Текст книги "Морской разбойник. Плик и Плок (сборник)"

Атаман Брюлар велел перевезти на корабль «Катерина» все свои вещи и мебель: стол, запачканный салом и вином, старый сундук, в котором ровно ничего не было, синюю разорванную грязную рубашку, толстую дубину и оловянную кружку с ромом.

Войдя в каюту несчастного шкипера Бенуа, он был приятно удивлен богатством, там находившимся. Во-первых он взял соломенную шляпу и надел ее себе на голову, потом оделся в шкиперскую куртку и панталоны. Правда, все это было для него очень узко, очень коротко, за что он и осыпал проклятиями и ругательствами прежнего хозяина этих вещей. Но он не думал о щегольстве и довольствовался тем, что нашел.

На другой день утром, встав с постели и одевшись перед зеркалом в новое свое платье, он сказал:

– Какой молодец я стал теперь, черт возьми! Ничто так не меняет наружность человека, как платье!

Потом он с аппетитом позавтракал куском трески, ломтем голландского сыра и тремя кружками водки, а после того спустился под палубу, чтобы осмотреть негров. Со вчерашнего дня большие намаки были несколько забыты, покинуты, но что делать! В продолжение этого времени случилось столько важных происшествий, что, право, некогда было думать о них.

А потом около полудня атаман Брюлар спустился под палубу, весьма просторно устроенную для помещения негров. Свет проходил туда сверху сквозь решетчатое окно.

Брюлар начал осмотр своего корабля с правой стороны.

О, тут находились только одни ребята, бедные и слабые творения, служащие, можно сказать, мелкой ходячей монетой в этом торге человеческим мясом! Эти черные ребятишки играли тут точно так же, как будто бы они были на цветущих и тенистых берегах Красной реки, в родной стране своей.

Брюлар прошел мимо и нечаянно придавил своей ногой в темноте одного ребенка, который испустил пронзительный крик.

– Зачем ты суешься мне под ноги, проклятый африканский поросенок! – сказал Брюлар.

И он продолжал идти дальше под палубой корабля, будучи весьма недовольным этими негритятами, которые плохо идут в продажу. Но когда он дошел до отделения больших негров мужского пола, то улыбка удовольствия показалась на губах его. Это были все здоровые и сильные люди, крепкого телосложения, а потому атаман с жадным любопытством осматривал их широкие плечи, жилистые руки и ноги. И хотя они были все скованы, однако же нельзя было сомневаться в их силе, ибо они были здоровы и молоды. Старшему из них не было и тридцати лет от роду.

Эти взрослые негры не подражали счастливой и простодушной беспечности ребят, ибо они лучше понимали свое положение.

Некоторые из них сидели неподвижно, свесив голову на грудь и потупив в землю мутные и бессмысленные глаза.

Другие ломали себе руки, скрипели зубами и выли.

Иные старались проглотить свой язык и тем задушить себя – род смерти, как говорят, довольно обыкновенно употребляемый у дикарей.

Иные лежали врастяжку на полу и в бешенстве и отчаянии бились ногами, тщетно стараясь разорвать свои оковы.

Наконец, некоторые из них, а это была большая часть, лежа на боку, спали тревожным сном, мечтая об отечестве своем, и даже радость и удовольствие выражались на лицах многих из спящих.

Между прочим Атар-Гюль, молодой негр с курчавыми волосами, улыбался во сне, волнуемый воспоминанием о родине и приятным призраком минувшего счастья. Бедный негр был так доволен своим сновидением!

– Я посмеюсь тебе передо мной, черный урод! – сказал Брюлар, которому досадно было видеть эту неуместную веселость, и ударом дубины разбудил спящего.

Право, жалко было смотреть на этого человека, недавно столь веселого, столь довольного, вдруг погрузившегося в мрачное безмолвие при виде своих оков и заливающегося слезами.

Ибо тогда он вспомнил о настоящем своем положении и подобно прочим почувствовал ужасный голод, потому что во время тревоги их совершенно забыли и не кормили.

Брюлар прошел к самому концу корабля; там были помещены женщины.

– А-а! – сказал атаман. – Вот здесь-то сераль, черт возьми! Нужно посмотреть это хорошенько, Картаут, принеси-ка мне фонарь! – крикнул он своему прислужнику.

Фонарь тотчас был принесен, и Брюлар начал осматривать.

