Текст книги "Прокурор Брише"

Между тем как Полина оскорбилась плохо скрываемым равнодушием молодой женщины, той тоже наскучила вечная печаль падчерицы, хотя она и понимала ее горе. Итак, план Брише не осуществился: дочь его не приобрела себе подругу в его второй жене. Они совершенно отдалились друг от друга. Полина осталась в доме, где все напоминало ей об отсутствующем отце. Аврора же удалилась в павильон, и только большая приемная была нейтральным местом, где они встречались во время посещений старых друзей Брише. Обе женщины старались перещеголять одна другую во взаимной любезности, и посетители уходили, убежденные в их полном согласии. Но хотя обе хозяйки жили отдельно, каждая в своем углу, громадный дом не был мрачен и пуст. Напротив того, в его стенах часто раздавались шумные ликования человека, еще неизвестного читателю.

Это был новый тесть Брише. Но увы! Прежний был гораздо деликатнее и скромнее в своих требованиях. Новый родственник служил капитаном в гвардии и постоянно нуждался в деньгах, вот почему и дал так живо согласие на брак дочери с миллионером Брише. Высокого роста, сильный как бык, с громадными усами, придававшими ему разбойничий вид, страстный игрок, ярый дуэлист, человек сомнительной честности, капитан соединял в себе все блестящие качества отъявленного негодяя. Он считал своего зятя курицей, которую можно ощипывать.

Когда дочь его восстала, узнав о данном согласии такому старому жениху, как Брише, честный отец нашел ей утешение, говоря:

– Тем лучше, что старый, ты скорее овдовеешь, глупенькая!

– Но ведь вы знаете, что я выбрала другого, – возразила Аврора.

– Тем более надо выйти за Брише.

– Но ведь вы же не запрещали мне любить того молодого человека?

– Я и теперь не запрещаю, но это не мешает тебе взять в мужья старого прокурора, – отвечал снисходительный папаша, представитель легкой нравственности того времени.

Но дочь твердо стояла на своем, и капитан, видя, что все его планы могут разбиться вдребезги из-за упрямства молодой девушки, сказал угрожающим тоном:

– Не прикажешь ли убить сперва твоего голубка, тогда ты, может быть, поумнеешь?

Зная, что отец способен исполнить свою угрозу, Аврора испугалась за дорогого ей человека и уступила.

– Хорошо, дочка! – сказал кротко Аннибал Фукье. – Выйди за Брише, и ни один волос не упадет с головы твоего друга, да к тому же его и нет налицо, а отсутствующие всегда теряют.

Через неделю после этого разговора Аврора сделалась женой Брише, но она с такой грустной покорностью приносила себя в жертву, что даже капитан почувствовал угрызения совести и подумал во время брачной церемонии: «Аврора была покорной дочерью, и если только муженек ее не отказывается от стакана вина, то она скоро будет вдовой, я ручаюсь за это».

И действительно, Аннибал в состоянии был отправить человека на тот свет и именно таким способом, так как сам он пил много, но редко напивался допьяна, да от двенадцатой бутылки он только немного разгорячался.

Прежде Брише пугала мысль иметь подобного человека своим тестем, но потом он решил, что, выдавая ему хороший пенсион, можно будет отправить его куда-нибудь подальше; узнав же, какой дорогой ценой приходится покупать удаление Аннибала, только вздохнул, с грустью вспомнив тестя сапожника, довольствовавшегося такой ничтожной суммой.

Понятно, что чувствительный капитан не очень-то грустил об исчезновении зятя и поспешил воспользоваться случаем: под предлогом опасности одиночества для обеих женщин он совсем поселился в доме Брише. Сладко кушая и опорожняя бесчисленное множество бутылок из прокурорского погреба, капитан чувствовал себя как в раю. Щедрый, как все кутилы, он делился своим счастьем с друзьями, такими же бездельниками, как он сам, смотревшими на этот огромный дом как на гостиницу, хозяином которой был Аннибал Фукье. Часто на втором этаже раздавался шум оргий и ссор этого благопристойного общества.

