было затруднено. Она учила путем наглядного показа, на наших глазах создавая целую батарею чудесных блюд из телятины и баклажанов. Мы смотрели (и прилежно пытались записать рецепты), но результаты наших усилий оставляли желать лучшего: как ни старались, мы не могли воспроизвести ее яства. “Что же придает ее стряпне этот особый вкус?” – гадал я. Ответ от меня ускользал, пока в один прекрасный день, особенно бдительно следя за кухонным действом, я не увидел следующее. Наш ментор с величайшим достоинством и неторопливостью приготовила очередное кушанье. Затем передала его служанке, которая без единого слова взяла его и понесла в кухню на плиту. По дороге она, не замедляя шага, бросала в него горсть за горстью рассортированные специи и приправы. Я убежден, что именно в этих украдкой производившихся “вбрасываниях” и заключался ответ на мой вопрос.

Думая о психотерапии, особенно о критических составляющих успешной терапии, я часто вспоминаю этот кулинарный курс. В академических текстах, журнальных статьях и лекциях психотерапия изображается как нечто точное и систематическое – с четко очерченными стадиями, со стратегическими, техничными вмешательствами, с методическим развитием и разрешением переноса, с анализом объектных отношений и тщательно спланированной рациональной программой направленных на достижение инсайта интерпретаций. Однако я глубоко уверен: когда никто не смотрит, терапевт “вбрасывает” самое главное» (Ялом, 1999).

И тем не менее, хотя часто самое важное в психотерапии оказывается между исследуемых переменных, назовем ли мы это «терапевтическими эффектами», «терапевтическим талантом» или чем-то еще, психотерапия несет в себе важные заданные элементы, которые могут быть изучены и проанализированы в каждом отдельном случае (для саморефлексии, супервизий или любой другой задачи) и обобщены в рамках более широких исследований.

Общая модель рассматривает психотерапию системно, выделяя в ней:

• вводные/исходные элементы (англ. inputs), к которым относятся социальный контекст и участники психотерапии;

• процесс изменений, или процессы психотерапии (англ. processes), включающие: интерперсональный аспект, который описывает особенности отношений между участниками психотерапии; интраперсональный аспект, проявляющийся в открытости и защитных механизмах, мотивации и сопротивлении; интервенции во время сессий и происходящее между сессиями, касающееся психотерапии и влияющее на процесс изменений;

• результаты (англ. outcomes): непосредственные, краткосрочные и длительные.

Все эти элементы представлены в таблице 1.

Таблица 1. Элементы психотерапии

1. Социальный контекст – это культурные особенности, макро– и микросреда, в которой формировался и живет человек: страна, город, семья, круг друзей и коллег. Социальная среда определяет этнические особенности и влияет на религиозные взгляды. В это понятие также входит степень развития психотерапии в стране и общий уровень подготовки специалистов. Контекст психотерапии описывает обстоятельства, при которых осуществляется психотерапия: место проведения (клиника, институт, частная практика психотерапевта и пр.), социальное окружение участников психотерапии, их предысторию знакомства, если таковая существует.

2. Участники психотерапии. В случае индивидуальной работы – это консультант/психотерапевт и клиент/пациент, в случае парной или семейной – несколько людей, в случае групповой – группа, объединенная по определенному признаку. Личностные характеристики участников, их личная история, психотип и уровень организации психики оказывают непосредственное влияние на психотерапевтический процесс.

3. Психотерапевтический контракт представляет собой соглашение: формальную и психологическую договоренность, предполагающую разделение ответственности между участниками и обоюдное понимание целей, задач и запроса.

4. Процесс изменений (или психотерапевтические процессы) – это все то, что происходит во время психотерапевтических сессий и между сессиями: поведение участников терапии, их мысли, чувства и желания.