Представьте себе около двадцати негритянок от семнадцати до двадцати двух лет, стройных, рослых, здоровых молодых девушек с красивыми лицами, прямыми и тонкими носами, высоким лбом, покрытым густыми длинными черными волосами, лоснящимися как воронье крыло. А какие глаза! Пламенные, сверкающие! И розовые губы, между которыми белел ряд жемчужных зубов.

Если бы вы видели их, всех этих негритянок, странным образом освещенных дрожащим светом фонаря Брюлара! Одни из них, едва прикрытые лоскутом пестрой ткани, показывали круглые и полные плечи, другие закрывали руками свою прелестную грудь, третьи…

Одним словом, вид этих черных красавиц так прельстил Брюлара, что он сказал своему прислужнику Картауту:

– Сведи-ка ко мне в каюту вот этих двух мамзелей! – И указал на них дубиной, ударив при этом их по спине.

Картаут отпер запоры и погнал перед собой этих двух бедных девушек, печальных, полунагих и робких.

При виде их, входящих по узкой лестнице каюты, тусклые глаза атамана заблистали подобно двум горящим уголькам.

Он последовал было за ними, но, сделав несколько шагов вперед, был остановлен странным и ужасным зрелищем.

Читатели наши, вероятно, помнят того высокого красивого негра, которого покойный шкипер корабля «Катерина», господин Бенуа – царство ему небесное! – купил у маклера Ван Гопа, Атар-Гюля, столь внезапно разбуженного дубиной Брюлара, за то, что этот негр осмелился смеяться перед ним во сне.

Отделенный от прочих неизвестно по какой причине, он был помещен близ выхода на палубу.

Проходя мимо него, атаман поскользнулся, споткнулся и упал на пол, ругаясь.

Поднявшись на ноги, он увидел свои руки, запачканные кровью, и Атар-Гюля, лежащего почти без дыхания.

Он подошел к нему и, рассмотрев хорошенько, увидел, что несчастный прокусил себе жилы на руках зубами, чтобы изойти кровью и умереть.

– А, собака проклятая! – воскликнул атаман. – Ты хочешь лишить меня двух тысяч франков! Нет, брат, постой! Я не дам тебе умереть! Эй, Картаут, скорей сюда!

Прислужник поспешно прибежал.

– Ступай наверх в каюту и мигом принеси мне оттуда два носовых платка, корпии и кусок жеваного табака… Нечего делать, придется самому быть лекарем!

Когда Картаут принес все требуемое, то Брюлар проворно перевязал искусанные руки Атар-Гюля и остановил кровотечение.

– Теперь, – сказал атаман двум из своих разбойников, – свяжите руки этому черномазому черту да отнесите его наверх на палубу… Ему надобно проветриться.

Разбойники унесли Атар-Гюля почти бездыханного. Оживленный свежим ветерком, он открыл глаза. Это был, как известно, человек высокого и крепкого телосложения, не уступавший ни в чем Брюлару.

По знаку атамана все разбойники удалились и оставили его одного со своим пленником.

Атар-Гюль также пристально смотрел на него.

Эти два человека должны были непременно полюбить или возненавидеть друг друга с первого взгляда.

Они возненавидели. Это ощущение было мгновенное, но выразилось различным образом у каждого из них. Глаза Брюлара засверкали, губы побледнели. Напротив, Атар-Гюль остался спокойным и равнодушным, и даже кроткая улыбка появилась на его устах. Взоры его, сперва неподвижные и проницательные, устремленные на атамана, вдруг сделались умоляющими и боязливыми, и негр с выражением глубокой покорности протянул свои руки Брюлару.

Хитрая смышленость дикаря подсказывала ему, что для удовлетворения ненависти нужно притворяться и идти мрачными и далекими извилинами. И лицемерие, столь же искусное в диком, как и в образованном состоянии человечества, очень помогло ему в этом случае.

– Это трус! Он боится меня, он просит о пощаде, – сказал Брюлар, – а я думал о нем лучше. Впрочем, и то правда, что это дикий скот не способен чувствовать ни гнева, ни ненависти.

Это ложное предположение погубило Брюлара. С этого времени Атар-Гюль стал гораздо выше его.

Атаман, не почитая его достойным своей злобы, обернулся к нему спиной и отошел прочь.

В это время он вспомнил, что негры его со вчерашнего дня еще ничего не ели, а потому позвал одного из разбойников, умевшего говорить по-намакски, и велел накормить их.

Через час после этого негры получили по порции воды, трески и сухарей и приходили кучками от двенадцати до пятнадцати человек дышать свежим воздухом на палубу корабля.

