Текст книги "Год совы"

Год совы
Федор Ахмелюк

© Федор Ахмелюк, 2017

ISBN 978-5-4490-1234-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Квадраты от света фонарей лежали на полу. Снаружи была пасмурная, тяжелая, сырая зимняя оттепельная ночь. Под кроватью предательски шелестел пакет, стоило только повернуться. Светящиеся стрелки на наручных часах показывали без пяти четыре. Давно наступило пятнадцатое января.

Пора.

Он осторожно встал с кровати, прислушиваясь к каждому своему шагу и каждому скрипу. Тихо взял со стола бумажный конверт с заначкой. Сумку со свежекупленным ноутбуком. Пачку дисков, которые удалось спрятать вовремя. Телефон. Так. Ничего не забыл? Вроде ничего. Хорошо, что квартира на первом этаже, можно успеть убежать дворами к месту назначения. Ботинки надеты, куртка накинута. Ремень на рюкзаке затянут накрепко, чтобы не спадал, пока длится пробежка не на жизнь, а на смерть. Он тихо щелкнул замком и вышел на лестничную клетку, огляделся – никого. Бегом вниз по лестнице. Убегая, успел боковым зрением заметить, как зажглось окно родительской спальни.

Тяжело шлепая ботинками по лужам, совершенно неспортивного сложения человек бежал дворами на свет вывески расположенного неподалеку круглосуточного магазина. Там его ожидала белая «шестерка» с кировскими номерами. Интернет дал возможность легко искать попутные машины. Отчий дом остался позади, бежать уже не было особого смысла. Он пошел, перепрыгивая лужи и поглядывая на часы: отправление в четыре двадцать. Оставалось семь минут, когда он подошел к магазину и огляделся. Так и есть, белая шестерка, цифра 43 на номерах. Водителя только нет.

Спустя минуту появился и водитель – выходил из магазина с каким-то свертком в руках, наверное, с едой на дорогу.

– Ты Влад? – спросил он.

– Я.

– Ну чего, садись, поехали. Быстрее уедем – быстрее приедем.

Влад снял с себя рюкзак, сунул в багажник и сел на переднее место возле водителя.

– А сколько туда на машине ехать?

– Никогда не ездил? Часа полтора, думаю, с такой погодой. Может, и два.

– На электричке только ездил.

– То на электричке. Это через Острова, а на машине туда дорога – через Паржан и Букшу. Немного длиннее выходит. Тем паче что быстро ехать не обещаю, резина у меня плохая, дороги плохие, ну да к шести утра доберемся. Все, поехали. Курить будешь?

– Я не курю.

– Тогда едем.

«Шестерка», шелестя покрышками по талому снегу, выкатилась и неспешно поехала куда-то в темноту, туда, где фонари были натыканы реже. Влад вытащил телефон и набрал номер, который пришлось запоминать наизусть. Номер не отвечал. Решив позвонить позже, он уставился в окно, где на фоне темно-сизого ночного неба проплывали черные силуэты деревьев и редкие фонари, и думал… загадывал… мечтал…

В Серые Воды приехали в семь утра. Лопнуло колесо, пришлось менять, причем на неосвещенном участке дороги.

– Так где тебя в Серых Водах-то высадить? – спросил водитель, сбрасывая скорость, завидев знак, ознаменовавший въезд на территорию города.

– Да где угодно.

– Мне не к спеху. Назови адрес, довезу. Город-то небольшой. Ну, может, не совсем до пункта назначения, но рядом.

– Теплая, дом пятнадцать.

– Во махнул! – удивился водитель. – На Кувецкое поле, значит… ну, обещал – привезу. А кто там у тебя?

– Да брат троюродный там у меня живет, к нему еду.

– Ему все дозвониться пытаешься?

– Ага. Только спит он и не отвечает. Ничего, сейчас приду, постучу, откроет.

– Форс-мажор какой? – хмыкнул водитель.

– Почему сразу?

– Потому что ты бы на электричке поехал при свете дня, а тут явно видно, что срочно.

