Текст книги "На пути к истине (сборник)"

Оставаться отцом

«Мне плохо, папа…»

Это были первые слова, которые он услышал, ответив на звонок в мобильном телефоне. И если бы не привычное, близкое ему «папа», вряд ли он узнал бы сразу, что звонит дочь, настолько был сломлен и подавлен её звучавший обычно с весёлой девчачьей живинкой голос.

Смутное чувство вкралось в сердце Саттарова.

– Алия, случилось что-нибудь? – стараясь не выдавать своего волнения, спросил он.

– Папа, я еду в электричке. Минут через сорок буду на станции. Не спрашивай пока ничего. Встретимся – всё расскажу…

Разговор их на этом закончился.

Саттаров взглянул на часы. Времени ещё было достаточно.

Подъехав к вокзалу и оставив автомобиль на стоянке, Саттаров через главное здание прошёл на перрон и стал медленно прохаживаться по площадке, где обычно останавливались электрички.

В голове у него роились мысли.

Алия… Что же всё-таки случилось с ней на этот раз? Такого рода вопрос не был для Саттарова праздным. Мать Алии, его бывшая жена, с которой он развёлся несколько лет назад, в последнее время не раз жаловалась ему в письмах и по телефону, что дочь их стала слишком вольно вести себя, бывает в сомнительных компаниях, поздно возвращается домой и, что более всего настораживало, приходит навеселе, а иногда и в непотребном виде.

Саттаров несколько раз разговаривал с дочерью по телефону. Алия всё напрочь отрицала, объясняя жалобы матери высказываемыми ей упрёками по поводу участившихся визитов к ним одного уже немолодого, импозантного мужчины.

Такое банальное, в сущности своём, некорректное объяснение, естественно, не устраивало Саттарова, и он однажды, выбрав свободный денёк, сел в свой автомобиль и покатил в район, где проживали бывшая жена с дочерью.

Его внезапный приезд пришёлся кстати. Поздно ночью, когда они сидели с бывшей супругой и мирно беседовали за чашечкой чая, заявилась Алия и, даже не заметив присутствия отца, прошла шаткой походкой в спальню и рухнула на кровать.

Наутро он устроил дочери такую взбучку, какую устраивал лишь раз в жизни – своему подчинённому, напившемуся по пути с работы и угодившему в медвытрезвитель.

Алия плакала, убеждала, что это первый случай, клялась, что больше не притронется к рюмке. Но уже через неделю после его отъезда мать сообщила по телефону, что Алия снова взялась за старое, и поведение её день ото дня становится нестерпимым. Последний раз бывшая жена звонила ему дня три назад, сообщив, что с Алиёй они окончательно разругались, и она, заставив собрать вещи, выгнала дочь из дома. Алия якобы устроилась временно у своей подруги и собиралась в ближайшее время поехать к нему. И вот, кажется, час их встречи настал. Какой он увидит дочь в этот раз? Чего она хочет от него? О чём собирается говорить?

И как уже не раз случалось в подобных ситуациях, мысли его невольно, словно преодолевая сердечную боль и переживания, устремились в прошлое, в ту пору, когда жизнь их только начиналась, и всё вокруг казалось тихим и безоблачным…

И у него, и у неё – это был первый брак. И Алия была их первым и, как потом оказалось, последним ребёнком. Слишком тяжело проходили роды…

И сейчас он вспоминал тот день, когда привёз жену и дочь из роддома, когда впервые искупал Алию в маленькой ванне с тёплой водичкой, запеленал торопливо, неумело и уложил в кроватку. Вспоминал, словно это было только вчера, её беззубый ротик, маленькие розовые губки, расплывшиеся в первой, ещё неосознанной улыбке. Вспомнил, что глаза её в первые месяцы казались то чёрными, то тёмно-синими, нельзя было различить, но это были уже глаза, смотрящие изучающе, пристально, глаза, в которых хоть и с трудом, но угадывались наивное детское любопытство и радость жизни. Глаза её потом стали карими и больше уже не меняли своего цвета.

