Текст книги "На пути к истине (сборник)"

По его лицу скользнула горькая усмешка.

– Ты напрасно выражаешь мне свои соболезнования. Можешь быть уверена, в накладе я не буду. Помнишь, как пели во времена нашей юности? Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло…

– Ты – молодец. Оптимизма тебе не занимать.

– Дай бог, чтобы и тебе его хватило. Прощай…

Он положил трубку и, отойдя от столика, бессильно опустился в кресло.

В груди нестерпимо ныло. Да, везёт ему в последнее время, как утопленнику. Всё разом свалилось на голову. В работе – ни проблеска. Единственная зацепка – Борин – и та в любое время может оборваться. Потом эта неуловимая женщина втянула его в игру, затеянную невесть кем и для чего. И вот теперь, кажется, завершающий удар…

О боже, что же с ним происходит?

Он почувствовал, ещё миг, и потеряет волю над собой, плюнет на всё и соберётся в дорогу, оставит навсегда этот пустой дом, этот чуждый для сердца город.

И тут перед его глазами предстала картина: просторный, освещённый ярким светом зал. Стройные ряды спортсменов. Человек в белоснежном кимоно, инструктор по каратэ, показывает им способы дыхания, восстанавливающие силы и снимающие усталость.

«Ногарэ!», «Ибуки!» – громко командует он по-японски. Каратисты, вдохнув все разом, плавными движениями тела и рук выгоняют воздух из лёгких, дыша то тихо, расслабленно, то мощно и напористо, сопровождая выдох глухими гортанными звуками.

Он страсть как любил выполнять эти нехитрые на первый взгляд, но очень мудрые упражнения. После них во всём теле появлялась какая-то удивительная лёгкость, обретались душевный покой и равновесие.

И сейчас, словно вернувшись опять в тот светлый, проникнутый восточным духом зал, он вдруг вскочил на ноги, принял боевую стойку и, разрезав воздух серией ударов и блоков, принялся проделывать те самые «ногарэ» и «ибуки», которые в своё время десятки раз показывал и заставлял их проделывать инструктор. Затем он выпрямился как пружина, точным и рассчитанным движением упал вперёд на пол на кулаки и начал с какой-то жадностью и остервенением отжиматься.

– Ит, ни, сан… – считал он вслух по-японски, командуя себе и строго подчиняясь своей команде.

Пот лил с него градом, костяшки на руках хрустели, как сухари, а он всё отжимался и отжимался, с каждым разом ускоряя темп, пока, наконец, не лишился сил и не упал ничком на пол.

Пролежав несколько минут в полной неподвижности, он поднялся, выпрямился, закрыл глаза и приказал себе строгим и внушительным тоном:

– Ну всё! Собрался с духом! Сейчас под холодный душ, а потом прямиком в театр! И никаких гвоздей!

И сознание его враз подчинилось этому приказу.

После палящего солнца, шумных переполненных улиц театр показался ему просто раем.

Было здесь тихо и безлюдно. Мраморные колонны и стены словно источали прохладу, разливающуюся по телу приятной негой.

Обойдя фойе, Шамсиев обнаружил дверь в углу зала и, открыв её, очутился в узком длинном коридоре. Здесь, судя по всему, и располагались служебные кабинеты, в одном из которых его ожидал замдиректора Шейнин. Перед уходом Шамсиев позвонил ему, договорился о встрече и просил пригласить Хоменкову.

Найдя кабинет Шейнина, он постучался и вошёл.

Шейнин задумчиво стоял у окна спиной к нему, но уже в следующее мгновение он повернулся и, расплывшись в улыбке, шагнул ему навстречу, дружественно протягивая руки.

– Булат Галимович! Рад, безмерно рад вас видеть! Проходите, ради бога, устраивайтесь поудобнее и чувствуйте себя как дома!

Белоснежная с короткими рукавами рубашка, опоясанные узеньким ремешком светлые брюки и лёгкие летние туфли на мягких микропористых подошвах придавали и без того спортивной, поджарой фигуре замдиректора гибкость и подвижность.