– Да так, – отмахнулся Влад. – Просто в доме моем не хотят, чтобы я туда ехал, потому и препятствуют как могут. Вдобавок не хочу, чтобы знали, куда я уехал.

Тем временем «шестерка» уже буравила колесами рыхлый снег на центральной улице района города, именуемого в народе «Кувецким полем» по имени села, которым этот район раньше являлся, а Влад все еще не мог дозвониться до человека, который должен был его встретить.

– Никак, – вздохнул он.

– Слушай, я на саму Теплую уже не въеду, видишь, там нерасчищена дорога. На углу тебя высажу?

– Ага. Сколько с меня?

– Триста.

Влад отсчитал три сторублевки.

– Ну, удачи.

Хлопнула дверь, «шестерка» скрылась в густой зимней темноте. Двадцать минут восьмого. Подходя к дому, Влад заметил, что снег перед калиткой не расчищен. Уехали куда?…

Калитка оказалась запертой. Свет в окнах не горел. Снег шел последний раз три дня назад, и то весьма скудный. По-видимому, брат с женой и двумя маленькими дочками куда-то махнули на отдых, а может, и вовсе переехали: Алексей как-то обмолвился, что жена жалуется на место жительства – ближайший детский сад на том конце города, детских товаров в близлежащие магазины почти не возят, да даже поиграть детям не с кем, на много домов вокруг дети есть только у них. Но было бы странно, если бы они бросили дом – здоровенный, квадратов восемьдесят, добротный пятистенок из лиственницы, доставшийся Алексею от прадеда. Дом уже больше ста лет стоит – ни малейшего перекоса – и еще лет двести простоит как нефиг делать.

Влад опять набрал номер. Не отвечает. Он что, еще и номер сменил? Полвосьмого. Рассвет в эти дни в этих краях происходит в десятом часу утра. Тем временем на другой стороне улицы где-то недалеко, но ощутимо ниже – улица уходила вниз к обрыву и заливным лугам – заскрипели ворота гаража, из которых вышел темный нескладный силуэт с лопатой в руках и принялся, покряхтывая, расчищать снег перед воротами.

– Не знаете, куда переехали? – спросил Влад, подойдя и показывая пальцем на дом.

Человек – чуть старше его, в одном тонком свитере и джинсах, нескладный, со спутанными черными волосами и страдальческим выражением лица, худой как жердь, – отрицательно покачал головой, вынул сигарету, закурил и спросил:

– А вы им кто?

– Брат троюродный хозяина.

– Переехали они, – сказал сосед, – а вот куда – честно, без понятия. Погоди, сейчас позвоню кое-кому, там подскажут.

Он вытащил телефон, наскоро набрал номер, что-то угукнул в трубку – Влад отошел и принялся разглядывать улицу, представлявшую из себя нагромождение домов разной степени потрепанности на ямистом, пологом взгорье, заросшем американским кленом, – затем закончил и поманил Влада рукой.

– Ты Серые Воды хорошо знаешь?

– Вообще не знаю.

– Адрес я тебе дам – Авиационная, сорок четыре, квартира пять. Добраться можешь на сорок пятом автобусе, вон как раз сейчас ходить начнет. Остановка вон там, – Человек показал рукой в сторону центральной улицы Кувецкого поля, – иди направо, пока улица не кончится, там увидишь супермаркет, возле него остановка. Другие автобусы сюда не ходят, не перепутаешь. Выйдешь на Деловой площади, а там спросишь, оттуда недалеко уже.

– Спасибо.

– Да не за что, – сосед засунул телефон в карман, выбросил окурок в сугроб и принялся дальше методично махать лопатой.

Дом брата Влад нашел нескоро: города в их области и так традиционно просыпались поздно – учреждения работали самое раннее с девяти, а часто и с десяти, – а Серые Воды и вовсе были одним из самых «совиных» мест, и даже в девятом часу утра прохожих было еще немного, и не все из них могли мало-мальски адекватно и ясно объяснить, где же эта Авиационная. Наконец Владу попался прохожий, который держал путь в те же края, и они вместе долго шли по застроенной однотипными кирпичными двухэтажками широкой пустой – без единого деревца – улице. Наконец он добрался, зашел в нужный дом и позвонил в пятую квартиру.