Процесс изменений включает следующие аспекты:

– интерперсональный аспект, или терапевтический альянс, – особенности отношений между консультантом/психотерапевтом и клиентом/пациентом;

– интраперсональный аспект – конгруэнтность участников психотерапии, их внутренняя соотнесенность, открытость и, напротив, защитные механизмы, препятствующие изменениям;

– терапевтические интервенции – осознанные действия консультанта/психотерапевта, направленные на процесс изменений; методы и методики психотерапии, ее технический аспект;

– происходящее с клиентом и терапевтом между сессиями, оказывающее влияние на психотерапию – мысли, переживания, желания и поступки участников психотерапии по отношению друг к другу.

5. Результат: непосредственный, краткосрочный, длительный. Результат связан с контрактом и психотерапевтическим запросом.

Элементы психотерапии мы последовательно и подробно будем обсуждать в последующих главах. Пока же мне представляется важным коснуться еще одного вводного момента, а именно – эффективности психотерапии и тех факторов, которые на нее влияют.

2.2. Универсальные факторы эффективности психологической помощи

Еще в 30-х годах ХХ века Саул Розенцвейг (Rosenzweig, 1936) сформулировал факторы, общие для различных направлений психотерапии, которые в то время уже начали активно развиваться. К таким факторам Розенцвейг отнес психологическую интерпретацию, катарсис и личность психотерапевта. В 1940 году, обсуждая возможные области соприкосновения между различными психотерапевтическими системами, Альфред Адлер, Карл Роджерс и Саул Розенцвейг расширили этот список и пришли к согласию, что общие признаки удачной психотерапии – это поддержка, интерпретация, инсайт, изменение поведения, определенные личностные качества психотерапевта (о них мы еще будем говорить) и хорошие терапевтические отношения (Доморацкий, 2015). Позже Граве (Grawe, 1997) несколько иначе подошел к факторам оценки эффективности психотерапии, выделив определенные универсальные действия психотерапевта, влияющие на результативность:

• направленность на компенсацию специфических дефицитов;

• прояснение для пациента и изменение дезадаптивных представлений (смыслов) и мотивации;

• актуализация и конкретизация проблем в виде нарушений когнитивных и эмоциональных процессов;

• активизация ресурсов.

На сегодняшний день ведущим фактором эффективности психотерапии считают терапевтические отношения, которые описываются через три показателя: рабочий альянс, эмпатия и позитивное отношение (Norcross, 2011). Однако я сама, описывая целебность психотерапевтических отношений, выделила бы больше позитивно влияющих проявлений, которые одновременно выступают и как процессы, и как результаты. Например:

• эмоциональная поддержка (эмпатия и позитивное отношение);

• принятие (и вместе с этим самопринятие клиента);

• формирование высокой самооценки клиента (позиция «Я ОК, Ты ОК»);

• повышение способности к рефлексии и осознанности клиента;

• контакт с вытесненным (обращение внимания на вытесненные чувства, мысли, «потерянные части себя»);

• интерпретация (объяснение определенного проявления/явления в рамках одной концепции или интегративного подхода);

• психотерапевтический альянс (уверенность клиента в том, что психолог/психотерапевт на его стороне).

Этот список легко может быть дополнен, что и регулярно происходит во время обсуждений со студентами психотерапевтических программ и коллегами.

В случае работы со «здоровым невротиком» психотерапия обычно направлена на развитие взрослой части личности человека и поддержку/исцеление травмированной – как правило, детской. Взросление предполагает принятие ответственности за свои выборы, решения и в конечном счете жизнь. В свою очередь, ответственность невозможна без осознанности, видения причинно-следственной связи, а также, по возможности, понимания собственных чувств и мотивов поведения, ограничений и возможностей – все это формирует реалистичный взгляд на жизнь и создает более широкую картину мира. В конечном итоге каждый взрослый человек может делать, что хочет (в рамках гражданского и уголовного кодексов), если он понимает причинно-следственные связи и готов оплачивать свои поступки и стиль жизни. Оплачивать не только финансово, хотя и это важно, но также психологически.

