Текст книги "На пути к истине (сборник)"

Произнеся последние слова, Сурулёв с гордым вызовом посмотрел на Шамсиева, рассчитывая, видимо, на его возражения, могущие дать повод для оживлённой дискуссии. Как человеку, находящемуся под стражей и длительное время оторванному от внешнего мира, ему, вероятно, хотелось немного поговорить на отвлечённые темы, снять внутреннее напряжение. А возможно, это просто был тактический ход.

Но следователь по особо важным делам, похоже, ценил время.

– Хорошо, будем считать, что заявление прокурору вы написали по велению совести, – сказал он доверительно, готовя протокол для допроса. – Тогда расскажите подробнее, где, зачем и как вы убили Аристову.

Сурулёв помолчал немного, взявшись рукой за щетинистый подбородок, некрасиво пожевал губами и произнёс чуть гнусаво, растягивая слова:

– Ладно, слушайте, как всё вышло…

Он снова сделал длительную паузу, как бы наказывая Шамсиева за сухость, официальность и продолжал низким и глухим голосом:

– Есть у меня в этом городе невеста. Галькой зовут. Познакомился я с ней перед последней отсидкой. Понравилась мне она, думал поженимся, а потом засыпался на драке и залетел на пять лет. Пока парился там в зоне, переписывался с ней, всё мечтал, вернусь, заживём вместе, детишками обзаведёмся. И потому, как вышел на волю, так сразу сюда, к ней. Приняла меня она, как настоящего мужика, спасибо ей, обмыла, одела, накормила, ухаживала, будто век мы с ней прожили. Только вот какое дело потом выяснилось, играла-то, оказывается, колотым боем, ну, краплёными картами, значит, сама виды на меня делала, а на сторонке другого ублажала. Как узнал я про это, стал следить за ней потихоньку.

В тот день, когда случилось всё, я с утра ещё приметил, уж больно начищалась она, разукрашивалась, когда уходила на работу, усёк сразу, что с фраерком своим захотела встретиться. Сначала ждал её, думал, вернётся, поговорим по-хорошему, уладим дело между собой, жду, а её нет и нет. Пошёл я тогда в ресторанчик с горя, взял пузырёк, махнул пару стаканов и, как стемнело, – сразу на улицу, встречать её. Стою меж домов, жду, вижу, идёт она с каким-то жлобом под ручку, улыбаются оба, беседуют приятно между собой. Ну я тут же наперерез, хвать жлоба за шкирку – и в глаз ему. Вырвался он, побежал, как шелудивый пёс, и пока я возился с ним, Галька моя тоже не растерялась, рванула к дому, где народ стоял. Я камень в руки – и за ней. Помню, потом мужики какие-то повстречались, остановили меня, милиция приезжала… И сам не знаю как, но сбежал я от них, в ту ночь не стал больше к Галине возвращаться. Словом, вскружила мне голову водка… Вот век мне воли не видать, если вру, не хотел я ни бить, ни убивать Галинку, думал, просто возьму на оттяжку, проучу, чтобы в другой раз неповадно было шляться по ночам. А тут видите, как всё вышло… Переночевал я в ту ночь у одного своего кореша, а на другой день…

Голос Сурулёва словно оборвался. Он тяжко вздохнул, провёл рукой по сумрачному лицу и, посидев немного в раздумье, заговорил вновь устало и обречённо:

– Да, много чего я в жизни повидал, а чтобы так вот влипнуть… Судьба, видать, куда денешься, если самим Богом так приписано. Короче, переночевал я в ту ночь у кореша, потом киряли с ним опять весь день. Прихватывали где водки, где вина, где пива, смешалось всё в дурье зелье и, видать, снова крыша у меня поехала. Как ночь наступила, пошёл я опять к ней, то есть к Галинке своей, думал, разберёмся путём, по-мирному. А как пришёл, вижу опять хата у неё на запоре, стало быть, опять где-то шастает. И тут уж совсем потерял я голову, начал опять возле тех домов ходить, где встретил их днём раньше, долго ходил, уже темнеть стало. Вижу, идёт по дороге деваха одна, красивая такая, светловолосая, ступает как пава. «Ну, Галинка, – думаю, – отшила ты меня, как последнего фалера, опозорила, а раз так, то будет и тебе узелок на память, не останусь перед тобой я в долгу».