Дверь открыла молодая женщина с помятым, невыспавшимся, хотя и симпатичным лицом.

– Торговцев не впускаем. До сви…

– Я к Алексею.

– По поводу?

– Я его троюродный брат.

– Заходи. – Она с легкостью распахнула дверь и показала на коврик, на котором надлежало разуваться. – Тихо только, дети еще спят. Сейчас он выйдет.

И он вышел – без рубашки, свежевыбритый, протянул Владу свою широченную ладонь лесоруба и показал жестом, что следует проследовать на кухню.

– Я до тебя дозвониться не мог.

– А как нашел? – Алексей почесал свежевыбритый подбородок.

– Сосед кому-то позвонил и спросил, куда вы переехали.

– Ага, ну ладно. Что случилось-то? Достала тебя маман?

– Не то слово. Поэтому ночью и явился.

– Давно надо было, Морковкин. Жрать хочешь?

– Да не до того мне.

– Жить где собираешься?

– А съемные хаты есть? Я ноутбук с собой привез, работать буду, лишь бы интернет был. Денег на первое время взял.

– Сколько?

– Не считал, там тысяч семьдесят навскидку. Я просто после той истории от матери все прятал под паркетину.

– Нормально. Тогда… – Алексей вынул из кармана пиджака, висящего на спинке стула, ключи. – Поезжай на Теплую, вот тебе ключи. Я топить приходил дня четыре назад, сейчас тепло, дом остыть сильно не должен. Обустраивайся.

– А как же съем? – покосилась на них стоящая в дверях та самая женщина с невыспанным лицом.

– Наталья! Дом мой! Кого хочу – того туда и пускаю.

– Ну да, каждого халявщика…

– Я ж не задаром там жить собираюсь, – вмешался Влад.

– Тем более что мы можем сдать полдома. Целый дом будет трудно сдать.

– Н-ну ладно… – протянула она недовольным тоном. Влад не был знаком с этой Натальей, но она ему уже не понравилась.

– Да ты не бесись, – добродушно пробасил Алексей, когда она удалилась в сторону ванной. – У нее панический страх, что меня выгонят с работы и нам не на что будет детей кормить. Самой-то зачем работать, действительно?… При этом выносила мне мозг, что нам нужно уезжать с Кувецкого поля: детям, дескать, поиграть не с кем.

– Я вообще-то завтра на собеседование собиралась! – донеслось из соседней комнаты.

– Завтра суббота, какие нафиг собеседования!

– Пятница, – поправил Влад.

– А, да. Точно. Ну, поезжай, в доме все есть. Пожрать сам купишь. Мебель мы не перевозили, шмотье у тебя с собой, постельное белье в комоде найдешь. Телефон не отключен, интернет работает. Вечером я к тебе заеду после работы.

– Спасибо.

– Давай, держи хвост пистолетом. И это, номер смени. А то тебя найдет твоя авторитарная maman и устроит разнос нам с тобой и всем, кто попадется под руку, а за тобой приедет и утащит за ручку назад в город. И посадит под замок.

– Не стебись, – проворчал Влад.

– Да ладно, не буду. Поезжай, короче. С соседями сам познакомишься.

– Зачем?

– Там такие же сычи живут, как и ты. Будет у тебя хоть какая-то компания. Может быть.

«Сычи – это хорошо», – думал Владислав Микуров, направляясь вниз по Авиационной в сторону автобусной остановки. Потому что любое существо гораздо комфортнее себя чувствует в обществе себе подобных. А поскольку тому, кого в последние годы в интернете стало принято называть «сычом», для благоденствия нужно лишь, чтобы его не трогали и не тащили за уши в общество других зверей и птиц, самое подходящее это самое общество – это общество сычей. Сыч сычу клюв не откусит, а значит, никто его трогать не станет. Можно будет, черт побери, хоть раз пожить красиво. Его на ровном месте, под холодным дождем – дождь в середине января… – охватила необузданная, бешеная радость, почти эйфория. Кончилось! Черт возьми, все это кончилось!

