Текст книги "На пути к истине (сборник)"

Действие третье

Картина пятая

Лес. Поляна перед домом лесника. Появляется Хидиятов с ружьём наперевес. Слышится рокот приближающегося автомобиля. Автомобиль останавливается. Слышны голоса. На поляне появляются Шайхиев, Ибраев и шофёр. Шайхиев пьян, слегка пошатывается.

Шайхиев (приближаясь к Хидиятову). О Аллах Всевышний, глазам своим не верю! Встретиться здесь, в тёмном лесу, с самим прокурором! И кто бы мог подумать!

Хидиятов (сухо). Здравствуйте.

Шайхиев. Как ты поживаешь тут, не совсем ещё одичал? Скучно, небось, в этой глуши? Эх, зря ты тогда… Сидел бы сейчас спокойно в тёплом кабинете и раздавал поручения своим помощникам, понимаешь!

Хидиятов. А мне и здесь неплохо. Раздавать поручения – не лучшее занятие для уважающего себя мужчины. Надо и самому иногда шевелить мозгами.

Шайхиев. Шевелить мозгами… Крепко сказано! Так, стало быть, ты всё ещё здесь. Не хочешь пойти и повиниться перед районным начальством. А зря, зря! Тебя бы наверняка простили… (Повернувшись к Ибраеву.) Эй, Ибраев, чего стоишь? Подойди, поздоровайся. Как-никак прокурор перед нами, хоть и бывший!

Хидиятов и Ибраев с неприязнью смотрят друг на друга.

Шайхиев. Ладно. Вижу, у вас проблемы… А у меня их нет. Приехал вчера из столицы, понимаешь, кандидатскую там защищал. На отлично справился. Обмывали потом крепко. А сегодня вот решил прокатиться по лесу, развеяться… А ты, я вижу, не рад встрече?

Ибраев. Не рад! Разве не видишь, с ружьём стоит наготове. Того и гляди пальнёт.

Хидиятов. Могу убрать, если боитесь.

Вешает ружьё на плечо.

Хидиятов (Шайхиеву с усмешкой). А на какую тему была диссертация? Уж не из области ли охраны рыбных запасов в озёрах республики?

Шайхиев (досадливо). А ты злодей, злодей! Всё не можешь забыть про тот случай… А ведь кому-кому, а тебе давно следовало бы выбросить всё это из головы. Не к нужному делу, понимаешь, ты приложил тогда руку.

Хидиятов. Этого вашего преступления я вовек не забуду.

Шайхиев. Преступления? А ведь знаешь, я могу и в суд подать на тебя за такие слова. Я хоть юрфака и не заканчивал, но с законами немного знаком. Как-никак газеты читаю. И знаю назубок, раз суд оправдал человека, никто не имеет права называть его преступником. (Грозит пальцем.) Никто!

Хидиятов. Есть ещё суд совести. И от него не уйдёшь. Впрочем, о какой совести можно вести здесь разговоры…

Шайхиев (раздражённо). Ладно, будет тебе лясы точить, понимаешь! Давай открывай ворота и веди нас в дом, там и поговорим обо всём. Закуска у тебя, надеюсь, найдётся? А ты, Ибраев, сходи к машине и прихвати пару бутылок!

Ибраев. Я пока ещё не слышал приглашения! Лишь одни насмешки и упрёки…

Шайхиев. Какое тебе ещё приглашение! Здесь лес, и законы действуют лесные, понимаешь! Пришёл человек – веди его в дом, отогрей, накорми. Разве не так, Хидиятов? (Ибраеву.) Ну, иди, иди, говорят!

Хидиятов. Не спешите! Скажите, вы не знаете, кто только что стрелял в Заячьей лощине?

Шайхиев. Кто стрелял? Как кто стрелял? Мы стреляли. А что?

Хидиятов. Кто именно?

Шайхиев (смеясь). Ну я стрелял. А ты что допрос мне тут устраиваешь? Не в тебя же стреляли! Едем, понимаешь, по дороге. Косой из леса выскакивает. Ему бы обратно в лес, а он несётся по ходу машины, как угорелый. Ну я приоткрыл окошечко – и хлоп его из ружья. Первым же выстрелом… Не веришь? Сходи посмотри, зайчишка в машине лежит!

Хидиятов (мрачно). Идёмте!

Уходят к машине. Свет гаснет.