Блаженство капитана было бы беспредельно, если бы не существовало человека, возмущавшего его честную душу. Мы говорим о старом управляющем Коларе; и покуда Аннибал довольствовался кутежами с товарищами, старик ничего не говорил, хотя не скрывал своего негодования при виде их безобразий. Он ежегодно платил пенсион, назначенный самим Брише при том условии, что капитан не будет жить не то что в его доме, но даже близко; но Колар снисходительно относился к несоблюдению этого условия. Когда же Аннибал потребовал увеличения пенсиона, то управляющий наотрез отказался и никакие угрозы не произвели желаемого действия на старика.

– Надо удвоить эту жалкую сумму, – ревел Аннибал.

– Дождусь приказаний моего господина.

– Да он у черта в лапах.

– Тем более надо подождать, – возражал флегматичный управляющий.

Тогда капитан начал выживать старика из дома, но его поддержала Полина, искренне любившая преданного слугу. За него вступился и нотариус, распоряжавшийся состоянием Брише; он объявил, что обязан выдавать проценты лицу, пользовавшемуся полным доверием отсутствующего господина. Аннибал прибег к помощи своей дочери, но она, зная неподкупную честность Колара и умение отца распоряжаться чужими деньгами, взяла сторону управляющего. Таким образом старик отстоял свои права и, конечно, не сделался щедрее по отношению к буйному капитану, продолжая терпеливо выносить его буйные выходки. Но однажды и он потерял свое обычное хладнокровие, когда тот кричал с пеной у рта:

– Постой, дай только убедиться в смерти моего зятя, и тогда я тебя вытолкаю отсюда, старый скряга, и дочь моя наконец-то будет полной хозяйкой.

– А барышня, вы ее ни во что не ставите?

– Полина-то твоя? Эта противная комедиантка меня не стеснит, я очищу дом от всей дряни, клянусь тебе.

При этих словах Колар выпрямился и, устремив свои серые глаза на колосса, резко произнес:

– Осмельтесь только, капитан!

– Да ты меня, кажется, испугать хочешь? Вот потеха-то! Господин Колар собирается вызвать меня на дуэль! Ха-ха! Покажи-ка твою шпагу, старый дурак!

Колар пожал плечами:

– Зачем шпага! И от малой дозы яду околевают быки посильнее вас.

Это было сказано так решительно, что капитан почувствовал дрожь во всем теле и задумчиво пробормотал:

– Такое животное в состоянии исполнить свое обещание.

Таково было положение дел в доме Брише до дня казни Картуша, когда судья дал поручение Колару. После ухода управляющего де Бадьер взглянул на часы. Было более двенадцати, обыкновенное обеденное время; значит, хозяев можно найти в столовой, и, немного подумав, он велел доложить о себе.

Обе дамы сидели за столом в обществе капитана, проигравшего в эту ночь все деньги и потому возвратившегося домой к обеду, так как в ресторане нечем было заплатить. Конечно, он был в самом отвратительном расположении духа и все время ворчал, выжидая, когда какая-нибудь неловкость со стороны лакея даст ему возможность разрядиться и излить весь свой гнев. Дамы не обращали никакого внимания на его бурчание. Живя в одном доме с этим свирепым животным и питая к нему полное отвращение, Полина старалась забыть о его существовании, но не скрываемое ею презрение к капитану увеличивало с каждым днем его ненависть к молодой девушке. Полина сидела уже за столом, когда Аннибал вошел, и потому ей неловко было уйти, но, если бывало возможно, она всегда удалялась при его появлении: если же он обедал за общим столом, то молодая девушка приказывала подавать в свою комнату.

Аврора же была совершенно равнодушна и по привычке не обращала внимания на выходки своего отца. Да к тому же принесенная в это утро записка совершенно расстроила ее.

Прочитав, она страшно побледнела и сказала мальчику:

– Передайте ему, кто вас послал, что его ждут сейчас же, он сам знает где.