Больше никто не отдаст дорогие колонки от компьютера какому-то пятиюродному племянничку младшего школьного возраста, не вынет из тумбочки лично заработанные деньги с формулировкой «ты еще маленький деньги свои иметь и тем более от матери прятать», не потащит в единственный выходной на дачу стоять кверху задницей на солнцепеке, ковыряясь среди жуков и червяков в вонючем мокром перегное. Кончатся истерики о зловредном влиянии интернета на духовность и несъедобности жареной картошки. И уж точно не будет несанкционированных уборок в комнате, после которых из нее исчезало все, что «ребенку не нужно» – то есть все, что этого уже двадцатилетнего «ребенка» интересовало. Эта «жизнь» казалась Микурову самой вонючей задницей в мире еще с младшего школьного возраста, когда до него начало доходить, что в семье отчаянно не желают, чтобы он вырос, и собираются вечно держать в доме маленького безвольного ребенка, которым можно сколько и как угодно помыкать, регламентируя даже процесс справления нужды. От непоправимой деформации психики спасала лишь недюжинная хитрость, позволявшая проворачивать всякие вольности, но чем дальше в лес и чем бурнее развивались информационные технологии, тем крепче закручивались гайки. Купленные Владом на собственные деньги вещи отдавались разным седьмым, восьмым и пятьдесят четвертым водам на киселе. На завтрак неизменно подавалась отвратительная каша – до четырнадцати – четырнадцати, ад раскаленный! – лет – манка, потом овсянка, и только попробуй воротить нос. Просмотр по зомбоящику чего-либо, кроме новостей, карался как минимум часовой нотацией. Встать в субботу позже восьми, а в воскресенье – девяти утра – невозможно. Книг, кроме учебников, русской классики (изжеванной до дыр) и того, к чему мужчина в любом возрасте и щипцами не притронется, в доме не было, и пронести их было невозможно. Он уже и сам не понимал, как он умудрился не спятить окончательно.

Дребезжащий бело-голубой ПАЗ вез его домой. В то место, которое теперь можно было называть домом. Дрова нашлись в сарае, лопата – одолжена у соседа Егора, того, который расчищал снег перед гаражом рано утром. Неописуемо вредная лапша «Анаком» обнаружилась в расположенном на повороте на Рыбацкую супермаркете. Наконец он, не раздеваясь, рухнул на неразобранную кровать, накрылся собственной курткой, брошенной на нее же, и провалился в усталый счастливый сон.

I

На тридцатое мая в прогнозе передали плюс тридцать четыре. До этого было три раза по тридцать два градуса – в тысяча девятьсот шестом, двадцать третьем и сорок втором годах. А тут сразу тридцать четыре – рекорд будет перекрыт сразу на полтора градуса.

Метеорологом, климатологом или синоптиком Егор Ахмелюк не был, однако же не поленился пойти на областной информационный сайт, открыть там раздел «Климат» и найти список температурных рекордов по городу Серые Воды. Самым жарким майским днем в истории было 20 мая 1923 года со значением +32,5 градуса. Впечатляюще. Еще более впечатляет, что ровно через десять лет в этот же день было почти минус восемь. А еще самый жаркий день все тех же 1923 и 1942, а также 1944, 1957, 1966 и еще каких-то лохматых годов тоже был в мае, а в 1992-м – вообще в сентябре.

Он зевнул и потянулся за бутылкой с лимонадом. Скучный день. Вызовов нет, хотя, казалось бы, в такое пекло должна быть масса перегревшейся техники. Оставалось только читать всякую занимательную и не очень чепуху в интернете, потому как включать кино не хотелось: как только засмотришься, утонешь в фильме, обязательно сдернут на какие-то дела. В последние года четыре адская жара в мае вошла в норму. Интересно, вроде бы, согласно прочитанному недавно «наблюдению» какого-то кухонного ученого, доктора наук копченых, в годы закрутки гаек, «политических заморозков», жара смещается ближе к концу лета, а морозы – к концу зимы, а в годы разброда и шатания – наоборот, все раньше начинается, раньше достигает пика – вон в девяностые было две или три зимы, в которые самым холодным месяцем был ноябрь, – и раньше заканчивается, потому как в те же зимы в середине февраля уже все текло.

