Текст книги "Что несёт ветер"

Что несёт ветер
Евгения Зольцман

© Евгения Зольцман, 2016

Редактор-составитель Равиль Айткалиев

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть I
1440 минут

«Вечер сливает из офисов…»

 
Вечер сливает из офисов
то ли планктон, то ли просоленную потом селедку,
на забитые тротуары и затоптанные газоны.
Прежде чем допить остатки четверга из бутылки вина,
оцениваю резонность этого шага:
наутро
головную боль усугубит аромат кофе и какофония сигнализаций.
А может, всё не так плохо,
как может показаться?
 

«Высовываясь из-под одеяла…»

 
Высовываясь из-под одеяла,
хочу обидеться на пятничное утро,
на кошку, ожидающую забытого ужина,
и на собственную физиологию,
не давшую поспать лишних пять минут.
А потом – захлебнуться в потоке таких же маленьких огорчений
на улице, где каждый сочувствует своему,
читая его в чужих лицах.
 

«чай…»

 
чай
скулы сводит от крепости
ночь или утро не знаю
и не всё ли равно
когда так холодно даже утро не кажется добрее
похмелье льется по скользким улицам запинаясь о сумерки
ночь
скулы сводит от слез
 

«Утренняя радость…»

 
Утренняя радость
сдувается над горизонтом воздушным шариком:
вместо арбуза – Watermelon в баре,
на ужин —
босые прогулки,
нагретые кривящимися протекторами шин,
и ты
в полудрёме города принцесс и горошин.
 

«…бежать до белых подошв…»

 
…бежать до белых подошв,
не видя линии горизонта
и лиц невинных,
ногтями,
сквозь непривычную дрожь,
расцарапывать новые спины.
И кажется,
даже готова скинуть сандалии
вместе с тенью, прикованной к стопам,
но каждое утро любовно
сшиваю свой кокон.
 

«По ступеням…»

 
По ступеням
веревочной истины —
Вниз,
Перебирая мысленно
варианты движения
От точки неба
к песчаному горизонту,
Планирует птица.
Надежды давно расквартированы по потребностям.
Растягивается линия жизни
От безызвестности к новостям.
 

«солнце…»

 
солнце
играет с дождем в крестики-нолики
на карнизах и лестничных клетках
полуразрушенных мирозданий
пока бог трясёт в сторону каждого
сахарной костью
мир меняется со скоростью солнечных бликов и падающих капель
 

«Пустынный ветер…»

 
Пустынный ветер
мечет песчаные стразы к ногам города,
но вряд ли кто-то усмотрит в этом раболепие.
Мне страшно и холодно
в стеклянно-бетонном склепе,
где каждый глоток воды отдаёт горечью слёз бедуинов,
и башни благополучия
возвышаются среди священных руин.
 
 
Дубай – Алматы, июль 2011 года
 

«Я давно научилась ходить от противного…»

 
Я давно научилась ходить от противного:
превращать орала в мечи и вино в воду,
не думать о мягких стенах,
что доводят до полной прострации,
рождая вопрос за вопросом своей безупречностью и белизной.
Я измеряю время
кривизной параллельных прямых,
смотрю на холодный свет с потолка, и,
запутываясь
в смирительном пододеяльнике,
с каждой новой кривой минутой отдаляюсь от реальности.
 

«Они исполняют желания…»

 
Они исполняют желания,
шутя и не спрашивая:
а ты уверен? —
Тени с волшебными палочками,
пропускающие через заветные двери.
 
 
Бегают по облакам,
утопая в пушистой вате, —
на небе это нетрудно —
и вечно спорят:
кто серее —
кошки ночью
или днём люди.
 

«Земля —…»

 
Земля —
Йо-Йо —
скачет на ниточке,
Уходя из-под ног разломами
И возвышаясь горами.
Спускается
«дэус экс махина» —
Конец. В неудачной драме.
 

Часть II
Коды кварт

Весна. Галочки на полях

«март…»

 
март
выпал туманом за окном
на остановках
в ожидании счастливого пути
скучают розы и клары
без кораллов и шипов
но с сюрпризами для самих себя
и обидами, переданными по наследству
бабушками и мамами
 

«Галочки на полях…»

 
Галочки на полях
уже обозначились в небе
первыми весенними дополнениями к тоске,
и отдаёт болезненным гулом
в районе среднего уха
серебряный колокольчик в детской руке.
 