Изначально при рассмотрении вопроса эффективности психотерапии акцент делался на исследование определенных методов. Затем, чтобы уравновесить эмпирический материал, исследователи сместили фокус внимания на изучение психотерапевтических отношений, а также связи процесса изменений и результата (об этом мы будем подробнее говорить в главе 7). Однако сравнительно недавнее исследование (Orlinsky, 2014) подтвердило, что эффективность психотерапии во многом зависит и от терапевтических эффектов (англ. therapist effects) – некого фактора X, характеризующего консультанта/терапевта. Этот фактор связан не с практикуемым методом (лишь отчасти с особенностями межличностных психотерапевтических отношений), но, по всей видимости, с терапевтическим талантом – довольно чувствительной темой для многих специалистов, пока не получившей ясную эмпирическую поддержку. Следует ли нам идти в эту хрупкую область? На Норвежском психологическом конгрессе, проходившем в Осло в сентябре 2014 года, Дэвид Орлинский задался вопросом: «Что бы произошло, если бы некоторые полностью обученные, официально сертифицированные психологи и психотерапевты были оценены по привычной звездной системе, как мишленовские рестораны? Скорее всего, этого не произойдет, – говорил он. – Но, возможно, другой подход к вопросу об эффективности терапевта состоит в том, что эффективность отражает как врожденный “терапевтический талант” (как бы он ни определялся), так и уровень развития, до которого этот талант был развит» (Orlinsky, 2014).

О личности психотерапевта и значении определенных качеств мы еще будем говорить. Пока же рассмотрим существующие уровни возможной работы.

2.3. Уровни консультативной и психотерапевтической работы

Психологическая и психотерапевтическая помощь многообразна: кроме «горизонтального» разделения, классифицирующего виды помощи по психотерапевтическим направлениям и проблематике работы, можно сделать и «вертикальное» разделение – в этом случае выделяются несколько уровней индивидуальной работы психолога/психотерапевта (см. рис. 3).

Различия между консультированием и психотерапией мы подробно рассмотрели в главе 1, а потому здесь лишь коротко пройдемся по их содержанию.

Консультационный уровень. В этом случае психолог или психотерапевт выступает в экспертной позиции по какому-либо вопросу и, в отличие от терапевтического формата, может давать советы. За это, собственно, клиент и платит. Кроме того, если смотреть на различие между терапией и консультированием в векторе направленности действий, то консультирование дает ответы, тогда как психотерапия поднимает вопросы. По этому поводу моя коллега Ирина Млодик заметила, что «консультирование – когда мы закрываем крышечку темы. Психотерапия – когда открываем».

Рис. 3. Уровни индивидуальной работы

Психотерапевтическая помощь в целом разнообразнее консультативной. В самом общем виде психотерапевтический уровень включает три дополнительных:

• помощь в кризисе (экстренная работа в стрессовой ситуации, при внезапном горе, утрате, шоке и пр.);

• проблемно-ориентированный подход (обычно целенаправленная психологическая или психотерапевтическая помощь, осуществляемая в логике «жалоба – проблема – запрос»);

• процессуальная психотерапия (глубинная или поддерживающая длительная работа, направленная на изменение личности, ее глубинных моделей поведения и паттернов).

В зависимости от уровня работы психотерапия различается по формату: может быть более или менее продолжительной, интенсивной и глубинной. Каждый из типов помощи может осуществляться индивидуально, в паре или группе (например, при работе с семьей и коллективом). Это определяется как контекстом проведения психотерапии, так и ее задачами. Кроме профессиональной подготовки специалиста, значение имеет и его личность, его способность опускаться «на глубину». По своей сути есть люди-«серферы», скользящие по поверхности, а есть «дайверы», ныряющие в глубины, – и эта особенность при прочих равных исходных оказывает сильное влияние. Ведь психотерапия вариативна, и каждая новая реплика клиента, равно как и его молчание, дает возможность пойти дальше или остановиться, углубиться в беседу или перейти в психотерапевтический эксперимент, например, с помощью психодрамы, арт-терапии и других техник.

Моя супервизор иронично замечала, что талант психотерапевта пропорционален силе его патологии. И здесь можно обратиться к образу надлома или трещины (личностного надлома в том числе), часто определяющему глубину личности – как клиента, так и терапевта. Часто, но, конечно, не всегда.

