Текст книги "Долина Новой жизни"

ГЛАВА III

Утром, в понедельник, я получил приказание явиться во дворец, в отделение первое, в кабинет Вильяма Куинслея.

Без всяких приключений я достиг Центральной улицы и очутился перед дворцом Куинслея. Нашел двери, ведущие в первое отделение.

Я вошел в обширный вестибюль, из которого в три стороны уходили широкие длинные коридоры. Прямо, против входа, был лифт. На стене было указано, какие комнаты находятся на каких этажах. Я увидел, что кабинет Куинслея Старшего находился на десятом этаже.

По вестибюлю и по коридорам сновала масса людей, одетых в серое, с номерами на груди, со значками и выпушками на рукавах и воротниках. Лица их выражали полное спокойствие, серьезность, движения их были решительны, быстры и ловки.

Я вскочил на ходу в вагонетку лифта, наполненную уже людьми, и стал подниматься кверху. По мере того как вагонетка проходила мимо этажей, публика все время менялась. На ходу многие выскакивали, другие вскакивали. Все были очень вежливы, многие были, по-видимому, знакомы друг с другом, но разговора почти не было слышно. Среди поднимающихся я заметил господина, одетого по-европейски. Он произвел на меня сразу благоприятное впечатление своим открытым лицом и ясными серыми глазами, смотревшими через золотые очки. Седеющие волосы виднелись из-под его шляпы, но чистое лицо его указывало, что он молод.

На десятом этаже я вышел. Со мною вместе вышел и моложавый седеющий человек. Здесь снова во все стороны от фойе убегали коридоры, и поэтому я обратился к нему с вопросом, как пройти в кабинет Куинслея. Он очень любезно начал объяснять мне, но потом, спохватившись, сказал:

– Да ведь я иду туда же, пойдемте вместе. Я вижу, вы человек новый. Позвольте представиться: Фридрих Тардье, педагог. Я заведую школьным образованием.

Я назвал ему себя, и мы дружески пожали руки.

– Я иду со своим ежедневным докладом, а вы, мсье Герье, верно, за получением инструкций? Какова ваша специальность и откуда вы прибыли?

Несколько поворотов коридора, и мы оказались у дверей кабинета. Это был громадный зал с окнами, выходящими на плоскую крышу. Посредине его имелось большое возвышение, на котором стоял необъятных размеров стол. С потолка над столом свешивались всевозможные аппараты и приспособления, виденные мною уже раньше, а также совершенно новые для меня.

Сзади стола возвышалась скамья, перед ней, чуть сбоку – кафедра. Боковые пространства от этого возвышения были заполнены рядом кресел. В зале было многолюдно. За столом в глубоком кресле сидел высокий седой старик с зачесанными назад волосами и белой бородой почти до пояса. Он был похож на патриарха. Старик разговаривал с каким-то джентльменом, одетым поразительно изящно, как будто он только что прибыл из Лондона, и голоса их слабо доносились до наших ушей.

Выжидая своей очереди, мы отошли в сторону. Я мог любоваться сквозь окна аэропланами, прилетающими на крышу и отлетающими оттуда в небесную даль.

Тардье сказал мне, что Куинслею Старшему теперь около девяноста лет, поэтому он сделался малоподвижным, все свое время проводит в помещении, которое находится рядом с этим кабинетом, или же здесь, в кресле. Он исполняет свои многочисленные обязанности правителя страны. В случае необходимости здесь же устраиваются заседания, делаются и заслушиваются доклады. Если нужно, прямо с этой крыши он отправляется па аэроплане в разные учреждения, но это случается крайне редко. В этой комнате находится как бы мозг страны.

Пока мы беседовали, место перед письменным столом Куинслея освободилось, и тотчас же к нам подошел один из секретарей, приглашая меня следовать за ним. Я был введен на возвышение, и мне было указано на стул перед столом. Я поклонился и сел.

