Текст книги "На пути к истине (сборник)"

Чувствовалось, что он устал, и Шамсиев решил не искушать больше судьбу.

Он встал, подошёл к режиссёру и, почтительно склонившись, протянул ему руку.

– До свидания, Илья Ефимович. Ещё раз прошу прощения за то, что побеспокоил вас. Если вы не против, я оставлю вам номера телефонов. Позвоните, если вам захочется встретиться или поговорить со мной…

Борин проводил его, закрыл за ним дверь.

Выйдя на улицу, Шамсиев с жадностью вдохнул свежий воздух. Час, проведённый в квартире Борина, дался ему нелегко. У него было ощущение, что он долгое время, продираясь сквозь непроходимые джунгли, выбрался, наконец, к открытому морю.

Каждый следователь знает, неблагодарное это дело – допрашивать в незнакомой квартире незнакомого человека, к тому же больного, доживающего, возможно, последние дни своей жизни.

Было и другое. Всё время, пока Шамсиев разговаривал с режиссёром, его почему-то не покидало чувство, что в квартире есть ещё кто-то. Эта дамская сумка на комоде… Конечно, её могла случайно оставить какая-нибудь артистка, та же гардеробщица из театральной раздевалки. И эта икона, эти свечи… Какие же грехи пытается замолить старый режиссёр на своём смертном одре, в чём кается?

– У тебя рай здесь, ей-богу, – заметил Шамсиев, войдя в кабинет, где его ожидал Вахрамеев, и устало опустившись в кресло. – Впрочем, после квартиры Борина улица мне тоже показалась сначала раем. А ведь там сегодня, кажется, плюс тридцать, не меньше.

Расслабившись, он откинулся назад и закрыл на минуту глаза.

Посмотрев на него с сочувствием, Вахрамеев подошёл к холодильнику и, приоткрыв дверцу, повернулся к Шамсиеву.

– По бутылочке пивка?

– Не откажусь, пожалуй, во рту, как в пустыне…

Они пили молча, медленно, небольшими глотками, как бы размышляя и готовя благополучную почву для непринуждённой беседы.

– Позвольте поинтересоваться, с чем вы вернулись от Борина, Булат Галимович? – спросил Вахрамеев, ставя на пол возле кресла пустую бутылку.

– С чем вернулся? – переспросил невозмутимо Шамсиев, тоже закончив с пивом. – Ты знаешь, вернулся с двойственным чувством. С чувством тягостным, грустным, с одной стороны: Борин и вправду очень плох и, похоже, не протянет долго. С другой же… Разговор с ним укрепил мою веру. Теперь я не сомневаюсь, Борин знает что-то об убийстве Аристовой, знает, если не сказать большего…

– Что, он сам намекал на свою осведомлённость?

– Насчёт убийства? Нет, конечно. Он отрицает знакомство с Аристовой. О каких-то встречах и говорить нечего.

Вахрамеев как-то непонимающе взглянул на него.

– Да, Борин действительно не был знаком с Аристовой! Я проверил, наводил справки. Подключал даже наших оперативников! Аристова после переезда в Мурманск всего два раза была в этом городе. Первый раз – лет пять назад, останавливалась здесь буквально на день. А последний раз – этим летом, когда произошла трагедия. Всё время, пока была здесь, неотлучно находилась с Носовым на загородной даче своего дяди, ни с кем не общалась. Лишь накануне отъезда случайно повстречала на улице свою школьную подругу и решила вечером навестить её, поздравить с днём рождения.

– За информацию спасибо, Сергей, я тебе вполне доверяю. Но пути господни неисповедимы. Разве не мог Борин познакомиться с Аристовой где-то в другом месте, скажем, на том же морском побережье?

– Но я располагаю достоверными данными, что Борин за последние пять лет не выезжал никуда из этого города.

– За последние пять лет! – вздохнул Шамсиев, многозначительно взглянув на Вахрамеева. – А можешь ты сказать, что было раньше, до этих пяти лет? Куда ездил, с кем встречался и знакомился Борин?

Вахрамеев лишь пожал плечами.

– Вот то-то! – Шамсиев задумался. – Да… Слишком мало мы знаем об этом Борине, и поэтому нам трудно провести связующую нить между ним и происшедшими событиями. Но я уверен, такая связь существует.

