Текст книги "Девочка из стен"

Воскресный вечер

Даже внутри стен Элиза чувствовала сгущающиеся сумерки. Чувствовала всем своим телом: в своих замедлившихся движениях, в мышцах, отяжеленных вовсе не усталостью. Ее догадки подтверждали и доносившиеся с улицы звуки. Едва слышно переквакивались древесные лягушки. Стройным хором им подпевали сверчки. Дневные цикады окончили концерт до следующего дня и теперь, подумалось Элизе, разбивают себе ночлег в траве или, может, за листвой – мало ли, куда им вздумалось податься.

Воскресные работы Мейсонов подошли к завершению – или, даже скорее, как обычно, к открытому финалу, – и каждый отправился своей дорогой. Мистер Ник – отдыхать в своем кабинете наверху, миссис Лора – почитать на заднем крыльце, а мальчики – по спальням. Дверь за Маршаллом тут же захлопнулась, Эдди же просто притворил свою. К ночи в доме становилось тихо. Не скрежетала перетаскиваемая из комнаты в комнату стремянка, не ревела в гараже настольная пила. Даже заляпанный краской радиоприемник в коридоре торжественно замолкал.

Этим вечером Мейсоны, казалось, вовсе перестали обращать внимание на звуки, которые изрыгал дом в полнейшей тишине. Голоса пары верховых, совершавших ночную прогулку по дамбе, звучали так громко, словно доносились изнутри дома, из какой-нибудь пустой комнаты или чулана. Полы и потолки иногда поскрипывали, будто сами по себе. Прикорнув на диване в гостиной, сквозь сон можно было расслышать прошмыгнувшие где-то в доме шаги – и тут же списать это на перестукивание веток по обшивке дома или биение собственного сердца.

Но девочка тоже их слышала. В ее голове тут же зазмеились мысли: может, в доме был еще один «безбилетник», который, прямо как она, скользил незамеченным из комнаты в комнату? Может, он пришел за ней? Может, не одна она играет в прятки?

Без вести

Люди пропадают каждый день. Спасатели, друзья, соседи и родственники ищут их – гуляя по дорогам и набережным каналов, наведываясь в их любимые места, заглядывая на катки, в кафе, на детские площадки и потроша фургончики мороженщиков, кружа на вооруженных дальним светом машинах по ночным паркам… Люди пропадают каждый день. А вот находятся – не каждый. Если вообще находятся.

Но пропасть без вести не всегда значит исчезнуть.

Например, родные – дедушка в Миннесоте, тетя в Висконсине, троюродный брат в Иллинойсе – узнают, что их внучка и племянница пропала. Звонок из Луизианы оповещает их о несчастном случае: родители погибли, девочка провела ночь в приемной семье, которую для нее подыскала опека, – и сбежала. После себя она оставила только распахнутое окно спальни.

Родные в шоке, в панике. Они убиты горем и подавлены. Что им остается? Они отправляются в Луизиану. Из-за зимней непогоды их рейсы задерживаются – тогда они прыгают по машинам. По прибытии они разговаривают с полицией и женщиной из приемной семьи, раздосадованной, но совершенно бесполезной. Они садятся за руль и курсируют по незнакомым улицам города, ездят по дорогам, по которым, как им кажется, родители возили ее, пока были живы. Они идут к ним домой, обыскивают там все, но находят только горящие лампы, все еще ждущие возвращения хозяев. Они не сдаются. Выключают свет и выходят на улицу, в промозглый холод. Поддаваясь ужасающим догадкам, они кидаются обыскивать канавы и переулки. Они заглядывают в окна соседних домов, надеясь, что вот-вот в их угрюмых серых отблесках возникнет ее лицо. Что она улыбнется им, жмурясь от света их фонарей.

Их ноги начинают неметь от холода, болеть и подгибаться. Усталость берет свое. Там, дома, у них своя жизнь. Она продолжается, она кипит. А девочка… Ее просто нет. Они звонят ведущему ее дело офицеру – вдруг у него есть новости? Возможно, они позвонят еще – из дома. Они уезжают, обещая друг другу не прекращать поиски.

Но наблюдая в зеркало заднего вида кажущуюся бесконечной ленту шоссе I-55, вьющегося в их северные штаты, они постепенно свыкаются с неизбежной, неумолимой мыслью: авария забрала три жизни.

Взрослые числятся погибшими, девочка – пропавшей без вести. Их больше нет.

Жуткое осознание: как легко и просто разом стереть целую семью. Жуткое, но неверное.

Взрослых и вправду больше нет. А вот девочка не пропала – она спряталась.