Куинслей просматривал лежавшие перед ним бумаги. Так прошло несколько минут. Наконец, он откинулся на спинку кресла и посмотрел на меня пристальным взором.

– Я очень рад видеть вас здесь, – начал он тихим старческим голосом. Собственно говоря, мы имеем в своем распоряжении достаточно специалистов, как приезжих, так и здешних. Ваши изобретения, говоря откровенно, не представляют для нас чего-либо особо ценного, но ваша голова, конечно, может сослужить нам большую службу, и я постараюсь вас использовать насколько возможно полнее. Мне очень приятно, что вы теперь совершенно здоровы, и что мы могли оказать вам в этом услугу; надеюсь, что вы этого не забудете. Мы предоставляем приезжим все удобства, полную свободу и наилучшие условия для работы, которая увлекает вас. Мы понимаем, что вы не можете переродиться, и поэтому, по возможности, делаем все, чтобы сделать вашу жизнь приятной и легкой. За это мы требуем послушания и до поры до времени ограничиваем вашу свободу пределами этой страны. Наш народ может жить в иных условиях. Это ему не трудно, так как он несет в себе другие зачатки и получает другое воспитание. Но и вам надо отрешиться от мира, в котором вы жили, полюбить наш народ и проникнуться его идеалами. Наш народ не знает лжи, обмана, преступлений; единственной страстью его является соревнование на том поприще, которое ему предоставлено в силу природных его качеств. Перед нами стоит задача совершенствовать качества отдельных индивидуумов и целых поколений. Когда мы достигнем этого, мы понесем результаты наших достижений в более широкий мир, и мы победим. Это будет величайшая революция в истории человечества.

При последних словах лицо Куинслея оживилось, и речь его сделалась более энергичной.

– Мы принесем миру избавление от страданий и несчастий. Мы покажем, что значат истинные равенство и братство. И вы, мсье Герье, скоро, я убежден, сделаетесь энтузиастом нашей веры; как сделались многие другие из прибывших сюда, и жизнь будет казаться вам увлекательной и полной смысла. Если же вы будете работать без этой веры, вы будете чувствовать себя заключенным, отбывающим какое-то наказание за неизвестное вам преступление.

Так как я ничего не отвечал и продолжал сидеть, почтительно смотря на него, он заговорил снова:

– Я знаю, вы виделись в клубе с Педручи. Вот вам пример. Революционер до мозга костей; проникнут нашими идеями. К сожалению, мы сами, инициаторы этого грандиозного дела, являемся людьми старого порядка, и для нас не всегда легко бороться с нашими страстями и с нашими привычками. – Голос его при этом дрогнул, и он замолк, низко опустив голову на грудь. – Да, с этим надо считаться. Мы должны действовать строгостью и вразумлением.

Он еще помолчал и проговорил как бы про себя:

– Много, много трудностей надо еще преодолеть. Покончить с прежней жизнью очень трудно. Но, мсье Герье, я несколько отвлекся в сторону. Непосредственная задача моя и ваша, как инженера, состоит в улучшении и устройстве технического оборудования, потребного для выполнения нашей главной цели. Многое сделано, но многое еще предстоит сделать. Я ознакомлен Максом с некоторыми из ваших трудов, и теперь вы должны все ваши материалы передать в распоряжение Шервуда, и он решит, на какую работу вас поставить. Я думаю, что вы можете приступить к работе немедленно.

В ответ на эти слова я поблагодарил старика за его любезность, за доброе отношение ко мне, за все то, что мне было предоставлено в Колонии, и, не распространяясь относительно своих убеждений и идеалов, выразил свою готовность поступить в распоряжение Шервуда.

Куинслей протянул мне через стол свою бледную руку, и я почувствовал на мгновение прикосновение его холодных пальцев.

Я стоял, готовый уже уходить, когда старик нагнулся вперед и произнес:

– Что касается того дела, о котором мне говорил Педручи, то его надо понимать иначе, чем вам представляется. Во всяком случае, я сделал распоряжение, все будет улажено.

