Текст книги "Потому что люблю тебя"

– Возможно. Моя мама однажды в Эрмитаже в обморок упала, представляешь? В галерее скульптуры. Антонио Канова, кажется, скульптор. Какая-то нимфа, что ли, или богиня, неважно – лежала ничком, обнаженная. Мама говорила, так свет падал волшебно! Особенно на ее ноги – на пяточку. И она в обморок упала. От совершенства этой мраморной пяточки.

– Здорово!

Оба старались скрывать смущение: не часто им приходилось пускаться в подобные откровенности. Синицкий налил себе еще водки и вздохнул:

– Может, зря я тебе рассказал?

– Нет. Ты же чувствуешь, нам легче стало? И потом, все останется здесь, на этой кухне.

– Я надеюсь.

Дверь приоткрылась, и заглянула Татьяна:

– Мальчики, вы как? Не поубивали друг друга?

– А должны были? – рассмеялся Алымов.

– Танюш, все хорошо. Сережа понял.

– А что вы ничего не едите? Саш, ты плохо угощаешь. Давайте я вам котлет разогрею? Вы же голодные. Что эта закуска.

– Тань, не суетись.

– Может, вы с нами посидите? – предложил Алымов.

– Да я неважно себя чувствую. Токсикоз.

– Ну вот, а тут еще я притащился…

– Все хорошо, Сережа. Все нормально. Я рада, что вы нашли взаимопонимание. Саш, а ты не увлекайся, ладно? Закусывай, закусывай.

– Я закусываю…

Татьяна быстро поцеловала его в макушку и ушла, Синицкий смущенно покосился на Алымова.

– Саш, а Таня что – знает?

– Да. Слушай, правда, хочешь котлету? Я, честно говоря, холодные больше люблю.

– Давай.

Синицкий достал из холодильника кастрюльку – каждый положил по котлете на кусок хлеба, и они одновременно откусили, усмехнувшись. Прожевав, Синицкий сказал:

– Таня все знает. Она же меня спасла тогда. Не хотел тебе говорить, да ладно. В общем, была у меня попытка самоубийства. – Увидев выражение лица Алымова, он замахал рукой: – Да глупость сплошная, ничего страшного, один позор. Не переживай. А Таня медсестричкой была. Ну, и вытащила меня из депрессии. Сейчас она врач, хороший.

– А как же ты говоришь, что она – четвертая жена? Что-то я не понял.

– Да так. Она моя первая женщина и четвертая жена. Бросил я ее с ребенком. Нашему сыну шестнадцать, представляешь? Отношения у меня с ним – хуже некуда. Никак простить не может. Таня, бедная, между нами как меж двух огней! Мы с ней случайно встретились, уже после Дары. И я понял: вот оно – настоящее. Любит меня всю жизнь, такого идиота. Она и настояла, чтобы мы с тобой поговорили. Я же все время напрягался – боялся, что повторится то безумие. Да, и спасибо, что ты первый подошел. А то я никак не решался. И вообще – спасибо. Что выслушал. И понял.

– Я думаю, прежнее не повторится.

– Ну да, наверное. Нельзя дважды вступить в одну и ту же реку.

– Но на одни и те же грабли можно наступать сколько угодно! Ладно, шучу. Мы ведь оба изменились. Повзрослели, наконец. Надеюсь, что мудрости прибавилось. Да и звездная пыль с меня слегка по-осыпалась, так что…

– Да ладно, ты еще вполне ничего. Все такой же… декоративный.

– Ну, спасибо.

Они посмеялись, чувствуя, что бывшее между ними напряжение совсем ушло. Алымов усмехнулся:

– А вообще, говоря словами Берти Вустера, наша с тобой история лишний раз подтверждает ту истину, что половина людей не знает, как живут остальные три четверти.

– Берти Вустера?

– Ты не читал Вудхауза? А, ну да! Такие интеллектуалы, как ты, поди, все Шопенгауэров читают! А мы люди простые… декоративные. Нам и Вудхаузы годятся.

– Сереж, какое счастье, что ты можешь относиться ко всему этому с юмором!

– А что еще остается? Нет, правда, что ли, не читал? «Дживс и Вустер»? Совершенно прелестная вещь! В духе Джерома Джерома. Только не говори, что ты и Джерома не читал, не поверю.

– Да читал, читал. И Вудхауза твоего тоже читал, не волнуйся. И даже сериал смотрел. Не весь, правда.