Возвращение домой

Домишко, в который они с родителями переехали несколько месяцев назад, своим домом она не считала. Им был старый дом – громоздкий, запутанный, будто лабиринт в детском журнале. Тот, который поминутно пытался развалиться на части. Тот, который хранил множество пока не разгаданных ей тайн. Тот, который хранил воспоминания.

Другие дома были всего лишь коробками из кирпича, дерева, стекла и черепицы. Но этот – этот был чем-то бо́льшим. Каждый день он будил ее, обнимал, баюкал. Подавался ей навстречу, отзывался на прикосновения ее пальцев, прижимался к ее голым ступням.

В то декабрьское утро она попала в дом через библиотечную дверь. Ее ручка болталась, а при повороте – выскакивала под приглашающий щелчок открывшегося замка. У двери были свои взгляды на то, что значит быть запертой. В двойные зимние окна дома настырно стучал холодный ветер. Новые хозяева уехали на каникулы. Она поняла это по лампам, зажигавшимся по таймеру, и по обогревателю, поставленному на прохладные восемнадцать градусов. Рождественская елка почти совсем засохла, игрушки кренили поникшие ветви к полу, угрожая вот-вот свалиться. В мусорном ведре на кухне девочка разыскала пустую упаковку из-под апельсинового сока и наполнила ее проточной водой, чтобы полить умирающее дерево. Она легла на живот и залила воду прямо под срубленный корень – ее папа всегда поступал именно так, чтобы не уколоться об иголки.

За это время нужно было подготовиться: проверить старые проходы в стены и узнать, какие из них все еще существуют. Нужно было заглянуть в бельевую шахту, которую показал ей отец, отыскать щель между досками на чердаке – она видела ее, когда родители ремонтировали мансардный этаж, посмотреть, на месте ли съемная панель в потолке кладовой – за ней были спрятаны старые, вечно протекающие трубы.

Она пробралась в стены и пролезла куда дальше, чем когда-либо. В этих глубинах она не оказывалась даже в самых своих смелых путешествиях, пока родители занимались очередным ремонтом на другом конце дома и не могли наступить на горло ее любознательности прагматичным требованием вернуться в пределы безопасности. Теперь она знала наверняка, как далеко могла зайти.

Она познавала и сугубо практическую сторону дома: петли каких дверей обязательно наябедничают на нее своим заунывным скрипом, докуда слышен смыв унитаза и сколько времени требуется для наполнения бачка. Она научилась, слегка давясь, сдерживать чихание. Она изучила жившую здесь семью: их личные вещи, спрятанные в ящиках, размеры их одежды, мыло, шампуни, дезодоранты и зубные пасты, которыми они пользовались. С каждым часом дом, казалось, разрастался – пока комнаты вовсе не перестали быть комнатами. Каждая была отдельным домом, а между ними вилась дорога коридора. Ну а чердак стал небесным куполом.

Элиза завернулась в стены дома, будто в зимнее пальто. И снимать его не собиралась.

Комната Эдди

Вечерние часы, после того как Мейсоны оставили пол гостевой спальни в покое на сегодня, Эдди провел в своей комнате за возведением замка. Инструкцию он даже не открыл. Он сидел на ковре – босой, все в тех же потрепанных джинсовых шортах, которые в тот день служили ему рабочими, – и бормотал что-то себе под нос так тихо, что, даже подобравшись к нему вплотную, услышать можно было лишь причмокивания подрагивающих губ. Он разделил детальки Лего по цвету и размеру, разложил их по расставленным вокруг коробкам и начал закладывать фундамент замка.

Пару недель назад Элиза выглянула в чердачное окно и увидела, как Эдди, только вернувшийся из школы, рыдал в одиночестве на заднем дворе, закрыв лицо руками. С тех пор ее не покидали мысли об этом: как странно, когда мальчик тайком плачет. У нее не было братьев. Конечно, Элиза видела, как плачут маленькие мальчики на детских площадках и в продуктовых магазинах. А той ночью, что она провела в доме приемной семьи, ей послышалось, будто в соседней комнате паренек чуть старше нее всхлипывает. Но наблюдать за Эдди было необычно. Необычно и завораживающе – как за собакой, которая ест свой обед вилкой и ножом. А еще это было приятно – видеть, что сломаться может каждый.

Элиза чуть передвинулась и прищурилась, пытаясь разглядеть Эдди сквозь развешанные в его шкафу рубашки в полоске света между дверцей и косяком.

Внутренний голос неустанно твердил: «Не подходи так близко».