 
Мысли расползаются,
как рубашка,
шитая гнилыми белыми нитками,
и от крепости нервов,
что корчатся в стальном кулаке,
перехожу к крепким напиткам.
 

«Март…»

 
Март.
И, кажется,
радоваться бы.
Скидывать сапоги,
и в кедах – по лужам.
Возвращаться домой к обеду
и отсыпаться до ужина.
Или, тонким льдом
надрывая вены,
дополнить статистику
психдиспансера
и недели на две,
а лучше на месяц,
привычно
спрятаться в панцирь.
Натянуть броню
из обид и непонимания,
ты ведь думаешь это лучше,
чем без малого в тридцать лет
оголтело носиться по лужам.
 

Лето. Жажда осени

«Я не знаю…»

 
Я не знаю,
в какой тональности звучит твой город,
и вряд ли это важно,
когда под прорывом летнего неба
дождь
тянет мутные нити к земле,
 
 
[Я раньше думала, что они серебряные.]
 
 
когда на смену острому слуху
приходит
прежняя дальнозоркость,
расцвечивающая семь цветов радуги
миллионным спектром
над горизонтом.
 

«Отбиваю…»

 
Отбиваю
пальцами дробь
в ожидании капель на плечи.
Ветер
сбивчиво шепчет о жажде осени,
читающейся в лица прохожих
и тысячами насекомых разбегающейся по коже.
А я улыбаюсь
и знаю точно:
прорыв неизбежен —
в небесной сантехнике вот-вот появится брешь.
 

«Разговариваю с пылью —…»

 
Разговариваю с пылью —
ну где ещё найти собеседника легче
и въедливее.
В духоте многоэтажек
я давно научилась воспринимать пятницы,
как среды,
где в нереальности происходящего
тает моя тюрьма.
 
 
Я ждала в объятия зиму, но в ноябре
На пороге лето
с ароматом «Клима».
 

Осень. Бездушные лужи

«Прячусь…»

 
Прячусь.
Ветер уже погнал собак
по следу ускользающего августа,
но всё также жарко.
Время тянется,
будто из-под хлыста,
неизменно шаркая отёкшими стопами по лунным фазам,
и снова отделывается пространными фразами,
что так было из века в век,
а может, тысячелетиями,
что об этом писали в каких-то рунах…
А я смотрю из укрытия на закат,
где всё также лопаются
метеозонды, запущенные накануне.
 

«Закрываю глаза на простыне…»

 
Закрываю глаза на простыне,
Марс навис второй Луною,
шебуршат чердачные мыши,
будто к небу тоннели роют.
Расплескался дорогой млечной
хор сомнамбул – все где-то было,
и насаживает сентябрь
хладнокровно меня на вилы.
 

«Мел весенний лежит кракелюром…»

 
Мел весенний лежит кракелюром
на растрескавшемся асфальте.
Мне бы только понять код
от последней кварты.
 

«Лужи…»

 
Лужи,
как тысячи знакомых лиц,
трансформируются под колёсами и порывами ветра.
Разрываясь от сильных волнений капли летят к свету фар,
Принимающих ещё одну разбитую душу.
Покрываются кромкой льда
миллионы бездушных луж.
 

Зима. Жёсткий диск

«теряюсь в очевидностях…»

 
теряюсь в очевидностях
снег белый
небо синее
только кому от этого легче
что вы слышали о чередованиях
и есть ли разница
в руках у ребёнка мяч или меч
путаюсь заучивая правила
и глядя в окно на классики
стираю границы дозволенного
ластиком
 

«Позвонок, второй —…»

 
Позвонок, второй —
хруст.
Пятый час на улице снег.
Небо сбросило
груз —
по течению звёздных рек.
Между Псами, Драконом
и Рысью —
Большая Медведица
ускользает из дерзких снов
по накатанной
гололедице.
В череде световых лет
превратятся кристаллы в лужицы.
Пятый час. На улице снег.
Кружится.
 

«А, может, и правда —…»

 
А, может, и правда —
через каких-то пару недель
разрушатся все поля,
и мы улетим
парить в невесомости.
Останутся позади долги —
перед миром, людьми
и надуманной собственной совестью.
Или просто закружат
снежинки вертолётами,
как в глупой песне,
и всех лопастями —
под один винт
в суматохе депрессий
и предпраздничных перебежек:
работа – дом – магазин.
И, наверное, мне пора
загрузить то, что любила,
на жесткий диск,
а остальное —
без сожалений
отправить в корзину,
чтобы очнуться где-то в других местах
и точно знать одно —
я навек пережила зиму.
 