– Смотри-ка, а ты не совсем пропащий. Ну ладно, давай. – Алымов поднял свой стакан с минералкой и торжественно чокнулся с Синицким. – Выпьем за начало прекрасной дружбы.

Синицкий рассмеялся:

– Бессмертная «Касабланка»! И кто же из нас Хамфри Богарт [3]3
  «Касабланка» – фильм 1942 г. В главных ролях Хамфри Богарт и Ингрид Бергман. Знаменитая финальная фраза Рика Блейна (Хамфри Богарт), обращенная к капитану Луи Рено (Клод Рейнс): «Я думаю, это послужит началом прекрасной дружбы», стала культовой.


[Закрыть]?

– Можешь быть Богартом, я не против. Ты даже похож слегка.

– Думаешь, грубая лесть тебе поможет?

– А вдруг? И ты возьмешь меня в свою следующую постановку. Какие у тебя, кстати, планы?

Глава 4
Пепел прошлого

История Синицкого вовсе Алымова не удивила. Жизнь научила его ловко избегать ненужных отношений и охлаждать нежданные влюбленности, хотя по молодости он не раз попадал в такие ситуации, из которых не знал, как и выбраться: влюбленная сокурсница шантажировала его суицидом; безумная поклонница неделю ночевала под дверью его квартиры; стареющий актер одолевал эротическими поэмами, а известная актриса весьма преклонного возраста откровенно пыталась затащить в постель, из-за чего Алымову пришлось уйти из антрепризы. Но возвращался домой Алымов в чрезвычайно мрачном состоянии духа. Разговор с Синицким дался ему очень тяжело: такого душевного опустошения он давно не чувствовал, но надеялся, что работа над пье-сой теперь пойдет успешнее. Правда, был еще один человек, с которым следовало разобраться. Алымов вздохнул и поморщился: как это некстати. Особенно сейчас, когда он пытался наладить отношения с Асей…

Такси ехало довольно быстро, но Сергею казалось, что оно, как подводная лодка, медленно плывет в темных глубинах густой и вязкой тоски. Капля за каплей черный мрак просачивался внутрь подводной лодки и наполнял холодом душу Сергея. Сейчас он особенно остро чувствовал, как ему не хватает матери: увидеть ее милое лицо, положить голову ей на колени, все рассказать… Поехать, что ли, к Деду? Старик только разволнуется. Или к тетке? Да нет, уже поздно, надо домой. Он вдруг вспомнил, что дома Ася. Голову ей на колени, конечно, не положишь. Да и спит, наверное…

Ася уже давно жила у Алымова, но они почти не виделись: Сергей приходил поздно, Ася убегала рано. И по выходным куда-то исчезала, и на майские праздники ее не было. Впрочем, по выходным Алымов чаще всего работал. Когда оба вдруг оказывались дома, то прятались по своим комнатам, а случайно сталкиваясь на кухне или в коридоре, смущались. Но Сергей все чаще ловил себя на том, что ему хочется домой, где теперь витали весьма соблазнительные ароматы, и не только кулинарные. Каждый вечер его ждал заботливо приготовленный Асей ужин, в ванной на полочке у зеркала стояли ее дезодоранты и кремы, сушилось бельишко, стыдливо прикрытое полотенчиком, а иногда взгляд Алымова натыкался на маленькие синие тапки с розовыми бантиками, валяющиеся в коридоре, которые страшно его умиляли. Пару раз, когда Аси не было дома, Сергей заходил в ее комнату и, чувствуя себя совершенным болваном, подносил к лицу халатик или блузку, вдыхая Асин запах…

Вернувшись домой от Синицких, Алымов сразу пошел в комнату с тренажерами – он специально сделал там хорошую звукоизоляцию, чтобы не мешать соседям ночными тренировками. До душа уже еле дополз и мрачно взглянул на свою красную и потную физиономию в зеркале: да уж, красавец, ничего не скажешь. Какая там звездная пыль! А когда добрел до кухни на подгибающихся от усталости ногах, обнаружил там сонную Асю.

– Я разбудил тебя?

– Нет, я не спала. – Она отчаянно зевнула.

– Ну да, конечно.

– Правда, не спалось. Вдруг захотелось чего-нибудь вкусненького. Будешь?

– А что это?

– Это сладкий фруктовый чай: клубника и фейхоа, очень вкусно.