Вахрамеев смотрел на него чуть растерянно.

– А что говорил Борин по поводу того инцидента? Ну, этой встречи с тремя мордоворотами на окраине города?

– А, эта попытка ограбления? – Шамсиев чуть помедлил с ответом, улыбнувшись своим мыслям. – Вот что я тебе скажу, Сергей. Никакого ограбления там не было! И встречи с тремя мордоворотами тоже!

– Как? – Вахрамеев, казалось, совсем перестал понимать его.

– Очень просто, не было – и всё! Какие-то там верзилы, городская окраина, карманная мелочь… Чепуха всё это! Уж если ты хочешь знать, Борин в тот вечер был в отличной японской куртке и, встреть его на безлюдном месте пьяные верзилы, чёрта с два стали бы они копаться в его карманах, искать какую-то мелочь. На чёрном рынке за такую куртку любой франт безоговорочно выложит пять сотен, не меньше.

– Не было грабежа, но что же было тогда? – Вахрамеев, казалось, прислушался к неожиданным выводам коллеги, и в голосе его теперь уже не ощущалось прежней уверенности.

– Вот это нам и предстоит выяснить, – отвечал задумчиво Шамсиев. – Здесь допустимы разные варианты. Возможно, Борин стал невольным свидетелем убийства Аристовой и сейчас по каким-то соображениям скрывает это. А может быть, он сам непосредственно причастен к её смерти…

Шамсиев хотел сказать ещё что-то, но в это время заработал селектор внутренней связи, и Вахрамеев, подойдя к столу, склонился над аппаратом.

– Слушаю, Александр Петрович!

– Шамсиев не вернулся ещё? – прозвучал негромкий, охрипший голос прокурора.

– Вернулся. Он здесь.

– Не уходите пока, я зайду сейчас…

Выглядел он ещё более бледным и сумрачным, чем в первый день встречи. Чувствовалось, что ему всё ещё нездоровится после той неудачной рыбалки, и настроение держится на самой низкой отметке.

Вахрамеев уступил ему кресло, дав возможность сесть поближе к Шамсиеву, сам пересел на стул.

Прокурор, помолчав немного, заговорил тихо и нехотя, словно по принуждению.

– Ты меня извини, Булат Галимович. Не люблю я вмешиваться в чужие дела, особенно когда вершатся они приезжими людьми, людьми высоких инстанций, так сказать. Но уж так получилось, что дело это мы начинали, начинали и старались раскручивать, как могли…

Он опять приумолк.

– Говорите, говорите, Александр Петрович, – видя нерешительность, поддержал прокурора Шамсиев. Как бы в подтверждение своих слов, он застыл с полным вниманием, опершись локтем на боковину кресла.

– Ты понимаешь… – помялся Трифонов. – Хотел я спросить, насколько серьёзны твои подозрения в отношении этого… Борина… Мне Сергей пытался кое-что объяснить, но, вероятно, я не понял его, скажи, если не секрет, изменила что-нибудь в твоих предположениях сегодняшняя встреча с Бориным?

– Если говорить о моих подозрениях, Александр Петрович… – растягивая слова, сказал Шамсиев. – Да, сегодня они усилились. И вот почему. Сергей, наверное, говорил вам об одном странном случае, якобы происшедшем с Бориным как раз в ту ночь, когда была убита Аристова. Речь, если помните, шла об ограблении. Так вот, случай этот – настоящий вымысел. А Борин, сами знаете, не такой человек, который просто так, без причины пойдёт на всякие выдумки, будет морочить голову следователям. Говорить о большем пока не стану, надо ещё поработать…

– От твоих слов прямо мороз по коже, Булат Галимович… Уж не собираешься ли ты просить санкцию на арест Борина? – как-то испуганно посмотрел на него прокурор.

– На арест нет, пожалуй. А вот сделать в квартире Борина обыск не мешало бы!

Некоторое время прокурор сидел молча, не отводя от Шамсиева своего недоумённо-испуганного взгляда.

– Обыск в квартире тяжелобольного, совершенно беспомощного человека? – наконец выговорил он. – Человека, лежащего, можно сказать, на краю могилы? Да что с тобой, Булат Галимович! Разве этому учит нас следственная этика? Что же ты собираешься искать там? Орудие преступления? Оно уже давно лежит в сейфе у следователя. Ты же видел, наверное, крови на нём нет, стало быть, не может быть её и на одежде убийцы. Да и травма закрытая, бескровная…

Шамсиев призадумался и чуть исподлобья, изучающе посмотрел на прокурора.