На этом моя первая аудиенция у Куинслея Старшего окончилась.

Секретарь отвел меня в соседнюю комнату, где я увидел знакомого уже мне Шервуда. После получасовой беседы с ним все было выяснено. Мне предстояло принять участие в работах по проведению Большой дороги – там, кстати, выяснится, насколько окажутся пригодны мои изобретения, а затем, в будущем, меня переведут на сооружение новых шлюзов. Шервуд настолько заинтересовал меня своими рассказами о предстоящей работе, что я вышел от него сияющий и довольный.

Навстречу мне попался мой новый знакомый, педагог Тардье. Он сразу заметил мое настроение и поздравил меня с успехом в моей новой жизни.

– Желаю вам достичь полного удовлетворения. Я сужу по себе. Моя деятельность в Европе приносила мне горькие разочарования, теперь я чувствую себя совершающим большое дело, и результаты его бесспорны. Я попрошу вас пожаловать со мной в одну из средних школ, куда я сейчас направляюсь.

Я охотно принял его приглашение и уже собрался следовать за ним к лифту, как вдруг ко мне подошел какой-то неизвестный в обычном сером костюме и передал, что Макс Куинслей желает меня видеть.

Мне пришлось отказаться от любезного приглашения Тардье, но он убедил меня, чтобы я после визита к Куинслею не возвращался домой прежде, чем не побываю в школе, где он будет оставаться очень долго.

По указанию своего провожатого я вышел на верхнюю площадку крыши и оттуда лифтом спустился на несколько этажей вниз, в другое крыло здания.

Я оказался в комнате, которая своей меблировкой походила на приемную в каком-либо европейском казенном учреждении. Здесь никого не было. Мне пришлось прождать добрых полчаса. Наконец, мой сопровождающий вновь появился и, приоткрыв дверь, знаком пригласил меня пройти в соседнюю комнату. Там за большим письменным столом я увидел знакомую мне фигуру Макса Куинслея. При моем появлении он встал и сделал несколько шагов навстречу. Он не поздоровался со мной. Черты его лица выражали раздражение, и руки нервно двигались, как будто не находили себе подходящего положения. Он уставился на меня своим проницательным взором и произнес:

– Что касается моих обещаний, то они выполнены, теперь очередь за вами, но… – он немного замялся, – но, мне кажется, вы начинаете не особенно хорошо. Вы вмешиваетесь в мои личные дела, я не могу этого позволить. Предупреждаю вас, что я не потерплю этого. С вашей стороны требуется безусловное послушание. Все, что не касается вас лично, не входит в круг вашей деятельности. После отца я являюсь здесь высшим управителем, и это я вас прошу запомнить раз навсегда!

Тут голос его сделался резким и поднялся почти до крика. Я был настолько поражен его словами и особенно тоном, что сразу не нашелся, что сказать.

– Я не понимаю, что я сделал, чтобы со мной обращались таким образом, начал я.

– Довольно, – прервал Куинслей, – из-за вас мне пришлось испытать неприятности. Чтобы мы с вами жили в мире, я еще раз предостерегаю вас: вина за все последствия падет исключительно на вас.

– Однако я не скажу, чтобы вы были особенно вежливы, – проговорил я, сдерживая свой гнев.

Куинслей более спокойным голосом сказал:

– Я очень сожалею, что не мог совладать с собой. Надеюсь, что впредь у нас не будет неприятностей. Я требую от вас беспрекословного послушания и благодарности за то, что для вас сделано. Если вы честный человек, вы должны чувствовать, что вы мне обязаны жизнью.

– Я никогда этого не забуду, – отвечал я, – но ради этого я не могу забыть других обязательств. Если вы говорите относительно мадам Гаро, то…

– Мадам Гаро! – перебил меня, опять раздражаясь, Куинслей. – Какое дело вам до мадам Гаро, какое отношение к ней вы имеете? Вы придаете значение вымыслу какой-то истерички. Неужто вы не понимаете, что даже сами по себе ваши предположения, подозрения по отношению ко мне унижают меня? Какое вы имели право принять участие в этой глупой истории? Но положим конец этому разговору, я предупредил вас, и считаю дело оконченным.