Почему бы, казалось бы, не выкинуть мерзко дребезжащую дверь с эрзац-стеклом на кухне и не поставить новую? Ахмелюк был человеком крайне бесхозяйственным. Стол завален пустыми пакетами из-под чипсов, грязными кружками, крышками от пивных бутылок и фольгой от пачек сигарет. Шторы, еще к февралю посеревшие от печной копоти – зима была теплая, и печь часто дымила, – не заменены даже к концу мая. Единственное, что важно – кот Пряник породы «невский маскарадный» харчевался по всем правилам фелинологической науки. Видно, Ахмелюк счел значимым наличие у бедной зверушки тяжелого детства и юности, и решил – пусть хоть в кои-то веки пушистый поживет красиво.

«Кто теперь сыграет твой „Каприз“? О, только ты, Паганини!»

(Интересно, что сказал бы Паганини на современных музыкантов, сыгравших его на электрогитарах. Да и не только Паганини, а все остальные знаменитые композиторы тоже. Вон «Лунная соната» в исполнении гитариста Зинчука, которая у него играла перед этим – плохо разве? За душу берет едва ли не эффективнее оригинала).

«Гран-Кураж» орал из колонок, заглушая лай соседской собаки и мерзкое тарахтение мотокультиватора на огороде других соседей. Вот же мазохисты. Там за бортом уже тридцать один по Цельсию, а они, еле успевая смахивать со лбов лужи пота, все еще мучают рассохшуюся от жары жирную землю Кувецкого поля. Кувецкое поле – это район города Серые Воды, а изначально, до пятьдесят первого года, отдельное село. В самом глухом, северо-восточном углу города, на пологой равнине, изрезанной оврагами и где-то там, внизу, окончательно обрывающейся и превращающейся в широкие, заросшие травой выше человечьего роста заливные луга поймы речки под названием Укметь. На Кувецком поле была черноземоподобная – но никакому настоящему чернозему быть на 58-м градусе не полагается – жирная, с затхлым, прелым запахом почва, росли чахлые и нездорово искривленные американские клены и еще какие-то непонятные кусты, овраги скрывали на дне рахитичные ручейки, зарывшиеся в густую осоку, а ночью над полем нависал тяжелый, мутный дух заливных лугов, поднимался из оврагов жирный теплый запах разогревшейся за день не по-северному щедрой земли. Конечно, настоящие северяне бы посмеялись, но для жителей «средней полосы» Серые Воды – уже север, они даже первый снег в сентябре раз в полвека видят, а здесь это обычное дело.

Уже почти два часа, как он «заступил на дежурство» – то есть сменил своего напарника Мансура на посту дежурного скорой компьютерной помощи, этим же Мансуром и созданной. Его смена длится шесть часов – а послезавтра продлится двенадцать, потому что каждому правоверному мусульманину предписано проводить пятницу в молитве, что Мансур и делал всю сознательную жизнь. Зато его ждет полностью свободная и нерабочая суббота и воскресенье – те самые страшные дни, на которые прогноз дает тридцать четыре по Цельсию. Напарник же отдыхал в четверг и пятницу.

Сегодня двадцать седьмое мая. Сегодня еще ничего интересного не произошло.

«Ахмелюк, а ты в школе не был эмо?» – нет, не был.

Дуреет сидит от жары. Всякая хрень в голову лезет, сил нет, сдохнуть хочется – кажется, что сунули в котел с кипящим моторным маслом. Как тогда, когда неделю назад, меняя масло в своем гибриде «Ижа-412» с черт знает чем, вылил горячую отработку себе на пузо, и в гардеробе прибавилось на одну футболку, годную только для распилки дров, замены масла и прочей грязной работы.

А давайте будет как в том благословенном году, который так хотят вернуть эти самые эмо? Тридцать первого мая асфальт плавился, а первого июня утром бац – за пару часов с двадцати пяти до девяти градусов температура обвалилась и выше до вечера уже так и не поднялась. Холодное лето – это хорошо, грибов много обычно бывает в холодное лето, а собирать грибы Ахмелюк любил. Впрочем, каким холодным бы лето не было, фиолетовые рядовки раньше середины сентября не вылезут.