Эти бедные невольники грелись под благотворными лучами солнца, забывая темную и сырую тюрьму свою под палубой. И смеялись от радости своим глупым и бессмысленным смехом, видя над собой лазурное небо и показывая на него пальцем друг другу.

После того пригнали также на палубу и женщин проветриться и отдохнуть.

– Капитан, – сказал один разбойник Брюлару, – послушайте-ка… – И он прошептал ему что-то на ухо.

– В самом деле? – отвечал атаман. – Постой же, я дам ему! Поди сюда, Сухой, – сказал он, обратившись к одному из матросов своих, прозванного неизвестно почему Сухим, хотя он был очень толст. – Поди сюда! Как осмелился ты, бездельник, прикоснуться к одной из тех женщин, которых привели в мою каюту? Разве ты не слышал моего приказания, которое должно быть священно для тебя?

– О, священно, священно! Похоже на то…

И матрос хотел прибавить еще какую-то насмешку, но атаман, ударив его сильной рукой своей, опрокинул на палубу.

Упрямый Сухой, поднимаясь на ноги, продолжал ворчать, упрекая атамана в несправедливости.

– А, ты еще умничать стал! Постой же, я дам тебе, ты получишь ее!

– Негритянку? – спросил Сухой.

– Да!

Но в этом «да» заключалась ужасная насмешка, которая заставила невольно вздрогнуть матроса.

Брюлар отвернулся от него и продолжил разговаривать с другими разбойниками.

– Итак, ты говоришь, что две негритянки не хотят выходить наверх?

– Я не говорю «не хотят», капитан, а говорю, что не могут, потому что они умерли.

– Черт возьми! И из хорошего разбора?

– Одна была ничего, порядочная, а другая так себе, худенькая.

– И на третий день уже! Тысяча чертей! Ну что, если они все начнут дохнуть! От чего они умерли, от жары или от голода?

– Я думаю, что от голода и от жары.

– Выкинь же их скорее оттуда, они перепортят мне остальных.

– Слушаю, капитан. Правда, они уже попахивают…

Через десять минут два матроса вынесли на палубу тела умерших негритянок и хотели бросить их в море.

– Постой! – сказал атаман.

Матросы опустили тела опять на палубу.

– Сухой! – закричал Брюлар. – Тебе приглянулись негритянки, я на тебя вовсе не сержусь за это, а чтобы доказать тебе мою снисходительность, то вместо одной даю тебе двух. Привяжите его к бочке вместе с этими двумя трупами и бросьте в море!

– Живого? – спросил с беспокойством один из разбойников, бывший в большой дружбе с Сухим.

– Разумеется! – отвечал атаман, уходя в свою каюту.

После этого раздались вопли, ужасный крик, мольбы, ругательства и, наконец, шум падающего в воду тяжелого тела, всплеснувшего брызги на палубу.

Тогда Брюлар вышел опять наверх и, указывая разбойникам на бочку, плавающую уже далеко от них по морю, и на несчастного Сухого, который, сверкая глазами и извиваясь на трупах, к коим он был привязан, испускал ужасные, отчаянные вопли, сказал:

– Да послужит это вам примером, мошенники! Вот что значит не исполнять приказания вашего великого атамана! Впрочем, он не умрет с голоду, – прибавил Брюлар улыбаясь.

Через несколько минут после того бочка едва чернела вдалеке, на середине океана, а вскоре исчезла совершенно с заходом солнца.

Наступила ночь. Огонек опять засветился в каюте Брюлара. Этот огонек и уединение сильно возбуждали любопытство разбойников. Что такое делал он там каждую ночь? Зачем он так старательно запирался? Ибо он под страхом смертной казни запретил входить в свою каюту, за исключением особенных, важных и не терпящих отлагательства происшествий, в противном случае нарушитель его приказаний был бы немедленно выброшен в море. Такую силу и власть сумел приобрести атаман над разбойниками, слепо повиновавшимися ему.

Атаман старательно запер на ключ и на задвижку дверь каюты.

На корабле не было слышно ни малейшего шума, только ветер изредка посвистывал в снастях. Паруса полоскали, волны слегка плескались о корму корабля и раздавались перед быстрым ходом его блестящей бороздой.

Он прислушался, удостоверился, что никто не подсматривает за ним, подошел к сундуку и открыл его.

Сначала можно было бы подумать, что этот старый ларец совершенно пуст, но, внимательно осмотрев его, можно было заметить в нем двойное дно.