Он прошелся несколько раз из угла в угол по комнате, давая себе время успокоиться и, когда остановился передо мной, я узнал в нем того Куинслея, каким он был в Париже. Он протянул мне руку и заговорил мягким тоном:

– Горячность, которую я никогда не могу преодолеть – наследственный дар моего дедушки, с этим трудно справиться. Забудем наш разговор. Я знаю, вы получите назначение к Шервуду. Это замечательный руководитель. Ваш талант найдет там наилучшее применение. Мы будем еще не раз встречаться с вами и тогда поговорим, а теперь до свидания.

С чувством величайшего удовольствия оставил я кабинет этого человека. Но с облегчением я вздохнул только тогда, когда оказался на дорожке сада около большого канала. Тут, согласно указанию Тардье, я спустился вниз на станцию подземной электрической дороги и через десять минут пути в прекрасном вагоне уже стоял перед громадным зданием, где помещалась средняя школа № 62.

Когда я отыскал Тардье, он повел меня в один из классов, где как раз шли занятия.

– В этом здании, – объяснял он мне по пути, – помещается десять школ. В каждой из них по четыре класса. Все учение заканчивается в четыре года. Сюда поступают мальчики по окончании низшей школы, четырех лет. Восьми лет они уходят из средней школы, и если успехи их отличны, то они назначаются для прохождения курса специальных высших школ. Специальность их определяют чисто объективным методом, руководствуясь особенностями их ума и развития тех или других способностей.

Класс представлял из себя громадный, светлый зал, наполненный юношами, сидящими на скамьях, поставленных амфитеатром вокруг кафедры. Юноши производили впечатление здоровых и развитых физически, на наш европейский взгляд, приблизительно пятнадцати-шестнадцатилетних, тогда как им было не более семи. На кафедре стоял учитель, ничем не отличающийся по внешности от всех здешних жителей. Перед ним находилось несколько аппаратов, значение которых мне скоро стало понятным. Он преподавал им математику. Дети сидели смирно и почти не шевелились.

Тардье и я сели рядом с учителем, и урок продолжался.

Учитель объяснял формулу; затем он взял из книги картон с какими-то прорезями и поместил его в аппарат, стоящий перед ним. Послышалось легкое жужжание, оно продолжалось несколько секунд. После этого учитель задал некоторым ученикам вопросы. Оказалось, что объяснение было усвоено тремя из пяти. Тогда аппарат снова зажужжал. Повторные вопросы убедили, что объяснение запечатлено в памяти всех обучающихся. Если надо было усвоить себе какой-либо чертеж, то рисунок его проецировался аппаратом на особом экране и удерживался на нем до тех пор, пока запоминался всеми.

Мы вышли из класса, и Тардье торжествующе заявил:

– Таким образом с помощью механических приспособлений мы добиваемся, что наши ученики без всякого труда в четыре года усваивают то, на что в Европе тратится семь лет, и это достигается в условиях, когда мы отводим спорту, физическим упражнениям и военной подготовке не менее половины трудового времени. Все знания остаются в памяти навсегда и в то же время воспринимаются вполне сознательно.

Мы побывали еще в нескольких других классах, и я убедился, что преподавание везде ведется по той же самой системе. Запоминание виденного и слышанного совершается с помощью аппарата, который передает восприятия непосредственно в мозг и удерживает их там столько времени, сколько необходимо для среднего ученика. Подбирают учеников по классам весьма тщательно, руководствуясь их способностями.

Покидая школу, я видел, как несколько групп учеников упражнялись в гимнастике и спортивных играх. Бросались в глава их послушание, серьезность и спокойствие. Казалось, это все взрослые люди, что они исполняют какое-то важное дело, а не игру.