– Вы уж извините, ради бога, неловко получилось как-то в тот вечер… – заулыбался он искренней виноватой улыбкой, заботливо усаживая Шамсиева за стол. – Стало внезапно плохо Илье Ефимовичу, нашему бывшему главному режиссёру. Да вы, наверное, и сами видели… Пришлось вызывать «скорую», ну и всякие прочие хлопоты… А ведь, знаете, у меня всё было подготовлено для хорошей мужской компании. Думал, приглашу вас после спектакля, посидим, выпьем шампанского…

Взяв стул, Шейнин расположился напротив следователя.

– Ничего, бывает, – успокоил Шамсиев собеседника. – Главное, спектакль был хорош, и актёры превосходно играли… А как чувствует себя ваш главный режиссёр? Вы бывали у него?

– Ох, не знаю… – скорбно произнёс замдиректора. – Бедный Илья Ефимович! Боюсь, что дни его сочтены. Он почти ничего не ест, большее время проводит в постели.

Слова замдиректора больно ударили Шамсиева. Он боялся этих слов, боялся их открытого смысла – ведь в любую минуту могла оборваться хрупкая цепочка в его деле, и вместе с этим угаснуть последняя надежда. Но видя, как внимательно следит за каждым его движением Шейнин, он не стал выдавать своего внутреннего беспокойства и, лишь сочувственно покачав головой, спросил опять:

– Наверное, с ним рядом есть кто-то?

– Нет, к сожалению, никого, – вздохнул Шейнин.

Шамсиев непонимающе взглянул на него.

– Видите ли… – сложив на груди загорелые волосатые руки, угрюмо заговорил Шейнин. – Как и все талантливые люди, Илья Ефимович по своему характеру сложен, своеобразен. Мы, как могли, о нём заботились, думали даже организовать круглосуточное дежурство у него на дому, чтобы помочь при надобности, но он и слышать об этом не хотел. Зачем, говорит, эти хлопоты, если в квартире есть телефон и можно в любое время вызвать врача. Словом, он возражал, а делать что-то против его воли бессмысленно…

– Но ведь у него, наверное, есть родственники?

Настойчивость следователя, казалось, чуть насторожила Шейнина. Но он лишь беспомощно пожал плечами.

– О его родственниках нам ничего не известно. Была у него, говорят, жена, но она погибла. Детей у него тоже, кажется, нет. А друзья… Я уже говорил, Илья Ефимович почему-то отказывается от помощи.

– Не сочтите меня назойливым… – Шамсиев посмотрел Шейнину прямо в глаза. – Мы – мужчины, и нам незачем говорить намёками. Но разве не было у Борина женщин… ну, таких, с которыми он поддерживал бы близкие отношения и которые могли бы сейчас разделить его одиночество, позаботиться о нём?

– Вы затрагиваете пикантную тему, Булат Галимович, – грустно улыбнулся Шейнин, выдержав его взгляд. – Но тема эта, сами понимаете, требует осторожного подхода. Ещё Геродот когда-то сказал: «Я обязан передавать то, что говорят, но не обязан всему верить».

– Вы хотите сказать, что не бывали никогда в гостях у Борина и не вели с ним откровенных разговоров?

– Почему же, бывал, и бывал довольно часто. Но, согласитесь, интимные связи редко кто афиширует, а полагаться на свои личные наблюдения… – Шейнин лишь развёл руками.

«Знает, всё знает бестия, но не хочет ничего говорить, – поймал себя на мысли Шамсиев. – Видно, боится, как бы не навредить чем-нибудь своему старому другу».

И всё же он решил действовать до конца.

– А Хоменкова… Что вы о ней скажете?

Шейнин чуть беспокойно заёрзал на стуле.

– Я знал, что вы спросите о ней… Конечно, Вахрамеев вам проговорился. Вот я надеру ему уши! – с неуверенной улыбкой пошутил он, и тут же лицо его вновь приняло серьёзное выражение. – Да, Натали, пожалуй, единственная женщина, о которой можно говорить как о наиболее близком друге Ильи Ефимовича. Бывшем друге… – поправился он.

Помолчав несколько секунд, Шейнин провёл рукой по лицу, будто проверял щетину, и чуть сдержанно, натянуто продолжал:

– Натали продержалась возле него три года, и это был своего рода подвиг. После развода с мужем она меняла своих ухажёров, как перчатки. Видно, Илья Ефимович сумел чем-то завлечь её, хотя финал всё тот же – она оставила и его. Впрочем… – Он замялся, состроил кисловатую мину. – Извините, у меня не совсем гладкие отношения с этой женщиной, и я не хотел бы много говорить о ней. Я предупредил её о вашем визите. Она должна прибыть сюда с минуты на минуту, уж пусть лучше сама расскажет о своих отношениях с Ильёй Ефимовичем.