Потом она провела несколько часов в своем павильоне и вышла оттуда бледная и сильно взволнованная. Полина, увидев судью, бросилась к нему на шею и, не слушая его возражений, приказала принести еще один прибор. Проведя ночь на допросе, де Бадьер был голоден и не очень упорно отказывался от обеда, да и к тому же ему надо было дождаться возвращения Колара. Аврора старалась скрыть свое беспокойство, рассыпаясь в любезностях перед вновь прибывшим; на капитана же приход судьи подействовал благодатно: гнев его мгновенно прошел, так как неустрашимый Аннибал боялся всех судей в мире; теперь он сидел молча, стараясь не обращать на себя внимания, даже ел без обыкновенного чавканья.

Несмотря на все усилия, по временам Аврора делалась рассеянной и забывала о госте; наконец она задумалась и после нескольких минут глубокого молчания сказала лакею, прислуживавшему за столом:

– Скажите Колару, что мне надо с ним переговорить.

– Его дома нет, – отвечал слуга.

«Это животное никогда не найдешь, когда нужно», – подумал Аннибал, сердившийся на Колара за недавний, вторичный отказ прибавить ему денег.

– Это моя вина, что Колара нет. Я позволил себе послать его по одному безотлагательному делу, – сказал судья, обращаясь к Авроре.

Она поклонилась. В доме Брише на де Бадьера смотрели как на самого близкого родственника, и потому его поступок никого не удивил. Когда все встали из-за стола, раздался глухой удар молотка.

– Колар возвратился, – доложил слуга.

– Хорошо, велите ему подождать меня, но пусть сперва сообщит господину де Бадьеру, выполнил ли он его поручение, – сказала Аврора, направляясь к двери, ведущей в сад. Проходя мимо судьи, она поспешно проговорила:

– Я сейчас вернусь.

Но у выхода она встретилась с отцом, и он остановил ее со словами:

– Нет ли у тебя несколько луидоров для твоего отца?

– Да разве у меня деньги могут залежаться, – ответила она.

– Да ты подумай, где-нибудь найдется два или три луидора.

Дочь давно поняла всю низость отца, продавшего ее старику из-за своих корыстолюбивых видов; при этом беспрестанно повторявшемся выпрашивании она не могла скрыть своего презрения к нему. Но Аннибал не понял ее насмешливого тона, думая, что она не знает, как ей поступить, – дать или не дать, – и поспешно прибавил:

– Я тебе отдам все, что взял за это время, честное слово! Как только получу от этого противного Колара, так сейчас же заплачу.

Эта фраза, должно быть, напомнила о чем-то Авроре; она взглянула прямо в лицо капитану и резко сказала:

– Вот как! Вы нынче платите ваши долги?

При этих словах дочери Аннибал принял вид невинно оклеветанного человека:

– Как, ты сомневаешься в честности своего отца! Несчастная! Отца… который…

Но Аврора прервала его тираду.

– В таком случае вы бы должны были заплатить пятьдесят тысяч франков, украденных у барона, – сухо произнесла она.

– Откуда эта сорока узнала о том, что быльем поросло, – проворчал Аннибал, внезапно покинутый дочерью на том самом месте, где они разговаривали; чувствуя неловкость своего положения, он быстро зашагал по аллее и, глядя вслед удалявшейся молодой женщине, задумчиво пробормотал:

– Почему сегодня моя милая и скупая дочка все запирается в своей избушке на курьих ножках?

И, сойдя с лестницы, Аннибал пошел за ней. Выйдя из-за стола, Полина сказала судье:

– Покуда Колар будет давать вам ответ, я пойду принять своих бедных, они уже ждут меня.

Таким образом, управляющий остался наедине с де Бадьером, ожидая увидеть старика взволнованным от неожиданного свидания. Но он ошибся – Колар был, по обыкновению, совершенно спокоен.

– Ну что же? – начал судья, удивленный этим хладнокровием.

– Ну, господин судья, я нашел дом, поднялся на третий этаж, постучал в дверь с окошечком пять раз, и тогда…

– Тогда окошечко осторожно отворилось и ты произнес пароль? – нетерпеливо перебил судья.

Вместо ответа Колар с улыбкой посмотрел на него.

– Да говори же! – почти вскричал судья.

– Так это была не шутка? – с удивлением спросил управляющий.

