Текст книги "Сочинения. Том 2. Стихотворения и проза"

Строфы

 
Когда темно, когда один, тогда мне кажется,
Что мир подлунный где-то очень далеко,
Тревога дня как бы уймётся и уляжется,
И мне становится так больно и легко,
Как будто жизнь освобождается от смутного
Материального покрова бытия,
И сквозь обрывки эфемерного, минутного
Я слышу голос пробудившегося Я.
 
 
Оно звучит, подобно верному и чистому
Аккорду, взятому умелою рукой
На фоне фальши, ощущению лучистому
Давая импульс. Воцаряется покой
На краткий миг, уходят лживые пророчества,
Уходит всё, чего не жаждет светлый дух.
Лишь вечный голос Я да поступь Одиночества —
Вот всё, что в сумраке фиксирует мой слух.
 
 
А в мире ночь, а в мире сон и что-то липкое
Разлито в воздухе, похожем на свинец;
Всё в мире этом ненадёжное и зыбкое,
Всему положены начало и конец.
Удел души слепой – подспудное смятение
И страх пред будущим, исполненным забот…
И так, пока в её глубинах Провидение
По ветке гнёздышка для веры не совьёт.
 
 
23, 24 марта, 1992
 

Сонет

 
Разве можно повторным рожденьем
Исказить моё вечное Я?
Не смотри на меня с отчужденьем,
Невесёлая Муза моя.
 
 
Я не умер, я просто спокоен —
Не смущаюсь, не жду, не боюсь,
И по-прежнему дух мой настроен
На реальность, к которой вернусь.
 
 
Я вернусь к ней, как после скитаний,
После поисков и испытаний
Возвращается тот, кого ждут.
 
 
Среди звуков искристо-печальных,
Как в сплетении нитей хрустальных,
Обрету я последний приют.
 
 
30 апреля, 8 мая, 1992
 

Лесгитуниэль

 
В солёной сырости предутреннего моря,
Глубин вселенских покидая колыбель,
Раз в сотню лет от брака Радости и Горя
На свет рождается мой Лесгитуниэль.
 
 
Крупицей Истины, в сомненье облечённой,
Он в жизнь пускается, чтоб, всю её пройдя,
Сомненье сбросить и с душою облегчённой
Вернуться в Истину, как блудное дитя.
 
 
Проходят годы, мир подлунный сиротеет
И погружается в пучину мелких дрязг;
Круг лиц, живущих с ясной памятью, редеет,
И вместо слов из уст звучит жестокий лязг.
 
 
И вот когда, между собой по-вражьи споря,
Калечат люди окончательно Закон,
В солёной сырости предутреннего моря
Опять рождается от несовместных он.
 
 
Приходит в мир под видом бедного поэта,
Или художника, иль просто чудака,
Чтобы оставить там хотя б крупицу Света,
Крупицу Света из Глубин, Издалека.
 
 
Ноябрь, 1992
 

Примечания

¹ В ту пору в зелёном ящике из-под выстрелов к РПГ-7 хранилась моя коллекция виниловых грамофонных пластинок – советских, чехословацких, югославских, польских, изготовленных по лицензиям «западных» компаний грамзаписи. Да, сегодня она ничего не стоит, а тогда… Неужели это всё было? – Е. Ж.

Стихотворения: XXI век

Успокоение

 
Асфальт закончился, подошвы ощутили
Вчерашней насыпи стекающий песок.
Скрип на зубах и запах придорожной пыли —
Вот всё, что есть. Да ветер, треплющий висок.
 
 
А где же я, бредущий полем как попало,
Влекущий, ждущий, вопрошающий без слов?..
И где всё то, о чём когда-то хлопотало
Слепое сердце, не спешившее на зов?..
 
 
Безлико солнце, проглянувшее сквозь дымку;
Безлюдно поле, разделившее меня;
Безбрежен я, надевший шапку-невидимку;
Безмолвен лес в исходе чахнущего дня.
 
 
Вопрос и строки, вытекающие в рифму;
Слова и образ, указавший колею
И подчинённый чётко заданному ритму, —
Чем не реальность, чем не штрихи к бытию?..
 
 
Нет, я не умер, хоть невидим в этом поле
И солнце светит и не греет без лица:
Ведь я пишу и адекватен в этой роли,
А значит, нет уже иллюзии конца.
 
 
К тому же – музыка… Как с ней, непреходящей?
Она – навек, а мне как будто – в никуда?..
Неубедительно. Пусть мир не настоящий,
Но я в нём есть, хоть и меняюсь, но всегда.
 