На обратном пути, проходя мимо замка Куинслея, я тщательно старался установить, из какого именно окна мне была брошена записка, но напрасно. Все окна в этом этаже были закрыты. Через их стекла я ничего не мог видеть.

Вечером, по возвращении в Колонию, я отправился на прогулку со своими друзьями Мартини и Карно. Я передал им свой разговор с Куинслеем Старшим и Куинслеем Младшим и просил объяснить все то, что оставалось для меня непонятным. По их словам, оказывалось, что Куинслей Старший был большой энтузиаст всего нового, революционер по природе. С ранней молодости он бредил идеями пересоздания мира и самого человека – с тем, чтобы в корне изменить все его инстинкты. Он собрал вокруг себя группу таких же энтузиастов и, будучи миллиардером, решил осуществить свою мечту, переселившись в уединенное место. Его сын, Макс Куинслей, такой же энтузиаст, замечательный биолог, молодой, но прославивший уже себя в ученом мире, подал своему отцу блестящую мысль вывести искусственным путем поколения людей, лишенных основных страстей и недостатков человечества, и с помощью их попытаться водворить на земле новый строй. Но уже тогда программа Куинслея Старшего существенно отличалась от программы Куинслея Младшего. В то время как первый хотел с помощью новых людей мирным путем содействовать излечению человечества от вековых недугов, совершенствованию его, последний считал, что мирным путем в этом деле ничего не добиться, надо искать и использовать другие пути. Под его влиянием в последнее время все более и более развивался милитаризм, между тем как лет двадцать пять тому назад его не было и в зачатке. По мере того, как Куинслей Старший стареет, власть переходит в руки Макса, и можно сказать, он является теперь фактическим руководителем страны. С каждым годом он делается все более самовластным, раздражительным, не терпящим никаких возражений. Люди, которые знали его прежде, не узнают его теперь. Самые близкие его друзья, приехавшие с первой экспедицией из Америки, устранены от всякого участия в делах и доживают свой век в полном бездействии. К ним Макс Куинслей относится особенно подозрительно, хотя отец его и до сих пор старается поддерживать с ними хорошие отношения. Расхождения между отцом и сыном все более увеличиваются, но все же Макс не выходит из послушания отцу. Раз Куинслей-отец обещал, что дело мадам Гаро будет улажено, то надо надеяться, что так и будет; но ясно, что это повиновение родителю стоит очень дорого Максу – отсюда его раздражение в разговоре со мною. Если в настоящее время мадам Гаро будет в безопасности, то этого нельзя сказать о ее будущем, так как Куинслей настойчив и никогда не отступает от намеченного. Поэтому не надо останавливаться на достигнутом, надо постараться, чтобы попытки Макса в отношении мадам Гаро не повторились. С этой целью мы решили выяснить немедленно, где находится в данное время мадам Гаро, и установить с ней постоянную связь.

На следующий день, рано утром, на пассажирском аэроплане я отправился на место своей службы, в Долину Большой дороги.

В кабине аэроплана сидело уже несколько десятков человек, когда я вошел туда в сопровождении Карно. Он отправился вместе со мной, – ему требовалось осмотреть электрическую станцию.

В кабине, отделанной очень просто, стояли длинные деревянные скамьи. Пассажирами были простые рабочие, перемещаемые с одной работы на другую.

Мы с Карно прошли в следующую кабину, расположенную в средней части аэроплана. Здесь обстановка была совершенно иная: мягкие кресла, столики для работы, зеркала и различные украшения. Кабина была небольшая и, кроме нас, здесь поместилось еще четыре человека, из которых двое были «приезжие», а двое – аборигены.

Мы раскланялись с ними, но в разговор не вступили.

Аэроплан скоро поднялся. Плавность его лета и отсутствие шума делали полет настоящим удовольствием. Мы пересекли Главную долину на небольшой высоте, и над пушечным заводом, громадные здания которого рисовались внизу под нами на зеленом фоне местности, повернули в сторону, несясь над узкой, постепенно поднимающейся долиной, глубоко вдающейся в отроги гор и теряющейся где-то между их вершинами. Посреди этой долины мы могли видеть широкий извивающийся канал; вода в нем местами образовала пенящиеся водопады.