– Дело ваше, – не стал настаивать Шамсиев. – Только я хотел спросить у вас ещё вот что. Вы не знаете, не навещала Хоменкова в последнее время Борина?

– Вряд ли, – подумав немного, сказал Шейнин. – Натали более месяца находилась в гастрольной поездке и у неё просто не было такой возможности. А что, у вас есть какие-нибудь сведения?

– Нет, просто на днях пришлось заглянуть к Борину. Мне показалось, что в соседней комнате находилась женщина…

– Женщина? Какая женщина? – растерянно пробормотал Шейнин, как-то неловко, по-мальчишески пожимая плечами, но замешательство его длилось недолго. Посмотрев доверительно на Шамсиева, он сказал, понизив голос и просяще прижав к груди ладони:

– Простите, Булат Галимович, я ничего не смыслю в вашей работе, не знаю, чем вызван ваш интерес к Илье Ефимовичу. Но клянусь, судьба этого человека мне не безразлична. Скажите, ради бога, что он наделал?

В это время в коридоре послышался торопливый топот каблучков…

В кабинет вошла ярко одетая, пленительной красоты женщина, в которой Шамсиев сразу угадал Хоменкову.

Улыбнувшись следователю какой-то неестественной, дежурной улыбкой, она спокойно поздоровалась и, посмотрев по сторонам, мягко, с осторожностью опустилась на один из стоявших слева от входа стульев.

Чистое, нежное лицо. Огромные, блестящие, как у кошки, оливкового цвета глаза. Пышные, словно наполненные янтарным светом, волосы. Особенно восхитительными были нос, губы и подбородок. Тонко очерченные, безукоризненной формы, они придавали лицу посетительницы какую-то детскую наивность и в то же время горделивое спокойствие.

Сказать, сколько ей лет, было затруднительно. Искусно наложенная на лицо косметика скрадывала возраст.

Но Шамсиев подумал про себя: наверное, чуть более тридцати.

Она посмотрела улыбающимися глазами сначала на Шамсиева, потом перевела взгляд на Шейнина. При этом глаза её перестали улыбаться.

Шейнин молча встал и, понимающе кивнув Шамсиеву, даже не попрощавшись, вышел из кабинета.

– Вы Хоменкова, если не ошибаюсь? – со сдержанной улыбкой спросил Шамсиев, когда шаги Шейнина угасли где-то в глубине коридора.

– Да, Хоменкова Наталия Фёдоровна, – чуть весело, беспечно проговорила она, видимо, почувствовав облегчение от отсутствия замдиректора. – Но вы можете называть меня просто Натали. Мне так нравится, и потом у нас, у артистов, так принято. – Она чуть приподнялась, придерживая под собой стул. – Можно, я сяду поближе к вам?

– Конечно, конечно! Извините, не предложил сразу… – встал Шамсиев. Он придвинул стул, на котором только что сидел Шейнин. – Вот, пожалуйста. Устраивайтесь поудобнее.

На этот раз он начал допрос, несколько отступив от своей традиции «сразу брать быка за рога». Ведь перед ним сидела женщина, красивая женщина.

– Вы думаете, наверное, сейчас, зачем, мол, пригласил меня сюда этот незнакомый, чужой человек в такой прекрасной летний денёк, лишив удовольствия поехать на дачу или позагорать где-нибудь на берегу реки… Но, Наталия Фёдоровна, видимо, вам уже говорили, я – следователь, а у следователя, как правило, не бывает ни выбора, ни исключений. Так что не обессудьте. Об одном прошу, будьте, пожалуйста, со мной искренни и откровенны.

– Вы меня просто пугаете! – с наигранным испугом сказала Хоменкова и, предусмотрительно поправив волосы, откинулась назад, припав к спинке стула. Её широко раскрытые глаза теперь смотрели на следователя смело, даже с некоторым вызовом.

– Спрашивайте, что вас интересует, мне нечего бояться и скрывать!