– Скажите, Александр Петрович, что так встревожило вас? Разве не заинтересованы вы в том, чтобы расследование завершилось как можно быстрее и успешней?

– Ради бога! Ради бога! Буду только рад! – взволнованно заговорил прокурор, покачав перед собой ладонями. – Но пойми, Борин – это гордость, это лицо нашего города. Перед его талантом преклонялись даже именитые артисты. И как человек он ничем себя не опорочил, был всегда честен, скромен. И вот тебе на – подозревается в убийстве! И кого ещё! Племянницы секретаря горкома! Кстати… – Трифонов неожиданно понизил голос, как бы успокаиваясь. – Ладно уж, буду откровенен, раз так. Мне только что звонил Прокопий Иванович, ну, наш секретарь горкома. Сегодня у Борина побывал и профессор Лемех. После твоего визита и допросов Борину стало плохо. И Лемех, видать, пожаловался Прокопию Ивановичу. Словом, секретарь недоволен. Он, знаешь, даже так выразился… Говорит, уж не приехал ли к нам новоявленный Иосиф Виссарионович, чтобы избавлять город от творческой интеллигенции…

– Ваш секретарь, по-видимому, остроумный человек, шутник… – проговорил чуть мрачно Шамсиев. – Но, в конце концов, каждый должен заниматься своим делом. Не стану же я поучать вашего Прокопия Ивановича, как ему следует вести партийные дела, хотя и имею право по уставу… Если он позвонит ещё раз, передайте вот что: я расследую уголовное дело не об убийстве племянницы секретаря горкома, а гражданки Аристовой, и не надо лезть со своим пятачком в чужой огород…

– Вообще-то я с тобой согласен, – примирительно сказал прокурор. – Признаться, мне и самому претит, когда в наши дела начинают влезать всякого рода критики и поучатели. Но что делать!

– Никого не слушать и следовать своей дорогой. Это я усвоил давно, – сказал решительно Шамсиев и, переждав некоторое время, заговорил уже более мягким, снисходительным тоном:

– Что касается обыска, то, признаться, я и сам ещё сомневаюсь. Как будто он оправдан, необходим, но уж слишком жестоко по отношению к больному человеку.

– Вот-вот, – поддержал прокурор. – И я ведь о том же говорю. Человек сражён болезнью, можно сказать, на ладан дышит. Не дай бог, ещё случится что с ним. Начнёт потом писать губерния…

С минуту все сидели молча, каждый думая о своём.

– Ну ладно, – произнёс, наконец, прокурор, поднимаясь с кресла. – Не буду больше мешать вам, пойду к себе. Надо ещё просмотреть почтовую корреспонденцию, узнать, чем недоволен, на что жалуется наш люд…

Ощупав с болезненным видом поясницу, он медленной, шаткой походкой направился к выходу…

Шамсиев посмотрел на часы.

– Без четверти четыре… – произнёс он задумчиво. – Давай-ка, Серёжа, закажем Пермскую облпрокуратуру, начальника следственного управления!

Вахрамеев стал звонить в междугородку. Шамсиев тем временем встал и, пройдясь по комнате, остановился у окна.

Сад. Деревья неподвижны, словно дремлют в объятиях жаркого дня. Падающий сверху солнечный свет как бы оседает в их кронах, превращая их в изумрудно-янтарные купола, и лишь кое-где лучи, прорываясь сквозь листву, достигают земли, рисуя на ней причудливые блики.

Шамсиеву хотелось сказать Вахрамееву, как было бы сейчас хорошо побродить по лесу, посидеть где-нибудь на берегу озера с удочкой, забыв о душном кабинете, бумагах, но он воздержался от сентиментальностей и произнёс, не оборачиваясь, как бы самому себе:

– Да… Чувствуется, крепко зажали тут твоего шефа. У него прямо фобия какая-то перед этим горкомом.