Элиза в жизни не догадалась бы, что Эдди старше нее, если бы не знала. Его руки и ноги были по-птичьи хрупкими. Он очень редко подавал голос, но если и заговаривал, то делал это таким забавным тоном, будто пытался передразнить кого-то – хотя он вовсе не пытался. Как-то ночью, сидя в вентиляционной трубе у спальни мистера и миссис Мейсон, Элиза слышала, как они обсуждали, не лучше ли отправить Эдди в другую школу, подороже. Занятия в ней начинались на час позже и продолжались до самого вечера – какие-то специализированные занятия. Элизу это не удивило. Может, у Эдди и были друзья, но выходные он прилежно проводил дома, а не на подростковых тусовках. По правде говоря, Элиза и сама была такой же – даже когда у нее был выбор.

Она встречала таких странных ребят и раньше, пока еще ходила в школу. Обычно они, почти невидимые, сидели в дальнем углу класса и являли себя, лишь когда приходилось отвечать у доски. И вот тогда-то сложно было не заметить, насколько непохожи они были на прочих детей. Эти мальчики Элизу не интересовали. Равно как и все остальные – она редко с ними общалась. Одноклассников она считала пустой тратой времени. Элиза всегда выбирала семью.

Больше всех в классе ей нравился тучный, вечно сонный мальчик, который сидел рядом с ней. Он никогда не выдавал Элизу, хотя и замечал, как перед уроком она выскальзывала через заднюю дверь класса, сбегая от суматошной перемены и учеников, снующих туда-обратно и швыряющих тяжелые сумки с книгами на пол. Мальчик был неуклюж – прямо как Эдди – и однажды даже описался в классе, когда учитель проигнорировал его дрожащую, поднятую руку. Если память не подводила Элизу, за все время обучения она не перекинулась с ним и парой слов. Но он ей нравился. Как-то раз она залезла в шкаф – мальчик, как обычно, притворился, будто ничего не видел, и отвернулся в другую сторону. Когда мисс Робишо спросила, где Элиза и не заболела ли она, он, запинаясь, пробормотал, что не знает.

Эдди не так уж отличался от одноклассника Элизы. Большинству людей он показался бы странным. Но здесь, в своей комнате, он представал перед Элизой другим – настоящим. Один, вдали от школы, брата и родителей – здесь Эдди не был ни чудным, ни чересчур тихим, ни слишком чувствительным. Здесь он был талантливым и сосредоточенным.

Снизу раздался голос миссис Лоры – она напоминала Эдди, что пора спать. Он встал и, уперев руки в бока, критическим взглядом окинул проделанную работу. Затем кивнул и отправился в ванную чистить зубы.

Как обычно, Эдди закрыл за собой дверь, хотя особого смысла это не имело: спальня была заперта – никто не заглянул бы к нему, так или иначе. Эта его странная привычка была на руку Элизе. Дверца шкафа скрипнула – и она оказалась в комнате. У Элизы было всего несколько минут, чтобы пошататься по спальне, будто по своей собственной, пробежаться взглядом по книжной полке и темной улице за окном и оценить, как продвигалось дело с замком. Конечно, все это можно было сделать днем, пока никого нет, но комната, опустевшая лишь мгновение назад, была другой, лучше – в ней чувствовалась жизнь. Элиза опустилась на корточки в том самом месте, где совсем недавно сидел Эдди – ковер все еще хранил отпечаток тепла. Ей не терпелось поближе рассмотреть зачатки будущего замка. Эдди успел наметить, где скоро вырастут стены и где первый этаж прочертят коридоры. В одной из комнат уже возвышались колонны – Элиза была почти уверена, что скоро на этом месте раскинется бальный или даже тронный зал.

Совсем скоро – через пару дней – вырастут замковые башни, и дворец станет обитаемым. По комнатам разбредутся рыцари в доспехах и белокурые принцы, незамеченными проскользнут в тени разбойники. А она будет наблюдать.

Вещи в тайнике

Она хранилаихв укромном уголке под полом чердака. Под незакрепленной фанерной доской между стропилами было достаточно места, чтобы маленькая девочка могла лечь на спину и вытянуть ноги. При взгляде сверху это логово казалось тесным, как гроб. И по ночам, когда она спала, ониокружали ее со всех сторон.

Здесь хранились полезные вещи. Несколько полупустых бутылок воды, найденных в мусорке. Недоеденные злаковые батончики «Nature Valley», сложенные пирамидой. Четырехлитровый пакет попкорна. Кое-как свернутые, измятые мальчишеские футболки. Одна девчачья – с единорогом и надписью «Я верю в людей». Флакон мужского дезодоранта. Старый, пустой туалет из неотложки. Стопка чистых салфеток и тут же – несколько скомканных.