Картина шестая

Все четверо возвращаются на поляну. В одной руке у Хидиятова – тушка убитого зайца, в другой – только что составленный акт о нарушении правил охоты.

Хидиятов. Вот что, господа хорошие. Вы знаете, что это заповедная зона, и охота здесь запрещена. То, что вы совершили, именуется браконьерством. Поэтому будьте любезны подписать этот акт!

Протягивает акт Шайхиеву. Тот нехотя берёт, читает с ухмылкой.

Ибраев (возмущённо). Вот гад! Вот бумажная крыса!

Шайхиев. Стало быть, мало тебе показалось одного судебного спектакля. Ещё один решил устроить. Акт, значит, предлагаешь подписать… Вот, вот посмотри, на что годится твой акт!

Заворачивает руку с актом назад и демонстративно трёт им ниже спины. Скомкав, бросает акт в лицо Хидиятову.

Шайхиев. На, получай!

Хидиятов (снимая с плеча ружьё). Отказываетесь? Что ж, пусть будет так! Но машину, подстреленного зайца и ваши ружья придётся всё-таки оставить у меня до приезда милиции.

Шайхиев (Ибраеву). Ты слышал? Он хочет арестовать машину. Мою машину! Встречал ты ещё где-нибудь такого нахалюгу?

Ибраев (ударяя себя кулаком в грудь). Убью! Дерьмо собачье! Скотина! Ты меня на работе чуть не довёл до инфаркта и тут ещё будешь издеваться! Да я сам тебя первым арестую! Как хулигана! Как взяточника! Скажи, разве не требовал ты от нас только что пять тысяч рублей, чтобы не составлять акта, а? Требовал ведь, признайся! Нас здесь трое свидетелей, все подтвердим!

Хидиятов. А вы, оперуполномоченный, оказывается не только плут и бездельник, но ещё и шантажист, провокатор. Низко же вы пали!

Ибраев. Старший оперуполномоченный, к твоему сведению!

Хидиятов. Да что вы говорите? Выходит, вас ещё и в должности повысили? Поздравляю! Вы так далеко пойдёте. Не иначе как дослужитесь до начальника райотдела, а может, и выше. Ну а машину… Машину всё-таки придётся поставить у меня во дворе…

Сжав кулаки, Шайхиев и Ибраев надвигаются на Хидиятова. Отпрянув назад, Хидиятов наставляет на них ружьё.

Хидиятов. Только без глупостей, ребята! Учтите, на этот раз вы проиграете! Я не боюсь, потому что выполняю требования закона. Вы же нарушили закон, и вам придётся отвечать за это. Так что советую не усугублять своего положения!

Шайхиев (сквозь зубы). Ну ты и сволочь, понимаешь… Ладно, не тронем тебя на этот раз. Но помни, сойдутся ещё наши пути-дороги… А пока можешь убираться. Нам тоже ехать надо. И заруби себе на носу, не ты здесь хозяин и не этот… твой мокрозадый друг, морской офицер. Здесь я, слышишь, я хозяин!

Идут к машине.

Хидиятов. Нет, стойте! Я вас не отпускал! Немедленно загоните ваш уазик во двор!

Шайхиев. Да пошёл ты…

Уходят. Слышится рокот отъезжающей машины. Хидиятов смотрит вслед, затем вскидывает ружьё, целится и стреляет. Звучат хлопок простреленного колеса и скрип тормозов. Тут же раздаётся ответный выстрел. Хидиятов, выронив ружьё, падает на снег.

Голос Шайхиева. Слушай, Ибраев! Кажется, он прострелил заднее колесо. Вот негодяй! А с ним что случилось? Смотри, он лежит на снегу…

Шайхиев, Ибраев и шофёр выбегают на поляну. В руке у Ибраева пистолет. Подбежав к лежащему Хидиятову, он падает на колени и начинает трясти его.

Ибраев. Хидиятов! Хидиятов! (Визгливо, отчаянно.) О Аллах! Кажется, я убил его! Теперь мне каюк! Придётся проводить молодость на нарах!

Шайхиев (подойдя к ним). Что, и вправду мёртв? Да, похоже, ты прав. Бледен, нет дыхания и кровь пробивается слева. Видно, в самое сердце ему влепил…

Ибраев (весь дрожа). Теперь меня самого арестуют! Что станут делать жена, дети?! О Аллах, как же это случилось?! И сам не заметил, как выхватил пистолет и нажал на курок… (Смотрит с ненавистью на Шайхиева.) А ведь всё это из-за тебя, из-за тебя! Ты выманил меня в этот проклятый лес! Ты заранее всё спланировал, продумал, я знаю!