Отойдя от окна и усевшись вновь в кресло, он добавил чуть укоризненно, видя, что Вахрамеев уже дал заказ по телефону:

– А этот Лемех, профессор ваш, тоже хорош! Сам помог нам связаться с Бориным, а стоило чуть сунуть нос к нему, как тут же нажаловался секретарю горкома. Замдиректора театра, твой школьный товарищ, тоже такой же ябеда?

– Шейнин? – улыбнулся Вахрамеев. – Да нет, кажется. Впрочем, человек он тоже не простой. Кстати, виделся с ним только вчера, пытался выведать что-нибудь о Борине, но, похоже, о его прошлом он тоже мало что знает. Борин, хотя и слыл человеком общительным, но свою личную жизнь больно-то не афишировал. И к женщинам, говорят, особого пристрастия не питал, во всяком случае, в последние годы. Правда, Шейнин говорил о его романе с одной актрисой…

– Что за актриса?

– Да есть одна особа в театре. Наталия Хоменкова. Женщина лет тридцати. Таланта, можно сказать, никакого, но чертовски хороша и очень, говорят, расчётлива. Сейчас она на гастролях, послезавтра должна приехать.

– Послезавтра? Надо будет обязательно встретиться с ней…

Телефонные звонки прервали их беседу.

– Это Пермь! – Вахрамеев поднял трубку и передал её Шамсиеву.

– Начальник управления Качалов слушает! – донеслось отчётливо из трубки, будто говоривший находился где-то рядом.

– Здравствуйте! Вас беспокоит старший следователь по особо важным делам при прокуроре РСФСР Шамсиев Булат Галимович, – представился Шамсиев сначала официально, но услышав в ответ, что начальник знает его по одной из встреч в Москве, продолжал уже свободно, раскованно:

– А-а, кажется, я вас тоже вспомнил… Тем лучше, будем говорить, как добрые знакомые! Вы уж извините! Для пространных суждений просто нет времени. У меня к вам большая просьба. Я нахожусь сейчас в командировке, на приличном расстоянии от вас. Так вот, лет десять-двенадцать назад в вашем областном драмтеатре работал Борин Илья Ефимович, режиссёр. Нам хотелось бы получить некоторые сведения о нём. Интересует нас прежде всего, была ли у него жена, когда и отчего она умерла, женился ли Борин после этого и как сложилась его дальнейшая жизнь. Словом, хотелось бы знать всё об этом человеке… Понимаю, будут трудности, но уж вы, ради бога, постарайтесь! Возможно, найдутся люди, с которыми он в своё время работал, общался, отыщутся какие-то документы. И прошу иметь в виду, у нас на счету каждый день… Если появятся какие-то важные сведения, позвоните, пожалуйста. В случае моего отсутствия телефонограмму примет любой работник местной прокуратуры. Материалы шлите почтой…

Он назвал адрес и номера телефонов.

Начальник управления пообещал немедленно дать задание своему следователю. На этом разговор закончился.

– Ну вот, – сказал с довольным видом Шамсиев. – Кажется, мы начали выходить на орбиту других городов…

– Благих, как говорится, начинаний, – поддержал его улыбкой Вахрамеев и после последовавшей длительной паузы спросил как-то несмело: – Я буду вам ещё нужен, Булат Галимович?

– А что? – поинтересовался Шамсиев.

– Да ничего особенного! Просто заехал на денёк шурин. Договорились с женой свозить его на дачу…

– Решили спрыснуть встречу? Ну ради бога! – рассмеялся добродушно Шамсиев. – Я и сам хотел уйти сегодня пораньше, заглянуть на колхозный рынок. Ты понимаешь, захотелось вдруг жареной картошки, такой домашней, с лучком…

– Поедемте с нами. Такую закатим пирушку!

– Спасибо, Серёжа, но у меня свои планы… Рынок далеко?

– У меня машина, завезу вас…

Колхозный рынок, несмотря на исход дня, был полон народу.

Возвратившиеся из садов и огородов дачники, прибывшие из ближайших сёл и деревень голосистые бабы и чуть захмелевшие мужики бойко торговали всевозможными дарами природы, зазывая к себе покупателей хитроумными намёками и посулами.

Была середина лета, а на прилавках уже красовались довольно крупные яблоки и груши, а от обилия садовых ягод просто рябило в глазах.