Да, с детства она росла красивой девчонкой, умной и смышлёной, рано научилась читать и писать, была любознательна, повзрослев, окончила с отличием школу. И учёба на биофаке университета тоже давалась ей как-то легко, без напряжения, после её завершения дочь охотно взяли в лабораторию научно-исследовательского института.

Словом, всё складывалось хорошо. Хорошо – у их дочери. Но не в их отношениях с супругой. От природы человек честолюбивый, энергичный, мужчина отличного здоровья, прирождённый самец, он не собирался останавливаться на достигнутом, хотел всё время идти вперёд, расширять семью, рожать детей, завести хотя бы одного сына, который продолжил бы его род, сохранил его фамилию.

Жена, конечно, видела и чувствовала всё это и, потеряв после первых родов способность к дальнейшему деторождению, видимо, переживала и страдала внутренне, испытывая некий комплекс неполноценности и впадая в депрессию. Она часто замыкалась в себе, старалась уединиться, а к пятидесяти годам и вовсе отстранилась от интимных отношений, как бы предоставляя ему полную свободу в выборе образа жизни и партнёрши. И он не устоял перед искушением беса, выбрав себе среди множества поклонниц молодую, красивую, ещё не выходившую замуж женщину, которая вскоре исполнила его заветную мечту – родила ему отличного малыша.

Жена и дочь после этого переехали в другой город.

Алия к тому времени была уже взрослой, самостоятельной девушкой, и ни в поведении своём, ни в отношении к нему не выказывала никаких признаков недовольства или осуждения. Но как знать, что творилось у неё в душе? Ведь говорят же мудрые люди, что каждой женщине есть что скрывать…

Когда Саттаров увидел выходящую из вагона дочь, сердце его словно замерло. О боже, как же она изменилась со дня их последней встречи! Это бледное, осунувшееся лицо. Эти припухшие веки, тёмные круги под глазами. И этот взгляд, тусклый, отрешённый – он был просто невыносим. Оставались красивыми разве что волосы. Длинные, волнистые, цвета балтийского янтаря, они немного скрадывали появившиеся на её лице изъяны.

Подойдя к Саттарову и поставив возле ног дорожную сумку, Алия положила ему руки на плечи и, как-то несмело посмотрев в глаза, сказала тихо:

– Здравствуй, папа!

На какой-то миг Саттаров, все ещё обескураженный дурными переменами в облике дочери, застыл в неподвижности. Но пахнувший на него внезапно нежный запах дорогих французских духов заставил его обнять дочь и прижать к себе.

– Здравствуй, пичужка! Ну что там стряслось у вас?

– Я расскажу, всё расскажу, папа! – проговорила Алия чуть дрожащим голосом, отгоняя движением век и ресниц накатывающиеся на глаза слёзы.

– Хорошо, – не стал настаивать Саттаров. – Ты, наверное, проголодалась. Супруга с сыном уехали на пару дней к родственникам, дома я один… Здесь недалеко есть кафе. Зайдём перекусим, а заодно и поговорим. А дальше видно будет…

– Как скажешь, папа…

В кафе было светло и уютно. За столиками сидели лишь несколько посетителей. Со стороны стойки доносилось тихое, чуть грустное звучание саксофона Фауста Папетти.

Официантка с вежливой улыбкой поднесла Саттарову меню и отошла на минутку к соседнему столику.

Саттаров заметил, что Алия как-то странно забеспокоилась, забегала вокруг глазами.

– Извини, папа, я отлучусь ненадолго. Только приведу себя в порядок. – сказала она и, взяв почему-то с собой дорожную сумку, вышла.

Саттаров задумался. От невольно зародившихся подозрений у него стало тяжело на сердце. Он извлёк из кармана мобильный телефон и набрал номер.