Часть III
Ритмы дыхания

Отложенные переговоры

«Веруешь? – Верь!»

 
Веруешь? – Верь!
Только
не тяни одеяла на себя
с Бога.
Лучше прижмись ко мне —
так будет теплее —
грудью,
не боком.
Просто
забудь на час,
что Он
узнает нас по лицам,
люби —
одинаково стерты колени
у монахини
и блудницы.
 

«Давай ещё…»

 
Давай ещё
по осени.
Терпкой,
глоток за глотком
высыхающей
на языке.
Давай врастём,
как два семени,
слишком близко брошенных,
плечом в плечо.
 
 
Рука к руке
пройдёмся по главам,
расставляя на полях « (sic!)»,
а после – точки,
до бесконечности,
 
 
так красиво…
 

«С Рыб, последнего снега и первой парковой трости…»

 
С Рыб, последнего снега и первой парковой трости
начинается мартовское кино.
Раскручу волчок или кину кости,
разложив по принципу домино
шансы, деньги, стволы и карты —
этой весной не запоют коты
с болезненными интонациями марта;
 
 
люблю тебя до тошноты.
 

«Я измеряю расстояние дня…»

 
Я измеряю расстояние дня
вплавь
чашками кофе,
в каждом новом анонимусе
угадывая твой профиль.
Где знаки
складываются в незатейливые
«I’m fine; —)»,
«It’s cool)))» —
я усматриваю
движение любимых скул.
 

«Укрываю простыней…»

 
Укрываю простыней
плечи в отблесках сердолика —
солнце достаточно наласкало их, теперь моя очередь.
Закрывая глаза,
полушёпотом вскрикиваю: «Проснись!», —
проверяя радость на прочность.
Будильник уже кажется неважным,
Главное – ты здесь!..
 
 
Пробудешь сегодня, завтра
а может, ещё месяц.
 

«Связаны крепче, чем кто бы то ни было —…»

 
Связаны крепче, чем кто бы то ни было —
морскими милями, скоростью в узлах,
Вышли из праха.
 
 
Вернувшись в прах,
развеялись по воздуху и осели на дне своих океанов.
 
 
Доказать,
как сильно люблю?
Не хватит запястий и ванн.
 
 
И даже если взлетишь,
оставив едва на плаву;
не задавая вопросов,
я буду рядом —
рыбой в клюве альбатроса.
 

«Мое дыхание поймали на крючок…»

 
Мое дыхание поймали на крючок
И дёргают всё чаще.
Мой взгляд, скользящий между строк,
Обвиняют в безучастии.
Я возвращаюсь на круги своя,
Но вот своих не узнаю. И слайды памяти
Переключаю: раз, два, три… щелчок.
Дышу до сухости во рту,
Пока мы движемся в такт дыханию.
 

«Давай рассчитаемся…»

 
Давай рассчитаемся
На первый-второй.
 
 
И неважно, что выберу я,
ты будешь первым
стоять у моего изголовья.
Когда мутные воды Ганга выйдут из берегов,
и по небу можно будет ходить ногами,
ты улыбнешься,
 
 
А я сорвусь на хрип:
«Приснится же такое».
 

«Вечер будет смотреть на улицу сотней глаз…»

 
Вечер будет смотреть на улицу сотней глаз
И в такт
Под old blues раскачивать стены города.
Ты
Перестанешь думать, идя под зонтом в апреле,
Что с неба льется очередная беда.
Все изменится к лучшему,
Возможно, даже звонки перестанут тревожить утром.
И каждую ночь, обнимая тебя,
Я стану проваливаться в сладкий сон.
А пока март:
У моей подушки полночи сидит бессонница.
И ты хватаешься за телефон,
Отвечая «да» будильнику спросонья.
 

«Я боюсь…»

 
Я боюсь,
когда опасная близость доводит до дрожи
где-то «под ложечкой», боюсь танцев на стеклах,
летящих ножей, игр с огнем —
мне проще откладывать мысли,
ожидая заветного свиста и чего-то обещанного кем-то…
День за днём
боюсь, что я слишком обычная,
чтобы быть в рамках и укладываться в схемы,
боюсь выкинуть не тот номер,
боюсь забыть, зачем перепрыгиваю через трещины на асфальте…
Я просто боюсь тебя.
А ты?
 