– Ну, давай. А то пить хочется.

Ася налила ему в чашку темно-розовой жидкости.

– Да, вкусно. Как у тебя дела?

– Все так же. Ты не говорил со своим знакомым?

– С каким знакомым? А-а, с Поляковым! Господи, я совсем забыл. Ася, прости, пожалуйста. Я прямо завтра позвоню, хорошо? Ну надо же – забыл, вот свинья! Понимаешь, сейчас такое напряженное время – репетиции, то-сё, и с режиссером проблемы…

– Да я просто так спросила. Не обязательно звонить.

– Завтра позвоню, точно. Эдик-то твой не нашелся?

– Нет. Не знаю прямо, что и делать. Ёж, а у тебя все хорошо? А то ты какой-то замученный.

– Устал.

– Ага, устал и поэтому полез на тренажеры?.

– В здоровом теле – здоровый дух. Эх ты, Малявка! – Он улыбнулся, наклонился к Асе и поцеловал ее в щеку. – А ты славно пахнешь. Ну что, поздно уже, пошли спать. Утро вечера мудренее, да? Я обязательно позвоню, не волнуйся. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – уныло сказала Ася ему в спину.

Ася не понимала, как быть: Алымов привел ее к себе домой, словно бездомного щенка, – и все. Он жил своей жизнью, довольно напряженной, и, казалось, не обращал на Асю никакого внимания. Что это значит? Следующий шаг надо сделать ей? И какой это должен быть шаг? Ася прилежно готовила завтраки, обеды и ужины, к которым он часто и не притрагивался, почти не появляясь дома. Она так уставала с непривычки: ездить на работу теперь приходилось гораздо дольше – еще бы, с «Добрынинской» в «Медведково», на другой конец Москвы! И еще – Ася ужасно боялась Алымова, не подозревая, что он трусит ничуть не меньше. Поэтому и срывалась из дома по выходным, пока он отсыпался, – лишь бы не провести вместе лишних пять минут. Боялась, но… Алымов так на нее действовал, черт бы его побрал. Даже мысль о том, что он спит рядом, за стеной, сводила Асю с ума.

Как-то раз она решилась и вошла к Сереже в комнату, пока его не было, – постояла, глядя по сторонам, села на постель, аккуратно заправленную, и погладила покрывало. Он всегда был педантом и занудой – даже не ленился перекладывать ложки и вилки, сунутые ею в ящик стола как попало. Потом-то Ася выучила, куда что. Она посидела немного, печально глядя на портрет Иларии Львовны, висящий напротив: Сережина мама не очень-то ее и жаловала. Конечно, для своего звездного мальчика она хотела какую-нибудь королевишну! А получила в невестки сначала Наталью, которая была ничем не лучше Аси, а потом Дару. Только тогда Илария оценила Асю и даже сама стала ей звонить. От этих телефонных разговоров Асе иной раз хотелось повеситься, и она срывалась на ни в чем не повинного Эдика.

Ей так и не удалось забыть Сергея, как она было надеялась. Он много снимался все эти годы, и Ася все время натыкалась на его физиономию то в телевизоре, то на афише, то в глянцевом журнале. Большими поклонницами Алымова были мама с сестрой, так что Ася – хотела она этого или нет – всегда знала, что происходит в его жизни. К тому же его страстной фанаткой оказалась Асина новая подруга Вика, преподавательница английского языка в частной школе, куда Ася с большим трудом устроилась. Вика видела все фильмы и спектакли с участием Алымова, собирала статьи, фотографии и постеры, ненавидела Дару, радовалась разводу и даже плакала, когда развернулась травля в прессе.

Ася увиливала от обсуждения личной жизни Сергея, как могла: «Отстань от меня со своим Алымовым раз и навсегда! Вот не нравится он мне, и все!» Но Вика не понимала: «Как он может не нравиться, ты что?!» Потом она внезапно выскочила замуж и слегка отвлеклась от Алымова. Но оставалась еще Илария Львовна, после разговоров с которой Ася долго приходила в себя. Сергей же не позвонил ей ни разу – за все тринадцать лет. И вот теперь они снова так близко друг к другу! И так невозможно далеко.

Ася легла, уткнулась в подушку и всхлипнула – пахло Алымовым. Что делать-то? Как жить? Может, зря она это все затеяла?..