Шамсиев однако не поддался соблазну. Подойдя к маленькой невзрачной старушке, сидевшей задумчиво возле корзины, наполненной клубнями молодой картошки, он ощупал для вида несколько картофелин и, кивнув одобрительно, попросил:

– Свешайте-ка килограммчика два, бабуся!

– Бери, сынок, бери, хорошая картошка! – обрадовалась старушка и, сразу привстав, начала торопливо перекладывать клубни из корзины на старенькие, потемневшие от времени весы.

Наблюдая за ней, Шамсиев вдруг ощутил неясное внутреннее беспокойство, будто кто-то со стороны потихоньку следил за ним.

Он поднял голову, огляделся и вдруг замер.

Неподалёку, за торговыми рядами, стояла, взирая на него чуть улыбающимися глазами, женщина, яркая, красивая и до боли знакомая. И тут же его осенило. Боже мой! Да ведь это же она, Аристова!

Но откуда? Что это, бред, галлюцинация?

Он тряхнул головой, пристально всмотрелся ещё раз в стоявшую словно призрак женщину.

Да, точно, это она! Эти выразительные голубые глаза, эти роскошные светло-русые волосы, эта высокая горделивая шея, увенчанная цепочкой беленьких бус, это платье, голубое, в белый горошек – их невозможно перепутать, они могут принадлежать только ей, Аристовой…

– Ну что, берёшь, что ли, сынок, картошку-то иль передумал? – словно пробудил его от какого-то короткого сна недоумённый голос старушки, и он, тут же повернув голову, проговорил спешно:

– Да, да, беру, бабуся, беру… Извините…

Наклонившись, он стал перекладывать картошку в пакет, делая это торопливо и неуклюже, словно кто-то сдерживал его руки. Спрятав пакет в сумку и рассчитавшись со старухой, он посмотрел снова туда, где стояла та женщина, но, увы, её уже там не было.

Ошарашенный, он стал искать её в толпе, прошёлся между рядами, вглядываясь в лица встречных. Но напрасно. Всюду, куда он ни обращал свой взор, видел лишь чужих, незнакомых женщин, а та, которая была ему нужна, словно растворилась в воздухе.

Охваченный смутными чувствами, Шамсиев покинул многолюдный рынок…

Вернувшись домой, Шамсиев освежился холодной водой и принялся готовить ужин. Как человек, часто бывающий в командировках, он имел в этом деле солидный опыт.

Почистив и нарезав с пяток картофелин, поджарив лук и морковь, он заточил всё это в наглухо закрытую сковородку и, поставив её на газовую горелку, поднялся на верхний этаж и включил телевизор.

Шёл какой-то низкопробный зарубежный фильм с синхронным переводом и, чтобы хоть немного расслабиться, Шамсиев откинулся на спинку стула и закрыл глаза.

Всё это время, пока он возвращался домой и возился на кухне, он беспрестанно думал о той странной женщине, неожиданно явившейся перед ним в образе Аристовой.

Воскрешение из мёртвых – он мало в это верил, но всё равно то, что произошло час назад на рынке, не укладывалось в голове, порождало самые разные догадки и предположения.

Кто эта женщина? Что делала она на рынке? С какой целью пыталась привлечь его внимание? Почему так спешно и неожиданно исчезла?

Вопросы, одни каверзнее других, казалось, рождались в недрах его мозга сами по себе, независимо от его воли и желания, выстраиваясь в бесконечную, необозримую цепочку, и ответить на них было не так просто.

Он попробовал даже прибегнуть к известному ему ещё с университета принципу «бритвы» Оккамы. Был такой монах во Франции, приветствовавший учение, что нет нужды выискивать сложные объяснения какого-либо явления, если можно объяснить более простыми причинами. Отсекай всё сложное, если можно обойтись простым…

Но не помогло. Он чувствовал, что в нём сейчас живут и борются два противоречащих друг другу человека, примирить которых никак не возможно.

