Текст книги "Восемь коротких рассказов"

Восемь коротких рассказов
Федор Иванов

© Федор Иванов, 2017

ISBN 978-5-4485-1664-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Элеонора Львовна

Я видел, как дух победил плоть…

…Она полулежала, прислонившись спиной к подушкам. Красивое, благообразное, благородное лицо… Не знаю, какое определение подобрать, чтобы лучше передать прелесть ее лица….

Ей нужно подняться.

«Вставай!» командует она себе. Вся напряглась, кулаки сжаты, зубы стиснуты, дрожит всем телом. Медленно опираясь руками, принимает вертикальное положение.

Воля подчиняет непослушное тело.

Жизнь ее непрерывная борьба с неподвижностью. Борьба за огромное пространство в пять метров: столько нужно, чтобы без посторонней помощи дойти до туалета. Она преодолевает их за сорок минут. Каждое движение отдает болью, заставляет кричать, стонать. Зато какое умиротворение покоя, когда несколько минут ничего не болит!

Как горячо говорит она о книгах, как тепло вспоминает покойных родных. Немощь тела и благородство души, непокорной бессилию и ужасу страдания! Такой при каждой встрече отражалась в глазах моих Элеонора Львовна.

Русская украинка с примесями польской и цыганской крови.

Дворянка по матери (ее прадед одним из первых отпустил крепостных крестьян на волю задолго до оглашения Манифеста Александра Второго. Таких нашлось тогда очень мало: не все еще добрые на этой щедрой земле!)

Юрист по образованию.

По призванию Поэт!

Сколько тепла хранила ее душа! Как обрадовалась она нашей первой встрече, только вот заметила с сожалением:

«Жалко, что мы так поздно встретились!»

Я оставил ей тогда свои стихи. На следующий день она позвонила. В трубке звучал мягкий, теплый, тихий, милый голос:

«Сергей Федорович! Какие стихи, какое наслаждение! Читала до четырех утра. Плохо вижу. Хотела попросить кого-нибудь, чтобы почитали днем, но не вытерпела и стала листать книгу сама, с лупой».

Я был растроган ее вниманием, потрясен стойкостью характера. До стихов ли ей сейчас!

Через несколько месяцев после нашего знакомства она полностью потеряла возможность двигаться, уже до конца жизни была прикована к постели.

Муки ее были неописуемы. Она не могла спать, лежать, есть, страдала от жажды. Ее мучили страшные боли.

«Плоть сошла с ума!», шептали ее губы.

Но я не помню случая, чтобы она не улыбнулась мне, когда я входил в ее комнату. А она сидела на кровати, склонившись вперед, склонив голову, в единственном положении, которое было для нее возможным.

Я видел борьбу духа и плоти.

Плоть, в конце концов, победила, конечно. После восьми месяцев неописуемых страданий Элеонора Львовна ушла из жизни. Никогда не забуду, какой свет шел из ее измученных глаз, каким теплым был голос, какой сердечной улыбка.

Сама ее борьба с болезнью была чудом, славным подвигом верности, терпения и любви к жизни…

Домострой

«Кого ты больше любишь, папу или маму? Съешь конфетку, ну съешь же, не капризничай! А может водички лимонной тебе дать? Попей водички, попей, аппетит появится. Питаться надо по часам, а то будет язва. А уроки ты сделал? Докторскую когда закончишь? Сколько страниц сегодня написал?»

Колюся, с мощными плечами и отвислым задом встает из-за стола. В зеркале отражается его лысая голова.

«Скоро допишу. Немного осталось! Список использованной литературы да выводы подредактировать… Папаша, позвольте мне погулять!»

«Иди, гуляй, только не долго, хорошо?»

Колюся одевается и уходит.

Звонит телефон. Мать, пожилая благообразная женщина, спокойная и полная, берет трубку.

«Его нет. А кто это? Ему что-нибудь передать?»

Молчит трубка. Потом прерывистые гудки.

«Зачем звонят, если нечего сказать! Что за невоспитанность?»

«Кто звонил?» спрашивает супруг.

«Не знаю. Бросили трубку».

Колюся не возвращается. Родители встревожены. Гулять их мальчику разрешено не дольше двадцать минут. Прошло больше времени. Где же их мальчик? Неужели бунт? Мятеж? Восстание? Революция?

Снова раздается телефонный звонок. Опять молчат. Потом женский голос с вызовом говорит.