– Что такое?

– Да эта сказка об окошечке и имени герцога, которое я должен был произнести.

– А разве не так все случилось, как я сказал? – спросил в свою очередь изумленный де Бадьер.

– Едва успел я стукнуть в пятый раз, как дверь отворилась и кто-то сердито закричал: «Разве вы думаете, что я оглох?»

– Это и был хозяин квартиры?

– Да.

– И ты узнал его?

– Да.

В начале рассказа Колара судья успокоился, подумав, что Картуш сделал ложный донос; даже мысль, что мошенник провел его, не казалась обидной для его самолюбия.

«Должно быть, разбойник узнал, бог знает как, о нашей дружбе с Брише и перед своей пыткой доставил себе удовольствие помучить меня», – подумал он.

Но радость де Бадьера исчезла, когда Колар ответил, что узнал хозяина таинственной квартиры.

– Так ты его знаешь? – с трудом проговорил судья.

– Еще бы не знать! Сколько лет виделись мы с ним каждый день в этом доме.

Судья чувствовал, что не в состоянии произнести ни одного слова. Старик простодушно продолжал:

– Я передал ему ваше поручение слово в слово.

– И что же он сказал? – дрожащим голосом спросил судья.

– Он внимательно выслушал.

– И обещал уехать?

– Да, но с оговоркой. Он сказал, что, прежде чем бежать, надо узнать, какая опасность ему угрожает. И потому завтра он придет к вам с женой и с детьми.

Трудно описать, с каким удивлением судья повторил:

– С женой и детьми! Так ты не о Брише говоришь?

Колар вытаращил глаза.

– Как! – вскричал он. – Господин судья думал, что посылает меня к моему дорогому барину?

– Так кто же тот человек, которого ты и прежде знал?

– Это Шавель, кровельщик, работавший у нас до падения, совершенно его изуродовавшего.

– Давно ли он живет в этом доме?

– Шестнадцать лет.

Судья глубоко вздохнул, поняв, что Картуш подшутил над ним; но надо было объяснить эту загадку управляющему, и судья рассказал о доносе казненного преступника. Старик слушал с большим вниманием, приговаривая каждую секунду:

– Ах он разбойник! Ах негодяй!

Едва успел де Бадьер окончить свой рассказ, как в комнату вошла Аврора, а за ней капитан, тоже возвратившийся из сада. Он сердито ворчал, как человек, потерпевший в чем-то неудачу:

– Ну, голубушка! Уж как ты там ни запирай окна и двери, а я узнаю, что ты затеяла в своем таинственном павильоне.

Аврора подошла к судье.

– Господин де Бадьер, – сказала она, – Колар вам более не нужен?

Судья сделал отрицательный жест, и управляющий пошел вслед за молодой женщиной на другой конец залы. Аврора уже хотела заговорить, как вдруг вошел слуга и, подойдя к ней, сказал так громко, что все присутствующие услышали его:

– Какой-то молодой господин желает видеть капитана.

В присутствии судьи Аврора не хотела оскорбить отца, не приняв его знакомого.

– Просите, – сказала она.

Минут через пять дверь отворилась и слуга доложил:

– Граф де Лозериль.

Лозериль вошел, держа руку на шпаге и гордо откинув голову. Услышав это имя, Аврора вздрогнула и страшно побледнела; устремив глаза на молодого человека, она совершенно забыла, что хотела сказать Колару.

Глава VI

Лозерилю виден был только капитан, направлявшийся ему навстречу, и, не зная, что тут находятся и другие лица, он громко сказал подошедшему Аннибалу:

– Дорогой Аннибал, через несколько часов мне предстоит дуэль, могу ли я на вас рассчитывать как на своего секунданта?

Быстрый, но выразительный жест капитана прервал Лозериля. Поняв свою неосторожность, он обернулся и увидел обе группы: направо стояли Аврора и Колар, налево подле окна сидели судья и Полина, начавшая вышивать. Лозериль поклонился сперва Авроре, бледной и со сжатыми губами; она едва удостоила его небрежным кивком. Подняв глаза, молодой человек был поражен полным ненависти взглядом, брошенным на него госпожой Брише.