Подруливаю с левого бочка к этой красотке, а она, видите ли, и говорить со мной не хочет, идёт себе, кормой виляет. Не стерпел тут я, хвать её за руку, остановил, а она смотрит на меня эдак брезгливо. «Поди прочь от меня, – говорит, – алкаш несчастный, ищи себе подобных, а от меня отстань», – и бац мне по щеке, аж искры посыпались. Сама, будто ничего не случилось, дальше идёт. Опомнился я, вижу, камень на земле лежит, в руки его – и за ней… Уже в подъезде её догнал, она и обернуться не успела, шарахнул я её по башке и бежать. Уже потом узнал, что замочил пташку, и не простую, а племянницу секретаря горкома. Сдрейфил, конечно, здорово, думал, труба теперь мне. Три дня мотался по городу, лишь на четвёртый меня ваши в пивнушке взяли. Не поверите, самому до слёз жалко, такая красивая бабёнка была…

Сурулёв замигал глазами, опустил голову и несколько раз тихонько всхлипнул, неловко вытирая глаза рукавом засаленной рубашки.

– Разве стал бы я её вот так сразу, камнем по башке, если бы поласковей была, не обзывалась и руками не размахивала. Каждый знает, зэки – народ буйный, нервный, обид не прощает…

Подняв голову, Сурулёв чуть искоса посмотрел на следователя.

– Скажите, Сурулёв, – не отрываясь от протокола, спросил Шамсиев, – было что-нибудь в руках у этой дамы?

– В руках? – насторожился Сурулёв. – Нет… Нет, кажется, ничего не было. Если бы было… – Он призадумался. – Так… Значит, одной рукой она хлобыстнула меня по щеке, а другая…

– Другая находилась в вашей руке. Вы же удерживали женщину… – подсказал Шамсиев.

Сурулёв беспокойно заёрзал на стуле.

– Нет, гражданин следователь. Ничего у неё не было в руках, – решился наконец Сурулёв.

– Что вы ещё можете сказать?

– Всё уже сказал, выложил как на духу, – ответил чуть сумрачно рецидивист, почувствовав, видимо, что где-то дал осечку. – А коли не верите, так вывозите меня туда хоть сейчас, всё расскажу и покажу на месте. Хоть кино снимайте!

– Спасибо за идею. Мы, пожалуй, так и сделаем, – обмерил его пристальным, изучающим взглядом следователь. – А пока подпишите протокол и отдохните с полчаса…

На какой-то миг глаза Сурулёва загорелись радостным блеском, загорелись и тут же угасли, покрывшись пеленой озабоченности и грусти, но этого мига оказалось достаточно, чтобы Шамсиев понял, что рецидивист явно замышляет что-то.

Сурулёва увели.

– Ну, как ты оцениваешь это? – спросил Шамсиев сидевшего в задумчивости Вахрамеева.

– Не знаю, что и сказать… – не выходя из состояния задумчивости, обронил Вахрамеев. – Сурулёв, конечно, не дурак, и он не стал бы просто так, ради потехи, брать на себя такое преступление. Ведь он прекрасно знает, что никаких шансов на снисхождение у него нет. А главное – почти всё в его рассказе совпадает. Разве что цветы, которые были в руке у Аристовой. Но рецидивист и цветы… Он просто мог не обратить на них внимания.

– Совпадения легко объяснимы. Сурулёв в те дни находился на свободе и мог узнать о подробностях убийства. И места ему хорошо знакомы. Нельзя сбрасывать со счётов и то, что раньше его уже допрашивали по этому делу, содержали к тому же в камере с другими подозреваемыми. Так что недостатка в информации он не испытывал.

Шамсиев помолчал немного и, посмотрев прямо в глаза Вахрамееву, добавил:

– Я помню, Серёжа, убийство Аристовой и Сурулёв – это одна из твоих версий. И стоит, наверное, проверить её там, на месте, чтобы не оставалось сомнений. Распорядись, пожалуйста, чтобы, кроме Сурулёва, нас и конвоиров, туда выехала дополнительная машина с оперативниками. И было бы хорошо, если бы они выехали чуть раньше, остановились в укромном местечке…

– Хорошо, – живо отреагировал Вахрамеев.