Приготовив бланк протокола допроса, следователь сказал на этот раз чуть сухо и холодно:

– Разговор наш будет касаться Борина Ильи Ефимовича…

– Борина? – удивлённо взглянула она на Шамсиева, поджав губы, но тут же осеклась и промолвила, уже с равнодушным видом: – Ну, раз вас интересует Илья Ефимович, то спрашивайте про него, хотя… хотя, если сказать честно, говорить о нём у меня нет особого желания.

– Почему? Он чем-то обидел вас?

Она чуть помялась.

– Ну, как вам сказать… Нет, уж лучше спрашивайте, что вас именно интересует, извините, не знаю, как вас величают…

– Булатом Галимовичем.

– Ну так начинайте, Булат Галимович, а то я ведь следователя только в кино видела. – Она разочарованно улыбнулась. – И везёт же мне! Звонят, мужчина, говорят, приглашает в театр, симпатичный, интеллигентный. Я и обрадовалась, думала, уж не приглянулась ли я кому. А тут следователь…

Шамсиев тихо и добродушно рассмеялся.

– Ну вот, Наталия Фёдоровна, не успел я и разговор начать, как, вижу, уже разочаровал вас. Но учтите, следователь – это тоже мужчина, и он всегда умеет оценить по достоинству красоту женщины. Но всему своё время… Мне хотелось услышать кое-что о жизни Ильи Ефимовича, о его характере, привычках. Вы ведь с ним прожили несколько лет и, наверное, у вас сложилось определённое мнение. Я понимаю, в ваших отношениях, возможно, было и такое, о чём и вспоминать не захочется. Но, честное слово, вторгаться в вашу интимную жизнь я не собираюсь. Хочу просто понять, чем жил, к чему стремился этот человек, особенно в свои последние годы.

Сказанный как бы невзначай комплимент, мягкий и сочувственный тон следователя, видимо, сделали своё дело. Хоменкова как-то сразу расслабилась, сбросила с себя вульгарную наигранность, которая нет-нет да и проскальзывала в её манерах и обращениях, и заговорила уже вполне раскованно, естественным тоном.

– Да, вокруг меня и Ильи Ефимовича ходили разные слухи. Большая разница в возрасте, его привязанность ко мне, видимо, многих раздражала. А некоторые, наверное, просто завидовали. Вы думаете, в театре работают одни только Офелии? Далеко нет. На сцене играют хороших людей, а в жизни…

Она лишь брезгливо скривила губы и махнула рукой.

– Когда я после института приехала в театр, – продолжала она, время от времени поправляя локоны на висках и с любопытством посматривая на следователя, – Илья Ефимович был в зените славы. А я что, невинный жёлтенький цыплёночек, начинающая актриса. И всё же он заметил меня. Я всё время ощущала его заботу и внимание. А однажды после спектакля – мы ставили тогда «Дело было в Виши» Артура Миллера – он вдруг объяснился мне в любви. Объяснялся на коленях. Вы понимаете, такой гигант, настоящая знаменитость – и на коленях. Со временем он предложил мне переехать к нему. Не знаю, правильно ли я поступила тогда, но согласилась. Не скажу, что я любила Илью Ефимовича, скорее была очарована его умом, талантом. И потом я знала, ему уже шёл седьмой десяток, он одинок, а одиночество, сами знаете, одному богу по нраву. Мой переезд в театре расценили по-разному. Ходили всякие сплетни, говорили даже, что я сблизилась с Ильёй Ефимовичем ради карьеры, чтобы получать хорошие роли. Ничтожные люди, сколько они мне крови попортили! Конечно, я не Грета Гарбо и не Сара Бернар, но и таланта не лишена. А эти бездари? На что только они не идут, когда им светит роль! Устраивают попойки, суют взятки, лезут в постель… Мразь, одним словом!

Хоменкова возмущённо покачала головой и уставилась лихорадочно блестевшими глазами куда-то в пространство. Грудь её вздымалась от волнения и возмущения.

Шамсиев отчётливо видел, что в ней вновь заговорила актриса и что она стремится где-то защитить себя, оправдать свои действия, но видел он также и то, что она ещё не высказывала всего того, что хотела. Так оно и вышло. Немного погодя она, поняв, кажется, что малость переборщила, начала рассказывать опять спокойно и рассудительно, лишь с небольшой обидой в голосе.