Тут же лежали карандаши, точилка и блокнот, изрисованный зябликами, корольками и кардиналами. Небольшой фонарик и запасные батарейки. Мятная жвачка.

Были и другие предметы, странные и несуразные. Из-за них тайник напоминал гнездо морской птицы, собранное из ярких вещиц, спасенных ей из океана.

Старая видеокассета по джаз-аэробике. Черный мужской галстук-бабочка.

Плюшевый слоник. Женская сережка. Одинокий розовый носок.

Книги, фэнтезийные и мифологические, из спальни на первом этаже, с загнутыми уголками – разгладить эти шрамы на страницах, как ни старайся, уже не выйдет. Выгоревшая на солнце фотография: двое родителей и их ребенок.

Игра

Как-то в выходные, когда наверху никого не было, Элиза спустилась с чердака и увидела, что двери спален мальчиков не заперты. Особенно ее удивила приоткрытая дверь Маршалла. Из-за оставленных гореть ламп, этот просвет казался слишком ярким пятном посреди коридора – будто дом наблюдал из-под полуопущенных деревянных век. Шестнадцатилетний Маршалл всегда, даже уходя, держал свою комнату закрытой. Увидев в дверную щель его разбросанную по полу одежду и скомканные в изножье кровати простыню и одеяло, напоминающие ворох увядших, засохших листьев, Элиза почувствовала себя так, будто застала его выходящим из душа, даже несмотря на то, что эту комнату она знала так же хорошо, как и любую другую. Знала, какие секреты она хранит. Знала о журналах под тумбочкой с высокими тощими женщинами в нижнем белье и о паре раскладных ножей в красном пенале в глубине ящика компьютерного стола.

Она прокралась вниз по лестнице и услышала тихие, едва различимые голоса мальчиков, доносившиеся из столовой. Пластиковый стук по поверхности обеденного стола подсказал, что на него только что высыпали шашки. По деревянному полу шаркнули стулья – мальчики придвинули их поближе, почти уперевшись грудью в край столешницы.

– Ладно, – проговорил Маршалл. – Повторяю, одна игра – и мы в расчете.

Элиза тем временем проскользнула в гостиную. Мальчики были прямо за углом. Элиза обошла диван, присела на корточки и протиснулась в щель между спинкой и стеной.

Слишком рискованно. Снова этот сердитый голос в ее голове.

Элиза проползла за диваном, высунулась с противоположной стороны, нашла удобную точку обзора между толстыми ножками журнального столика и заглянула в дверной проем.

Ты совершаешь ошибку. Опять.

Но Элиза очень любила шашки – а одной в них не поиграть.

Эдди, босиком, сидел на стуле, по-турецки скрестив ноги. Маршалл ссутулился, подперев подбородок кулаком, его поза напоминала изогнутый вопросительный знак. Шашки уже заняли свои исходные позиции. Младший из братьев сосредоточенно обдумывал первый ход.

– Ходи, – процедил Маршалл.

Эдди уставился на доску. Он приподнялся на коленях и скрючился над столом, вглядываясь в черно-белое поле. Челка, свисающая со лба, почти касалась клеток. Наконец он, оттопырив локоть, поднял тонкую руку и указательным пальцем аккуратно подтолкнул шашку вперед. Ответный ход Маршалла последовал незамедлительно: он взял одну из своих шашек и бросил ее на новый квадрат. Она забарабанила по поверхности, будто раскрученная монета, и наконец замерла.

Эдди не торопился делать следующий ход. Размышляя, он скреб что-то вроде комариного укуса на бедре. Он был поглощен игрой, но чесался аккуратно, ногтем обводя покрасневшую кожу по контуру, и ни разу не коснулся самой шишки. Маршалл недовольно приподнял бровь и принялся изучать свои ногти. Большой палец, по-видимому, не отвечал его представлениям о маникюре и тут же был обкусан.

– Это шашки, а не ракетостроение, – не выдержал Маршалл.

Эдди сделал ход. Маршалл себя ждать не заставил. Разглядеть, что происходит на доске, Элизе не удавалось. Приходилось вглядываться в лица и анализировать позы. Сколько ходов они сделали? Как далеко тянулись, чтобы передвинуть шашку? Так Элиза и следила за игрой. Маршалл провел рукой по щетинистому затылку – недавно он подстригся под морпеха. Эдди нахмурил брови и сильнее навалился на столешницу.

Чем дольше они играли, тем больше времени уходило у Эдди на обдумывание следующего хода. Элиза представила, как мысли скользят по его лбу, будто проекции по стенкам вращающегося детского ночника.