Сурулёв привёл следователей в тот самый жилой квартал, где была убита Аристова. Он с уверенностью показал место во дворе, где встретил потерпевшую и пытался завязать с ней знакомство.

Следуя за арестованным, Шамсиев, Вахрамеев и конвоиры приближались шаг за шагом к дому, где была убита Аристова. Находившиеся подле них криминалисты с помощью своей аппаратуры фиксировали на видеоплёнку каждый шаг, каждое произнесённое Сурулёвым слово.

Шамсиев шёл, время от времени останавливая взгляд на массивном, начинающем лысеть затылке рецидивиста. Он видел и чувствовал, что Сурулёв весь собран, напряжён, вымеривает каждый свой шаг, как бы внимательно приглядываясь к окружающим и оценивая обстановку.

Нет, нет, Сурулёв явно к чему-то готовится.

Подозрение это возникло у него ещё во время допроса и усугубилось после того, как Сурулёв по прибытии на место происшествия попросил снять с него наручники, обещая быть прилежным и не только рассказывать, но и детально показывать всё, как было в ту роковую ночь…

Вот он замедлил шаг, встал, повернувшись к Шамсиеву, и жестикулируя руками, сказал легко и непринуждённо, сам косясь на стоявших рядом конвоиров:

– Запоминайте, вот на этом самом месте я взял блондинку за руку и здесь она вкатила мне оплеуху…

Затем он сделал несколько шагов вперёд, продолжая:

– А здесь… здесь я, значит, увидел камень, нагнулся, чтобы взять его. Вот так…

Он медленно пригнулся к земле и вдруг, резко дёрнув за ногу конвоира, опрокинул его на землю, затем, выпрямившись, как пружина, сильнейшим толчком свалил с ног другого и бросился бежать.

– Стой! Стой! – закричал один из конвоиров, ловко вскочив на ноги и заученным движением выхватив из кобуры пистолет, но в это время из стоявшего неподалёку уазика стрелой вылетели три дюжих молодца, бросились наперерез Сурулёву и, схватив его, сбили с ног, подмяли под себя.

– А-а-а! – вопил Сурулёв диким, совершенно неузнаваемым голосом, пытаясь сбросить державших его оперативников. – Ну ты, Галька, погоди, шалава, стерва! Променяла меня на какого-то фраера! Клянусь, не видать тебе счастья! Сбегу, ей-богу, сбегу, не сегодня, так завтра, всю башку тебе разобью, мозги по асфальту размажу! Будешь знать, как Сурка на свалку кидать!

Наблюдавший за этой сценой с грустным выражением лица Шамсиев лишь покачал головой и сказал, обращаясь к стоявшему рядом, не в меру поражённому случившимся Вахрамееву:

– Теперь ты понял, чего добивался Сурулёв, взваливая на себя убийство? Просто ему надо было бежать, расквитаться со своей сожительницей. Я догадался об этом сразу, но решил подыграть ему, чтобы вывести на чистую воду. Видишь, человек совсем обезумел от ревности после того, как получил весточку с воли о её замужестве.

– Признаться, мне жаль его, – промолвил угрюмо Вахрамеев, наблюдая за тем, как Сурулёва тащили к автомашине.

– И мне тоже, – признался Шамсиев. – Но надо сказать, роль свою он играл превосходно. Да и мы не в накладе. Ведь, возможно, готовилось новое убийство… Пойдём поговорим с твоим шефом…

Прокурор, слушая их, казалось, не верил своим ушам.

– Вот артист! Вот сукин сын! – возмущённо качал он головой. – Хитрил, выходит, бестия, сбежать от нас хотел. Хорошо ещё вовремя раскусили, а то, не дай бог, и в самом деле сбежал бы и столько бед натворил!

И лишь когда рассказ был окончен, сказал снисходительно:

– Ладно, бог с ним, с этим Сурулёвым! Что думаешь делать дальше, Булат Галимович?

– То, что и делал. Буду до конца разбираться с Бориным! – не стал скрывать своих намерений Шамсиев. – Других планов у меня пока нет.