Вдоль канала вилась лента дороги, блестевшая на солнце как отполированная. Из ущелий гор в долину спускались темные леса, а самая долина представлялась ярко-зеленой. По мере того, как долина поднималась, незаметно для нас поднимался и аэроплан, и скоро мы уже видели Главную долину и пушечный завод где-то далеко, сквозь щель поднимающихся со всех сторон гор. Долина суживалась и обрывалась у подножия громадного горного массива, вершины которого с аэроплана нельзя было видеть.

Сверху видно было, что дорога упиралась в пустынную скалу, где начинался туннель, черное жерло которого выступало на сером фоне скалы. Канал отворачивал в сторону и терялся в горах. Рядом с туннелем были разбросаны большие постройки – похоже, заводские корпуса и рабочие казармы.

И здесь меня поражало отсутствие труб, дыма и копоти. Или все приводилось в движение электричеством или иной какой-то энергией, но, во всяком случае – каменный уголь здесь не использовался.

Аэроплан снизился, приземлился; мы прибыли к месту моей первой службы.

Карно попрощался со мной, и я отправился в главное управление постройки туннеля для получения указаний от помощника Шервуда. Я был назначен в модельную мастерскую и должен был ежедневно приезжать сюда из Колонии в семь часов утра и уезжать в пять.

Строительство туннеля произвело на меня потрясающее впечатление. Собственно говоря, слово «туннель» совершенно не подходит к тому сооружению, которое я увидел. Через него должна пройти дорога, рассчитанная на движение двадцати грузовых автомобилей в ряд. Высота сооружения была пропорциональна ширине. Я не буду описывать эту грандиозную стройку со всеми имеющимися здесь остроумными механическими приспособлениями и машинами и с громадным количеством рабочих. Единственное, на чем я считаю нужным здесь остановиться, – это на вопросе, откуда бралась энергия, которой приводились в движение все эти машины.

В четыре часа я зашел на станцию, где ожидал меня Карно. Станция была расположена за поселком, и мне пришлось пройти мимо всех рабочих казарм. Эти постройки ничем не отличались от домов обычного типа на любой улице Главного города. Улица была пуста, так как все население находилось на работе.

Я легко нашел дорогу на станцию и добрался до нее почти без расспросов. Станция представляла из себя трехэтажное здание – оно стояло на самой набережной канала. Раньше ее динамо-машины приводились в движение падением воды. Теперь источник энергии был совсем иной, и Карно обещал мне показать механизмы, необходимые для получения этой энергии.

Я застал Карно в нижнем этаже за разборкой каких-то частей незнакомой мне машины. Двое или трое рабочих помогали ему. Он был так увлечен своей работой, что долго не замечал меня. Я не хотел ему мешать и, усевшись на стуле в дальнем углу, выжидал.

Когда Карно, наконец, заметил меня, он засмеялся.