Брюлар достал из этого сундука маленькую кожаную коробочку, богато украшенную, с графским гербом.

Возможно, это был герб графа Артура Бурмона, ныне Брюлара, – атамана морских разбойников и кандидата на виселицу.

Атаман задернул занавески на окнах каюты и положил драгоценную коробочку на маленький запачканный столик, стоявший подле койки.

Потом лег на нее, с презрением бросив на пол шляпу, куртку и панталоны покойного шкипера Бенуа.

После этого он почтительно вынул из коробочки маленькую хрустальную граненую скляночку, поднес ее к свету лампы и начал рассматривать находящуюся в ней жидкость.

Это была густая, клейкая и блестящая кофейного цвета жидкость, по-видимому, для него очень драгоценная, ибо глаза его заблистали радостью и удовольствием, когда он заметил, что скляночка была еще наполовину полная.

Вынув из коробочки маленькую золотую чашечку и склянку побольше, он откупорил маленькую скляночку и вылил из нее в чашечку двадцать капель кофейного цвета жидкости. Потом он долил чашечку светлой жидкостью из другой склянки, от чего напиток приобрел красновато-золотистый цвет.

Брюлар с жадностью поднес чашечку к своим губам и медленно выпил жидкость, закрыв глаза и положив руку на грудь. После чего он старательно убрал и спрятал в сундук маленькую коробочку.

Тогда лицо его совершенно переменилось. Оно приняло величественное и удивительное выражение блаженства и наслаждения…

– Прощай, земля! Теперь я в раю! – сказал он, бросаясь на постель…

Брюлар принял опиум, который, по обыкновению, выпивал каждый вечер.

Вследствие постоянного употребления этого головокружительного напитка он привык почитать мечтательную жизнь с ее чудесными снами и прелестными призраками, производимую действием опиума, настоящей, действительной жизнью, смутное воспоминание о которой приходило ему на ум посреди ужасных сцен, совершавшихся на его корабле. Так воспоминание о счастливом дне радует иногда наше сердце даже посреди ужасного сновидения.

В то же самое время он почитал свою настоящую жизнь, жизнь, которую он вел посреди разбойников, грабежей и убийств, неприятным сновидением, призраком, которым он невольно был увлекаем.

Одним словом, это была жизнь в обратном смысле.

Сновидения вместо сущности.

Может быть, это вам не очень понятно, но попробуйте сами опиум, любезный читатель, и вы увидите.

Впрочем, поверьте мне, я испытал это на собственном опыте.

Часть вторая

О сладостное и восхитительное упоение опиума! Чистое, приятное, совершенно духовное, возвышенное и поэтическое опьянение!

Подле настоящей печальной и горестной нашей жизни ты возбуждаешь другую жизнь, мечтательную, блистательную и веселую.

В это время никогда не чувствуют горестей, приятные сновидения лелеют нас, мы наслаждаемся без сожаления. Жизнь наша тогда подобна бесконечному празднику, любви без слез, весне без зимы.

Посмотрите на этого Брюлара! Если бы вы знали, о чем он мечтает теперь во сне! Какой странный это человек! Свирепый, кровожадный и развратный. Посредством бесчисленных преступлений и злодеяний он приобрел неимоверно сильную власть над этой толпой гнусных и подлых разбойников. Никогда не приходила ему в голову великодушная или утешительная мысль. Он погряз в злодействах и пороках.

Эта-то настоящая, действительная его жизнь, жизнь разбойника, торговца неграми, злодея, грабителя, убийцы, неминуемо приведет его рано или поздно к желаемой цели – к виселице! Но теперь он мечтает. Душа его покинула свою гнусную оболочку, теперь начинается другое его существование, прекрасное, веселое, блестящее, украшенное цветами, женщинами, великолепными домами, песнями славы и любви, одним словом, самое блаженное существование, ибо опьянение, производимое опиумом, возвышает его дух до невероятной степени. Все сокровища света и все силы земные не в состоянии доставить вам даже тысячной части того неизъяснимого блаженства, которым наслаждается теперь этот оборванный разбойник.

И он проводит таким образом не час, не день, не год. Половина его жизни протекает в этих райских наслаждениях. Что касается настоящей, действительной своей жизни, то он почитает ее неприятным сновидением, тягостным призраком.

Но последуем теперь за мечтами, возбуждающими на его лице невероятное выражение радости и восхищения.

Сон

Великолепный, чудесный дом глядится в синие зеркальные воды Адриатического моря, окруженный зелеными деревьями, величественными колоннами и мраморными лестницами, омываемыми морскими волнами.