– Ну, ну… – чуть неуверенно произнёс прокурор. – Да, чуть не забыл! – спохватился он, вытаскивая из ящика стола лист бумаги с какими-то записями. – Тут звонили из Пермской облпрокуратуры и велели передать тебе, что Борин был женат на Цимлер Вере Иосифовне. Она умерла, вернее, погибла несколько лет назад при столкновении пассажирского теплохода на Каме. Борин после этого долго не женился, но сожительствовал некоторое время с какой-то молодой актрисой. Потом они якобы расстались. Из Перми он уезжал один… Сообщили также, что ничем особенным Борин не отличался, вёл скромный образ жизни. Словом, никакой компры против него нет. Протоколы допросов, справки на днях вышлют…

– Спасибо! – разочарованно произнёс Шамсиев. – Сухая информация, не более. У нас всё привыкли делать по принципу: забирайте тело, закрывайте дело. А ведь Борин, можно сказать, на ладан дышит, каждый час дорог… Нет, так дальше нельзя! Вот что, Александр Петрович, я думаю, надо сегодня же командировать в Пермь опытного, надёжного работника.

– Надёжного работника… Но, помилуйте, кого? – развёл руками прокурор.

Шамсиев повернулся к Вахрамееву.

– Сергей, ты мог бы съездить?

– Конечно! – незамедлительно последовал ответ.

– Тогда договоримся так, – не стал никому давать времени для размышлений Шамсиев. – Серёжа сегодня же выезжает в Пермь, выясняет все интересующие нас вопросы на месте и информирует меня по телефону, а я завтра попробую побеседовать с этой актрисой… Хоменковой, о которой говорил Шейнин. – На какой-то миг он призадумался. – Конечно, было бы лучше мне самому поехать, но боюсь, может внезапно случиться что-нибудь с Бориным. Всё-таки я не теряю надежды, что успею ещё раз поговорить с ним с глазу на глаз… Кстати, деньги на командировку у вас есть?

– Наскребём что-нибудь, – уныло проговорил прокурор, в голосе которого чувствовался внутренний протест относительно поездки, которую он, очевидно, считал излишней и бесперспективной.

Но Шамсиев был непоколебим.

– Не волнуйтесь, я переговорю с Москвой и все расходы вам компенсируют, – поспешил утешить он прокурора и сказал, обращаясь уже к Вахрамееву: – Пойдём, Сергей. Нам надо кое-что обговорить.

И уже там, в кабинете, Шамсиев после долгого молчания вдруг спросил Вахрамеева чисто по-свойски:

– Слушай, Сергей, а эта Аристова… Личность её достоверно установлена, у вас не возникло сомнений?

Вахрамеев непонимающе посмотрел на него.

– Какие могут быть сомнения, Булат Галимович. Обнаружил Аристову в подъезде дома её жених Носов. Сам Прокопий Иванович потом приходил в морг, опознал племянницу…

– Да ты не удивляйся. Я уж это так, для пущей важности… – сразу успокоил его Шамсиев. – Аристова, как я понял, похоронена на городском кладбище. Оно далеко отсюда?

– Отсюда – да. Но от особняка, в котором вы проживаете, до него буквально пять минут ходьбы, – продолжая смотреть на коллегу недоумённым взглядом, отвечал Вахрамеев. – Надо лишь пройти прямо по улице, а потом вправо…

– Его охраняет кто-нибудь?

– Сторожит один старый еврей. Очень, говорят, любит под галстучек заложить… Ей-богу, Булат Галимович, не пойму, что за странный интерес к этому кладбищу? И эти сомнения…

– Пустяки, Серёжа! Полёт фантазии, – уклонился от прямого ответа Шамсиев. – Ты вылетаешь сегодня?

– Да, вечером. Надо предупредить жену…

– Ну давай. А я пойду прогуляюсь немного. Что-то разболелась голова. Счастливого пути!

Накупив по пути газет и журналов, Шамсиев по прямой, как струнка, аллее прошёл вглубь раскинувшегося за газетным киоском сада и, выбрав скамейку, сел, оказавшись под кроной большого дерева, почти не пропускавшего лучи ещё довольно жаркого солнца.

Он посидел с минуту, прислушиваясь к тихому шелесту листвы, к весёлым голосам игравших поблизости детишек, к доносившимся со стороны реки длинным зазывным гудкам теплоходов, вспомнил с грустью о доме, о Москве и, вздохнув, развернул газету.