Глубина работы и ее содержание в не меньшей, и даже большей степени связаны с личностными особенностями самого клиента: его готовностью открываться, идти за чувствами, его защитными механизмами, способностью к рефлексии и интересу к себе, его болью. В действительности есть две основные причины, из-за которых человек приходит в психотерапию – боль и интерес. Бывает и так, что изначально придя в психотерапию из-за боли, человек впоследствии остается в ней из интереса. Или из обретенной любви к своему терапевту, но это уже другая история.

Важно сказать, что один и тот же запрос может быть реализован в разном формате и на разных уровнях. Пример: клиент обращается по поводу своих отношений с супругой. В этом случае на консультативном уровне (здесь возможна индивидуальная работа или работа в паре) мы исследуем ситуацию, расспрашиваем о трудностях в отношениях, о том, когда они возникли, анализируем историю пары и семьи в целом, выявляем особенности и «сбои» в семейной системе. Задавая вопросы и получая на них ответы, мы можем выявить одну или несколько проблем, лежащих за жалобой, а впоследствии – сообщить клиенту о том, как мы видим ситуацию, предложить решения, дать домашние задания. Можно договориться и о последующих встречах, сохраняя консультативный уровень работы (независимо от количества встреч).

На терапевтическом уровне мы также можем работать индивидуально или с парой. Оба формата имеют свою специфику, свои сильные и слабые стороны, которые можно обсудить с клиентом на начальном этапе, чтобы принять решение о том, как работать. Обычно решение о выборе формата не пересматривается, поскольку в процессе индивидуальной работы привлекать второго партнера некорректно и чревато рядом нежелательных последствий, в том числе недоверием со стороны нового участника терапевтического процесса, а также обоюдными манипуляциями и потерей нейтральности со стороны психотерапевта.

В случае индивидуальной терапевтической работы мы можем исследовать то, каким образом сам клиент влияет на супружеские отношения; каков его «вклад» в проблемы, о которых он говорит; что он может сделать, чтобы все стало еще хуже (парадоксально, но, как правило, он отлично знает такие способы), и что – чтобы стало лучше. Почти всегда мы исследуем детство нашего клиента, поскольку именно в это время закладываются базовые модели поведения, формируются привязанности и часто происходят психологические травматические события, которые влияют на отношения во взрослом возрасте. В случае индивидуальной терапии при запросе, касающемся решения трудностей в супружеских отношениях, мы исходим из того, что 50 % этих отношений зависят от самого клиента – с его частью и работаем, «подлечивая», исследуя и меняя. Такая работа может начаться в проблемно-ориентированной модели, а после расшириться до глубинной процессуальной психотерапии, охватывая личность клиента и его жизненный опыт целиком.

В то же время запрос по улучшению супружеских отношений может решаться и в формате парной терапии. В этом случае клиент – пара, которую мы рассматриваем как единый организм.

По поводу нерекомендуемой смены формата: был у меня сколько-то лет назад один случай – в течение года я проводила сессии с молодым мужчиной. Сначала это была целенаправленная проблемно-ориентированная работа, а потом, когда запрос был выполнен, мы «переконтрактировались» и наши встречи стали носить скорее процессуальный-поддерживающий характер. В том числе мы стали говорить о его отношениях с партнершей, о некотором дефиците радости и нежности, о том, что он злится на ее ревность и подозрительность, попытки все контролировать. В какой-то момент он спросил, могут ли они прийти с ней вдвоем, – мол, его подруга не против (до того, как он сам стал ходить к психологу, его партнерша от идеи психологической помощи категорически отказывалась). Я сказала, что у меня есть большие сомнения по поводу такого варианта, и назвала те же причины, что и здесь, предложив пойти на парную терапию к кому-то из моих коллег. Он пообещал, что обсудит это дома. На следующей встрече мой клиент сказал, что его подруга наотрез отказывается идти к кому-то другому, потому что не доверяет: специалистов хороших мало и тем более я нахожусь в курсе их отношений. Она просила меня о возможности одной индивидуальной сессии, потому что ей было что сказать и в последнее время, по ее словам, она крайне плохо себя чувствовала. Она пообещала, что если после встречи я останусь при своих же сомнениях, то она согласна обратиться к кому-то еще. Подобная настойчивость настораживала меня, но была и любопытна. То ли из-за этого любопытства, то ли из-за самонадеянности, но я поддалась уговорам сделать то, что обычно не делаю, – попробовать поменять формат с индивидуального на парный, предварительно встретившись с Лидой (назовем ее так) индивидуально. В общем, я прогнулась.