Шайхиев (зло). Ну ты, гнида милицейская! Будешь мне дерьмо своё подсовывать! Ещё не известно, кто больше зуб на него имел и собирался свести счёты, понимаешь… И не забудь, благодаря кому ты стал старшим оперуполномоченным и вообще остался работать в милиции… (Смягчив тон.) Посмотри лучше, есть ли у него в ружье второй патрон. Да спрячь подальше свою пушку!

Ибраев засовывает в карман полушубка пистолет и, проверив ружьё, кивает Шайхиеву.

Шайхиев. Что, есть? Очень хорошо! Значит, запомни, сначала он выстрелил в машину, попал в колесо, потом хотел выстрелить в тебя, после того, как мы остановились и ты высунулся из дверцы. Но ты опередил его, успел выстрелить первым, понял? Лучшего случая для самозащиты не подыскать!

Ибраев (всхлипывая). А ты подтвердишь всё это?

Шайхиев. Под любой присягой!

Ибраев (кивая на шофёра). А он?

Шайхиев. Он? (Поварачиваясь к шофёру.) Эй, Самат, Ибраев спрашивает, подтвердишь ли ты, если вызовут к следователю, что Хидиятов первым стрелял по нашей машине, а Ибраев выстрелил, защищаясь, когда Хидиятов хотел его убить?

Шофёр (неуверенно, с испугом). А чего же… Чего же не подтвердить, если так всё и было…

Шайхиев (Ибраеву). Вот видишь! Мы на всё готовы! А уж остальное зависит от тебя… Вот что, оставайся-ка пока здесь. Видишь, акт валяется на снегу. Порви его и выбрось. И зайчишку убитого унеси подальше. Нет, лучше забрось в сарай к нему, пусть не думают, что он был таким чистеньким. Мы с Саматом выйдем на дорогу. Там ездит много разных машин. Надо сообщить скорее в милицию. Это сейчас в наших интересах. А ты… Ты жди нас здесь, никуда не уходи. Слышал?

Ибраев кивает головой и медленно встаёт. Шайхиев с шофёром отходят в сторону.

Шайхиев (шофёру). Если что, зайчишку подстрелил Ибраев… И вот ещё что. Когда мы отъезжали, ты был за рулём, я тоже сидел на переднем сиденье спиной к Ибраеву, и мы оба ничего не видели, понял? Будем ещё впутываться в это дело из-за какой-то милицейской швали… Главное, спектакль удался. Убит прокурор. Убил его оперуполномоченный. Вот пусть теперь и разбираются сами!

Уходят. Ибраев, подобрав лежащий на снегу в скомканном виде акт, разворачивает его и кладёт рядом с тушкой убитого зайца. Туда же кладёт свой пистолет. Присев на пень и облокотившись на руки, обречённо качает головой.

Ибраев. Какой же я профан! Связался с этой нечистью! Что же теперь? Остаётся признаться и рассказать всё как было. (Смотрит с отчаянием на убитого.) Аллах свидетель, я не хотел, не хотел тебя убивать, Хидиятов! Прости…

Плачет. Из чащи леса доносится голос кукушки. К нему примешивается отдалённый вой автомобильных сирен.

В ночь полнолуния

Время близилось к полуночи.

Ильбар Ахметович лежал в тяжёлой, гнетущей полудрёме, считая про себя и пытаясь уснуть, слившись всем телом и сознанием с безмолвной темнотой комнаты.

Тихий, вкрадчивый стук в оконное стекло заставил его вздрогнуть и открыть глаза.

– Это он! О боже! – пронзила его острая и жгучая, как раскалённая стрела, мысль, и ему захотелось вдруг умереть, избавиться скорее от этого наваждения, этого кошмара, превратившего его жизнь в адскую пытку.

Стук повторился. Ильбар Ахметович, откинув привычным движением одеяло, сел и, нащупав ступнями ног стоявшие возле кровати тапочки, застыл на какое-то мгновение, словно не зная, что делать. И лишь когда стук прозвучал в третий раз, встал и, подойдя к окну, медленно приоткрыл штору.

Да, это был он. Бледное, осунувшееся лицо, глубоко впавшие неподвижные глаза, плотно сжатые губы, тёмные, влажные, словно выпачканные свежей кровью, – всё это было до боли ему знакомо.