Неизвестно, кого ожидала увидеть Ася, но знакомый Алымова, которого он пригласил через неделю домой, оказался не осанистым и важным полковником с Петровки, а невысоким парнем в кожанке, простецким с виду. И только приглядевшись как следует, Ася поняла, что Кирилл Поляков вовсе не так прост, как кажется, да и гораздо старше, чем она было подумала. Отдав должное и запеченной свинине, и водочке, Кирилл наконец заговорил о расследовании:

– И что вы, Ася, так волнуетесь? Дело-то закрыто.

– Как – закрыто? – в один голос спросили Ася с Сергеем.

– Да так. Не найдено состава преступления.

– А труп?

– Труп оказался совершенно посторонним. Это местный бомж, который, очевидно, залез в дом погреться.

– А почему они меня расспрашивали про Эдика? Я-то подумала, что…

– Когда расспрашивали, у них еще результатов экспертизы, наверное, не было. А так сразу определили, что это мужчина лет шестидесяти. И умер он от естественных причин – инфаркт. Так что Эдик ваш ни при чем.

Алымов вздохнул с облегчением: его все время грызло раскаяние по поводу этого несчастного Эдика, которого он так резко возненавидел, – а вдруг и правда тот погиб?

– А пожар? Отчего пожар-то?

Поляков вздохнул:

– Асенька, на пожар они, как сейчас говорят, просто забили. Дом-то не застрахован. Написали, что от закоротившей проводки, и дело с концом. Я посмотрел материалы – и правда похоже на поджог, но никто не станет это раскапывать. Так что…

Ася растерянно моргала:

– И это все? А как же Эдик? Куда он делся-то? И браслет? А коробочка с монетами?

– Вы заявление подали? – спросил Кирилл, с состраданием глядя на Асю. – О том, что муж пропал? Подавайте срочно.

– А я могу с ним развестись, раз он пропал, вы, случайно, не знаете? – Ася слегка покраснела, у Алымова же сделался чрезвычайно отрешенный вид. Поляков посмотрел на них и хмыкнул про себя: а-а, вон что с вами происходит!

– Через год официально объявят без вести пропавшим. Тогда сможете.

– Через год?! – У Аси вытянулось лицо.

– А что за коробочка с монетами? – спросил Поляков, принимаясь за вторую порцию свинины с картошкой. Ася принесла жестянку, Кирилл внимательно ее рассмотрел.

– Интересно. Значит, говорите, много должен ваш Эдик? И монет тут больше было, да? Эти-то, что остались, явно с фестиваля тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года, судя по датам. Тогда многие отоварились у иностранцев.

– Да, папин младший брат увлекался. Еще были старинные, с орлами, от дедушки. Или даже от прадедушки, кажется. Вроде бы серебряные. Вот их как раз и нет. Они дорогие?

– Да не особенно, если рубли и полтинники. А кто был ваш дедушка? Или прадедушка?

– Дедушка был бухгалтером. Счетоводом, как он говорил. А прадедушка… Я и не знаю, надо у мамы спросить.

– Спросите на всякий случай.

– А что ты предполагаешь? – с любопытством спросил Алымов.

– Да я ничего не предполагаю. Просто интересно, что он мог искать именно в этой коробочке. И ведь срочно искал, в большой, можно сказать, запарке, если вернулся на дачу. Значит, знал, что оно там. Я думаю, дом Эдик и поджег. Наткнулся на труп – бомж-то уже три дня как умер. Испугался и поджег – решил, что его обвинят в убийстве.

– Ну да, и браслет на трупе обронил! – засомневался Сергей.

– А браслет вовсе и не на трупе нашли. На крыльце. Ну, на остатках крыльца.

– Значит, обронил, когда в дом ломился. А следователь так меня запугал этим браслетом! – возмутилась Ася.

– Работа такая, что делать.

Поляков ушел. Ася прибирала со стола, а Алымов задумчиво вертел в руках жестяную коробочку – что-то такое маячило у него в голове, неясное, давно позабытое…

– Ася, а ты говоришь, что мы Эдика с детства знаем. Значит, они жили неподалеку?

– Ну да, как раз там, где теперь Савва. Те, кто до него жил, как раз у Эдиковых родителей и купили участок. Дом снесли, новый построили. А что?

– Я вот думаю… Ты говорила, что он всего пару раз и был у вас на даче. Это сейчас. А в детстве? Ты же там до школы все время жила. А он?