Несмотря на то, что подруга моего клиента была настойчива в организации встречи, во время нее она вела себя пассивно: говорила неохотно, словно больше присматриваясь. Лида жаловалась на то и на это, но выглядело это как нечто больше придуманное. Тем не менее в конце сессии она сказала, что хотела бы прийти еще пару раз одна и что ей нужно немного времени, чтобы начать полнее говорить о себе. «Пара» встреч растянулись на полтора месяца, и за это время ни мой клиент, ни его подруга не спешили перейти в парный формат, а все также ходили ко мне индивидуально. При этом если в его случае работа шла осмысленно, сопровождаясь чувством наполненности, то в ее случае во мне нарастало чувство бессмысленности и все более сгущающегося тумана, но Лида снова и снова просила о возможности прийти в следующий раз. А я «велась», в какой-то нетипичной для себя мягкотелости, и периодически спрашивала себя: «Какого черта, Евгения, ты это делаешь?» В общем, это был тот случай, когда я растерялась и чувствовала, что упорно не вижу чего-то, лежащего у меня перед самым носом. В таких случаях супервизор в помощь. «Не понимаю, – сказала я и углубилась в свой случай, – какая-то ерунда. Что делать?». Моя старшая коллега засияла хитрой улыбкой старого самурая и, задав пару изящных вопросов, обнажила предмет моей слепоты. Конечно же, смысл приходов моей новой визитерши был вовсе не в том, чтобы что-то изменить в отношениях или себе. Смысл был в желании контролировать своего друга и «женщину», к которой он ходит каждую неделю. Это оказалось так просто. И довольно просто, хотя и потребовало достаточной смелости и мужества, мне удалось откровенно поговорить с Лидой на следующей сессии, завершая психологическую игру. И стоит сказать, что именно эта последняя встреча была единственной подлинной и тем самым прекрасной.

Глава 3. Социальный контекст психотерапии

3.1. Психотерапия в социальном контексте

Социальный контекст по сути представляет собой определенное социокультурное пространство, в рамках которого осуществляется процесс развития личности и ее деятельность. С самых первых минут нашего появления на свет среда определенным образом влияет на нас не только физически, но и психологически. Мы по-разному являемся в этот мир: дома, в медицинском учреждении или по пути к нему, медленно, стремительно, ожидаемо или неожиданно. И рядом с нами сразу же оказываются другие люди. Они совершают по отношению к нам определенные действия, чему-то радуются, чему-то огорчаются, и это «что-то» во многом зависит от ценностей и установок:

1) этого общества в целом;

2) малой группы, в данном обществе существующей;

3) конкретного представителя этой малой группы в лице мамы, папы, врача, социального работника, няни, учителя…

То, что в одной среде или одним человеком поощряется, то в другой социальной среде и другим человеком – порицается. Таким образом, ориентируясь на поощрения и одобрения, на разрешения и запреты, мы начинаем все больше адаптироваться к той социальной среде, где растем. Иногда в своей практике я спрашиваю клиентов, как им кажется, какими бы они выросли – в чем были бы другими, а в чем остались неизменны, – если бы родились в другой семье, живущей в другой стране и имеющей, скажем, противоположные ценности? Для того чтобы клиент мог пофантазировать, я предлагаю ему несколько разных семейных моделей. Цель такого упражнения – осознать, насколько сильно характер человека является результатом его адаптации к конкретной социальной среде.