«Я устала…»

 
Я устала
разбираться в запутанности эпистем,
где даже асфальт и бетонные стены кажутся мягче
и горячее твоего дыхания,
где весь август не стихают мысли об осени
и я уже чувствую себя
косвенной виновницей твоей бессонницы,
тяжёлых вздохов и взглядов в черноту потолка,
а утром
разноцветная река машин смывает меня волной
почти шопеновской темы —
я устала разбираться в запутанности эпистем.
 

«По принципу сообщающихся сосудов…»

 
По принципу сообщающихся сосудов,
просто устав от истерик,
делим негласно поровну
прибыли и потери.
 
 
И чтобы ослабить разряд,
независимо от арифметического знака,
боимся друг к другу притронуться.
 
 
Маразм?
Или миропорядок,
какой не снился и Броуну?
 

«Жизнь проходит привычно…»

 
Жизнь проходит привычно
Под знаком «Остановка запрещена» —
С кем-то просто рядом,
Со мной – к спине спина.
Часы отбивают такт —
Метроном, как митральный клапан,
Один на двоих.
Рукопожатие,
Слёзы,
Горелый запах.
Гудрон на дороге,
Обиды,
Вывих.
 

«Я не сбрасывала кожу…»

 
Я не сбрасывала кожу
с нашей последней встречи,
И так слишком холодно этим летом.
Просто мы все искалечены вопросами без ответов.
Гуляем по-кошачьи,
Переступая через себя
и трупы несбывшихся ожиданий,
Исполняем жизнь на скорость —
Если миссия невыполнима,
переходим к следующему заданию.
Следуя на крик «Ау!»
Не верим, что не закричим
через минуту
«На помощь!»,
Ведь даже в день солнцестояния приходит ночь.
 

«Я не горжусь нашими секретами —…»

 
Я не горжусь нашими секретами —
они, как радиолучи,
разъедают поры тюля на рассвете.
Я знаю: ты пытался встретить ответный огонь,
но сгорел —
враг слишком рано зашел с тыла,
когда всё казалось вневременным
и я ещё не остыла.
Теперь между топосом и хроносом
собираю вчерашний пепел
и сливаю в раковину растаявший лёд.
Оставляя раздумья на вечер,
перепрыгиваю через себя
за пролетом пролёт.
 

«Ветер несёт что угодно…»

 
Ветер несёт что угодно,
кроме спокойствия,
заполняя ненужной памятью
пустые слоты.
В этой воронке
мы сами себе диспетчеры и пилоты:
не можем выйти из зоны турбулентности,
отхлёбывая из чана счастья
в час по мерной ложке.
Мы, как два последних цвета в кубике Рубика,
никак не сложимся.
 

«Мы прячемся друг от друга…»

 
Мы прячемся друг от друга
за привычкой проводить вечера в одиночестве —
неважно,
кто вышел на чёт и на нечет —
неизменен лишь тот, кто голит.
Солнце не лечит
хроников,
не выбирающихся из берлог.
 
 
Просто
слишком много снега
этой весной
залито алкоголем.
 

«Тёплым носом в ладони…»

 
Тёплым носом в ладони
или снегом на…
всё повторится,
ледяная стена вырастет к декабрю
и растворится в мартовском бокале мартини…
 
 
прости,
наверное, два часа ночи в холодной квартире —
не лучшее время для подобных разговоров,
и всё это будет очень нескоро,
поэтому и звоню —
напомнить:
здесь, жива, хотя еле улавливаю дыхание между встречами с тобой.
Врач говорит: «Нервная асфиксия», —
а я все ещё верю, что любовь.
 

«Два удара током…»

 
Два удара током
на выдохе
между прочим.
Между лопаток
в мертвую точку
просачиваются
кристалики соли.
Я застываю в глазах…
 
 
Мартовскою росою,
волшебной
и неправдоподобной,
как всё в сказках —
лучшие отражения,
в лучших из зеркал —
мы,
как две капли,
разные.
 

«Пропиши меня в своей памяти…»

 
Пропиши меня в своей памяти
статусом «неприкосновенна
[без права выселения из системы]».
Моя Вселенная
будет суммой простых слагаемых:
я плюс ты за холодными стенами
вместилища —
ты привык называть его душой,
персональным раем,
магическим шалашом,
превращающимся в палаты
от банального слова «люблю».
Я, наверное, не права,
но на завтрак
предпочитаю другие блюда.
Что-то более живое
и даже животное —
танцы, крики…
 
 
Мне надоели птицы,
летящие по весне на ружья
с победным курлыканьем.
 