– Толя, здравствуй! Ты дома? А Валентина? Хорошо. Ко мне приехала дочь. У неё проблемы. Я тебе уже рассказывал… Могли бы мы заглянуть к тебе ненадолго? Понимаю, понимаю… Нет, не подумай, я не собираюсь использовать твою дочь в качестве наглядного пособия, но встреча их, думаю, будет полезна и для них, и для нас… Спасибо. Через часик будем у тебя…

Он взял в руки меню, и тут вернулась Алия.

Саттаров заметил, что она как-то странно похорошела. Исчезла бледность лица, в глазах появился блеск, на щеках горел румянец.

Улыбнувшись, она небрежным движением бросила сумку на соседний стул, сумка, качнувшись, упала, и из неё выскользнула на пол металлическая фляжка. Плоская, прямоугольной формы, с маленьким горлышком. Такую обычно носят при себе пристрастившиеся к алкоголю мужчины и женщины, которым время от времени требуется «подзарядка».

Быстро нагнувшись, Алия ловким движением подобрала фляжку и сунула её в сумку. Сумку поставила на стул, на этот раз надёжно прислонив к спинке.

– Ну, что там вкусненького? – сделав вид, что ничего не случилось, спросила она, видя, что отец изучает меню.

Сохраняя спокойствие, Саттаров заказал дочери её излюбленные блюда: салат оливье, фрикадельки в соусе и крепкий чай с лимоном. Себе же – лишь бутерброд и чашечку кофе, так как успел перекусить на работе.

Алия, видимо, перед отъездом не ела, изрядно проголодалась в пути, и с нескрываемой жадностью налегла на кушанье.

– Ты понимаешь, папа, в последнее время с мамой творится что-то невообразимое, – не отрываясь от еды, начала рассказывать она беспокойно и взволнованно, то пряча глаза, то поднимая их и обращая на отца взор, преисполненный горечи и обиды. – Что бы я ни сделала, она видит во всём бог знает что. Паранойя какая-то. Ты, наверное, знаешь, последние два года я работаю над кандидатской диссертацией. На одних книгах и опытах далеко не уедешь. Приходится обращаться к влиятельным людям, учёным. Личные встречи, деловые контакты, иногда совместный отдых и небольшие застолья – это же обычные явления в мире науки, ты знаешь. Маме же во всём видится только плохое. Что ни день, то упрёки, увещевания, иногда просто грубые нападки, оскорбления. Нет больше сил выносить всё это…

Саттаров слушал горькую исповедь дочери, не перебивая её, слушал, погрузившись в угрюмое молчание. То, о чём говорила дочь, он слышал и раньше, иногда пытался опровергнуть или, по крайней мере, смягчить как-то её жёсткие, категоричные утверждения, призывая больше задумываться над своими действиями и поступками, критически оценивать прежде всего их. Но дочь была непреклонна, как непреклонной оставалась в своих суждениях и её мать.

Уж чего Саттарову не хотелось больше всего – это быть арбитром в обострившемся конфликте между дочерью и матерью. Из своей прошлой жизни он знал, что жена его тоже не мёдом мазана, и в умении отстаивать своё мнение, свои взгляды ей тоже вряд ли отыщешь ровню. В звучавшем же рассказе дочери его настораживали две вещи: отстаивая свою правоту, она теперь, как бывало раньше, не ссылалась на некоего наведывающегося к матери импозантного мужчину. А главное – это неожиданное появление на поле брани нового веского аргумента – диссертации. Ведь ни дочь, ни мать раньше никогда не упоминали о ней. Что это, блеф окончательно сбившийся с пути девчонки? Игра на чувствах отца – доктора технических наук?

Впрочем, выпавшая из сумки фляжка многое объясняла…

– Вот и последний случай… – продолжала дочь, уже не сдерживая своих слёз. – Мне удалось успешно завершить научный опыт по своей теме, и мы с группой молодых учёных решили немного отметить мой успех. Возможно, увлеклись, засиделись… Мама же закатила такой скандал! Стены дрожали! Я была просто в шоке. Не помню даже, что ей там наговорила. Но утром она не стала даже разговаривать, просто указала мне на дверь…

Она подняла на отца наполненные слезами глаза.