– Со стороны, конечно, хорошо наблюдать! А разве мне легко было? Илья Ефимович постоянно жаловался на здоровье, нервничал, переутомлялся на работе. И после ухода на пенсию хлопот с ним было немало. И потом поймите, я была женщиной, молодой женщиной…

– Да, но вы сами сделали выбор! – подметил следователь, видя, что Хоменкова готова вот-вот расплакаться…

– Конечно, я никого не виню в этом, – помигав глазами и придержав слёзы, сказала она. – Но ведь и я заслуживала внимания и заботы!

– Вы хотите сказать, что Илья Ефимович был невнимателен к вам?

– Ну нет, почему же! Он был добр, обходителен… – Хоменкова замялась, словно подыскивая в уме подходящие слова. – Я другое хотела сказать. Наша жизнь не могла продолжаться всё время в одном ритме. Надо было как-то определиться… ну, как бы это сказать… придать нашим отношениям официальную, более конкретную форму…

– Короче, зарегистрировать брак?

– А разве было бы плохо?

– Нет, я ничего не говорю. А вы обсуждали этот вопрос с Ильёй Ефимовичем?

– Я намекала ему, но он почему-то оттягивал, ссылаясь на свой возраст, здоровье… Илья Ефимович был женат в прошлом, если вы ещё не знаете. Жена его, кажется, утонула. Я тоже развелась с мужем. Казалось бы, никаких препятствий, а он почему-то всё тянул и тянул. А годы шли… Однажды у нас с ним состоялся неприятный разговор, потом начались размолвки, ссоры…

– Вероятно, для ссор у вас были и другие причины? – осторожно осведомился Шамсиев, чувствуя, что они, наконец-то, выбираются на нужную стезю.

– Были, конечно. Всего не перечтёшь!

– А вы ревновали Борина?

– Ревность? Что вы! – Тут Хоменкова в первый раз за всё время их беседы звучно рассмеялась, обнажив ровные, ослепительной белизны зубы. – Вы, наверное, неправильно поняли меня, когда я сравнивала Илью Ефимовича с гигантом. Я имела в виду его заслуги перед искусством, но секс-гигантом он, извините, не был, хотя и не давал мне скучать… – Опустив глаза, она обвела оценивающим взглядом свои полные стройные ноги, облачённые в тонкие ажурные чулки. – А впрочем… Впрочем, был случай, когда я, кажется, действительно его приревновала…

– Интересно было бы послушать, – с любопытной улыбкой уставился на неё следователь.

– Да, в общем-то, ничего особенного… – сказала Хоменкова, кокетливо вскинув брови. – Однажды я пришла с работы раньше обычного. У меня сильно болела голова и я, закрыв изнутри дверь квартиры, зашла в спальню, легла и уснула. Проснулась я от голоса Ильи Ефимовича. Он, видимо, вернулся и звонил в междугородку, не зная, что я нахожусь дома. Вскоре ему позвонили, и он начал разговаривать. Я сразу поняла, что говорил он с женщиной и при этом заметно нервничал. Не знаю, кто была эта женщина, но он настоятельно просил её о встрече, умолял даже. Меня это, знаете, здорово задело. Помню, Илья Ефимович даже бросил на стол трубку, – так его расстроил этот разговор. Потом я спрашивала, с кем он говорил и что его так расстроило, но он молчал, упомянув лишь о какой-то знакомой актрисе, из-за которой ему якобы пришлось многое пережить. Я не очень-то огорчилась тогда, я уже чувствовала, что наши отношения подходят к концу. Что было потом? Незадолго до ухода Ильи Ефимовича на пенсию мы расстались. Правда, встречались с ним и после этого, но всё уже было не то…

– А какой город тогда заказывал Илья Ефимович, вы не знаете? – поинтересовался Шамсиев.

– Почему же, знаю, – отвечала Хоменкова. – Город Кунгур. Это в Пермской области, я смотрела потом на карте… – И тут она, взглянув с подозрением на следователя, спросила вдруг: – Скажите, а зачем вам всё это? Вы что, подозреваете Илью Ефимовича в чём-то?

Почувствовав, что Хоменкова может подумать опять, что наговорила лишнего и замкнуться, Шамсиев решил скорее переменить тему разговора.