Сколько прошло времени, он не помнил, но в какой-то момент он вдруг почувствовал знакомое ему внутреннее беспокойство, будто затревожилось, заныло в груди сердце.

Подняв голову, он посмотрел по сторонам и, не заметив ничего особенного, бросил взгляд поверх зелёного газона на противоположную аллею и невольно вздрогнул.

За газоном, прямо напротив него, на скамейке, положив ногу на ногу и небрежно откинувшись на спинку, сидела она, та женщина, красивая, яркая, в своём неизменном голубом платье.

Было до неё метров двадцать, не меньше, но Шамсиев отчётливо видел чуть задумчивую, ироническую улыбку на её губах, и она, эта улыбка беса-искусителя светилась также и в её глазах, придавая всему её облику какую-то притягательную, колдовскую силу.

Шамсиев смотрел на неё, смотрел пристально, жадно, пытаясь угадать предназначение этой необыкновенной улыбки, но мысли его почему-то путались, мешались, затем улетучивались, как бы растворяясь в пространстве.

И она тоже смотрела на него – и тоже пристально, ни на секунду не отводя своего взгляда и не пытаясь даже изменить выражение своего лица или хотя бы позу, став объектом его внимания.

Так они сидели довольно долго, пронизывая друг друга взглядами, пока Шамсиев, чувствуя, как беспокойство его с каждым мгновеньем нарастает, не отложил газету и не поднялся со скамейки.

Он постоял немного, думая, что делать ему сейчас: покинуть этот сад безмолвно, как ни в чём не бывало, или же принять вызов незнакомки, попытаться вступить с ней в разговор.

Профессиональное любопытство однако одержало верх, заставив его выбрать второе, и он решительно направился по аллее вглубь сада, чтобы, обойдя газоны, достичь места, где сидела женщина в голубом платье.

Шёл он медленным, прогулочным шагом, чтобы не выдать своих намерений и не вызвать подозрения у незнакомки.

Вот он дошёл до конца зелёной полосы, свернул и, обойдя границу газона, вышел на соседнюю аллею. Но что это? Он не поверил своим глазам. Скамейка, на которой только что сидела женщина, была пуста.

«Ну, это уже наглость!» – внутренне возмутился он, сознавая всю глупость своего положения.

Буквально горя от досады, он обошёл весь сад, прошёлся по аллеям, пристально всматриваясь в каждого прохожего, обшаривая взглядом встречавшиеся на пути кусты и беседки, но так и не нашел её.

Присев, наконец, на пустовавшую скамейку у входа в сад, он предался размышлениям, пытаясь найти разумное объяснение всему тому, что происходило с ним в течение последних дней.

Итак, опять она, её неожиданное появление и столь же неожиданное исчезновение. Чего же всё-таки хочет от него эта женщина? Взаимности, покорности, уступки, отречения? А может быть, и не существует вовсе этой женщины? Может быть, просто сошёл он с ума, став жертвой какой-то психической эпидемии или массового безумия, которое иногда охватывает людей? Эти загробные миры, приведения, апокалипсис, пришельцы, о которых говорят всюду… Может быть, попал он в струю ставших модными течений, берущих начало невесть откуда и проникающих с невероятной силой в самые сокровенные уголки человеческого бытия и сознания?

Нет, нет, так действительно можно сойти с ума. Надо спуститься на землю, исходить из реальных явлений и событий, сколь бы странными и невероятными они ни казались. Чудес, как таковых, не бывает, это давно известно, и то, что происходит с ним сейчас, наверное, тоже нельзя отнести к разряду чудес, хотя тут есть над чем задуматься и чему подивиться.

К чёрту всё! Надо продолжать работу, продолжать расследование, идти к намеченной цели прямо, без остановок! Иначе не миновать провала, катастрофы…

С этими успокоительными мыслями он поспешил домой, однако в пути, когда он был уже в нескольких шагах от своего особняка, его внезапно осенила идея…

У ворот городского кладбища, на бетонированной площадке, стояло несколько легковых автомобилей, оставленных, по-видимому, теми, кто пришёл сюда помянуть родных и близких.

За оградой, в тени высоких ветвистых берёз, виднелся небольшой бревенчатый домик с раскрытыми настежь дверью и окнами.