Поваляться бы, всхрапнуть, проспать жару. А ночью, когда будет хотя бы градуса двадцать три, а скорее всего и того меньше, вылезти на свет божий, всласть пошляться по улицам, воздухом подышать. Но нельзя: кто-нибудь сразу позвонит и скажет, что у него в «Одноклассники» не заходит. А Ахмелюк, как в известной шутке про министра, приедет, развернет в-одноклассники-заходилку и все сразу сделает, и получит причитающиеся ему хрустящие бумаженции, на которые можно купить пивка или другой какой-нибудь ништяк.

«А целый мир еще не знает, какая дама пропадает!»

Это еще что за новости? Где, какая дама пропадает? Это совесть у сервиса «Рекомендуемое» одной известной синей социальной сети пропадает периодически – начинает предлагать послушать то, чего Ахмелюк и в маршрутках не слышал.

Кстати, насчет дамы: дама-то не пропадает – бывшая дама Ахмелюка, оставившая его наконец на произвол судьбы в прошлом июне. Дама счастливо живет на Скобе – ну, в юго-восточном углу города, на въезде со стороны федеральной трассы, туда на 43-м автобусе ехать надо, – с неким конкурентом фирмы «Камкаев и товарищи», тот, правда, в основном чинит принтеры и прочую оргтехнику. Чувака звали Костя, а больше ничего Егору Ахмелюку известно о нем не было. Ну и пес с ней, с дамой, потому что Ахмелюк предпочитал дам к себе особо не подпускать, не доверял он дамам, и была на то у него весьма веская причина и не одна, но об этом как-нибудь в другой раз. Никаких гомосексуальных замашек у него не было, однако же постельная сторона жизни его с годами волновала все меньше и меньше, а собственная безопасность все больше, и к двадцати трем годам наконец перевесила, что очень удачно совпало с другим событием – его холодный пофигизм надоел его эмоциональной подруге и оная, обливаясь слезами и откатав с десяток восхитительных истерик, его наконец-то бросила. Можно напиться в сиську в целях перезагрузки и назавтра встать с постели новым человеком.

Почесав в затылке и прокрутив в голове то, что он этой даме бы рассказал о достоинствах того, что принято обзывать одиночеством, – Ахмелюк поднялся со стула и решительно направился на веранду с намерением покурить.

Однако едва он вынул сигарету и щелкнул зажигалкой, как мечтательные раздумья о всяких мимолетных мелочах типа песни про пропащую даму были оборваны громким стуком в дверь. Он одним прыжком – надо ж как-то размять свое и без того дряблое тело, – преодолел ступеньки и открыл: на пороге стоял человек, коего Ахмелюк видеть не ожидал здесь и сейчас, но был тем не менее был рад, давно к нему друзья не заходили.

Высокий голос, румянец на щеках, дурацкое подобие браслета из ниток бисера и цветных проводков, – подаренное какой-то «хорошей тян» – на левом запястье. Ну конечно, есть люди, которые с годами не меняются вообще. Андрюха тоже был жителем Кувецкого поля до поры до времени, однако с Егором Ахмелюком сдружился лишь четыре года назад и не здесь, а далеко отсюда, где-то в Костромской области – точных координат этой войсковой части ни тот, ни другой вспомнить не могли. Андрей Букарев – так звали этого чувака. Ранимый и капризный пацан, большой любитель выпить за любовь, мастерски изливающий свою душу и принимающий излияния чужих, конченный анимешник, художник-мангака, карикатурист местной газеты и еще пары интернет-изданий. С точки зрения «четких поцыков» – персонаж подозрительный, хотя никакой голубятины за ним никогда не водилось. Как не водилось на Кувецком поле и четких поцыков, так что Букарев себя чувствовал в полной безопасности… ну, кроме отчего дома, потому что поддеть недостаточно мужественного и брутального сына с «неприличными» для мужчины увлечениями не упускал случая собственный отец. За исключением опять же водоемов – дважды в месяц обязательная рыбалка отца и сына безо всяких отговорок и с откровенными разговорами. Отец и сын уважали друг друга безмерно, пусть и были словно с разных планет, впрочем, сына это вполне устраивало – тот был мнения «дети за отцов не ответчики», и Андрюха совершенно не собирался себя ломать и изображать брутального до судорог «настоящего мужика».