Условия, воздействующие на человека и влияющие на его развитие, принято называть факторами социализации. Они описывают широкий и узкий социальный контекст и условно объединены в четыре группы (Мудрик, 2009):

1) мегафакторы, представляющие собой условия, оказывающие всеобщее влияние на социализацию жителей планеты;

2) макрофакторы, характеризующие условия, которые влияют на социализацию в рамках общества, государства, страны, этноса;

3) мезофакторы – условия социализации больших групп людей, выделяемых по виду поселения, по принадлежности к той или иной субкультуре;

4) микрофакторы – семья, соседи, сверстники, воспитательные и религиозные организации.

В повседневной жизни мы редко задумываемся о том, в какой мере наше мышление, а также связанные с ним чувства и последующее поведение обусловлены социальным влиянием. В той или иной мере мы, конечно, догадываемся о том, что многое несем из собственных семей, от своих родителей: порой пытаемся пересмотреть родительский багаж, что-то из него оставить и начать мыслить самостоятельно. Но содержимое нашего сознания по-прежнему во многом социально обусловлено. Религиозные, философские, этические взгляды – все это неотрывно от социально-культурного контекста, нас сформировавшего. И то, как мы будем относиться к психотерапии, к чему будем стремиться и на какие ценности опираться – не исключение.

На докторской программе SFU вместе со мной учились 24 докторанта, представлявшие 18 разных стран: Россию, Украину, Латвию, Словакию, Словению, Австрию, Германию, США, Японию, Иран, Ирак и др. Ректор Университета Альфред Притц положил начало замечательной традиции: зачисление на программу поступающих происходило не при оформлении документов в секретариате, а за совместным ужином в трактире-хойригере[6]6
  Название традиционных в восточной части Австрии ресторанов, в которых крестьяне-виноделы разливают молодое вино собственного изготовления.


[Закрыть], где профессор угощал студентов вином, а те исполняли народные песни. Во время таких посиделок, слушая звучание разных языков, мы одновременно чувствовали и наши различия, и наше единство. Похожее чувство возникало и во время презентаций исследований (в каждый приезд нам было необходимо поэтапно представлять свои работы), когда, с одной стороны, мы действовали в определенных рамках, а с другой – в зависимости от своего опыта и профессионального интереса очень по-разному подходили к реализации своих проектов. Несмотря на то, что все мы прошли предварительный путь обучения, необходимый для поступления в докторантуру, – казалось бы, стандартную подготовку, – на деле такие стандарты разительно отличались. Я видела, насколько по-разному психотерапия развивается в разных странах: в одних существуют четкий стандарт профессии и регламентирующие требования к работе специалистов и получению лицензии, а в других психотерапия только начинает свое становление с сопутствующей неопределенностью во многих вопросах. Кроме того, что докторанты нашей группы работали в разных условиях, в определенной мере отличалось и их понимание психотерапии, обусловленное культурно-социальными различиями.

Несколько студенток из Ирана с выразительными бархатными глазами и покрытыми платками головами исследовали возможности психотерапевтической помощи женщинам, пострадавшим от физического и эмоционального насилия. И хотя их академическая подготовка отличалась от подготовки сокурсников из европейских стран и США – была слабее в академическом понимании, – эти коллеги проделали куда больший профессиональный путь, чем многие из западных докторантов. Это были одни из наиболее образованных и передовых женщин своей страны, которые не только осмелились получить высшую ступень в образовании и начать активно работать, но и стремились развивать психотерапию, которая отчасти шла вразрез с традиционными консервативными культурными и религиозными ценностями. Выражаясь словами философа Мераба Мамардашвили (1997), они боролись за право на радикальное сомнение, критическое мышление, нонконформизм, возможность развития индивидуальности и обнажения личной боли. Эти смелые женщины имели множество ограничений в своей профессии, по сравнению с их западными коллегами, но продолжали делать свое невероятно важное дело, оказывая поддержку там, где ее сложно получить.