– И он тоже. Конечно, мы с ним играли. И в доме бывал. Зимой, осенью. Летом-то я все с тобой…

Они посмотрели друг на друга и тут же отвели взгляды. Вдруг Ася вскрикнула:

– Ой, и как я забыла! Он же один раз выпросил у меня эту коробочку! Поменял на что-то! Не помню, на что. И бабушка тогда страшно ругалась, отобрала у него и спрятала. А потом мы с тобой ее нашли, помнишь? В буфете на верхней полке.

Ася почувствовала, что сейчас заплачет: ей было так жалко сгоревший дом, словно вместе с ним сгорело и ее счастливое детство. Столько связано воспоминаний, столько надежд! Она быстро отвернулась и сделала вид, что моет ложку. Алымов с тоской смотрел ей в спину – и он думал о том же. Как естественно было бы сейчас встать, подойти к Асе, обнять ее, а то и поднять на руки: утешить, поцеловать. Но почему-то невозможно. Ася справилась со слезами и сказала:

– Родители решили все продать. Дешево получится, конечно. За пепелище много не дадут. Хотя участок большой, хороший. А помнишь, какой сладкий крыжовник у нас был? Ни у кого такой не рос!

Крыжовник тоже что-то напомнил Сергею, и он слегка нахмурился. Потом спросил:

– Ася, а какие у тебя планы на лето?

– Да особенно никаких. Работать буду, как всегда. У нас в гимназии летняя подготовительная школа для шестилеток. Вот с июля и начну.

– У меня гастроли как раз в июле. Почти до конца августа.

– Ясно. А сейчас я на недельку в Италию съезжу – Рим, Венеция, Верона. Я хотела было деньги на стройку копить, но раз они продавать решили, можно и съездить.

– И когда ты едешь?

– На следующей неделе. Тринадцатого. Вернее, четырнадцатого. У меня самолет ночью.

Алымов взглянул на Асю, которая внимательно разглядывала кухонное полотенце, и отвернулся – пятнадцатого у него был день рождения. Теперь Ася посмотрела на него и наморщила нос от неловкости: она специально купила такую путевку – с днем рождения Алымова у нее были связаны не самые лучшие воспоминания.

– А когда вернешься?

– Двадцать второго.

Алымов повеселел:

– А-а, значит, успеешь к премьере «Иванова».

Ася похолодела – она и забыла про премьеру! Они молча разошлись по своим комнатам, и каждый почему-то чувствовал себя обиженным. Словно журавль и цапля из старой сказки, они никак не могли сговориться, никак не могли найти верный тон общения, а к прежнему возврата не было. Так два актера, не знающие пьесы, в которой им приходится играть, и к тому же говорящие на разных языках, импровизируют на ходу, ставя в тупик партнера своими репликами и жестами, и не догадываются, что сами создают сценарий собственной жизни…

Алымов несколько опасался следующей встречи с Синицким – вдруг тот уже пожалел о своей откровенности и отношения между ними только ухудшатся? Поэтому и поджидал его перед репетиционным залом, с трудом отделавшись от Леши Скворцова, которому все никак не давалась злополучная сцена. Увидев Сергея, одиноко маячившего у двери, Синицкий еще издали заулыбался.

– Ты как? – одновременно спросили они друг друга и невольно рассмеялись.

– Нормально все, не переживай, – ответил первым Синицкий. – Что тут Скворцов делал – жаловался?

– Да я помог ему с ролью немного, а то он в панике. Ничего?

– Хорошо.

– Саша, ты только не жалей о нашем разговоре. Никто никогда не узнает, клянусь.

– Ну, жалей – не жалей, все уже сказано. Ладно, пора работать.

– Послушай, а можно тебе один совет дать?

– Что за совет?

– Ты бы расслабился немного, а то прямо морозишь нас – аж иней на сцене. У тебя же прекрасно все получается. Хвали нас хоть иногда – актеры словно дети, нас надо по шерстке гладить, а то расстраиваемся.

– И тебя по шерстке?

– Ну, я-то переживу. А вот молодые… Для них это важно.

– Хорошо, постараюсь.

После репетиции к Алымову подошел Савва:

– Слушай, что это с нашим Умником? На человека вдруг стал похож.

– Наверное, размораживается потихоньку.

– Ты с ним поговорил, что ли?

– Ну да. Разобрались друг с другом.

– Ага. То-то, я смотрю, нормально стали общаться. И Леша, слава богу, ожил. Зато Оксана сникла. Что это с ней?