Ильбар Ахметович смотрел на него как заворожённый, чуть пошатываясь и тяжело дыша. Это длилось несколько минут. И вот, наконец, по чуть приоткрывшимся губам пришельца скользнула ядовитая презрительная усмешка, от которой у Ильбара Ахметовича всегда холодело внутри, и сразу вслед за этим наступило облегчение: эта усмешка была признаком того, что незваный гость сделал своё дело и теперь должен уйти. Так было всегда. Так случилось и на этот раз. Угрожающе взглянув на Ильбара Ахметовича и сверкнув очами, призрак медленно исчез, словно растворился в темноте.

Закрыв штору и смахнув со лба капельки холодного пота, Ильбар Ахметович вернулся к своей кровати и, тяжело вздохнув, ощупал рукой свою голень. Да, так и есть. Пальцы его сразу ощутили полость обнажённого мяса, источавшую тёплую липкую сукровицу.

Отдёрнув со страхом и отвращением руку, Ильбар Ахметович разом обмяк, опустил голову.

Этот призрак… раньше он приходил редко, раз в месяц, не более. Теперь он зачастил, стал являться к нему в конце каждой недели, а в полнолуние – чуть ли не каждый день, как правило, в полночь. И каждый раз после его визита на голени у него открывалась язва, глубокая, кровоточащая и очень болезненная. Мучила она его обычно день-два, потом сама собой заживала, но лишь до следующего появления призрака. И так происходило уже четыре года. И сколько ему ещё предстояло мучиться, одному богу было известно…

В отчаянии Ильбар Ахметович схватился руками за голову, и из груди его непроизвольно вырвался тяжёлый стон.

Уже в следующую минуту дверь комнаты чуть скрипнула, и кто-то робко вошёл в спальню.

– Ильбар, тебе плохо, милый? – услышал он тихий и встревоженный голос жены.

– А, это ты! – мрачно бросил он, не скрывая своего недовольства появлением супруги. – Зачем надо было вставать, приходить сюда, спала бы себе спокойно!

– Можно, я включу свет? – неуверенно, словно боясь его раздражения, спросила жена.

– Не надо! – резко ответил Ильбар Ахметович. – У меня болит голова. И вообще, мне хочется одиночества и покоя.

– Не сердись, дорогой, я не могла иначе, – мягко и сочувственно проговорила она. – Тебя, наверное, опять мучили эти ночные кошмары…

В темноте Ильбар Ахметович смутно, скорее по наитию, различил, как жена прошла через комнату и села в кресло, стоявшее напротив его кровати.

Он не видел ни её глаз, ни выражения лица, но совершенно отчётливо представил её грузное, тяжёлое тело, развалившееся в кресле, её полные обвислые груди, выбивавшиеся из прорези домашнего халата, короткие, испещрённые синими варикозными узлами ноги, и ему захотелось, чтобы эта женщина как можно скорее покинула его спальню.

В объятой мраком комнате долго царило молчание.

– Послушай меня, Ильбар, – всё так же тихо, но с явными признаками волнения заговорила жена. – Ты мучаешься, страдаешь уже не первый год и прекрасно знаешь причину своих страданий. Понимаю, тебе, возможно, надоело слушать это каждый раз, но не сердись, ты сам знаешь, на тебе лежит большой грех и жизнь твоя окружена тяжёлой кармой, смягчить и рассеять которую могут только глубокое раскаяние и стремление…

– Опять ты за свои идиотские проповеди, чтобы тебя… – с возмущением прервал её Ильбар Ахметович. – Начиталась там всяких мистиков и шизиков и не знаешь теперь, куда выплеснуть скопившуюся в мозгах муть!

– Не сердись, прошу тебя, – продолжала она, терпеливо снося его грубости и не изменяя своего увещевательно-молящего тона. – Ты же знаешь, что страдаешь не один, всем нам тяжело. Я давно уже живу на одних лекарствах. У детей жизнь не ладится. Гульшат дня светлого не видит, муж пьёт, гуляет. У Ансара дети уродцами рождаются…

– Замолчи, ведьма! – опять не сдержавшись, рявкнул на жену Ильбар Ахметович. – Коли сама бы родила нормальных детей, то и они бы нормальных рожали. Это всё от твоего дурного характера и дурной крови!