 
Что мне асфальт, что мне песок и запах пыли,
И даже ветер, пролетевший надо мной?
Их нет, хотя они когда-то где-то были…
А я всё жив – знакомый, близкий и земной.
 
 
Апрель, 2006
 

Образ

 
В постели, в полудрёме, среди ночи,
И в полдень, на работе, наяву;
Весной, в грязи подтаявших обочин,
И осенью, сквозь жухлую траву,
Один и тот же образ, давний и знакомый,
Я вижу ясно или смутно, как сквозь дым:
Бескрайним полем я, живой и невесомый,
Иду вне времени, ничьим и молодым.
 
 
Бывает изредка, метёт в том поле вьюга,
А иногда, бывает, – зной и солнцепёк;
Но чаще – осень, хмурый день, и друг без друга
Обрывки туч плывут куда-то на восток
Или на запад… И ещё так поминально,
Так безысходно воет ветер в вышине.
И мне так зябко, одиноко и печально,
Как будто кто-то где-то грезит обо мне…
 
 
Вот журавли привычным выстроились клином:
Да, это осень; воздух пахнет октябрём,
И лес вдали как бы подёрнут влажным сплином;
И что-то белое мне чудится на нём,
Вернее, там, вдали, где лес теряет краски
И начинается то поле без краёв…
Там кто-то движется навстречу без опаски,
И даже будто слышен уху слабый зов.
 
 
Меня ль зовут или то ветер притворился
Зовущим голосом?.. – Не знаю, может быть.
Но с этим зовом мир мой точно изменился:
Как бы расширился, спокойней стало жить.
Подспудный страх, обосновавшийся с рожденья
В груди, у сердца, отступился от него.
Я успокоился. Нет больше наважденья.
А сердце есть: с тех пор я чувствую его.
 
 
• • • • • • • • • •
 
 
Привычный клин над непокрытой головою
Настроил сердце на привычный грустный лад.
Фигурка белая за дальнею межою
Не пропадает, не уходит наугад…
Она всё ближе. Вижу сцепленные руки,
Густые пряди, заплетённые едва;
Черты без тени искажённости и муки
И губы, шепчущие нужные слова.
 
 
Май, 2006
 

Возвращение

 
Сгустились тучи в одночасье над селом;
Поднялся ветер, посрывал, посмял и бросил;
Сверкнула молния, с раскатом грянул гром,
И мы, мальчишки, как один, все вчетвером
Рванули к дому, лодку с парой старых вёсел
Оставив так, чуть на приколе, за бугром.
 
 
Успели всё-таки калитки распахнуть
И дёрнуть дверь, перескочив через ступени.
Ну всё, теперь не грех немного отдохнуть,
Спокойно сесть, перекусить чего-нибудь,
Отмыть от грязи рожи, руки и колени
И даже, может быть, на час-другой уснуть.
 
 
Хлестнуло с неба, застучало по стеклу,
По желобам и по навесам побежало;
Пропало всё: и автолавка на углу,
И дом с трубой, напоминающей иглу,
И куст акации, раздвоенный, как жало, —
Всё погрузилось в эту ливневую мглу…
 
 
• • • • • • • • • •
 
 
Вот мгла рассеялась: декабрьский хмурый день;
Просёлок, делящий заснеженное поле;
Километровый столб с табличкой набекрень;
От облаков – то полусвет, то полутень;
Скрип старых бот, нанафталиненных от моли;
И двое вышедших куда-то в холодень.
 
 
В последний раз я с ней спешу в аэропорт,
Хоть и не знаю, что действительно в последний…
Недельный отпуск точно выброшен за борт —
Настолько быстро пролетел, забыт и стёрт
В анналах памяти… Закрыта дверь передней.
В последний раз мы с ней спешим в аэропорт.
 
 
Без приключений добрались за полчаса;
Кто жил в те годы, тот, наверно, представляет:
У края леса – грунтовая полоса,
Хибарка с вышкой, шест и флюгер-колбаса;
Хрип из динамика, который объявляет
Посадку. Скука, чьи-то вздохи, голоса.
 
 
Всё позади, мы встали молча у ворот;
Минута-две полуформальных разговоров.
Мне, как обычно, не терпелось в самолёт,
Возобновить привычных мыслей плавный ход
На фоне плавно проплывающих просторов —
Таков был я в тот непростой, далёкий год…
 
 
Она ж стояла с робко-сдержанным лицом
С печатью ставшей повседневностью угрозы,
(какая некогда нависла над отцом),
Как бы смирившись с наступающим концом,
А по щекам текли непрошеные слёзы,
Хоть и старалась оставаться молодцом.
 