«Должно быть, появление этой женщины не случайно. За этим что-то кроется, и, наверняка, она появится ещё раз. Стоит, пожалуй, переговорить с Вахрамеевым, оперативниками, разработать тонкую операцию и при следующем же появлении схватить незнакомку, узнать, чего она хочет», – так рассуждал в нём один человек. Другой же напрочь отвергал эту идею, доказывая: «Уж не слишком ли примитивно! Тебя вовлекают в хитроумную игру и, надо полагать, делают это с определённой целью, а раз так, почему бы не принять участия в этой игре, не попытаться выведать, кто и для чего её затеял. Да и те, кто стоят за спиной этой женщины, наверняка всё хорошенько обдумали. Схвати её – и сразу попадёшь впросак. Нет, тут надо набраться терпения, не спешить, посмотреть, что будет дальше…»

А первый опять подло, исподтишка, словно прячась где-то за пазухой, нашёптывал: «Но ты не частный детектив и делаешь дело, в благополучном исходе которого заинтересованы буквально все. И ты не вправе рисковать, позволяя впутывать себя в разные сомнительные истории. К тому же не исключено, что тебя просто провоцируют, пытаются сбить с толку, направить по ложному пути. Надо посоветоваться с товарищами, прибегнуть к их помощи, если понадобится, вывести на чистую воду провокаторов».

И тут как тут второй: «Поделиться? Чем же? Тем, что тебя посетил явившийся с того света дух Аристовой, пытался заигрывать, отвлекать от дел насущных, и тем самым дать повод для всяких насмешек и кривотолков? Тогда уж точно, секретарь горкома громогласно объявит тебя преемником покойного Иосифа Виссарионовича и потребует вызвать машину «скорой помощи» с бригадой широкоплечих санитаров. Нет, надо проявить выдержку, дождаться развития событий. Возможно, в них – ключ к раскрытию преступления. Ну а если эта женщина всё-таки Аристова? Что за чертовщина! Тут не может быть никакой ошибки! Убитую опознал Носов, оплакивал её и родной дядька. Да и судебно-медицинская экспертиза, похороны, видеофильм, фотографии…»

Проникший в комнату запах заставил его отбросить мысли и поспешить на кухню, и через минуту-другую, переложив чуть пригоревший картофель в тарелку и прихватив закуску, он снова поднялся наверх, чтобы одному, в пустой квартире, спокойно и без стеснения справить свой холостяцкий ужин.

Сев за стол, он почувствовал странное, никогда не посещавшее его до этого желание выпить чего-нибудь, вина или водки. Желание это, вероятно, было вызвано особым состоянием его души и теми мыслями, которые уже длительное время не давали ему покоя.

К счастью, в баре оказались бутылка марочного вина и бутылка коньяка. Не раздумывая, он выбрал коньяк, успокоив себя мыслью: «Оставлю потом Вахрамееву деньги, уж, наверное, найдёт где купить…»

Выпив слегка, закусив, он почувствовал сразу, как потеплело внутри, как расслабилось тело. Но приятная истома длилась недолго. Коньяк чуть поднял настроение, но не помог избавиться от тревожных чувств, навеянных той загадочной женщиной, образ которой всё ещё стоял у него перед глазами. Её горделивая осанка, пышные волосы, чуть улыбающиеся, глядящие с вызовом глаза…

Он вспомнил про видеофильм и, подойдя к полочке, машинально, словно не по своей воле, включил видеомагнитофон.

И в тиши комнаты вновь зазвучала уже знакомая музыка, светился цветами радуги экран, с него вновь смотрели улыбающиеся глаза, вновь пенилось синее море под загорелыми девичьими ногами…

«А ведь похожи, похожи, как две капли воды, – думал Шамсиев, глядя на экран и испытывая какое-то трепетное и в то же время тягостное волнение. – Да, там, на экране, это Аристова, но кто та загадочная, промелькнувшая в толпе красавица, и кто послал её, Бог или дьявол, и что принесла она с собой, удачу или несчастье…»

Звонок телефона прервал его раздумья.

Интересно, кто звонит? Уж не Вахрамеев ли решил обрадовать его перед сном какой-нибудь приятной новостью… А ведь он, кажется, собирался на дачу. А если звонит та незнакомка?

Он подошёл к столику, поднял трубку и тихо, настороженно отозвался.

– Это ты? Ну, здравствуй! – донеслось до него чуть взволнованное, обиженное, и он сразу узнал голос жены.

– Здравствуй, – обронил он сухо, сдержанно, вспомнив свой недавний звонок в Москву, разговор с дочерью, её расплывчатое объяснение насчёт отсутствия матери. – Какими судьбами? Я звонил вчера, тебя не было…

– Да, Альфия сказала мне… – теперь уже не скрывая своей обиды, говорила она. – Забегала на часок к Анжелике… Мог бы ещё раз позвонить…

– Извини, но у меня туговато со временем. Не всё ладится… Как ты узнала номер телефона?