– Неправда! – всхлипнула жена. – Тут не моя дурная кровь, тут твоя, твоя… тобой безвинно пролитая кровь всему причина. Думал, угробили парня, закопали в землю, и всё забылось, заросло травой. Нет, этой твоей чёрной кармы ещё на весь наш род хватит, на внуков и правнуков…

Она говорила ещё что-то, но Ильбар Ахметович уже не слышал её. Обуявшие его одновременно гнев и отвращение, слившись воедино, словно на время оглушили его, перенеся в один из самых мрачных и постыдных дней его молодости, всегда пробуждавший в нём жгучую ненависть к самому себе и к этой женщине.

Была она тогда ещё девственницей, красивой стройной девушкой, на которой он собирался жениться. А тут как раз приехали из столицы важные гости, и в честь них местные начальники устроили в лесу шикарный пикник, куда пригласили и его, преуспевающего партработника. И дёрнул его чёрт тогда взять с собой и молоденькую невесту: пусть, мол, посмотрят старички, какую он красотку подыскал себе в жёны. Во время застолья он замечал, как один из гостей, самый важный и именитый, от которого зависели его будущее и карьера, то и дело прощупывал девушку пьяными похотливыми глазами, а в перерыв, отозвав его в сторонку, сказал тихо и вкрадчиво: «Ты хороший послушный парень, Ильбар… Я пойду отдохну немного в шатре, а ты скажи своей подружке, пусть она принесёт мне стаканчик чая…»

Сначала он был удивлён, обескуражен и где-то в глубине души даже возмущён этой некорректной просьбой, некоторое время раздумывал, не зная, что делать, но борьба длилась недолго, одержал верх соблазн открывающейся перед ним перспективы. Девушка умоляла, плакала, прося чуть ли не на коленях найти повод для отказа, отпустить её домой, но он уже решил всё и был непреклонен… Девушка пробыла в шатре около часа, вышла оттуда растрёпанной и заплаканной, с припухшими губами и красноватыми ссадинами на шее. Она не сказала ничего, лишь бросила в его сторону презрительный взгляд и убежала в чащу леса… Перед отъездом важный гость, похлопав его по плечу и пожав руку, сказал: «Ты настоящий друг, Ильбар, и я этого не забуду. Но учти, никакого шума и никаких разговоров. Если что, женись на ней, а там поглядим…»

Как и в тот день, его словно ножом резануло по сердцу, воспоминания вмиг рассеялись, и он снова уже слышал плачущий голос жены:

– Ты можешь продолжать измываться надо мной. Но помни, рано или поздно тебе придётся предстать перед Аллахом Всевышним. И тогда…

Затаившиеся было гнев и злость снова вернулись к нему.

– Убирайся! – Ильбар Ахметович стал медленно вставать с кровати. – Убирайся отсюда, пока я…

На какое-то мгновение ему показалось, что сквозь темноту он видит жену, её наполненные ужасом глаза, дрожащие плечи. И жена, казалось, тоже видит его. Он знал, что в минуты гнева бывает страшен. Особенно страшными становились его глаза, выкатившиеся из орбит, мутные, налитые кровью. В такую минуту он как-то случайно увидел себя в зеркале и вздрогнул. Жена говорила ему, что боится этих глаз больше всего на свете. И она ещё раз подтвердила это. Уже в следующее мгновенье послышались лёгкие торопливые шаги, скрип открываемой двери, на пол легла полоса света и тут же затухла. Ильбар Ахметович понял, что остался в комнате один.

Какой-то внутренний голос, внутренний двойник подсказывали ему, что жена, конечно, была права, призывая его к покаянию. Он и сам постоянно ощущал эту тяжкую, нажитую им карму, угнетавшую его, не дававшую жить спокойно и свободно, чувствовал, что щупальца этой кармы, этого невидимого сгустка тёмной отрицательной энергии подбираются к его родным, близким, разрушают их жизнь и здоровье, но чтобы признать свою вину, покаяться перед людьми… нет, на это у него не хватало ни сил, ни смелости.

Как человек, видавший виды и познавший жизнь во всех её ипостасях, Ильбар Ахметович понимал, чем всё это чревато, что он найдёт, а что потеряет, и какие мутные волны могут захлестнуть его жизнь, его будущее, если он проявит хоть малейшую слабинку. И конечно же, в минуты сомнений он думал о ней, той единственной, которая залетела светлячком в его жизнь, которую любил и с которой не мыслил расстаться.