«Черт возьми! – подумал он. – Эта хорошенькая женщина, кажется, не очень-то любит меня».

Потом он поклонился Полине. Благородная красота молодой девушки произвела на него сильное впечатление, и он с восхищением подумал: «Какое прелестное создание!»

В то время как Лозериль кланялся Полине, Колар почтительно наклонился к Авроре и тихо спросил ее:

– Вы хотели дать мне какое-то приказание?

Но, вероятно, приход гостя изменил ее намерения, потому что она ответила ему вполголоса:

– Да, но не теперь, только не уходите отсюда.

Колар поклонился и, пройдя к камину, начал поправлять огонь, а Аврора медленно пересекла комнату и подошла к отцу. Приглашение быть секундантом Лозериля задело чувствительную струнку Аннибала; своей любовью к поединкам он превосходил даже молодого графа; он поспешно взял шпагу и шляпу, лежавшие на маленьком столике.

– Отправимся скорей, граф, – сказал он, пристегивая шпагу.

Но Полина совершенно очаровала Лозериля, и он, желая поговорить с ней, отвечал капитану:

– О! Мы еще успеем. Одно обстоятельство, о котором я не упомянул, задерживает нашу встречу на целые сутки.

И, придумывая, какую бы сказать любезность молодой девушке, гость направился к ней.

Хотя правительство и смотрело сквозь пальцы на беспрестанные дуэли, происходившие в то время между дворянами, но судья чувствовал, что из уважения к самому себе он должен сделать вид, будто ничего не слышал, и удалиться как можно скорей, что он и хотел исполнить, сказав Колару:

– Дайте мне мое пальто.

Несмотря на свою красоту, Лозериль не мог нравиться – в нем было что-то отталкивающее для всякого мало-мальски порядочного человека. Вероятно, и на Полину он произвел такое же впечатление, потому что, увидев, что он идет к ней, она торопливо шепнула де Бадьеру, приподнявшемуся уже со стула:

– Останьтесь, ради бога, умоляю вас.

Между тем Аврора подошла к отцу и сказала ему дрожащим голосом:

– Задержите вашего знакомого, я прошу вас сделать мне это одолжение.

Капитан обладал способностью использовать любой удобный момент для выпрашивания денег.

При просьбе дочери он сделал серьезную мину и отвечал грустным тоном:

– Аврора, ты просишь! Ты, которая так недавно отказала в самой ничтожной сумме своему несчастному отцу.

Дочь хорошо понимала все уловки своего несчастного отца и знала, чего он хочет.

– Постарайтесь удержать вашего друга на весь день, и я заплачу за эту услугу тридцать луидоров, – сказала она.

– Ты заплатишь… Да, но когда же, мое дорогое дитя? – возразил капитан, предпочитая иметь деньги в кармане, а не ждать их.

– Через час вы их получите.

– Ну, балованное дитя, видно, всегда придется исполнять твои прихоти, – проговорил нежный папаша.

Все эти разговоры и действия наших героев заняли не более пяти минут.

Когда судья спросил свое пальто, Колар, стоявший у камина, поспешно отвечал:

– Сейчас, господин де Бадьер.

При этом имени Лозериль, приготовившийся начать разговор с Полиной, обратился к судье, любезно улыбаясь.

– А, милостивый государь! – проговорил он. – Я почти имею право быть на вас в претензии.

– За что? – с удивлением спросил судья.

– Не вы ли сегодня ночью снимали допрос с Картуша?

– Да, я.

– Вот благодаря слишком продолжительному допросу и произошла эта глупая ссора, заставившая меня обратиться к капитану.

При этих словах Аннибал от души расхохотался:

– Ах, Лозериль! Как будто для вас что-нибудь значит иметь одной дуэлью больше или меньше; я видел вас в деле и знаю, что вам это все равно что выпить стакан вина. Я просто завидую вашей ловкости.