– Ты молчишь, папа?

– Я думаю, просто думаю… – лишь пожал плечами Саттаров. Подозвав официантку, он оплатил счёт.

Когда они вышли из кафе и сели в автомобиль, Саттаров спокойно, с чуть заметной улыбкой на губах сказал сидевшей рядом дочери:

– Ты знаешь, там, в кафе, когда ты отлучалась, мне позвонил Анатолий Сергеевич. Ты ведь, наверное, помнишь его?

– Дядю Толю? Полковника? Конечно, помню! – обрадованно заулыбалась Алия. – Ведь он часто бывал у нас. Мы учились с его дочерью Валентиной в одном классе, а потом и в университете, только на разных факультетах. Слышала, что она стала известной журналисткой. И стихи, кажется, пишет. Мать у неё была, тётя Оля. Добрая такая, красивая. Как они поживают?

– Мать умерла в прошлом году. От сердечного приступа… А как поживают, увидишь сама. Анатолий Сергеевич просил заглянуть к нему ненадолго. Как ты смотришь на это?

– В гости – это всегда хорошо! – заулыбалась Алия, довольно потирая руки.

Квартира полковника запаса Золотарёва находилась на третьем этаже высотного элитного дома. В подъезде – чистота. Обшитые деревянными плитами стены, устланные кафелем полы.

Чувствовалось, боевой офицер, прошедший почти все горячие точки у себя в стране и за рубежом, не был обделён вниманием властей…

Встретил он старого друга и его дочь радушно. Саттарова обнял по-мужски сдержанно, но крепко, а Алию ласково потрепал пальцами за кончик подбородка.

Проведя гостей в зал, он усадил их в кресло, сам тоже занял место рядом, на обыкновенном стуле, умиротворённо сложив на коленях руки. Полковник здорово поседел за последнее время. И глаза его василькового цвета, обычно живые, с тёплой смешинкой, выглядели сейчас поблёкшими и усталыми. Боевого офицера в нём выдавали разве что выпрямленная осанка, тяжёлый подбородок, плотно, по-волевому сжатые губы.

– Давненько мы с тобой не виделись, Рашит, – сказал он дружелюбно, но чуть укоряюще. – Дорожку, что ли, к моему дому забыл? Или плутаешь всё в научных дебрях? Выглядишь, конечно, ничего, но белый снежок, вижу, голову твою тоже облюбовал. И дочь твоя совсем взрослой стала. Красавица. Вся в мать…

– А твоя Валентина… – начал было Саттаров, но полковник движением ладони остановил его и, кивнув на дверь, проговорил тихо, вполголоса:

– Там, в комнате. Только недавно уснула…

Но, оказалось, боевой офицер недооценил сложившуюся ситуацию. Тут же вслед за его словами грубый и гнусавый женский голос прокричал за стеной:

– Папа, кто там ещё? Опять бесы? Всюду бесы? Чтобы их…

Последовало выразительное ругательство.

– Не беспокойся, Валюша! Это к нам пришли Рашит Гилязович и его дочь. Ты хорошо их знаешь.

Произнеся эти слова, Золотарёв почему-то поднялся со стула.

– Какой ещё Рашит Гилязович?

Дверь резко отворилась, и в зал не вышла, а ввалилась одетая в небрежно застёгнутый домашний халат молодая женщина с всклокоченными рыжими волосами и окружёнными тёмными тенями большими голубыми глазами, из которых с нескрываемой откровенностью выплёскивались злость и недовольство.

Сначала она внимательно и изучающе осмотрела Саттарова, затем перевела взгляд на его дочь.