Её звали Файруза. Неудержимую любовь и влечение к ней он познал, когда она была совсем молоденькой, смазливой девчонкой, немножко наивной и глупой, как и все девчата в её возрасте.

Откормленный бугай, опытный самец и сельский щёголь, Ильбар Ахметович быстро овладел не только телом, но и сердцем девушки, превратив её в беспрекословную послушницу, преданную ему до мозга костей, некое подобие влюблённой зомби.

Файруза неплохо пела, и Ильбар Ахметович очень ловко и искусно пользовался этим, поддерживая любые её начинания в вокале, возвеличивая малейшие её успехи на сцене и всячески укрепляя в ней уверенность в ниспосланном ей божьем даровании. Пользуясь своими широкими связями, он даже помог ей выпустить несколько аудиокассет с альбомами её песен. И это сразило девушку, что называется, наповал.

В его же обычной жизни она была отнюдь не певицей, была просто женщиной, готовой исполнить любую его волю, любое желание, женщиной, которую он боготворил и с помощью которой иногда заполнял пустоты или мрачные дни своей жизни, уединяясь где-нибудь подальше от людских глаз и предаваясь бесшабашному сексу.

Вот и сейчас ему хотелось, как это уже бывало не раз раньше, вскочив с кровати, уйти вон из этого дома, сесть в автомобиль, умчаться с ней в неведомую даль и, забыв обо всём на свете, броситься в море любви и наслаждений, плавая и барахтаясь в нём до полного изнеможения.

Увы, в последнее время он стал всё реже и реже делать это. Что-то переломилось в их отношениях. Всё чаще он, теряя уверенность в себе, впадал в депрессию и терпел неудачи на любовном лоне. Файруза не могла не заметить этого. Она весьма болезненно реагировала на происходящие в нём безрадостные изменения, жаловалась, что кто-то прибёг к чарам и магии, навёл на него порчу, предлагала даже съездить к какому-то колдуну-отшельнику, якобы славящемуся своим уменьем лечить людей и снимать всякую порчу.

Теперь, лёжа в постели и вспоминая об этом, Ильбар Ахметович вдруг неожиданно для себя как бы прозрел и проникся хотя и странной, смешной, на первый взгляд, но вполне приемлемой в его положении идеей: а что, если и в самом деле съездить к этому колдуну, поговорить с ним искренне, откровенно и попробовать хотя бы чуточку изменить свою жизнь или поставить какую-то преграду на пути этого назойливого призрака, избавиться, наконец, от этой отвратительной раны на ноге.

Обычно, воспылав каким-нибудь желанием, Ильбар Ахметович уже не мог совладать с ним. Привстав и прислонив подушку к спинке кровати, Ильбар Ахметович налёг на неё своими мощными лопатками и, взяв с тумбочки всегда оставляемый им на ночь сотовый телефон, набрал номер.

Ему пришлось довольно долго дожидаться, пока знакомый сонный голос не пробормотал лениво и чуть недовольно:

– Ну, кто это? Я слушаю вас.

– Ты слишком крепко спишь, Файруза, – твёрдым, не терпящим возражения тоном проговорил Ильбар Ахметович, недовольный тем, что ему пришлось звонить возлюбленной несколько раз.

– А, это ты! А почему так поздно? Случилось что-нибудь? – сразу взяла сон в руку девушка, учуяв, видимо, его плохое настроение.

– Ничего особенного. Он опять приходил, и у меня снова открылась язва на ноге, – несколько смягчил тон Ильбар Ахметович. – Мне всё это чертовски надоело. Надо что-то делать, иначе я просто не выдержу…

– О, Ильбар! – произнесла дрогнувшим голосом Файруза. – Если бы я смогла хоть чем-то помочь…

– Ты говорила о каком-то старом колдуне… Что это за человек и где он живёт?

– Живёт в лесу. В километрах тридцати отсюда. К нему в прошлом году ездила моя тётка. Кажется, он удмурт, когда-то жил и работал в городе. Говорят, даже имеет учёную степень, преподавал в университете. Потом то ли с ним, то ли с его семьёй что-то случилось, и он ушёл от людей, уединился в лесу. А почему ты спрашиваешь?

– Я хочу съездить к нему.

– Вот как? Ты всё-таки решил. Тогда поедем вместе. Я знаю дорогу, да и вдвоём веселее будет.