– Звонила в конце дня в прокуратуру, мне сообщили, где ты обитаешь, дали телефон. Оказывается, неплохо устроился, живёшь в особняке.

– Да, ребята тут помогли…

Разговаривая с женой, Шамсиев наблюдал за экраном телевизора, где обворожительная Аристова танцевала под хриплое пение Джо Кокера, танцевала легко и самозабвенно, возможно, свой последний танец в жизни.

Жена между тем, изменив тон, тихо и вкрадчиво подбираясь к нему, молвила с нежным укором:

– Ты выпил чуток?

– Да, немного коньяку.

– Кажется, у тебя музыка?

– Это видеомагнитофон. Смотрю тут один фильм…

– А женщина? Она тоже там, с тобой рядом? – В голосе её послышалась то ли ирония, то ли искренняя, накопившаяся за время разлуки ревность, трудно было различить. – Ты, наверное, не теряешься там, нет-нет да и скрашиваешь чем-то пикантным своё одиночество. Понимаю, понимаю…

– Не болтай чепуху, Валентина. Ты же прекрасно знаешь, это не в моих правилах. Тебе просто повезло, я слишком занятой человек и у меня нет времени предаваться всяким утехам. И если уж говорить начистоту, то у меня, наверное, гораздо больше оснований иметь сомнения на этот счёт. Когда я звонил, дочь была дома одна, опять появилась Анжелика…

– Ну что ты пристал к этой Анжелике! Нельзя посидеть с подругой, посплетничать чисто по-женски, отвести душу! Я не понимаю тебя в последнее время, Булат. Ты то и дело подозреваешь меня. Скажи, чего ты хочешь?

– Ничего. Ровным счётом ничего.

– И тебе нечего сказать мне?

Шамсиев промолчал.

– Тогда до свидания…

Частые гудки на конце провода возвестили о конце их разговора.

Вздохнув, Шамсиев положил трубку и, отключив видеомагнитофон, вернулся на прежнее место.

Жена. Чего она добивается от него? Хочет, чтобы он бросил работу, сидел безвыездно в Москве? Или просто решила перейти от защиты к наступлению, пытаясь смазать свои грехи? А может, она просто задалась целью сломать его, сделать невыносимой и так нелёгкую жизнь, протекающую в постоянном напряжении, вдали от дома и семьи?

Как он устал от всего этого!

На миг ему представились её глаза, большие, зелёные, слегка подёрнутые влагой, как бы просящие сочувствия и понимания, красивое нежное личико с сомкнутыми в обиде губами, и ему стало жаль её. Но уже в следующее мгновение образ жены словно растворился в пространстве, и в его воображении вновь возникла она, женщина в голубом платье, то ли сама Аристова, ставшая жертвой убийцы и уцелевшая невесть каким образом, то ли незнакомка, удивительно похожая на неё, то ли злой дух, начавший преследовать его, – он уже не разделял их, образы словно сливались воедино, превращаясь в одного человека, неведомого и загадочного, занимающего всё его воображение. И от этого странного совмещения мифа и реальности ему вновь стало как-то не по себе.

Он налил себе немного коньяку и выпил. Потом долго ходил взад и вперёд по комнате, призывал себя к выдержке и спокойствию, пока не почувствовал вдруг страшную усталость, заставившую его прилечь на диван и уснуть там глубоким сном, в котором человек словно бы погружается в густую непроглядную тьму, выпадая на какое-то время из жизни.

Его разбудил телефонный звонок.

Поднявшись, он свесил ноги на пол и, закрыв лицо руками, тихонько простонал спросонья.

Хотя он и выспался, бесконечные раздумья, неприятный разговор с женой, коньяк давали о себе знать: было сухо во рту, болела голова, жгло в желудке.

Преодолев себя, он встал на ноги, встряхнулся и, подойдя к телефону, поднял трубку.