– Нет, нас интересует совсем другое… – сказал он уклончиво. – Вы, наверное, слышали, что Илья Ефимович болен…

– Да, я знаю, – холодно обронила она.

– И вы ни разу не навестили его?

– Мне всё равно… – В глазах её появилась пустота. – Если бы тогда Илья Ефимович признал меня своей законной женой, я бы неотлучно находилась с ним рядом, пожертвовала бы всем. Но он поступил иначе. Он отбросил меня от себя, отбросил, как ненужную собачонку, и я не могу простить ему этого.

– Мне кажется, вы в данном случае немилосердны, – деликатно возразил ей Шамсиев. – Ведь Борин, возможно, действительно учитывал свой возраст, смотрел реально на вещи. Да и ущемлять свободу такой красивой женщины…

– Не знаю, – несколько смягчив тон, отвечала Хоменкова. – Может, у него и были свои причины, но мне-то от того не легче. Как-никак я отдала ему целых три года…

– Скажите, а Борин веровал в Бога?

– В Бога? Что за вопрос? Конечно нет! Он верил только в искусство!

– Может быть, он коллекционировал старинные вещи: подсвечники, скажем, или иконы?

– Нет, нет. Во всяком случае, при мне такого не было.

Какое-то время они сидели, не промолвив ни слова. Потом она чуть исподлобья, кокетливо посмотрела на него и спросила, опять опустив глаза и разглядывая свои красивые ноги:

– А вы… вы уже осмотрели наш город?

– Да, и, кажется, уже успел понравиться местным женщинам, – улыбнулся Шамсиев. – Одна прямо-таки ходит следом, не даёт ни минуты покоя…

Следователь ждал реакции на свою имеющую реальное содержание шутку. Ему хотелось выведать, не знает ли актриса что-нибудь о его преследовательнице.

Но Хоменкова лишь с неприязнью взглянула на него и обидчиво поджала губы…

На этом они расстались.

Выйдя из театра, Шамсиев отыскал ближайшую будку с телефоном-автоматом и позвонил прокурору. Трифонов, как ему показалось, обрадовался его звонку.

– А, здравствуй, здравствуй! – откликнулся он живо и весело. – Ты куда это запропастился? Я уж думал, явишься, как обычно, с утра в наши апартаменты, а потом смотрю, тебя всё нет и нет.

– Да, я не стал заезжать в прокуратуру, поехал сразу в драмтеатр. Побеседовал здесь с Шейниным и актрисой Хоменковой, – объяснил Шамсиев.

– Ну ладно, коли так, а то я уже забеспокоился, думал, не примазался ли ты к какой-нибудь местной красотке или не укатил в Пермь вслед за Вахрамеевым. Говори, что у тебя?

– Александр Петрович, свяжитесь, пожалуйста, с начальником горотдела, пусть он направит оперативного работника на междугороднюю телефонную станцию. Надо проверить, были ли в этом году у Борина переговоры с абонентами из других городов, и, если были, узнать, когда, какие номера телефонов он заказывал и с кем именно говорил. Меня особенно интересует город Кунгур… Как, могу я рассчитывать?

– Что за вопрос! Сейчас же свяжусь с начальником, дам ему поручение, – по-стариковски добродушно отозвался прокурор.

– Ну спасибо. Об остальном потом. Я, наверное, скоро подъеду. До встречи!

С каким-то облегчённым чувством Шамсиев повесил трубку и покинул душную, тесную кабину.

Улица, несмотря на дневную жару, была полна народу. Пёстрой путаной вереницей двигались мужчины и женщины, старики и молодые, спешили куда-то, обходя, опережая друг друга, подгоняемые то ли жаркими лучами солнца, то ли самой жизнью, становящейся с каждым днём всё более хлопотной и беспокойной.

Шамсиев смотрел на весь этот нескончаемый людской поток, словно заворожённый, и вдруг понял с внезапно нахлынувшим на него беспокойством, что созерцает эту толпу не из простого праздного любопытства, что помимо воли и сознания ищет он в ней глазами её, ту женщину в голубом платье. Как ни странно, но им владело чувство, что она где-то здесь, рядом, следит за ним, выбирает удобный момент, чтобы показаться, вывести его из равновесия, нанести очередной удар в спину.