Миновав ворота, Шамсиев направился к нему, решив, что там живёт сторож. Подойдя к домику, он поднялся на крыльцо и, постучав несколько раз в распахнутую дверь, стал ждать.

– Кто там? Заходите! – отозвался на его стук чей-то хриплый, поистине могильный голос, и Шамсиев через крохотные тёмные сени прошёл в избу, оказавшись в мрачной душной комнате, пахнущей табаком и луком и наполненной весёлым жужжаньем кладбищенских мух.

Со стоявшей в углу кушетки навстречу ему поднялся маленький седоволосый старик в залатанной клетчатой рубашке и старых, еле державшихся на поясе брюках.

У старика были крупные чёрные глаза, большой с горбинкой нос и толстые слюнявые губы.

– Что, на свидание с усопшим пришли, любезный? – спросил он привычно, без любопытства, картавя слова и разглядывая Шамсиева мутными выпученными глазами.

– Да, пришёл вот на свидание, могилку навестить, – со вздохом ответил Шамсиев, разглядывая почерневшие стены комнаты. – Не скажете ли, где похоронена Аристова Людмила Павловна?

– А-а, эта та… Секретарева племянница, которую в подъезде убили… – сочувственно закивал головой старик. – Знаю, знаю, хорошая, говорят, была барышня, красивая. Только недавно ещё приходили сюда дядюшка её Прокопий Иванович с супругой. Цветы сажали на её могилке.

Он подошёл поближе к Шамсиеву, дохнув на него тяжёлым водочным перегаром.

– А ты, любезный, первый раз, видать? Не знаешь даже, где могила такой видной особы располагается…

– В первый. Иногородний я, издалека приехал, – отступил от него чуть назад Шамсиев, не выдерживая неприятного запаха. – Друг её отца я, он просил навестить могилу, привет передать покойной, прибраться, если нужно…

– А что там прибираться-то? Могилка у неё в порядке, как у столбовой дворянки. – В выражениях старика угадывался спившийся интеллигент. – Так, значит, Аристова Людмила Павловна, говоришь. Сейчас объясню, как отыскать…

Старик присел на кушетку, пощупал рукой лоб и болезненно поморщился.

– Ох, трещит головушка, спасу нет! Стаканчик бы сейчас…

Шамсиев лишь пожал плечами.

– И куревом не угостишь?

– Не курю, извините.

– Эх, ладно, видать, скупого Бог послал! – махнул рукой старик и, скрестив на груди руки, словно погрузился на какое-то время в забытьё.

– Скажите, приходит кто-нибудь на её могилу? – спросил его Шамсиев, напомнив о своём присутствии.

– Говорю же, дядя её был недавно, Прокопий Иванович, – чуть раздражённо произнёс старик, опять потрогав рукой голову. – И родители приезжали. А про других не ведаю, может, кто и приходил. У меня, любезный, тут дел иногда бывает невпроворот… Ладно, значит, так, пройдёшь сейчас по тропинке, что идёт от этого дома вглубь кладбища, дойдёшь до центральной аллеи, она у нас «аллеей почёта» называется, и двинешь по ней прямо до конца. Там найдёшь братскую могилу, большую такую, цепями огороженную. Рядом и увидишь могилу секретаревой племянницы. Только смотри, не заблудись. Нехорошее это дело по кладбищу плутать. Я бы, конечно, мог тебя проводить, но, сам понимаешь, лишняя работа. Вот если бы…

– Ничего, не беспокойтесь, найду как-нибудь! – Шамсиев сунул старику в руку четвертак и живо покинул душную избушку.

Миновав несколько рядов невзрачных с покосившимися крестами и надгробными камнями могилок, Шамсиев вышел на широкую зелёную аллею, почётную, как выразился старик, по краям которой стояли сверкающие золочёными надписями и барельефами мраморные постаменты, высились искусно выполненные стелы и скульптуры.

И он почувствовал себя так, словно попал в другой мир, другое измерение, где жизнь почивших как бы продолжалась в той же безмолвной тишине, но с прежней роскошью и блеском. Те, кто предавал земле этих людей с таким размахом, вероятно, исходили из лучших чувств и не думали о том, что станет тихое кладбище государством, где будут свои патриции и плебеи, рабы и фараоны…

Наконец, он достиг той самой братской могилы, о которой упоминал кладбищенский сторож, и, обогнув его, вышел к могиле Аристовой, остановившись и застыв над ней с каким-то трепетным волнением в сердце.