 
Мне бы прижать её к себе, как никогда,
И прошептать, что я люблю её до боли,
Люблю так честно, что сгораю от стыда
За всё, что в детстве вырывалось иногда…
И не прижал, и не шепнул – стеснялся, что ли?..
И улетел. Как оказалось, навсегда.
 
 
За двадцать с лишком лет, что минули с тех пор,
Не раз мне чудились заснеженное поле;
Просёлок, поле поделивший, как пробор;
Её глаза. И наш последний разговор.
И ощущенье плохо выдержанной роли.
И словно чей-то ненавязчивый укор…
 
 
• • • • • • • • • •
 
 
А лодку, брошенную в спешке за бугром,
Оторвало и потащило по теченью.
Вихрь успокоился, ушёл куда-то гром,
Река на солнце заискрилась серебром,
И всё как будто поплыло по назначенью,
Как если б нужный стих родился под пером.
 
 
Смотрю, как бывшие родными берега
Меняют краски, очертания и виды.
Лежит бессильно на уключине рука:
Весло осталось там, где сдёрнула река
Челнок мой с привязи. Ни боли, ни обиды.
Покой и воля. Плеск волны и облака.
 
 
Теченье мысли, как теченье этих вод,
Несёт меня, куда – Бог весть, под облаками.
Проходит в памяти моей за годом год,
Минует чёлн за поворотом поворот,
И где-то там, за перелеском с родниками,
Река в последний раз ускорит мерный ход.
 
 
Уткнётся лодка носом в девственный песок…
Пустынный пляж и роща в сумеречном свете.
А на пригорке, у тропы, наискосок
Ведущей вверх, в тот притулившийся лесок, —
Её фигурка в старом плюшевом жакете…
Всё так, как будто мы расстались на часок.
 
 
Сорвусь на берег к ней, любимый и шальной,
На миг замру, как мим в немой, банальной сцене…
И припаду, и окунусь весь с головой
В её тепло, давясь слезами, сам не свой,
И прошепчу, обняв знакомые колени:
«Ну здравствуй, мама, я вернулся, я живой!».
 
 
Июнь, 2006
 

Бессонница

 
Чуть слышно скрипнули железные ворота,
И чей-то шаг впотьмах растаял без следа.
И стало тихо. Только сердцу отчего-то
Уже не спится: то бессонница-беда.
 
 
Сама беда и в то же время – бедолага:
Придёт, разбудит и не знает, как помочь…
И мыслей нудных и назойливых ватага
Всю ночь покоя не даёт, снуёт всю ночь.
 
 
Подушка скомкана, и сбилось одеяло,
Тревога в доме, и в углу моём темно.
И в мире этом всё-то нынче как попало…
Да что там нынче – так уже давным-давно.
 
 
Тревожно сердцу, хоть всё, кажется, как надо:
Родные – сыты, не болеют, дом – стоит,
И даже сам я хоть куда – с подошв до взгляда…
А сердце ссадиной невидимой свербит.
 
 
Пойду ли в поле травам с ветром поклониться;
Сижу ль в шараге, опостылевшей невмочь;
Смотрю ли «ящик», чтоб на час-другой забыться, —
Исход один: привет иллюзиям и – ночь.
 
 
И вновь пространство обступает и сжимает
Мозги, как обруч, и звучит в ушах, как сталь.
И сердце вновь как бы на что-то намекает.
И вновь бессонница читает мне мораль.
 
 
Покорно слушаю, внимаю, принимаю,
Вполне возможно, попытаюсь претворить,
И повторить не раз, хотя и понимаю:
У пучеглазки есть грешок – поговорить…
 
 
• • • • • • • • • •
 
 
Опять чуть скрипнули шарнирами ворота:
Соседка юная вернулась ночевать.
Пора и мне: грядущий вторник – не суббота,
И, хошь не хошь, а утром в пять опять вставать.
 