– Сколько времени вы сидите здесь, мой дорогой? Как мог я не заметить вашего прихода! Ну, подходите, я ознакомлю вас с основами, на которых зиждется добыча новой могучей энергии. Вы, конечно, знаете, что еще в конце прошлого столетия Беккерелем, Кюри и другими было открыто несколько так называемых радиоактивных элементов. Вы знаете уран, радий, торий и актиний. Атомы этих элементов находятся в постоянном распаде и, распадаясь, они выделяют колоссальное количество энергии. Например, грамм радия, если бы он мог распасться сразу, выделил бы энергию, равную энергии взрыва тысячи восьмисот тонн динамита. Наука не знала способа ускорить распад атомов или замедлить распад. Мы обязаны этим открытием Гаро, и вы видите, что все наши электрические станции переведены с белого угля на этот новый вид энергии. В копях около Долины Новой Жизни мы имеем громадный запас радиоактивных элементов. Открыт еще более могучий элемент, чем ранее известные, и скорость распада атомов этого элемента мы научились регулировать. Вы спросите меня, как это делается? Чтобы ответить вам, я сначала должен прочесть вам маленькую лекцию… Вы, верно, знаете, как представляет себе наука строение атомов. Центральное тело, заряженное положительным электричеством, окружено стремительно вращающимися вокруг него отрицательно заряженными частицами. Атом представляет собой целый мир с его солнцем и с его планетами. Чтобы заставить этот мир разрушиться, должна быть найдена какая-то сила. Гаро использовал силу скорости частиц, распадающихся элементов. Он производил столкновение двух миров, одного распадающегося, а другого находящегося в стадии равновесия. Тогда последний мир рушится, и энергия, затраченная на созидание его и до поры до времени находящаяся в потенциальном состоянии, переходит сразу в кинетическую и может быть использована. Вы понимаете, что для достижения этого потребовался целый ряд самых остроумных приспособлений, и Гаро удалось разрешить эту задачу с простотой, доступной только гению.

– Боже мой, – воскликнул я, – такой человек заслужил славу и признательность не только этой страны, но и всего мира!

– Конечно, – согласился Карно, – Гаро наш соотечественник, и он покрыл себя вечной славой, заслуга его неоценима. Только после перехода всех станций на новый вид энергии явилась возможность достичь всего того, что мы здесь видим. Теперь мы имеем в своем распоряжении такой неисчислимый запас энергии, что нам не приходится ее экономить.

Мне хотелось поделиться с Карно своим возмущением по поводу того, что такому замечательному человеку, как Гаро, пришлось пережить столько неприятностей и что его дальнейшая судьба даже теперь неизвестна. Но я вспомнил преподанный мне совет, что в этой стране можно говорить откровенно только в открытом месте, и остановился.

Карно, по-видимому, угадал мою мысль и постарался прекратить разговор.

Он повел меня показывать машины, расположенные на всех трех этажах.

Когда мы в семь часов вечера садились на аэроплан, чтобы возвратиться домой, было уже совсем темно. Из туннеля доносились высокие свистящие звуки бесчисленных сверл, день и ночь буравящих гору, и однообразный шум двигающихся поездов с землей и камнями.

Работа моя на постройке Большой дороги продолжалась, не нарушаемая какими-либо событиями. Чем ближе я знакомился с подробностями, тем больше удивлялся грандиозности замысла, техническим усовершенствованиям, с помощью которых он осуществлялся. Ежедневно я отправлялся на службу и проводил там восемь часов, стараясь приспособить к делу некоторые свои открытия, с тем, чтобы они могли еще более повысить производительность работы землечерпательных машин.

По вечерам, а также и в праздничные дни я стал учиться летать. Я получил уже описанный мною костюм, точно подходящий к моей фигуре, и прибор с крыльями. Искусство летать оказалось не таким простым. Я, конечно, поломал бы себе кости и разбил голову, если бы меня не спасал надутый, как шар, костюм. При падении человек подскакивал, как мячик, оставаясь невредимым. Мои первые полеты, совершаемые под руководством Фишера, были очень похожи на первые полеты птенцов, только что вытолкнутых из гнезда.

Однажды, – я не помню точно, в какой именно день, но я знаю, что это было в начале декабря, – я кончил свою работу и собирался с четырехчасовым аэропланом возвращаться домой. Я вышел на улицу. Там проходили отряды рабочих, сменяющие друг друга, и, как всегда, по-военному, мерно отбивали шаг. Ко мне приблизился юноша с замечательно свежим, красивым лицом и произнес шепотом несколько слов. Сначала, из-за шума машин, грохота вагонов, топанья ног я ничего не мог понять. Потом расслышал отдельные слова: «следуйте… известие… Гаро». Юноша, бросивший эти таинственные слова, быстрым шагом удалился от меня. Я, не упуская его из виду, пошел за ним. Когда мы были на лужайке перед каналом, и от поселка нас отделяла группа деревьев, юноша остановился и быстро сунул мне в руку свернутую в трубочку записку. Потом мелодичным голосом произнес:

– Я могу дать вам некоторые разъяснения и добавления, но не теперь. Через час будет темно, мы встретимся снова здесь, и вы можете иметь в своем распоряжении четверть часа.