Множество богато украшенных и позолоченных лодок качались у пристани, с нетерпением ожидая гостей.

Послышалась сладостная музыка, нежные и приятные звуки.

Потом вышли из дома прелестные девицы, черноглазые, черноволосые, с восхитительной улыбкой на розовых устах, и сели в лодки, играя на гитарах.

Приятные и печальные звуки этой музыки заставляли плакать сладкими слезами.

Лодки поплыли по морю, легкий ветерок надувал их белые паруса. Он прошелся мимо ароматных рощ апельсиновых и жасминовых деревьев и удалился от берега.

На корме каждой лодки было оставлено пустое место, молодые девицы бросали туда цветы, напевая нежные песенки.

Вдруг лодки составили полукруг и быстро понеслись навстречу маленькой лодочке, управляемой одним человеком.

Этот человек был Брюлар, богатый и знатный.

Он мигом перепрыгнул из своей лодочки в одну из позолоченных лодок и поплыл к великолепному дому, сопровождаемый черноглазыми девицами, продолжавшими свое восхитительное пение.

Сев на том месте, которое они покрыли цветами, он привлек к себе одну из молодых девиц и посадил ее на колени.

– О, поди ко мне! – сказал он ей. – Как я люблю твой нежный голос, твою милую улыбку! Распусти свои прелестные черные волосы, дай поцеловать мне твои розовые губки… Мне так сладко будет успокоиться в твоих объятиях, я столько страдал. Вместо вас, милые девицы, я видел во сне ужасных и безобразных людей, вместо этого тихого и зеркального моря и цветущих берегов – бурный волнующий океан, серое, мрачное и туманное небо! Вместо этих позолоченных лодочек – грязью и кровью запачканный корабль и человека, бьющегося на трупах и испускающего ужасные вопли. Вместо этой приятной музыки – крик.

А потом – о ужас! – я видел себя, покрытого рубищем, бросающегося в эту толпу гнусных и ужасных разбойников, говорящего их языком, убивающего их кинжалом. Я стал богатым, стал гордым, стал знатным, возможно ли это?

О, какой сон, какой ужасный сон, забудем его навсегда! Ко мне, милые мои, войдемте в эти блестящие и великолепные комнаты, сядем за этот стол, уставленный яствами и напитками.

Все исчезло…

Потом он видел себя в большой великолепно убранной спальне, обитой шелковыми пунцовыми обоями с золотыми цветами.

В одном углу комнаты стояла кровать красного дерева с богатыми штофными занавесами.

Послышался легкий шум, он спрятался за занавесами кровати. Она вошла в комнату и начала раздеваться. Она сбросила с себя голубое шелковое платье, вышитое золотом, и обнажила свои белые и полные плечи.

Когда она обернулась к нему, прелестное лицо ее выражало радость и удовольствие, большие голубые глаза ее блистали под темными бровями.

Грудь ее вздымалась, волновалась и рвала корсет.

– О милый мой! – сказала она, падая в его объятия. – Как я счастлива, все хвалили сегодня твое мужество, твою храбрость, твое великодушие, а я говорила сама себе: этот храбрый, великодушный молодой человек, этот милый Артур, мой…

– О Мария! Ангел мой, не сон ли это?

– Нет-нет! Спеши в мои объятия, – сказала она.

– О друг мой, какое блаженство!

Пробуждение

– Тысяча миллионов чертей! – ревел во все горло Картаут, прислужник атамана, стуча изо всей силы в дверь каюты. – Да что он, сдох, что ли? Атаман! Атаман! Слышишь ли! Кривой с другого судна кричит нам, что за нами гонятся англичане! Атаман! Атаман, чтоб тебя черти…

Этот дьявольский шум оторвал наконец Брюлара от сладостного усыпления и разрушил прелестные мечты его.

– Уже! – воскликнул он с досадой, вскочив с постели.

Счастливец сделался опять разбойником! Не удостоив отворить дверь, он вышиб ее ногой и выбежал на палубу. Тут он увидел, что другое судно его шло подле, а Кривой кричал ему во все горло:

– Да что ты оглох, атаман, что ли? Вот уже целый час я надрываюсь, крича тебе, что за нами гонится английский военный корабль, а ты и голосу не подаешь! Дело плохо, медлить нечего, гляди – вот он дает нам сигнал.

– Черт возьми! Вот оно что! – воскликнул Брюлар, совсем протрезвев и опомнившись.