 
Пропишусь в твоей памяти
статусом «неприкосновенна
[закрываю
галочками и кликами
собственную Вселенную].
 

«Поскользнусь на бутафорской стене —…»

 
Поскользнусь на бутафорской стене —
маскировочные сетки упакованы и ждут ответных действий.
Ты давно не живешь во мне,
наши войны проходят под вывеской:
«Только не здесь!».
Не сейчас и даже не после завтрака —
мы откладываем переговоры
на абстрактное завтра.
 

Монумент независимости

«Он спрашивает…»

 
Он спрашивает,
почему я не пишу
длинных стихотворений.
Наверное,
в душе я японка —
расширяю границы
хокку и танка
по-русски,
не слишком тонко.
Сакуре,
цветущей в апреле,
предпочитаю
игривые светофоры,
подмигивающие третьим глазом
в час пик,
но продолжаю
рассаживать каменный сад
под знаком
«тупик».
 

«Держать дистанцию…»

 
Держать дистанцию,
себя в руках
и не доверять непроверенным фактам,
не плакать – парни не плачут,
А молча доводят себя до инфаркта.
 
 
Учить других тому же,
ты знал – я отличная ученица.
Могу смотреть отрешённо,
но всё же
читать по лицам.
 
 
Умею любить молча
и уходить, не говоря ни слова,
не выясняя обстоятельств измен
в спорах
бессмысленных и бестолковых.
 
 
И после, случайно встретившись,
не в силах перейти на личности,
просто глушить ярость…
кофе
с привкусом древесно-металлическим.
 

«Холодно…»

 
Холодно,
и некому перевернуть
яичницу на сковороде.
Кажется,
в марте уходят даже коты.
А первый,
бросивший плотоядный взгляд
в автобусе,
уже готов перейти на «ты».
Неважно имя
и точки пересечения,
мало ли в этом городе людей
спотыкаются о миски,
привычно наполненные,
торопясь к яичнице
на сковороде.
 

«Цитрусовые всплески и ночи длинные…»

 
Цитрусовые всплески и ночи длинные
сменяются засохшими
корочками мандариновыми.
Я не блещу, как в прошлом,
новогодним нарядом,
и бесхозная щетка
сохнет в стакане рядом.
А ещё это потепление:
первого января – дождь и слякоть.
И, кажется, в Новый год
я, как никогда, умею плакать.
 

«Я путаюсь в календарях…»

 
Я путаюсь в календарях,
сколько ещё – скажи?
Мне кажется, только осенью
я начинаю жить.
Я комкаю в три недели
остатки лета и разом —
прочь от проблем на шарике
с веселящим газом.
 
 
Сменяются звуки дождя
навязчивым белым шумом,
Я мерю любовь частотами,
а слёзы – уровнем в трюме.
Закрыты многие двери
уже до весны,
с запущенной с детства простудой
мы смотрим цветные сны.
 

«Я променяла бы…»

 
Я променяла бы
кружение пуха за окном
на лёгкость пенных шагов Афродиты
вдоль линии прибоя,
просыпалась бы с музыкой ветра,
вместо ежеутреннего боя
с будильником
и водой в трубах у соседей,
перестала бы бредить
кошмарами,
где снегурочки
тают на кострах —
февраль приходит сезонными драмами
и несыгранными ролями.
 
 
Опускаю занавес,
мне пора…
Просто на роду написано
мерить жизнь
февралями.
 

«Алгоритм просчитан…»

 
Алгоритм просчитан:
Точка А – рождение,
Б – смерть,
и непрерывные графики
где-то между.
Небывалая активность
в углу «альфа»
и набивший оскомину скрежет
 
 
желания разделить на двоих
Южный крест со Шкатулкой,
раздифференцировать
кресло-качалку и рабочий стул,
перестать, наконец-то,
при каждом неудобном решении
копаться в биопроцессорах, заливаясь красками
 
 
от кончиков ногтей
с дефицитом кальция
до спин с дефицитом ласки.
 

«в вечной мерзлоте…»

 
в вечной мерзлоте
останется для потомков листва
строчками прошлой жизни
до Рождества
уже меньше недели
а страстей
как перед Пасхой
леденцы-желания
раскусывая с опаской
надеюсь что-то изменить
с понедельника
надеюсь
ещё просто надеяться
 

«Две стрелы…»

 
Две стрелы,
выпущенные на ход.
Кто я?
Где ты?
Параллельные,
пересекшиеся в пространстве вечной немоты
с холодными ответами, ожидающими глобального потепления,
чтобы снова уйти туда,
где тени рисуют яркими красками мир
и ступени к Солнцу,
а я перевожу их в сепию,
скрывая неудавшуюся красоту за показным благолепием.
 