Однако же здесь, в доме 18 по улице Теплой, никто и не вздумал бы смеяться над Букаревым: ни хозяин дома, ни его появлявшаяся здесь в свое время регулярно растрепанная псевдоблондинка с разноцветными волосами по имени Иветта – ну, та самая бывшая дама Ахмелюка. Всех все устраивало, потому что все были руками и ногами за свободу личности, и будь Букарев хоть метросексуальным гомиком, ему бы слова не сказали, пока он вел себя приемлемо для этого места.

Букарев сразу стал объектом насмешек в роте. Неприятно румяный чувак с вечно насупленной физиономией и слишком уж медовым для бойца Вооруженных Сил Российской Федерации голоском, рисующий в тетрадках большеглазых девочек в коротеньких юбочках, как-то плохо вписывался в объективную реальность, провонявшую гуталином и потом, наполненную нарядами, командами, построениями и тревогами, и даже несмотря на то, что вменить или подозревать его в чем-то реально зазорном для солдата было невозможно – ну да, по физической части Букарев был ближе к аутсайдерам, чем к лидерам, однако же только «ближе» и свои стандартные девять подтягиваний и четырнадцать секунд на стометровке демонстрировал без вопросов, – и со временем даже деды ограничивались лишь беззлобным подхихикиванием. Никогда не бывавший в горячих точках и даже на мало-мальски серьезных учениях, но уже успевший явно где-то получить по башке старлей со скверным характером, исполнявший обязанности командира роты, вот тот Андрюху реально не любил и в открытую при всей роте любил поставить в антипример или спросить хотя бы, не педик ли он. Пару раз читал морали на тему достойного и недостойного мужчины и нес прочий традиционалистский бред. А под конец своего пребывания на посту и вовсе бросил фразочку «Топить таких, как ты, надо» в Андрюхин адрес. Впрочем, старлей, свои командирские обязанности выполняющий через задницу, очень скоро под эту самую свою задницу получил от командира части и был переведен на какую-то унылую должность в штабе тыла, не предусматривающую общения со срочниками. Есть же в мире справедливость. Иногда.

Музыкально же Букарев, вполне предсказуемо, слушал попсу. Именно попсу. Преимущественно в женском исполнении. От бойзбендов и всяких Дим Биланов – плевался. Что и спасло ему репутацию. Именно эти два обстоятельства – принадлежность к культуре анимешников и музыкальные вкусы – и сдружили его с Ахмелюком, который сам имел почти нездоровое пристрастие к женскому вокалу. Потом уже к их компании присоединились другие пацаны с Серых Вод – Макс Сотовкин, Юрка Каваев, – и не только с Серых Вод, эта «диаспора» включала еще Аркадия Сыча, нижегородского ездуна в Серые Воды к дедушкам, дядюшкам и прочим пятьдесят четвертым водам на киселе, некогда патлатого металлиста и эпического раздолбая Макса Черникова, угрюмого и нелюдимого Коляна Криза, в разное время – еще от двух до пяти человек, включая одного из дедов по имени Денис Фатьянов, бывшего из-за своего воинственного спокойствия, граничащего с малахольностью, любимым объектом ненависти того хренового командира. Сформировалась компания, реально положившая неудовлетворенную часть тела на всю эту армейскую внутреннюю антикультуру с пробиванием фанеры и прочей мерзостью. Командиры были недовольны. Компашка была на плохом счету, балбес Черников вместе с букой Кризом не вылезали из столовой, где, как они пояснили позже, попросту шарились от унылого ротного бытия. В наряде по столовой что? Прием пищи отстоял, закрепленную посуду вымыл, полы надраил – и зашкерься себе куда-нибудь в уголок да покуривай до следующего приема пищи. А еще можно к поварам сходить, пожрать чего-нибудь в спокойной обстановке, не ожидая каждую секунду дикого сержантского вопля «Пятая рота, встать! Относим посуду!».