– Я знаю что.

Савва внимательно посмотрел на Сергея:

– А-а! Понятно. И что они все в тебе находят? Но ты смотри, Алымов! Не забыл про Асю?

– Оставь меня в покое. Вечно ты… Я сам все знаю.

Оксана только в этом году пришла в театр: очень живая и непосредственная, с длинной русой косой. Алымов до сих пор не обращал на нее особенного внимания – они впервые работали вместе. Внешне Оксана идеально подходила на роль Саши, да и получалось у нее поначалу неплохо. Но вот уже вторую репетицию она как-то зажималась и срывала сцену объяснения с Ивановым. Алымов подошел к ее двери, прислушался и нахмурился, услышав всхлипывания, потом решительно постучал. Испуганный голос спросил:

– Кто это?

– Алымов. Ксюша, открой.

– Я не Ксюша! Я Оксана! – Она распахнула дверь и с возмущением воззрилась на Алымова заплаканными глазами.

– А разве Оксану нельзя звать Ксюшей? Можно войти?

Ксюша-Оксана отступила, и Алымов вошел, думая про себя: зря я это делаю, ох, зря. Уселся и спросил участливым тоном:

– Почему ты ревешь? Что случилось?

Она независимо дернула плечом и отвернулась.

– Из-за репетиции? Что с тобой происходит? Так все шло замечательно, и вдруг!

– И не вдруг! Уже давно. А вы! Даже имя мое запомнить не можете…

– Я помню – Оксана. Раз тебе Ксюша не нравится, я не стану больше.

– Да не в имени дело…

Алымов тяжко вздохнул: он так и знал.

– Тебе сколько лет?

– Двадцать один, а что?

– И сильно влюбилась?

– Откуда вы?.. Что, так заметно?

– Догадался. Ну что ж, поздравляю: ты принята в клуб.

– В какой еще клуб?

– А ты думаешь – одна такая? Каждая приходящая в театр актриса считает своим долгом влюбиться в Сергея Алымова.

– А вы что?

– А что я? Терплю. Куда деваться? Пережидаю. Потом у них проходит.

– У меня не пройдет.

– Да брось! Ты меня не знаешь совсем. В кого ты влюбилась-то? В Дориана Грея? Нет, ты вряд ли видела… В майора Суркова из сериала? Или в князя Белецкого? Какой твой любимый фильм, признавайся. Там, где я с блондинкой, что ли?

– Да ну! Как-то вы всё…

– Что? Опошлил?

– Упростили.

– А зачем усложнять? Это хорошо, что влюбилась. Значит, понимаешь, что происходит с твоей героиней. А почему так зажимаешься?

– Для вас пьеса – главное, да?

– Конечно. И для тебя тоже. Влюбилась, разлюбила – все побоку, когда на сцене, поняла? Пусть все в роль уходит.

– А я вам совсем не нравлюсь?

– Нравишься. Я все время тобой любуюсь. И очень хорошо к тебе отношусь. Но это не значит, что у нас с тобой должно что-то получиться. Так что ты лучше выкинь из головы эту блажь. Все у тебя еще будет: и любовь настоящая, и все остальное. Мне, конечно, лестно и приятно, но в постель я тебя не потащу, если ты из-за этого переживаешь.

Оксана молчала, опустив голову. Уши у нее горели.

– Давай, приходи в себя. Ты же умная девочка. А то мы с тобой прямо как Онегин с Татьяной. А сцена-то почему не получается? Ты стесняешься, что ли?

– Да-а… Я как представлю, что вы меня обнимете.

– Еще и поцелую! Вот ужас-то, да? А ты думай, что это не мы. Да так и есть на самом деле. Это Иванов и Саша.

– Конечно, а губы-то мои!

– Ну не буду я тебя в губы целовать, не буду. Только вид сделаю. Ни разу не целовалась, что ли?

– Целовалась! И вообще.

– Ну, и в чем тогда дело? Не умрешь, значит. Успокойся, все будет нормально. Иди-ка сюда.

Алымов притянул к себе поближе смущенную Оксану – она взглянула на него исподлобья. Он рассмотрел ее и печально усмехнулся:

– И правда, похожа. Надо же! А я думал – показалось.

– На кого?

– На женщину, которую я люблю всю свою жизнь. Только у нас с ней что-то ничего не получается.

– А почему не получается?