 
Июль, 2006
 

У камина

 
Я у камина, и мне кажется случайной
Вся моя жизнь в хитросплетениях огня;
И даже мир моей души, покрытый тайной,
На фоне пламени – отдельно от меня.
И сам камин – из виртуального пространства,
Он лишь привязка для бесформенных идей,
Предмет изящного, но мнимого убранства,
Минутный образ сферы внутренней моей.
И тем не менее смолистые поленья
Горят уютно за решёткою витой,
И я пишу, и монитор мой, без сомненья,
Не станет спорить с этой истиной простой.
На сером поле возникают, пропадают
Слова и строки, запятые и тире.
И лишь немногие в итоге обретают
Законный статус и останутся в игре.
Игра жестока и не терпит нарушений:
Необоснованных сравнений и красот,
Безвкусных рифм и смысловых нагромождений…
И сколько визгу, как кому-то повезёт!
Пищат от радости отборные словечки,
И подхалимски так толкутся предо мной,
Но и боятся жара выдуманной печки:
«А вдруг шлея Ему…, и станет сам не свой?
Похерит всё, что так мучительно рождалось,
Начнёт сначала, предпочтёт набрать других…
И не получится, как только что мечталось.
И снова в давке в этой очереди в стих?».
Не бойтесь, милые, ревнивые малявки,
Вы мне нужны, я нужен вам, и это факт.
А посему не прекращаются поставки
И просьба всем явить и выдержку и такт!
Камин – реальность, кочерга с совком – на месте,
Халат – на мне, дрова смолистые – в огне!
Кто там тоскует по красавице-невесте?
Прошу сюда, и непременно на коне!
Фанфары – к бою, заводите Мендельсона,
Родные-близкие, не стойте у дверей!
Сегодня пьянствуем без всякого резона!
Виват анапест, амфибрахий, ямб, хорей!
 
 
Июль, 2006
 

Разговор

 
Закат над кромкою дощатого забора
И куст, похожий на разодранный чулок.
На сером поле – штрих застывшего курсора.
В мозгу – извечный, бесконечный диалог.
«…Вчера, мне помнится, мы не договорили:
Чего толочь со мной, когда я раздражён?..
Так что ты думаешь об этой тёмной силе,
Которой был мой мир так долго поражён?».
«Твой мир не может быть подвержен подавленью:
Он есть твой мир, и ты хозяин в нём всегда.
А что до силы, ты был молод, к сожаленью,
А значит, слаб и неразборчив иногда.
Пока мы рыскаем душою неуёмной,
Наш дух – как спящий, безобидный исполин,
И мы открыты этой самой силе тёмной,
И горделиво-бестолковы, как павлин.
Но дух проснулся, и приходит осознанье,
Того, что мир и есть та сфера, что внутри;
И в ней – вся сила, весь талант и всё призванье.
Вот так-то, друг мой, – не сложней, чем раз, два, три».
«Но, если просто всё, зачем так сердце бьётся,
Когда я думаю о мире, что вокруг?
И почему мне до сих пор не удаётся
Почуять мощь в костях и мышцах этих рук?».
«Забудь о мощи для начала: эти руки
Даны тебе не для сгибания подков;
Чтоб уловить в пространстве сумеречном звуки
Не надо рук, не надо петель и силков…
А сердце бьётся оттого, что ощущает
Всю меру истинности странных этих лет.
И пусть ничто ему и впредь не помешает
Тревожно биться и на всё искать ответ».
«Со всех сторон звучат назойливые мненья
О том да сём, о том, как лучше жить и быть.
Всяк лоб – эксперт в делах и нуждах поколенья…
А мне всё мнится: Не убить и Возлюбить».
«Да верно мнится, только знаешь ведь прекрасно,
Что мнить – одно, иное дело – претворять.
Так что давай, живи и помни ежечасно:
Чтобы найти, бывает нужно потерять.
Не сожалей о том, что якобы пропало,
Не изменяй интуитивно взятый курс;
Пусть не пугает тебя карма-прилипала:
Сама отстанет, как закончится ресурс».
«Да знаю я, да только как-то неуютно
От мыслей, цепких, как навязчивый фантом».
«А ты гони их, суесловных, поминутно —
И в хвост и в гриву, и поленом и кнутом».
«Но если смерть в глаза заглянет безучастно,
А вера в подлинную жизнь ещё в пути?
Неужто всё, о чём судили мы, – напрасно,
И страх – единственный указ, как ни крути?».
«Иди навстречу, друг мой робкий и пугливый,
В судьбе у каждого есть личный Рубикон.
Что ж до меня, не усомнись: я терпеливый,
Дождусь идущего ко мне – таков закон.
Закон и воля – вот основы мирозданья.
А смерти нет, как и не будет никогда.
Смотри: вокруг тебя – ни тени увяданья!
Какая смерть, когда есть поле для труда!».
 