Аврора, молча сидевшая у камина, вздрогнула при последних словах отца. Что касается Полины, то она опустила голову к работе, делая вид, что не замечает выразительных взглядов молодого человека. Лозериль весело продолжал:

– Благодаря вашему усердию мы вероятно, избавимся от всех сообщников злодея, ведь, говорят, он на всех донес.

– Это правда, – сказал судья, – он не только назвал своих друзей, но даже рассказал о тех убийствах, которые до сих пор оставались нам неизвестными.

– О всех ли? – проговорил молодой человек, недоверчиво качая головой.

– Да, о всех, – подтвердил судья.

– Ну, тем лучше, потому что мне бы очень хотелось узнать развязку одного таинственного приключения, невольным свидетелем которого я был, и потом, припоминая все подробности, понял, что это было убийство.

– Где же оно случилось? – спросил судья.

– Не далее как в тридцати шагах от этого дома на улице Двух Мостов.

Судья подумал несколько минут, как бы стараясь что-то припомнить, наконец произнес с заметным удивлением:

– Картуш и не упоминал об этом преступлении.

– А я уверен в том, что видел своими глазами, – возразил Лозериль.

– Отчего же вы не сообщили об этом полиции? – спросил де Бадьер.

– Прежде чем отвечать на ваш вопрос, я лучше расскажу вам о своем приключении.

И, обратившись к Колару, Лозериль сказал:

– Подвиньте мне кресло, пожалуйста.

Старик повиновался, а потом забился в угол залы, чтобы послушать интересный рассказ. После исчезновения Брише управляющий хватался за все, что только могло навести на след его господина.

– Мы вас внимательно слушаем, начинайте, Лозериль, – сказал капитан.

Полина невольно подняла голову, приготовившись серьезно его слушать. Аврора полулежала в кресле и, бессознательно глядя на огонь, опять погрузилась в грустные мысли, мучившие ее с самого утра.

– Вот как это было, – начал Лозериль свой рассказ. – Два года назад я служил в полку; наш эскадрон стоял в Блуа, начальником моим был хорошо вам известный капитан Фукье.

– Это правда, и я сам дал вам отпуск в Париж, – сказал Аннибал.

– Да, и по окончании моего отпуска я решил выехать на рассвете другого дня, так как друзья мои организовали прощальный ужин в ресторане. Разумеется, мы хорошо покутили, и в полночь, простившись с товарищами, я почувствовал, что голова моя отяжелела, но все еще был в состоянии найти дорогу домой, мысленно повторяя, что надо идти направо и, пройдя Два Моста, я попаду на свою улицу. Вы по этому можете судить, что голова моя была еще достаточно свежа, но, к несчастью, вечер был очень холодный, а вам, конечно, известно, какое действие производит холод на разгоряченную голову.

– Так это было зимой? – прервал судья, внимательно слушавший рассказ молодого человека.

– Да, я помню даже, в каком месяце, – это было накануне Масленицы.

– И два года назад? – внезапно вскричал судья.

– Да, в семьсот одиннадцатом году, – подтвердил Лозериль после минутного колебания.

При этом ответе Колар вздрогнул, а Полина выронила свою работу – в эту именно ночь и исчез Брише.

– Что с вами? – спросил Лозериль, пораженный странным видом своих слушателей.

И, повернувшись, чтобы посмотреть, какое действие произвел его рассказ на находившихся сзади, он увидел тот же полный ненависти взгляд, каким Аврора встретила его; она уже не сидела в задумчивой позе, а выпрямилась и, крепко стиснув пальцы на ручках кресла, с угрозой устремила на Лозериля свои большие темные глаза.

«Что я сделал этой женщине?» – спрашивал себя молодой человек, сразу почувствовавший ненависть Авроры к себе.

Капитан, заинтересованный с начала рассказа, теперь крепко заснул; судья первый пришел в себя.

– Извините, господин Лозериль, – сказал он, – но ваш рассказ напомнил нам одну грустную историю, случившуюся именно в тот день.

– Если я упомянул о времени, то чтобы показать вам, что именно холод имел дурное влияние на меня.

– Потрудитесь продолжать, – сказал де Бадьер.