«Когда-нибудь…»

 
Когда-нибудь,
знаю наверняка,
вырванными проводами дверного звонка
ты вплетёшься
в моё равнодушие
и, возможно, что это к лучшему:
ты научишься прощаться,
а я следом – прощать.
Небоскрёбы безразличия
сразит
чья-то праща…
И, быть может,
сквозь янтарь разливающегося елея
спасти меня
придёт тот, кто нежнее.
 

«Ты чуткий —…»

 
Ты чуткий —
осторожно
вдоль линии бедра,
выше,
к подушке
скользишь теплым лучом…
 
 
Просыпаюсь.
Душно, и
этот сон…
 
 
Придя в себя,
нащупываю сердце —
рядом —
Можно дать грезам
ещё часа три-четыре
 
 
под летние грозы,
что обходят мой мир
поквартирно.
 

«Рождественские огни за окном —…»

 
Рождественские огни за окном —
Обман зрения —
Череда фонарей и светофоров, протянувшихся от моего дома,
Кто знает, куда и на сколько лет вперед.
Новый год редактирует список друзей
(Так должно быть!)
Кого-то сменяют новые,
Правда, с неменьшей опасностью —
Так листопад на дороге меняет к зиме гололед.
До вечера ещё восемь часов и рабочий день —
Мы снова пьём на брудершафт:
Так легче напомнить —
Нужно любить.
Рельсы связываются в узлы дорог, как параллельные жизни в салоне трамвая.
Моей хватает лишь на то, чтобы завести будильник.
 

«Для тебя зима —…»

 
Для тебя зима —
не время любить,
весна – болеть,
а лето и осень – жить,
поэтому я живу вне твоих времен года.
Я гуляю в грозу,
тучам в угоду
скидываю обувь в дождь
и укрываюсь одеялом в июле,
могу пить пиво со льдом
и даже горячую водку,
могу подхватить простуду вместе с простой радостью от поглощения килограмма мороженого,
могу угоститься сигаретой
и даже попросить на такси у любого прохожего.
А потом, сидя дома,
могу свесить ноги в решетку балкона,
плюнуть кому-нибудь на голову
и нарушить ещё
пару гражданских законов.
 

«Я не пользуюсь советами…»

 
Я не пользуюсь советами,
хотя точно знаю:
воспалённому горлу помогают частые полоскания.
Не помню,
когда кто-то переходил мои границы в последний раз,
но с параноидальным постоянством расставляю капканы.
Я привыкла прислушиваться к стрёкоту ночных стрелок,
переговаривающихся с мыслями и ждущих сигнала тревоги.
Люблю смотреть,
как со скоростью нажатия педали меняются картинки за окном
и падают фонари на разбитые дороги.
 
 
Я не пользуюсь советами,
но с завидным постоянством расставляю капканы.
Закуриваю сигарету,
прислушиваясь к стрекоту часов,
хотя помню:
горлу помогают полоскания.
 

«Все памятники…»

 
Все памятники
давно превратились в гранитное крошево —
видимо,
я слишком быстро привыкала к хорошему.
Теперь
с поднятой головой поднимаюсь на виселицу,
возводя монумент
собственной независимости.
 

Часть IV
Дорожки пыли и вен

«То, что когда-то казалось пухом…»

 
То, что когда-то казалось пухом,
поросло тленным пологом.
Руки в морщинах и трещинах —
реках на карте
прошедших здесь антропологов.
Вырубить дебри памяти
и повернуть прошлое вспять.
Фея с янтарной улыбкой,
скажи,
как бы не спятить.
Все, что мне хочется видеть —
картинка из букваря:
мыло, оконная рама,
но…
только теперь не хватает тебя…
 
 
С днем рождения, мама!
 

«почти по классику…»

 
почти по классику:
облака тянутся по маршруту
«норд-зюйт»,
моргая приветливо лошадиными глазами —
я думаю:
не за горами гроза,
потом смотрю на кудрявого пони
из сладкой ваты и вспоминаю:
радости не бывает слишком, —
и все ещё жду, что небо прольётся желейными мишками.