Впрочем, все это давно уже кончилось. Сумевший сберечь свой характер и не превратившийся в типичного «деда» Букарев благополучно вернулся домой (с лычкой, к слову, заслуженной без сучильства и всяческого подляка – а за успешное несение службы в боевом дежурстве и в нарядах по роте), где продолжил заниматься своими «немужскими» делами – рисованием большеглазых девочек и прослушиванием сладкоголосых девочек уже с эстрады. Девочки же более земные, не нарисованные, с нормального размера глазами и заурядными или отсутствующими вокальными данными, на Андрюху внимания не обращали. Или обращали, но принимали за мягкотелого тюфячка сомнительной ориентации и пытались превратить в подружку. Андрюха злился, орал, слал хитрозадых далеко и глубоко, покупал пиво и водку, напивался, выл о неразделенной любви и паршивости этого мира – в общем, вел себя как престарелый эмо, только что без розового шарфика, слезок и попыток порезать вены. На все увещевания Ахмелюка и других отвечал, что иначе не может. Ну не такой он, и все тут. «Не такой я» было в этих кругах веским и уважительным аргументом, и от него отстали. Хотя, последние пару лет Букарев уже порядком зачерствел (ну или просто научился себя вести) и разглагольствовать о том, как ему паршиво, начинал лишь уже порядком накачавшись спиртосодержащими напитками.

Все же, при всех его недостатках, именно Букарева Ахмелюк считал своим лучшим другом.

– Ты опять ужрат, чувак? – на всякий случай спросил Ахмелюк, пропуская друга на веранду.

– С чего ты взял?

– Ну, что-то давно уже ты ко мне не заходил.

– Я просто мимо шел, дай, думаю, зайду. Нальешь? – Букарев скинул кроссовки и направился вверх, пока Ахмелюк завинчивал банку с окурками.

Выпить Андрюха любил, это факт. Собственно, с его обостренной эмоциональностью – вот у кого надо было спрашивать, не принадлежал ли он к всеми осмеиваемой черно-розовой субкультуре! – ничего удивительного в этом не было. Всерьез его мало кто воспринимал, особенно женщины, у которых обычно при всей либеральности мышления в рабочем состоянии подсознательный тормоз, спрашивающий «ну какой же это самец?».

Ахмелюк распахнул холодильник, отодвинул пакет с какой-то уже начавшей пованивать чепухой и вынул банку «Толстяка».

– Лови, – он кинул банку Букареву. Тот мигом сковырнул ключ, приложился к банке и блаженно застонал.

– Аааа… Холодненькоееее… Ты сам как?

– Дежурю, как видишь, – хмуро сказал Ахмелюк.

– И долго еще будешь? Чувак, мне надо напиться.

– До девяти. Андрюх, если так срочно, то давай ты напьешься с Каваевым, а?

– Да не срочно. Но я поторчу у тебя до девяти, если не влом, конечно. У меня беда… – тоскливо заключил Букарев, скомкал пивную банку и швырнул куда-то в сторону мусорного ведра, конечно, не попав.

– Не мусори, – буркнул Ахмелюк. – Торчи, конечно. Что делать будем?

– А не знаю.

– Тогда… ну, я думаю, рассказ о твоей беде лучше поберечь до девяти, я правильно понял?

– Вполне.

– Ну что ж, тогда жди, – заключил Ахмелюк и снова уставился в монитор, почитать про засуху 1981 года. А еще, говорят, в октябре 81-го не было ни одного заморозка…

Что же дальше будет с нами? Сычуют, пьют, на мужиков не похожи… Где суровый бородатый воин с топором, похожей на мышку вечно беременной женой и тринадцатью детьми?

– А почему бы тебе тоже не выпить? – снова подал голос Букарев. – Все равно дома сидишь.

– Чувак, ты забыл? Я ж за рулем на работе. Или я куда-нибудь на Школьную пешком потащусь в противоположный угол города? Могу чаю налить. Только вдруг будет как в тот раз?