Сказав это, он скрылся среди деревьев.

Я раскрыл записку. Там стояло: «Мсье Герье, я вам очень обязана за вашу доброту ко мне. Я знаю, что только благодаря вам я вышла из того ужасного положения, в котором оказалась вследствие своей доверчивости. Теперь я нахожусь в прекрасной спокойной обстановке, но все же чувствую себя в плену. Меня окружают милые люди, но у меня есть потребности поговорить о многих интересующих меня вопросах с человеком, которому я безусловно верю». Слово «безусловно» было подчеркнуто. «Я очень хотела бы видеть вас. Вы единственный человек, на которого я надеюсь. Здесь, я чувствую, за мной следят. Боюсь, что мои мысли иногда становятся доступными моим надсмотрщикам. Из осторожности больше ничего не пишу. Вы можете узнать все от подателя этой записки, милой мисс Смит.

Благодарная вам Анжелика Гаро».

Итак, след мадам Гаро отыскался. Она жива и здорова, она в хорошей обстановке. Я чувствовал себя счастливым, получив эти сведения. Я не мог дождаться условленного часа, чтобы узнать все подробности. Время тянулось медленно, тем более, что я решил не показываться на улицах и бродил из стороны в сторону по набережной канала. Наконец, я увидел мисс Смит, которая словно вынырнула из темноты. Я протянул ей руку.

– Извините, мисс, – начал я, – я, право, не знал, с кем имею дело. Не будем терять время, расскажите мне все, что вам известно о мадам Гаро.

Мисс Смит не заставила себя ждать и рассказала мне, что мадам Гаро уже третью неделю находится в Американском сеттльменте. Так называлось место, где проживали в настоящее время оставшиеся в живых участники экспедиции Куинслея. Этот сеттльмент расположен в небольшой долине, отделенной от нас высоким горным хребтом. Мадам Гаро проживает там в доме матери мисс Смит и находится в полной безопасности, но лишена всякой возможности с кем-либо видеться, кроме жителей сеттльмента, и за нею наверное учрежден тайный надзор. Сообщение с этим сеттльментом крайне затруднено ввиду того, что туда нет удобных путей сообщения. Дорога идет через Главный город, движение по ней производится только на автомобиле. Перевал через горы в это время года очень труден и небезопасен.

Мисс Смит сделала этот путь через горы отчасти на крыльях, отчасти пешком и спустилась в вагонетке подвесной дороги, – которая поставляет бревна на лесопильный завод.

Узнав все это, я выразил свое горячее желание посетить мадам Гаро, на что получил ответ:

– Конечно, мадам Гаро будет очень рада видеть вас, но посещение займет больше суток. Вы должны отправиться отсюда пешком до лесопильного завода, это около пяти миль. Там вы обратитесь к мастеру, старику Диллю, он поместит вас в вагонетку, и вы отправитесь таким способом кверху на место лесной порубки. Вершину хребта вам придется пересечь пешком, держась прямо к югу. Дороги никакой нет, но заблудиться невозможно, так как вершина хребта очень гладкая, покрыта только лугами. Потом начинается спуск; сначала он будет очень трудный, и придется карабкаться со скалы на скалу, но затем сделается совершенно невозможным, так как дорогу пересечет обрыв; тут надо воспользоваться крыльями. Раньше воспользоваться аппаратом невозможно, так как место это находится выше сферы распространения энергии. Опуститься надо в лесу перед поселком, и лучше дойти до нашего дома пешком, ради осторожности. Двухэтажный дом с верандой внизу, с балконом наверху стоит на отлете, и его легко узнать.