 
Июль, 2006
 

Отрезвление

 
Печать усталости на всех моих словах,
И мне по жизни не пуститься уж трусцою.
Но небо в звёздах всё, как прежде, и в домах,
Как прежде, люди с простотой своей людскою.
Чужие судьбы за завесой пыльных штор
Где начинаются, где тихо угасают.
И кто-то гонит лошадей во весь опор,
Так, что с боков кобыльих хлопья облетают.
А кто-то спит весь век, не склеив пухлых век,
И просыпается к закату дней беспечных…
И так всегда, как будто бедный имярек —
При чьей-то шее, на правах каких заплечных.
И я там был, в сем мире сонных и глухих,
Лихих наездников и просто пассажиров,
И я желал вещей, по сути не плохих:
Успеха, баб, благоустроенных сортиров…
И где, и что, и как в итоге, и куда?
Дошёл до ручки, то бишь жажды суицида…
Ничто так ум не отрезвляет, как нужда
И близость некой дамы сумрачного вида.
Как только принято решенье на убой
И наготове горсть драже аминазина,
Ты всё ж не властен расплеваться сам с собой
Легко, без спросу, как по зову муэдзина.
Даётся шанс – сомненье, просто ли намёк,
Или виденье в духе личных представлений,
Но смысл один: «Эге! Полегче, паренёк!
Жизнь – не картошка и не корт для развлечений.
Уж если вздумал прекратить её, вот год,
Вот книга, травма, просто новое знакомство.
Не отметай: могила к чёрту не уйдёт,
Она заложена в природу, как потомство».
И если ты не слеп, не глух и не дурак,
И если склонен к вере в Промысел, к надежде,
Тебя минует наведённый кем-то мрак
Вокруг тебя, мешавший видеть сердцем прежде.
А значит, выплывешь, и, рухнув на песок
Без сил, без чувств, безо всего, что оживляет,
Ты вдруг поймешь, что не настал последний срок…
Не спорь, мой друг, самозабвенно, так бывает.
 
 
25 августа, 2006
 

Осенним вечером

 
Вчера мне осень как-то грустно улыбнулась
В час, когда сумерки уж дышат холодком,
И приутихшая печаль моя проснулась
И на завалинке пристроилась рядком.
 
 
И так легонько, ненавязчиво, с опаской,
Плечом незримым притулилась к сироте
И некий образ пробудила робкой лаской,
И стало зябко в наступившей темноте.
 
 
Вот так же зябко, безнадёжно-одиноко
Мне было, помнится, и тридцать лет назад.
Тогда впервые обошлась со мной жестоко
Жизнь, покатившая с тех пор ни в склад ни в лад.
 
 
Как и тогда, багрово небо от заката
И тронут бледной позолотой редкий лист;
И каждый вечер, как тогда, влечёт куда-то,
И воздух в сумеречный час так свеж и чист.
 
 
Сижу один, и всё вокруг нечётко, зыбко,
Всё норовит утратить цвет, сойти на нет;
И лишь случайная вчерашняя улыбка
При всей случайности похожа на привет.
 
 
И ворошить всё, что погасло, неохота,
И дремлет улица под полною луной.
Но мне так зябко и печально отчего-то:
Неужто осени привет всему виной?
 
 
Пора бы встать да шевелиться понемногу,
Остаток времени домашним посвятить,
А я всё пнём сухим сижу нога на ногу,
И нет потребности ни встать, ни уходить.
 
 
И некий образ тот становится картиной,
Живой и зримой на совсем короткий срок —
Как будто мне опять шестнадцать с половиной
И в первый раз она пришла вести урок.
 
 
Всё впереди: и год бесплодного страданья,
И чувств невиданных невиданный разлив,
И страх молвы, и стыд неловкого признанья,
И добрый взгляд её, и ласковый «отшив»…
 
 
Всё впереди, всё предусмотрено пространством,
Всё нависает, предстоит, ну а пока…
С неимоверным, беспримерным постоянством
Скрипит о доску мелом смуглая рука.
 
 
И за движением её неповторимым,
Прикрыв неловко затрапезный воротник,
Сердчишком, скачущим, телячьим и ранимым,
Следит невзрачный, но прилежный ученик.
 
 
• • • • • • • • • •
 
 
А жизнь – вразлёт, и день сегодняшний в разгаре,
Давно посмыты все причалы и мосты…
Лишь прядь волос её в чернёном портсигаре —
Как память слёз несостоявшейся мечты.
 