В какой-то момент ему вправду почудилось, что в толпе промелькнула знакомая фигура, голубое платье, светлые волосы. Его мгновенно бросило в жар. На смену беспокойству сразу пришло почти никогда не посещавшее его доселе чувство злости и возмущения.

«Хорошо, хорошо! – стал торопливо рассуждать он. – Ты опять, конечно, ходишь, следишь за мной, но на этот раз тебе не удастся поиграть со мной. Я выманю тебя из этой людской толпы, заставлю пойти следом, приведу в такое место, откуда тебе не выбраться, и тогда уже ничто не поможет тебе. Я схвачу тебя, узнаю, кто ты, выведу на чистую воду, чтобы ты никогда больше не путалась у меня под ногами, не мешала мне!»

С этими мыслями он возвратился обратно в телефонную будку и, отыскав в кармане листочек, который дала ему Луиза, спешно набрал номер.

Ему ответил незнакомый женский голос:

– Алло? Вам кого?

– Будьте любезны, пригласите, пожалуйста, Луизу, – вежливо сказал он.

– А кто её спрашивает? – требовал голос.

– Её знакомый. Очень прошу вас…

Потянулась длительная, мучительная пауза, и сердце Шамсиева чуть дрогнуло, когда уже знакомый тихий девичий голосок проговорил в трубку:

– Это Луиза… Говорите, пожалуйста!

– Здравствуйте, Луиза. Вас беспокоит Шамсиев. Помните, следователь из Москвы? – произнёс чуть сдержанно Шамсиев, чувствуя неловкость за своё молчание в последние дни.

– А-а, это вы… – в голосе девушки слышалась обида. – Вы так долго не звонили. Я сегодня отдыхаю и зашла в кафе случайно. Ещё минуту – и вы бы не застали меня…

– Я рад, что застал, – искренне признался следователь, ощутив сразу, что обида девушки не столь велика. – Помните, мы собирались позагорать вместе. Так вот, я приглашаю вас. Прямо сейчас!

– Так неожиданно? Но у меня нет с собой купальника, – всё ещё обиженно молвила девушка, хотя обида теперь уже звучала вкупе с сожалением.

– И у меня тоже, но у нас есть ещё время…

– Есть, конечно… – тихо прозвучало в ответ.

С фигуры Луизы можно было бы изваять великолепную статую, окажись рядом мраморная заготовка и какой-нибудь находчивый пигмалион с набором инструментов.

Небольшого роста, с маленькой округлой грудью, удивительно тонкой, мягко очерченной талией, полными бёдрами и длинными стройными ножками, она являла собой образец той первозданной девичьей красоты, не восхищаться которой было бы величайшим грехопадением.

Явившись с ней на пляж, Шамсиев сразу же уловил любопытные взгляды окружающих, обращённые на его спутницу.

И это всеобщее внимание к ней немного вызывало в нём чувство смущения от осознания того, что он значительно уступал ей и в красоте, и в молодости, хотя в общем-то и сам был недурён собой. Приятное, выразительное лицо, хорошо развитое мускулистое тело – женщины не раз подмечали это.

Оставив вещи под присмотром добродушной дородной женщины и крутившегося возле неё шустрого пацанёнка, они сразу же направились к реке, заманчиво сверкавшей под лучами яркого полуденного солнца.

Дно у реки было ровным и пологим. Шамсиеву и Луизе долго пришлось брести, рассекая ногами волны, прежде чем они добрались до глубины.

– Поплывём? – предложила Луиза, после того, как они окунулись несколько раз с головой. В глазах её засветились задор и веселье.

– Наперегонки? – с улыбкой поддразнил её Шамсиев, указывая на середину реки.

– Давай!

Вздохнув одновременно, оба ринулись вперёд, усиленно работая руками и ногами.

Шамсиев любил плавать на боку, загребая снизу одной рукой, а другую сильно выбрасывая вперёд. И плыл он довольно быстро, разрезая плечом набегавшую волну, и ему казалось, что берег уже остался далеко позади, и Луиза тоже где-то там, отстала от него.

Остановившись, он смахнул с лица брызги и, повернувшись, посмотрел назад, и обнаружил с тревогой, что Луизы нет поблизости. Его до смерти напугала мысль, уж не утонула ли она, потеряв, в желании обогнать его, силы, ведь он мог не услышать её криков.