– Ты думаешь? – Ильбар Ахметович чуть грустно улыбнулся. – Ну хорошо. Тогда слушай меня. С утра у меня важное совещание в доме культуры. Закончится оно к полудню, потом… Словом, часика в три мы сможем выехать. Я думаю, это хорошее время. Начнёт уже смеркаться. Незачем кому-то видеть, куда мы едем…

– Хорошая всё-таки эта штуковина – джип, – думал с удовольствием Ильбар Ахметович, сидя за рулём автомобиля, легко и в то же время стремительно несущегося по покрытому снежной коркой асфальту.

Впереди начинался лес, предвещавший покой и тишину.

Ильбар Ахметович искоса взглянул на сидевшую рядом Файрузу. Она ехала, чуть вобрав голову в приподнятый ворот роскошной норковой шубы – его недавнего подарка симпатичной пассии. Кольца чернокудрых волос обрамляли её тонко очерченный профиль, длинные густые ресницы лежали остренькими стрелками на белых припудренных щеках.

– Ты не выспалась сегодня? – с тонким намёком и некоторой долей наигранной ревности спросил Ильбар Ахметович.

Файруза словно не расслышала его вопроса.

– Слева от дороги будет каменистый овраг, там свернёшь вправо на грунтовую дорогу, – проговорила она, не меняя своей позы, – а когда доедешь до просеки, снова повернёшь вправо и углубишься в лес.

– А, вон мы куда! Ну, я знаю это место, – заулыбался Ильбар Ахметович. – Раньше там стоял кордон и жил один лесник. Потом он умер и кордон снесли. Так, выходит, этот колдун там и обосновался. Ну, ну…

Они ехали по проторенной бульдозером неширокой лесной дороге, по обеим сторонам которой высились одетые в зимнее убранство ели, когда Файруза, сидевшая доселе молча, вдруг подняла голову, встряхнула кудряшками и запела тихим, тоскливым, чуть дрожащим голосом:

 
Ах, дороги, вы мои дороги,
вечно с вами быть Всевышнего молю.
Ах, дороги, милые дороги,
как я вас лелею и люблю.
 

– Файруза, что за концерт? И что за грусть? Тебе что, плохо со мной? – недовольно буркнул Ильбар Ахметович, но Файруза, не обращая внимания на его слова, продолжала:

 
Ах, дороги, вы мои дороги,
вам доверила я молодость свою.
Ах, дороги, милые дороги,
с вами вместе плачу и пою…
 

Прекратив петь, она неожиданно закрыла лицо руками и разрыдалась.

– Ты что? – сразу остановил машину Ильбар Ахметович. – Что на тебя напало? Ты же сама уговаривала меня поехать к этому колдуну, а теперь сидишь и льёшь слёзы!

– Извини, – подняла голову Файруза, утирая глаза, – извини, милый, но я и сама не знаю, что со мной происходит. Какая-то тоска. Предчувствие чего-то недоброго…

– Хорошо, давай повернём обратно! – пожал плечами Ильбар Ахметович.

– Нет, нет, едем, едем! – замахала руками Файруза. – Надо встретиться с этим бабаем, поговорить. Иначе всё начнётся сначала, и не будет конца нашим бедам…

Спустя некоторое время просека закончилась, и они выехали на окружённую плотным кольцом старых почерневших деревьев лесную поляну, на краю которой под высоким ветвистым дубом стояла небольшая бревенчатая избушка с покосившимися, чуть освещёнными окнами, низеньким, наспех срубленным крылечком и старой дощатой дверью. Подъехав поближе к избушке, они остановились. Первой вышла из машины Файруза. Она поправила шубу и, осмотревшись по сторонам, как-то боязливо поёжилась. Ильбар Ахметович чуть замешкался. Расстегнув свою дублёнку и бросив на заднее сиденье шапку, он проверил в кармане пиджака деньги и лишь после этого открыл дверцу. Ступив на землю, он застонал и поморщился.

– Чёрт, нога! Эта язва доконает меня…

Файруза подбежала к нему, взяла под руку, и они заковыляли по узенькой утоптанной тропинке к жилищу колдуна.

Это был бледный, худощавый старик лет семидесяти, со спускающимися до плеч седыми волосами и заросшей седой бородой. Глаза его смотрели прямо и источали синеву ясного, озарённого солнцем неба. Он сидел возле окна за грубым деревянным столом, на котором не было ничего, кроме двух горевших голубоватым пламенем свеч в замысловатых старинных подсвечниках.