– Входя на мост, я еще хорошо соображал, но, когда перешел через него, уже не помнил, что я и где я. В этом не было большой беды, так как мне надо было идти все время прямо, но, дойдя до угла, по странной прихоти подгулявшего человека я вздумал отдохнуть и, усевшись на тумбу, начал было засыпать. Резкий ветер заставил меня открыть слипавшиеся глаза. И тогда-то я увидел странное зрелище: почти прямо на меня шел человек, не производя ни малейшего шума, потому что был без обуви, и нес на спине что-то длинное и, должно быть, тяжелое, потому что совсем согнулся под своей ношей.

– С какой стороны он шел? – спросил судья, прерывая рассказчика.

– Не могу вам сказать, я заметил его только тогда, когда он уже был на углу.

Полина, взволнованная и не понимавшая причины своего беспокойства, слушала с усиленным вниманием. Колар же, сидевший у дверей, незаметно приблизился и, казалось, ловил каждое слово; одна Аврора была совершенно спокойна и пристально смотрела на Лозериля.

– Продолжайте, пожалуйста, – обратился к рассказчику судья.

– Человек с ношей не мог заметить меня – я был весь в черном и сидел неподвижно, – но мне вдруг пришла в голову самая дикая мысль, какая только может появиться у пьяного. – Лозериль помолчал, улыбаясь. – Да, это была именно нелепая мысль, при одном воспоминании о ней мне делается смешно. Человек остановился, чтобы перевести дух, в глубокой тишине ночи мне было слышно его частое дыхание. Прежде чем отправиться дальше, он разогнул спину, крякнул и снова взвалил свою тяжелую ношу на плечи.

– Вам не было видно его лицо? – нерешительно спросил Колар.

– Нет, он стоял ко мне спиной, – отвечал Лозериль.

– А ночь была светлая? – в свою очередь спросил судья.

– Прежде луна скрывалась за тучами, но в ту минуту, как человек с ношей хотел продолжать свой путь, она показалась в полном блеске, и тогда-то вино подсказало мне эту глупую мысль. Пошатываясь, я вышел из тени домов и закричал ему вслед: «Эй, ты, дуралей, брось свой мешок, а вместо него донеси меня до дома, я заплачу за эту услугу». Но, услышав мой голос, человек страшно вскрикнул и, сбросив ношу на землю, пустился бежать.

– В какую сторону? – с живостью спросил судья. – Теперь вам легко было это заметить.

– Вот то-то и оно, что вы ошибаетесь, господин судья; как я не заметил, откуда он пришел, так точно я не видел, куда он скрылся.

– Да ведь вы сами сказали, что луна ярко светила.

– Но я вам также сказал, что, убегая, он сбросил свою ношу. Она упала на меня, а я и без того плохо держался на ногах и от сильного толчка упал, увлекаемый этой страшной тяжестью.

– А во время вашего падения человек этот успел скрыться?

– Да, и хотя я быстро поднялся на ноги, но его уже не было видно. Может быть, он спрятался за ворота ближайшего дома или же вошел в один из них – я ничего не могу сказать, потому что не видел.

– А разве вам не был слышен шум его шагов?

– Я прислушивался у всех четырех углов улицы, но ни малейший звук не выдал его, так как, я вам, кажется, говорил, он был без обуви, да и всего вероятнее, что он притаился где-нибудь в ожидании, когда я уйду.

Излишне повторять, с каким вниманием слушали Полина, Колар и судья все объяснения Лозериля. А Аврора, слышала ли она что-нибудь? Не под влиянием ли рассказа откинулась она почти без чувств на спинку кресла; все время она молчала, и на лице ее трудно было прочесть что-нибудь – оно было неподвижно и холодно, как мрамор. Что касается капитана, то во время этого маленького перерыва в рассказе послышался его храп; вероятно, он старался восстановить свои силы после бессонной ночи, проведенной за игорным столом.

Лозериль продолжал прерванный рассказ:

– Видя невозможность догнать убежавшего человека, я хотел уже уйти, забыв о брошенной ноше, но вдруг почувствовал что-то под ногами, тотчас же нагнулся и увидел мешок. «Ах да, – подумал я, – ведь надо посмотреть, что он такое нес!» При падении мешок раскрылся, и, заглянув в него, я с ужасом отступил…

– Там был мертвый человек? – перебил де Бадьер.