Об особенностях своей работы также рассказывала моя коллега Кейко Накахама из Японии. Ввиду значительных культурных отличий психотерапия и психологическое консультирование, первостепенно развиваемые в Европе и США, сложно приживаются в Японии, где более распространенным является медикаментозное лечение, а не вербальный подход.

Другая коллега из Сербии работала с беженцами. Ее профессиональный интерес – психологическая помощь беженцам и привлечение внимания общественности и системы здравоохранения к их психологическому и психическому здоровью. Она работает в очень специфических условиях: в кризисных ситуациях, с людьми, переживающими высокий уровень стресса, имеющими посттравматическое расстройство (ПТСР) и часто находящимися в депрессивном состоянии.

Опыт обучения на международной программе научил меня видеть психотерапию и особенности психотерапевтической работы гораздо шире, чем прежде. Преподаватели, придерживающиеся одной теоретической модели или одной психотерапевтической модальности, на мой взгляд, напрасно сужают перспективу. Как вы сами сможете убедиться на примере эмпирических исследований, которые я привожу в главе 8, использование разных теоретических и практических подходов, кроме прочего, является важным фактором успешного карьерного роста и снижает вероятность профессионального истощения. Возможность быть не только среди коллег, работающих в разных направлениях, но и в очень разном социальном контексте, позволяет увидеть прекрасное разнообразие области, объединенной понятием психотерапия.

Есть и еще одна любопытная идея, на которую впервые обратил внимание профессор Чикагского университета Сальвадор Мадди: исцеляющая сила того или иного подхода в терапии зависит от степени его разрыва с доминирующей культурой (англ. break in the dominant culture). Так, успех фрейдовского психоанализа в начале XX века во многом был связан со скандалом, который он вызвал на фоне существовавшего тогда пуританизма, а успех недирективной терапии обусловлен разрывом с одномерностью терапевтического стиля послевоенного времени в Северной Америке. Выступая в рамках 25-й юбилейной школы Гильдии психотерапии и тренинга Александр Бадхен предположил, что таким же образом успех и относительно быстрое распространение на постсоветском пространстве экзистенциального и гуманистического подходов в психотерапии, возможно, объясняется реакцией на жестокость и ригидность советской системы (Бадхен, 2014). Кроме того, по его мнению, «особенностью постсоветской психотерапии являлся непосредственный отклик на болезненные аспекты трансформационных процессов. После распада СССР ожили всевозможные ранее скрытые или подавленные конфликты, что потребовало создания системы экстренной психологической помощи. Начала активно проводиться работа с людьми с ПТСР: появились программы помощи ветеранам афганской и чеченской войн, началась работа с ликвидаторами последствий техногенных катастроф» (Бадхен, 2 014).

Идея обусловленности успеха того или иного психотерапевтического направления его разрывом с доминирующими общепринятыми идеями определенной культуры кажется мне очень интересной. Мы можем говорить о том, что вытесненное обществом (аналогично вытесненному в индивидуальной психике) никуда не исчезает, но имеет накопительный «теневой» эффект, ища выхода и опосредованно заявляя о себе. Как психотерапевты мы работаем с вытесненным, обесцененным, запретным; обнажая и исследуя, мы даем поддержку неудобным и нежеланным частям личности, противостоим требованиям Родителя на самых разных уровнях: от бытовой мамы до общества как сверхродителя. Как в индивидуальной психотерапии мы часто даем поддержку непопулярным идеям, так и в более широком социальном контексте мы выполняем эту задачу, занимаясь просвещением и информированием.

Таким образом, возрастание интереса к психологии и психотерапии может говорить о назревании необходимости перемен, а роль психологов и психотерапевтов может быть не только личностно, но и социально трансформационной. Однако в настоящее время в западном мире существуют достаточно разные взгляды и ценности, а потому говорить о какой-то одной идее, определяющей востребование конкретной модальности, сложно. И может быть, именно интегративный подход и в таком контексте оказывается наиболее перспективным и подходящим тому разнообразию ценностных ориентаций, стилей жизни и способов адаптации, которые мы сегодня наблюдаем.