Низенькая скромная металлическая ограда. Посредине – окружённый цветами невысокий гранитный обелиск. На нём – овальной формы фотография, с которой смотрит глубоким задумчивым взглядом она. Фамилия, имя, отчество, дата рождения и смерти – всё как положено.

Он долго стоял у могилы, думая о том, что лежит она там, в своей тёмной и тесной квартирке, холодная и спокойная, оторванная от всего мира, от родных и друзей, от деревьев, от солнца, а душа её, наверное, витает и мечется где-то в облаках в безнадёжной мечте спуститься на землю и соединиться с телом.

Да… Вот он и увидел, наконец, её могилу. Теперь ему станет легче, теперь ничто не будет его беспокоить, мешать идти спокойно и уверенно к своей цели.

С какими-то светлыми мыслями и облегчением в сердце он оставил её могилу и направился в сторону большой аллеи, чтобы навсегда покинуть это печальное место и не думать больше о женщине в голубом платье, как вдруг… Как вдруг услышал за своей спиной тихое и вкрадчивое, произнесённое женским голосом: «До свидания, Шамсиев!»

Он вздрогнул, тотчас обернулся. Позади никого не было. Он посмотрел по сторонам. Вокруг – деревья, кусты, могилы – и ничего такого, что напоминало бы о присутствии где-то рядом живого человека.

Постояв некоторое время, он решил, что всё это ему показалось, вероятно, от избытка впечатлений. Поругав себя мысленно за мнительность, он продолжил путь, не поддаваясь соблазну, как давеча в парке, пошнырять вокруг. Но не успел он пройти и двух метров, как позади тот же голос проговорил опять: «До скорой встречи, Шамсиев!»

Его словно обдало кладбищенским холодом…

Вернувшись в свой тихий, безлюдный особняк, Шамсиев, забыв про ужин, вышел на балкон и долго стоял, созерцая утопающий в голубоватой дымке сад, чистое, как родник, небо с редкими мерцающими звёздами в глубине.

О чём он думал? Ни о чём, пожалуй. Просто он старался забыться.

Свежий, наполненный вечерним ароматом воздух действовал успокаивающе, и, когда он вернулся в комнату, чувство тревоги, с которым он возвратился с кладбища, вновь овладело им, а ближе к полуночи его почему-то сменил страх бессонницы.

Он долго и с отвращением смотрел на диван, прежде чем лечь спать. Ему казалось, что если он и ляжет, то всё равно не сможет сомкнуть глаз до утра.

Но ожидание это оказалось обманчивым. Едва успел он коснуться головой подушки, как тело его разом расслабилось, размякло, и он, закрыв глаза, незаметно для себя погрузился в непроницаемую темноту, как бы слившись воедино с ночью.

Но темнота вскоре рассеялась, и перед ним открылся лес, глухой и непроходимый. Он брёл через него, продираясь сквозь сучья и ветви, брёл нехотя, вопреки своему желанию. Над его головой сверкала молния, гремел гром, вдруг полил дождь, крупный, холодный и хлёсткий. Он бежал вперёд, глубже в чащу леса, надеясь укрыться там от дождя, бежал, царапая до крови лицо и руки, и тут наткнулся на какую-то полуразвалившуюся хижину с чёрным проломом вместо двери и пустыми глазницами вместо окон.

Не останавливаясь, он нырнул с ходу в пролом.

В избушке сыро, холодно, под ногами ползают какие-то гады и насекомые, и он, умирая от страха и отвращения, мечется в поисках безопасного места, увидев в отблеске молнии старую скамейку, вскакивает на неё и садится по-турецки, чтобы сотворить молитву, которую и сам не знал. Напротив него – окно. За ним что-то белеет, дрожит, дыша на него сырым мерзким холодом, и вдруг это белое, крутясь, словно клуб дыма, превращается в женщину. Вперив в него полузакрытые глаза, женщина шепчет что-то синими, помертвевшими губами, будто зовёт его к себе. Влекомый неведомой силой, он придвигается к окну, и вдруг женщина, схватив за горло, выдёргивает его наружу и бросает наземь. Вскочив, он бежит прочь, но ноги плохо его слушаются, за спиной слышны топот, чьи-то душераздирающие крики…

И тут он проснулся. С него градом катился пот. Он приподнялся, сел и включил свет. Некоторое время сидел, расслабленно положив на колени руки и как бы приходя в себя.