– Кто ж знает? Вот только не надо. Ты тут же подумала: раз похожа, то сейчас я и рассироплюсь, да? Нет, дорогая. Я в эти игры больше не играю. Хватит с меня. Только она. Единственная.

– А она знает, что вы ее любите?

– Все очень сложно.

– Но вы ей сказали?

– Вот видишь, тебе сказал, а ей – не получается.

– Так скажите.

– Попробую.

– Неужели она вас не любит? Этого просто быть не может. Как же вас можно не любить? Я бы с вами – куда хотите… на край света!

Алымов вдруг встал и повернул Оксану к зеркалу:

– Вот смотри. Видишь, какое у тебя сейчас лицо? Запомни! И что чувствуешь – тоже. Это и есть Саша. Поняла?

– Все наврал, да? – закричала Оксана и ударила его кулачком в грудь. – Про единственную женщину? Все ради спектакля?

– Нет, правду сказал. И все ради спектакля, верно. Из чего еще роль-то делать? Только из себя. Из своей страсти, из своего горя. А как иначе? Ты сейчас хорошо кричала, тоже запомни. Для финала пригодится. Ты где училась-то?

– В «Щепке». – Оксана села на стул и сердито насупилась.

– Что играла?

– Джульетту, Валентину – «Прошлым летом в Чулимске». Еще Сонечку Мармеладову.

– Как раз для тебя. И Джульетта хорошая была, наверное. Волосы небось распустила? Нет, все-таки ты никак на Оксану не похожа. Давай я буду звать тебя Ксю?

Оксана чуть усмехнулась:

– Ладно, зовите. Придумали тоже – Ксю. Забавно. Надо же, какой вы! Я и не думала.

– Я ж говорю, ты меня не знаешь. – Алымов встал, поднял Оксану со стула и взглянул на нее смеющимися глазами: – Ну, давай, сделаем это по-быстрому!

– Что? – Она страшно покраснела.

– Вот-вот! – сказал он. – Это самое.

Обнял ее и поцеловал, потом отпустил. Оксана жалобно на него посмотрела:

– Это вы опять для пьесы, да?

– Конечно. Чтобы ты завтра не трусила. Ну что, не умерла?

– Нет…

– Не будешь больше реветь?

– Не буду. Спасибо.

– Пожалуйста.

– Какая же я дура!

– Что, очень влюбчивая?

– Ну да. Вечно я…

– Ты уж поаккуратней влюбляйся, ладно? Кстати, Леша Скворцов по тебе сохнет – не замечала? Ну, пока! До завтра.

– Спасибо вам! – Оксана вдруг обняла Алымова и положила голову ему на грудь.

– Ну ладно, ладно. Все хорошо. Ах ты, господи…

Он поцеловал ее еще раз и строго сказал:

– Это все. Больше ничего никогда не будет. Только на сцене, если понадобится. Ясно тебе?

– Да поняла я, поняла! – И в спину ему добавила: – Вы скажите своей женщине, что любите. Слышите? Обязательно скажите!

Известие о том, что развестись с Эдиком можно будет только через год, подкосило Асю, и на следующий же день она побежала подавать заявление. Сначала, правда, попыталась позвонить брату мужа: вдруг тот что-нибудь знает, но так и не дозвонилась. Родителей Эдика давно уже не было в живых, друзей его Ася не знала. Она почему-то была уверена, что ничего плохого с ним не случилось: как всегда, вляпался в какую-то очередную гадость, придурок несчастный. Он и раньше порой пропадал неделями. В огромные долги она тоже не очень верила – Эдик обожал трагические преувеличения.

Их семейная жизнь не заладилась сразу, хотя года полтора они еще как-то продержались. Свадьбу, правда, замутили на славу, хотя Ася прекрасно обошлась бы безо всей этой ерунды: фата, выкуп невесты, розовый лимузин с кольцами на капоте, шампанское рекой. Но Эдик настоял. И напились, и драка была – все, как положено. Медового месяца, слава богу, не случилось. Эдик только нашел работу и не рискнул просить отпуск. У Аси тоже была новая работа – после обычной районной школы элитная гимназия казалась ей земным раем: и платили больше, и дети совсем другие, и преподаватели. И программа другая – ей пришлось переучиваться на ходу, подтягиваться под новые требования, изо всех сил соответствовать светскому стилю общения и с коллегами, и с родителями, претензии которых казались ей порой смешными и даже абсурдными.