Оставить дамку на месте, в заднем ряду, или пустить ее в атаку? Стоит ли она чего-то, если так и не сдвинулась с отвоеванной клетки? Может, нужно ее защитить?

Время шло, а Эдди никак не мог принять решение. Маршалл повертел съеденные шашки брата в руках, построил из них башенку, затем снова сгреб их в большущие ладони. Он по-бычьи выдвинул нижнюю челюсть вперед и вдруг рухнул головой на согнутую в локте руку. Другая все еще поигрывала трофейными шашками.

Партия закончилась во время одного из самых долгих ходов Эдди. Маршалл взял коробку, подставил ее к краю столешницы и одним неуловимым движением смел все фигуры с доски. Эдди испуганно, по-собачьи взвизгнул, когда целый шашечный мир испарился прямо под его носом. Маршалл был невозмутим. Он сложил доску и отправил ее в ту же коробку.

Уже поднявшись, чтобы отнести шашки в библиотеку к остальным настольным играм, он остановился и пояснил:

– Я правда не могу с тобой играть. Ты же знаешь, я хочу, я пытаюсь, черт возьми. Но с тобой просто невозможно.

Он сделал еще несколько шагов, остановился в дверях гостиной и, сунув коробку под мышку, развел руками:

– Мать твою, Эдди. Тебе тринадцать на следующей неделе. Ты уже почти взрослый! Ты будешь учиться в старших классах, со мной. А мне там, между прочим, и без необходимости приглядывать за тобой непросто. – Маршалл взял коробку с шашками обеими руками, поднес ее к лицу и потряс, громыхнув содержимым. – Так что, блин, чувак! Будь уже нормальным гребаным братом!

Эдди сидел, уставившись в стол, как будто доска все еще была перед ним. Его лицо не выражало ровным счетом ничего, руки были сложены на коленях, рот приоткрыт.

– Да я сам от тебя этих странностей нахватываюсь. Перерасти это, а? Повзрослей! Просто будь нормальным. Если, блин, можешь.

Маршалл отнес игру в библиотеку и отправился в свою комнату.

Вечером

Из черных и белых деталей Лего Эдди соорудил на полу своей спальни шахматную доску. С одной стороны выстроились рыцари, с другой – разбойники. Он играл против самого себя, человечки перескакивали друг через друга, ведомые его рукой. Между ходами Эдди щурился, будто пытался забыть разыгранную минуту назад стратегию противника.

В какой-то момент он поднялся, чтобы воспользоваться ванной, и замер посреди комнаты так, будто заметил что-то необычное. Его взгляд заскользил по комоду, мягкому креслу, гардеробу. Он немного наклонился и заглянул под кровать. Весь его вид выдавал зародившееся где-то внутри чувство беспокойства, словно дрожь впилась в его плечи, дышала в затылок. Возможно, причина была всего лишь в том, что последний час он притворялся двумя разными людьми.

Эдди зашел в их общую с братом ванную комнату и опасливо прикрыл за собой дверь. Он пробыл там недолго. Звук слива означал, что следующие двенадцать-пятнадцать секунд Эдди, над раковиной, будет тщательно намывать руки лимонным мылом. А громыхание вешалки для полотенец возвестило, что дверь ванной вот-вот распахнется.

Поначалу никаких изменений он не обнаружил. Кровать была застелена по-маминому – с откинутым сверху покрывалом. Некоторые книги на полке лежали горизонтально, а некоторые стояли вертикально – он любил складывать их именно так. Фигуры на шахматной доске из Лего остались на прежних местах: пара разбойников метила в дамки, у доски их уже ожидали королевские регалии в виде корон и лошадей.

На какое-то время Эдди снова погрузился в игру. А потом он заметил. Кое-что изменилось в замке, который он закончил накануне, в единственной башне, растущей из самого его сердца. В «Обсерватории» – так Эдди представил ее своей пустой комнате, когда наконец достроил. Из окон и порт-кулис то тут, то там выглядывали рыцари и волшебники, но на верхней площадке башни он оставил лишь длинный телескоп с выпуклой алмазной линзой.

Эдди сжал губы. На башне появилась одинокая фигура. Она прогнулась в талии, то ли смеясь, то ли вглядываясь в небо, и протянула руку к телескопу. Эдди не ставил ее туда. Даже не доставал из коробки. Это была маленькая ведьма.

Трудно понять, о чем думает человек, бросая на него лишь короткие, осторожные взгляды. Почти невозможно уловить что-то, кроме отдельных движений. И уж тем более догадаться, что он подумывает оглядеться в пустой вроде бы комнате и спросить:

– Кто здесь?