– Булат Галимович? – услышал он хриплый, простуженный голос прокурора. – Извини, кажется, я разбудил тебя, но я не мог иначе. Тут вышло срочное дело. Помнишь Сурулёва… ну, того рецидивиста, что гонялся с камнем за сожительницей? Так вот, час назад сей тип признался в убийстве Аристовой…

Шамсиев нахмурился, недоумённо пожал плечами.

– В убийстве Аристовой? Что за чушь!

– Представь себе! – продолжал прокурор, прочистив горло тихим, приглушённым кашлем. – Случилось так, что наш милицейский следователь привёз его вчера в изолятор временного содержания, чтобы предъявить обвинение и закончить дело. С вечера он не успел. Сурулёв не спал всю ночь, метался по камере, а утром вызвал дежурного и сказал, что хочет сделать заявление прокурору. Ему дали бумагу, ручку, и вот он написал…

– Что написал? Прочтите, пожалуйста, Александр Петрович! – проговорил тихо Шамсиев. На его лице лежала печать растерянности. По всему было видно, что полученное сообщение не укладывалось в его планы.

Прокурор, казалось, сразу учуял такое его состояние и тут же, переменив тон, объяснил уже сочувственно:

– Да вот, так и пишет, понимаешь ли… Хочу, мол, признаться в том, что такого-то числа, такого-то месяца и года, ночью, в подъезде дома убил из личной обиды женщину, блондинку, ударил камнем по голове. Узнал потом, что женщина эта – племянница секретаря горкома…

Прокурор приумолк, сделал паузу, словно выжидая, какая последует со стороны Шамсиева реакция, но не услышав в ответ ничего, кроме молчания, спросил чуть беспокойно:

– Булат Галимович? Ты слышишь?

– Да, да, я слушаю, – отозвался Шамсиев.

– Ну вот, такие дела, значит… Я не знаю, что ты намерен предпринимать сейчас, но мне кажется, тебе следует приехать, поговорить с этим Сурулёвым. Ведь одно дело – заявление, другое дело – официальный допрос. Кстати, Сергей Васильевич уже здесь, ждёт тебя. Присылать машину?

– Да, да, пришлите, пожалуйста. Я сейчас… – не стал раздумывать Шамсиев.

Сурулёв, детина огромного роста, с толстой борцовской шеей и крепкими крутыми плечами, вошёл в камеру допроса в сопровождении двух конвоиров, держа руки за спиной, поздоровался коротким кивком головы, следуя жесту Шамсиева, сел на наглухо прикреплённую к полу табуретку.

Узнав Вахрамеева, он улыбнулся ему, как давнему знакомому, а на Шамсиева лишь взглянул холодно и настороженно.

У рецидивиста было широкое загорелое лицо с пронизывающими карими глазами и небольшим приплюснутым носом, возле которого чернела крупная, величиной с орех, волосатая родинка, придававшая всему его облику какое-то свирепое и в то же время жалкое выражение.

По знаку Шамсиева конвоиры удалились, и Сурулёв, видимо, почувствовав себя уютней, вздохнул облегчённо и застыл с ожидающим видом, положив на колени огромные ручищи.

– Я прочитал ваше заявление, Сурулёв… – начал сразу, без вступительных слов, Шамсиев, которому не терпелось скорее узнать правду. – И хотя оно адресовано прокурору района, меня, как следователя… Да, извините, забыл представиться. Шамсиев, следователь по особо важным делам, из Москвы. В общем, ваше заявление крайне заинтересовало меня…

Сурулёв, чуть прищурив глаза, с любопытством наблюдал за ним.

– Дело в том, – продолжал Шамсиев, – что мне поручено расследовать дело об убийстве той самой молодой женщины, блондинки, и нет, наверное, надобности объяснять, почему я здесь. Скажите, вы всё хорошо обдумали, признавшись в совершении этого убийства? Что побудило вас сделать такое заявление?

– Совесть! – решительно, глухим басом произнёс Сурулёв, и лицо его вмиг преобразилось, сделавшись словно бы открытым и благородным. – Я знаю, вы думаете так, раз, мол, человек тянул срок по шестой ходке, да ещё и таскал фрак в полоску, значит, нет у него ни совести, ни чести, вроде бы конченый он и нельзя верить ни единому его слову. Нет, граждане следователи, совесть, она в каждом человеке живёт, только в некоторых как бы дремлет. Будить её иногда надо, а в иных она и сама просыпается. Так-то…