– Да, но не совсем так, потому что на другой день, когда я старался припомнить все случившееся со мной ночью, мне показалось, что несчастная жертва все еще шевелила губами. Должно быть, рана была нанесена за несколько минут до моего появления, потому что еще шла кровь, хотя уже начались предсмертные судороги.

– Где была рана?

– На шее, возле левого плеча.

– Так вы думаете, что бежавший и был убийца? – спросил судья.

– Конечно, я уверен, что он хотел бросить в Сену свою жертву, не зная, что она еще дышит.

– Конечно, вы спасли умирающего?

Прежде чем дать какой-нибудь ответ, Лозериль подумал, но сейчас же решился сказать правду:

– Позвольте, господин судья, я должен признать, что и не подумал спасать этого несчастного.

– Как же вы могли о нем забыть?

– До того времени чувство страха мне было неизвестно, но в эту минуту, может быть, под влиянием винных паров, отуманивших мой рассудок, я положительно струсил. Стоя перед окровавленным телом, я подумал, что меня могут принять за убийцу, и при этой мысли пустился бежать, как будто за мной кто гнался… – Тут Лозериль остановился и с улыбкой продолжал: – Мне и теперь делается смешно, когда я вспомню об одном прохожем, шедшем мне навстречу; я его так толкнул, что он полетел прямо в кучу снега.

– Это, вероятно, и был убийца, возвратившийся посмотреть, что сделалось с его жертвой? – сказал судья.

– Не знаю. Упавший человек был моим последним воспоминанием, сохранившимся об этой ночи. Что было потом? Я не знаю. Не помню даже, как попал в свою квартиру. На другой день я проснулся совсем одетым, но на своей постели, и лакей сказал, что меня нашли без чувств у дверей дома.

– Отчего вы не дали знать полиции? – спросил де Бадьер.

– Ведь я вам говорил, отпуск мой кончился и надо было ехать в полк. На рассвете, после нескольких часов тяжелого сна, я сел на лошадь и выехал из Парижа. В то время я ничего не помнил, но вечером, находясь уже далеко от столицы, я припомнил мое ночное приключение, но счел его за тяжелый кошмар после попойки. В продолжение трех дней моего путешествия я думал, что все это было во сне, я бы и теперь то же самое думал, если бы по возвращении в Блуа не нашел вещественного доказательства, что драма, которую я считал созданной моим воображением, была кровавой действительностью.

– Какое же доказательство? – нетерпеливо спросил судья.

– В Париже, в минуту отъезда, второпях надевая свое дорожное платье, я бросил все снятое в чемодан. Приехав в Блуа, я открыл его, и представьте мое изумление при виде кровавого пятна на правом рукаве – значит, не во сне, а наяву держал я в своих объятиях мертвеца.

Судья хотел задать вопрос, но Лозериль жестом остановил его:

– Я догадываюсь, господин де Бадьер, что вы хотите спросить, почему я тотчас же не написал в Париж. Но ведь тогда я, считавшийся в полку храбрецом, должен был бы сознаться, что дал погибнуть человеку вследствие какого-то глупого, панического страха, охватившего меня. И я решил промолчать, но во всех газетах, редко попадавших в нашу глушь, искал хоть какой-нибудь намек на таинственное убийство и, ничего не найдя, приписал его шайке Картуша. Когда я узнал, что вы снимаете допрос с Картуша, то подумал, что, вероятно, он сознается в этом преступлении, совершенном два года назад.

– Нет, Картуш ничего не сказал мне о нем, – отвечал судья, немного подумав.

– А убийство было совершено, – сказал Лозериль. – Я убежден в этом. И вот что странно. Обыкновенно время сглаживает все впечатления, а со мной случилось иначе: подробности, сперва неясные, делались все яснее и яснее. Лицо жертвы живо сохранилось у меня в памяти, и теперь, говоря об убитом, я так четко представляю себе его черты, как будто бы он находится между нами.