Алия, казалось, была не в меру растеряна и не знала, что делать. Но в какой-то момент лицо её вдруг осветила радостная улыбка. Она встала, подошла к своей бывшей однокласснице и, протянув руку, произнесла тепло и искренне, не сметая с лица улыбки:

– Здравствуй, Валечка!

Вздрогнув, Валентина резко отстранилась от неё.

– Убери руку! Я знаю, в ней – яд, и ты хочешь отравить меня!

Стоявший возле неё Золотарёв чуть заметно кивнул Алие, и она, как-то растерянно попятившись назад, уселась в своё кресло.

– Успокойся, Валентина. Никто здесь не собирается причинять тебе вреда. Это твоя школьная подруга Алия, а это её отец, мой давний друг. Теперь ты узнала их?

– Интересно… – задумалась на минуту Валентина, словно взвешивая про себя сказанные отцом слова. – Так значит, в гости пожаловали. Раз в гости, что же мы не усадим их за стол и не угостим?

Сорвавшись с места, она ринулась к серванту, открыв бар, вытащила из него бутылку коньяка, четыре фужера и с ловкостью ресторанной официантки начала расставлять их на столе.

Золотарёв взял её за руки.

– Прекрати, Валентина! Сейчас же прекрати! Они не пьют!

Посмотрев с выражением удивления на отца, потом на гостей, Валентина резким движением освободила руки.

– Не пьют, говоришь? Тогда выпью я!

Схватив стоящую на столе бутылку, она ловко откупорила зубами пробку, налила в фужер приличную дозу коньяка и тут же залпом выпила.

Произошло это в считанные секунды. Даже стоявший рядом отец, растерявшись на какой-то миг, не успел сделать ничего.

– Прошу тебя, перестань! – едва сдерживая гнев, проговорил Золотарёв.

– Всё, всё… – успокоила его Валентина, покачивая перед собой дрожащими ладонями. – Я всё… Завязала…

Для чего-то она отступила назад, встала спиной к двери. Затем, глубоко вздохнув и горделиво подняв голову, произнесла с пафосом:

– Не забывайте! Я – поэтесса! Известная поэтесса! Автор десятка поэтических сборников! Лауреат престижной литературной премии! Меня знает вся республика! Знают в Москве! Меня, меня…

– Перестань, Валентина! Всё это в прошлом! Ведь уже год, как ты не пишешь стихов! – мрачно прервал её отец.

– Неправда, неправда! – вскричала она, ударяя себя кулаками в грудь. – Ты просто забыл обо мне! Ты – обычный солдафон и тебя совершенно не интересует моё творчество! А стихи? Вот они. Пожалуйста!

Она вся собралась, вперила широко раскрытые, искрящиеся безумием глаза в только ей ведомое пространство и прочитала в манере Беллы Ахмадуллиной чуть дрожащим, взволнованным голосом:

 
Ложь – это живые цветы,
ложь быстро вянет,
Правда – сухой стебелёк,
что от лжи остаётся…
 

– Ну, полно, Валентина. Ты прекрасно знаешь, что это не твои стихи, – снова остановил её отец.

– А чьи же эти стихи? – с возмущением процедила она сквозь зубы, уставившись на него полными ненависти глазами.

– Это стихи казанской поэтессы Лилии Газизовой.

– Нет, это мои стихи, мои стихи! – набросилась она на отца с угрожающе растопыренными пальцами.

Но видавший виды офицер заученным приёмом скрутил разъярённой дочери руки, втолкнул в комнату и закрыл её на ключ.

– Ага, теперь я всё поняла! – вопила она, яростно барабаня руками по двери. – Вы все заодно! Вы готовите заговор против меня! Хотите избавиться от меня! Хотите уничтожить! А-а-а!

Крики и барабанная дробь всё усиливались.

Взяв телефон, Золотарёв спешно набрал номер и произнёс глухим, упавшим голосом:

– Алло, это звонит Анатолий Сергеевич. Приезжайте, пожалуйста. Срочно!