Они оба были вечно заняты, вечерами утыкаясь каждый в свой компьютер: Ася писала бесконечные планы, а Эдик вечно правил какие-то договоры и общался с клиентами, как поначалу думала Ася, но потом обнаружила, что он зависает Вконтакте или играет в многоуровневые игры-стрелялки. Потом Эдика уволили-таки – сорвал очередной договор, и он чуть не полгода маялся без работы. «И это вся моя жизнь?» – думала Ася. Работа, домашнее хозяйство, в котором Эдик ей нисколько не помогал, даже когда был безработным, – проще было все делать самой, чем просить по сто раз. Слабохарактерный и слегка истеричный, Эдик при малейшей неудаче сникал, впадал в панику и без толку суетился, так что Ася довольно скоро устала тащить на себе еще и его проблемы: своих хватало. На нее пожаловался отец одного из учеников, так что пришлось долго разбираться с ним и даже извиняться, запихнув остатки гордости куда подальше.

– Ася Николаевна, вы поймите меня правильно. Родители очень много платят и хотят иметь за свои деньги соответствующее обслуживание, – снисходительно объяснял ей Арнольд Кириллович, рассеянно вертя в руках поблескивающую золотом авторучку: «Паркер», не иначе. И часы у него были швейцарские, и костюм от известной фирмы, и машина соответствующая – платили, видно, и правда много.

– Но мы же не прачечная. Мы – школа. Мы обучаем, воспитываем. А его мальчик просто невозможен. Избалован до крайности.

– Ася, на то вы и педагог, чтобы найти подход к ученику, правильно?

– Да я-то нашла! Это они встревают и все портят.

Арнольд Кириллович вздохнул:

– Ах, какая вы, Асенька, давайте-ка мы с вами успокоимся и где-нибудь посидим, выпьем кофейку. Или чего-нибудь покрепче. Как вы на это смотрите?

– Простите, Арнольд Кириллович, меня муж дома ждет.

– Ну что ж, нет – так нет. Но я не теряю на-дежды.

Ася вышла из кабинета, с трудом удержавшись, чтобы не хлопнуть дверью. Арнольд Кириллович был ее главной проблемой. Лет на тринадцать постарше, элегантный, самовлюбленный и самоуверенный, он был менеджером по работе с персоналом, так что жаловались возмущенные родители именно ему. Внешне он был очень похож на любимого мужчину Керри Бредшоу из «Секса в большом городе» – правда, раза в два меньше ростом. Он считал себя совершенно неотразимым, и коллеги прозвали его «Красавчиком Арни», а ученики дразнили Арнольдом Шварценеггерычем. Шварценеггерыч положил глаз на Асю, как она только пришла в школу. Вика сразу ее предупредила, что Красавчик Арни страшный бабник, да Ася и сама поняла. Пока что она ловко ускользала из его сетей, держа строго официальный тон. Только Арни ей не хватало! Тут с Эдиком не знаешь, как разобраться.

Работу он все-таки нашел, хотя и с трудом: претензий у Эдика было много, а отдачи маловато. Ему все время казалось, что его не ценят, принижают, обходят – обижают, одним словом. И Ася постепенно стала относиться к мужу, как к одному из своих учеников, только что нос не вытирала, что отнюдь не прибавляло ему самоуважения. Поэтому Эдик при малейшей возможности старался свалить из дома, шляясь по каким-то клубам, где проматывал последние деньги на игральные автоматы и легковерных девиц, перед которыми распускал хвост. Ася не сразу об этом узнала, а когда узнала, их жизнь вообще превратилась в ад с чуть ли не ежедневными скандалами, потому что Эдик фантастически врал на каждом шагу и срывался в истерику в ответ на любое ее невинное замечание или вопрос. «Ты что, следишь за мной? – орал он. – Весь мозг мне вынесла!» Уйти Асе было особенно некуда, так что она в конце концов стала жить рядом с мужем, как квартирантка: готовила и стирала только себе, убиралась в своей комнате и «местах общего пользования», постепенно приучая себя к мысли, что надо разводиться и перебираться на дачу, откуда до работы тащиться часа два. «Ладно, вот летом и перееду», – решила было она, но мартовская ссора оказалась последней каплей. И вот теперь она опять жила как квартирантка! Хорошо еще, не два часа до работы, а всего час. Да и Алымов – не Эдик.