Он уже хотел поплыть обратно, но послышавшийся за его спиной задорный девичий смех заставил его обернуться, и он увидел Луизу, покачивающуюся на волнах впереди, в метрах десяти от него, и весело машущую ему рукой.

– Слушай, как это тебе удалось? – закричал Шамсиев, немало удивлённый проворством девушки.

– Очень просто! – отвечала она, плывя к нему. – У меня первый спортивный разряд по плаванию…

– Здорово ты меня обставила! – всё смеялся Шамсиев, когда они добрались до берега и стали выходить из воды.

– А вы думали, наверное, что я могу только как белочка скакать между столиками и раздавать блюда? – Луиза стала отжимать волосы, с улыбкой поглядывая на него через свои руки и сверкая чёрными глазёнками.

– Да ты, я вижу, настоящая загадка, и я ничуть не удивлюсь, если завтра услышу, что у тебя чёрный пояс по каратэ…

– Ну что вы! – смеялась она, заправляя волосы назад и связывая их на затылке в тугой узел. Этого вы никогда не услышите. Я с детства не люблю драчунов, вернее, боюсь их. Однажды в школе, тогда я уже училась в девятом классе, меня отлупил пятиклассник. Потом я, правда, поймала его в школьном саду, но он показал мне ремень с пряжкой, и я убежала.

– Право, трудно поверить в это. Ты не похожа на трусиху.

Возвратившись к своему месту, они поблагодарили соседку, и легли неподалёку на песок.

После холодной воды лучи солнца приятно пригревали тело, а близость девушки, юной и прелестной, придавали этому теплу какую-то возбуждающую остроту и пикантность. И, чтобы уйти от этих сладострастных ощущений, Шамсиев предался воспоминаниям дня…

Час назад, когда он уходил из дома, чтобы встретиться с Луизой, позвонил неожиданно прокурор и сообщил ему интересную новость.

На междугородней телефонной станции, куда по просьбе Шамсиева ходил работник милиции, выяснилось, что Борин звонил в Кунгур два раза: первый раз 18 июня, то есть за два дня до того, как была убита Аристова, второй – 27 июля, в тот самый день, когда Шамсиев договорился с ним о встрече.

Стал известен и номер абонента. Оставалось лишь узнать фамилию и содержание разговоров.

Заказав Пермскую облпрокуратуру, Шамсиев попросил срочно разыскать Вахрамеева и передать ему эту информацию.

И сейчас он был уверен: Вахрамеев находится где-то в пути, в пути на Кунгур.

– А хотите, я почитаю вам? – прервала его раздумья Луиза, лёгким прикосновением руки заставившая его чуть привстать и опереться на локоть.

В руке у девушки была книга, и она, устремив на него пытливый взгляд, ждала ответа.

– А что ты собираешься читать? – поинтересовался Шамсиев, посмотрев на обложку незнакомой книги.

– Это легенды белуджей. Слыхали про них? Они живут в горах Пакистана.

Задумавшись, Шамсиев наморщил лоб.

– Про пуштунов слыхал, про дагонов слыхал, а вот про белуджей нет… А что за легенды?

– Вот послушайте.

Луиза помолчала немного и, чуть прищурив глаза, начала тихо и неторопливо, будто сквозь сон, сквозь полуденную дрёму:

 
Как недалеки мои злейшие враги,
На меня ведь не действуют их насмешки.
Если бы я снимал шкуры с моих коз и овец,
Сколько бы богатства я уже имел!
Я владею тем, что дал мне Мухаммад:
Бесчисленными стадами скота
И верблюдов, пасущимися вокруг.
Я никогда не играл в азартные игры,
Не знаю, как играют в цветастые кости…
 

«Что за девчонка? – думал Шамсиев, прислушиваясь к её тихому, чуть певучему голоску. – Проста на первый взгляд и неприхотлива. Наивна и простодушна. Бегство из столицы, небольшое кафе на окраине города – и вдруг какие-то белуджи… Почему не Пушкин, не Гёте, не Байрон, а именно белуджи, о которых, наверное, мало кто знает. Нет, видимо, не такая уж она простушка! Чувствуется во всём этом маленький, но крепкий орешек. Интересно, есть у неё парень? Есть, наверное. Эта смелость, это умение общаться с мужчинами…»