Саттаров посмотрел на дочь. Алия была ни жива, ни мертва. Казалось, она не верила в происходящее и сидела, тупо вперев в пол глаза и время от времени вздрагивая, словно пыталась, но никак не могла освободиться от какого-то страшного сна.

Золотарёв, видимо, и вправду пользовался в городе непререкаемым авторитетом. Не прошло и нескольких минут, как в квартире появились врач и два дюжих санитара.

Валентина какое-то время ещё буйствовала, но вскоре затихла.

Хозяин квартиры и гости сидели молча и, казалось, боялись заглянуть друг другу в глаза.

– Мы сделали ей укол. Она будет спать. Но считаю, что её нужно госпитализировать, – сказал врач, когда все трое, покинув комнату, где находилась больная, вышли в зал.

– Хорошо. Я сам привезу её к вам, – кивнул угрюмо полковник. – Пусть она отоспится. Потом легче будет её уговорить…

Когда врачи ушли, Саттаров подошёл к другу и обнял его.

– Извини, Толя. Наверное, я не должен был тебя беспокоить. Но сам понимаешь…

– Ничего, ничего, – похлопал его по плечу полковник. – Мне и не такое приходилось сносить. – Он перевёл взгляд на всё ещё сидящую в оцепенении Алию, чуть грустно улыбнулся. – А дочь у тебя славная. И у неё всё ещё впереди…

Когда они, выйдя из квартиры полковника, сели в автомобиль, Алия долго плакала. Плакала навзрыд, закрыв руками лицо, и лишь выплакав, можно сказать, все слёзы и окончательно успокоившись, спросила отца:

– Когда с ней это началось?

– Трудно сказать… – вздохнув тяжело, обронил Саттаров. – Ведь это зелёное чудище подбирается к жертве незаметно. Так случилось и с Валентиной. Сначала были успех, слава, комплименты. Потом начались дружеские вечеринки, весёлые застолья, пьяные загулы. У каждого это происходит, наверное, по-разному и в разный промежуток времени, но финал всегда одинаков. Потеря самоконтроля, алкогольный бред, психушка…

Алия вздрогнула и закрыла глаза.

– Ладно. Хватит об этом, дочка. Поедем ко мне, приготовим что-нибудь вкусненькое, почаёвничаем и поговорим о вещах более полезных. О твоей диссертации, скажем…

– Никакой диссертации нет, папа. Я обманула тебя, – не открывая глаз, произнесла полушёпотом Алия.

– Что ж, нет так нет. Поговорим тогда об искусстве, о музыке. Ведь ты, кажется, очень любила Альфреда Шнитке…

Алия молчала.

– Ну так что?

– Знаешь что, папа? – сказала она вдруг твёрдо, решительно, открывая глаза и выпрямляясь вся, как струнка. – Отвези меня лучше на вокзал. Я поеду домой. Попрошу прощения у мамы, помирюсь с ней.

– Ты это твёрдо решила? – посмотрев испытывающе на дочь, спросил Саттаров.

– Да. И только да, – уверенно прозвучало в ответ.

И вот они снова на вокзале. И снова дочь, как это было во время их встречи, подойдя, положила ему руки на плечи.

– До свидания, папа, – сказала она на этот раз тихо, с нежной улыбкой.

– До свидания, доченька, – подмигнул ей дружески Саттаров. – Я не знаю, как сложится твоя дальнейшая жизнь. Наверное, тебе придётся нелегко, но главное в этой жизни – победить себя. Об одном прошу, как бы трудно тебе ни было, не ищи облегчения в рюмке, не обманывай никого и, пожалуйста, поскорее выброси куда-нибудь эту отвратительную фляжку. И помни, что бы ни случилось, я всегда останусь твоим отцом.

– Спасибо, папа. Я одержу эту победу. Одержу и больше не сдамся…

Они долго смотрели друг другу в глаза. И в глубине их глаз был виден свет. Свет любви и надежды.