 
Сентябрь, 2006
 

Незаконченность

 
Как ни горюем, как ни ждём, как ни ликуем,
Пределу быть, а значит, истина – предел.
И если так, то пусть прощальным поцелуем
Для всех, кто счастливо постичь её сумел,
Иль, может, грань одну схватить таки успел, —
Да будет мысль, что мир духовный неминуем.
 
 
Осенний день на камне стоптанной брусчатки
Уже оставил свой привычный скользкий след.
Руке тепло под ворсом старенькой перчатки…
Вот солнце, выглянув, небрежный свой привет
Мне зябко кинуло и, мой приняв ответ,
За серой тучей снова скрылось без оглядки.
 
 
Я брёл бесцельно – так, как если бы стремился
Не быть, а плыть, не полагать, а понимать,
И потому, наверно, я не суетился,
А просто шёл, чтобы забыться и устать,
Потом вернуться, лечь и долго-долго спать…
И сон чтоб чудный непременно мне приснился…
 
 
И вот среди не очень ясных ощущений
Одно так явственно оформилось на миг:
На лоб мой влажный, толщу мглы пронзив осенней,
Легла серебряная нить; и слабый блик
Вдали, где бледный горизонт, мелькнул и сник;
И слух мне тронул звук каких-то песнопений…
 
 
13 марта, 2007
 

Касание

 
Ушей избранницы ревнивой —
Не убедить, хоть забожись…
Вины чужой строкой игривой —
Не описать, хоть запишись…
Того, что к сердцу прикипело, —
Не оторвать, не подарить…
И что в зародыше истлело —
Не воспитать, не оперить.
 
 
«Тогда зачем всё?» – мысль-подлянка
С самозабвением рубанка
Мне ум дерёт…
Одна лишь вера неприметным
Касаньем будням беспросветным
Смысл придаёт.
 
 
12 января, 2013
 

Уйдёт январь

 
Ни грёз пустых, ни глупых слов,
Ни слёз из-под ресниц;
Ни душ, закрытых на засов,
Ни омрачённых лиц.
 
 
Мир всё так же прост, не сошёл с ума:
Свет вчерашних звёзд льётся на дома,
День за днём – шажок, как стежок в узор,
Со времён Потопа и до сих пор.
 
 
А за окном скрипит январь
Промёрзшей колеёй,
Мерцает в сумерках фонарь
Над чьей-то головой.
 
 
Мир всё так же прост, не сошёл с ума:
Свет вчерашних звёзд льётся на дома,
День за днём – шажок, как стежок в узор,
Со времён Потопа и до сих пор.
 
 
Уйдёт январь, а с ним всё врозь,
Раскиснет колея,
И от всего, что не сбылось,
Останусь только я.
 
 
Мир всё так же прост, не сошёл с ума:
Свет вчерашних звёзд льётся на дома,
День за днём – шажок, как стежок в узор,
Со времён Потопа и до сих пор.
 
 
4, 5 января 2016
 

В аллее

 
Когда безудержные чувства поостыли,
Хруст от подошв в калейдоскопе снежной пыли
Сродни вторжению в безмолвие души.
Кого? – Случайного, стороннего, чужого,
Без задней мысли обронившего два слова —
«Который час?» – в безлюдье парковой глуши.
 
 
Смешно! Ведь я спешу по призрачной аллее:
Потёртый шарф на дряблой, выдубленной шее,
В карманах руки старомодного пальто…
А он сидит на облупившейся скамейке,
То ли в тужурке, то ли просто в телогрейке,
И смотрит в сторону… И я ему – никто!
 
 
– Который час? Спросите лучше, где мы были,
Когда безудержные чувства вдруг остыли,
И мы усвоили постылый этикет.
Да разве мы не стали отблесками страсти
Одной вселенной, расколовшейся на части,
Едва успев и появиться-то на свет!
 
 
…Сказал и смолк. И воздух в парке колыхнулся,
Листком последним, безымянным, шелохнулся,
Вспугнув картину догорающего дня…
Нет, не похож ни на шута, ни на поэта,
Ни на сгубившего себя, ни на аскета —
Ни на кого! Ну, может, как-то… на меня?
 
 
А память ёжится в груди, как под рогожей,
Покрылись образы, слова гусиной кожей —
Всё не забудутся, не вымрут, не уснут…
Лишь хруст подошв морозной пыли – не помеха:
Он вместе с ней дрожит и давится от смеха