Что это? Вещий сон? Дикая пляска воображения?

Неужели он окончательно сломался, став жертвой какой-то невообразимой ереси и чертовщины! И это он, следователь по особо важным делам…

От презрения к самому себе ему захотелось провалиться сквозь землю, обругать себя последними словами, но он лишь глухо застонал, сжал в отчаянии зубы и, погасив свет, снова лёг, пытаясь уснуть. Но стоило ему закрыть глаза, как видения прерванного сна снова возникли в его воображении в ещё более густых и мрачных тонах.

Лишь отыскав аптечку и приняв разом три таблетки димедрола, он, наконец, успокоился и забылся глубоким сном…

Проснулся он довольно поздно. Ощущая тяжесть в голове и какую-то отвратительную сухость во рту, он встал, оделся, походил немного по комнате и, полный задумчивости, опустился в кресло.

Что же происходит с ним в конце концов? Разве не то, чего он сам так хотел? Разве не он сам сознательно дал втянуть себя в эту нелепую игру, не прекратил, не пресёк её в самом начале, прибегнув к помощи своих товарищей? И разве не он сам принял вчера вызов этой странной дамы, искал её по всему саду, не сам забрёл на это мрачное кладбище, словно жаждая новых, ещё более острых приключений? И чего дался ему этот голос? Послышался, и бог с ним! Прозвучал он на самом деле или почудился, чей он, Аристовой, покойной жены Борина или этой женщины в голубом платье, какая разница? У него есть более серьёзные дела, и к чёрту всё это!

Он опять почувствовал, как успокаивается, приобретает прежнюю силу и уверенность. Но прозвучавший неожиданно звонок телефона снова пробудил в нём тревогу.

Ну кто там на этот раз? Прокурор? Объявился очередной убийца Аристовой? Сбежал из-под стражи Сурулёв? Постой, а может, это Вахрамеев, успевший добраться до Перми и раздобыть кое-какие сведения!

Подойдя к столику, он живо поднял трубку.

– Слушаю вас!

– Это я, Валя. Здравствуй.

Донёсшийся издалека голос родного человека сначала обрадовал его, но уже в следующее мгновение он понял, что голос звучит холодно и отчуждённо.

– Ты не ждал, наверное, но, извини, я не могла не позвонить. Дело в том… – Казалось, она не решалась продолжать. – Дело в том, что я ушла от тебя, живу с дочерью у мамы.

Шамсиев молча слушал её, ничем не выдавая своего волнения.

– Что же ты молчишь? Тебе нечего сказать?

В голосе её послышалась досада.

– Чего же ты ждёшь от меня? Поздравлений? Наилучших пожеланий? – проговорил Шамсиев угрюмо, спрашивая себя мысленно, любит он её ещё или нет, и не находя ответа на свой вопрос.

Теперь уже молчала она.

– Могла хотя бы дождаться моего возвращения, – сказал он после томительной паузы. – Ведь дочь-то ни в чём не виновата, и ко мне она хорошо относится, ты знаешь.

– Да, она очень по тебе скучает, но, прости, я не могла иначе… – как бы начала оправдываться она. – Если бы ты был рядом, то вряд ли я смогла бы решиться на такое. Ведь я всё ещё люблю тебя, хотя и…

– Ну, говори, говори, не бойся! – призвал он её вполне спокойно, чувствуя в эту минуту, как пол словно зашатался у него под ногами, поплыл куда-то вниз. – У тебя есть кто-нибудь?

– Да, я полюбила одного человека, но мы ещё окончательно ничего не решили. Только прошу тебя, не обижайся. Пойми, мне нелегко было сделать этот шаг, ведь столько прожито-пройдено. Но ты сам виноват. Не следовало забывать, что я женщина, самая обыкновенная, не какая-нибудь воинственная кавалер-девица. И мне хотелось, чтобы ты всегда был рядом…