Ответив тихо и невнятно на приветствие, он кивком головы указал гостям на два табурета, стоявших посреди избы напротив его стола. Гости сели.

Ильбар Ахметович огляделся. Настоящая лесная избушка. Слева в углу – деревянная кровать, заправленная небогатой, но чистой постелью. Справа – небольшая печь, от которой тянется к противоположной стене старая ситцевая занавеска, закрывающая пространство между стеной и печью. Ещё когда Ильбар Ахметович входил в избу, ему показалось, что занавеска как-то странно заколыхалась, и за ней послышалось нечто вроде приглушённого стона или тяжёлого вздоха. Впрочем…

Старик не дал им слишком отвлекаться, притягивая всё их внимание своим пристальным изучающим взглядом и всем своим необычным обликом – обликом мудрого угрюмого старца.

– Нам, наверное, следует…. – начал было Ильбар Ахметович, но колдун жестом руки остановил его и проговорил тихим глухим голосом:

– Не надо. Я знаю, кто ты и зачем явился сюда. – Он посмотрел в глаза Ильбару Ахметовичу. – Вижу, ты страдаешь, давно уже, и твои страдания день ото дня становятся всё более невыносимыми. Так скажи, виновен ли ты?

Ильбар Ахметович чуть потупил взгляд.

– Есть правый суд, – сказал он недовольно и мрачно. – И если бы я был виновен, то не стоял бы здесь перед тобой, а находился бы в другом месте. Где – сам знаешь… Дело моё прекратили, значит, я не виновен.

Старец ничего не сказал на это.

В подёрнутом сиреневой мглой квадрате окна показался краешек оранжевой луны. Вскоре призрачные её блики упали на поверхность стола.

Старик вытащил откуда-то хрустальный шар и положил его перед собой. Склонившись над ним, он стал что-то шептать и приговаривать. Зрачки его глаз расширились, лицо ещё более побледнело, выделив глубокие морщины на лбу и впалых щёках. Ещё миг – и губы его под усами задвигались, выговаривая странные и страшные своей отрывистостью и бессвязностью слова:

– Тихо… Тихо… Туман рассеивается… Ночь, тёмная ночь… Лес, деревья, огонь… Огонь пышет жаром…

Ильбар Ахметович сидел, слушая с каким-то жутковатым видом отвратительное бормотание старого колдуна. По всему его телу вдруг пробежал жар, потом его сменил мертвенный холод, потом снова нахлынул жар, вслед за этим тело его обмякло, руки словно налились свинцом, и он вопреки своему желанию и воле погрузился в тяжёлую дрёму, сквозь которую стали проступать видения, сумрачные, далёкие и до боли знакомые…

Ночь, лесная поляна. Посреди с треском горит костёр. Искры его, словно светлячки, взлетают вверх, растворяясь в вышине тёмного ночного неба.

Он, уже руководитель крупного колхоза, весь во власти этой тёмной августовской ночи, жаркого пламени костра, пирует с друзьями. Друзья его, вот они, сидят рядом, чуть угрюмые, ушедшие в себя, точно языческие истуканы. Один из них – толстяк с круглым лоснящимся лицом, толстыми губами и маленькими бегающими глазами. Второй – широкоплечий, накаченный амбал с угрожающе выпяченной нижней губой и взглядом потенциального убийцы. Третий, четвёртый, пятый… Эти мерзкие, отвратительные рожи. В другой раз он не стал бы и садиться с ними рядом. Но сегодня они нужны ему, нужны, как помощники, как бессловесные послушные роботы.

Он смотрит на часы. Нервы его на пределе, но вот слышится звук приближающегося мотоцикла, и через минуту-другую перед ними предстаёт он, Ислам, красивый, спокойный, невозмутимый, тот самый Ислам, которого он так жаждал видеть и за которым специально посылал своих людей.

– Присаживайся! – мрачно бросает он Исламу, указывая на специально оставленное свободное место в кругу сидящих и подавая гостю стакан с водкой. – На, выпей, а потом расскажешь всем, какой небывалый урожай собрал с тех шести гектаров земли, которые отсудил у моего колхоза…

Выпив, Ислам беззастенчиво улыбается и пожимает плечами.

– Да что там урожай! Сколько бы не собрал, всё в общую копилку. Ведь земля наша, общая, и дела общие…