«Ваш сын теперь будет жить у меня. Вы больше не будете издеваться над ним. Вы уже и так изуродовали его. Ему же давно пора жениться! Понимаете? Вы-то женились себе на здоровье…»

«Жениться ему действительно пора, но только не на вас!», говорит мать, поджав губы.

Слышно, как у телефона на другом конце провода всхлипывает Колюся:

«Маша, я хочу домой, к маме! Не задерживай меня!»

Через полчаса, пристыженный Колюся возвращается домой эдаким блудным сыном и сообщает:

«Дождь идет».

«Ноги не промочил?» бросается к нему отец.

«Не, сухие!» отвечает он и идет дописывать диссертацию.

У него нет жены, нет детей, нет друзей. Нет будущего. Но стоит ли жалеть этого ученого мужа? Ведь ему хорошо и так.

Третье октября 1993 г.

Ласковой была та осень… Помню, что березы стояли как зачарованные, светились особенным, золотым, ласковым светом.

Было воскресенье. Задумчивый, светлый, мирный день. Я прочитал объявление о митинге на Октябрьской площади в защиту Конституции и приехал туда к 14 часам.

На площади было много людей. Основная часть защитников Конституции уже отправились с площади через Крымский мост. Граждане с рациями пытались организовать толпу:

«Идемте с нами! Город уже свободен. Никакой опасности!»

Люди охотно откликались. Услышал чьи-то слова: «Они идут за ним, как за отцом родным».

С Калужской заставы двинулись к Останкино.

Вижу: возле Крымского моста валяются милицейские каски. Толпа наливается энтузиазмом при виде следов недавней потасовки. Здесь протестующие, ушедшие с площади раньше нас, прорвали оцепление.

Рядом шагают две женщины, по виду работницы. Скандируют:

«Товарищ, смелее, гони Бориску в шею!»

Все больше людей присоединяется к нам. Вливают в колонну, как ручейки в реку. Вижу группу немолодых людей с плакатом: «Киевский райком».

Оглянулся посмотреть: все Садовое кольцо запружено народом. Конца колонны не видно. Десятки тысяч людей заполнили широкую улицу. Смотрю вверх, на дома. На балконах домов, выходящих фасадами на кольцо, стоят владельцы дорогих квартир. Эти молчат. В их позах осуждение, некоторые пытаются изобразить ироническую улыбку. Как же им страшно сейчас! Люди все же вышли на улицу! Все же проснулись!

Мы шагаем по свободному городу. Нет милиции, нет военных, нет привычных машин. «Вот она революция!» думаю я. Словно воочию довелось увидеть семнадцатый год. Город пуст, свободен от гуляк. Почти нет случайных прохожих. Течет людской поток, в нем взволнованные решительные люди, соединенные одной волей, словно могучая река, в безводной пустыне…

Тихо у американского Посольства.

С крыши над нами склонился пехотинец в каске. Наблюдает. Он похож на стервятника, черного ворона, предвещающего беду.

Толпа реагирует насмешливыми воплями «гоу хоум». Свист. Смех. Смеются, но знают: рядом логово врага, циничного и беспощадного. В позе пехотинца вызов. В людях колонны чувствую ненависть и тревогу.

Возле Маяковки идущие вокруг меня вдруг бросаются к неким «Жигулям». Оказывается, машина тихо шла за нами.

«Это шпион, он следит!»

Красный, как рак, выскакивает водитель. Орет что-то. На шпиона похож очень. Толпа раскачивает машину, собирается перевернуть машину. Кто-то кричит: «Товарищи, не надо поддаваться провокациям!» Машина осталась цела.

Иногда мимо проезжают грузовики. В них молодые люди. Над машинами реют красные флаги. Толпа восторженно приветствует их. Передаются слухи: «Макашов взял мэрию. Наши штурмуют Останкино…».

Передо мной шагают жители Москвы, сегодня ставшие народом. Вот идет старик лет семидесяти. Он держит палку грозное оружие пролетариата. Вот женщина с дочкой. Вообще, многие здесь с детьми. Люди не боятся. Идут за правдой. Верят в свои силы, правоту.

…А в Останкинском парке спрятаны войска, готовые расстреливать стариков, вооруженных палками, и женщин с детьми… Набраны экипажи танков, готовых сжечь Парламент. Сколько им дали серебряников, рублей, условных единиц?

Трагедия стала неотвратимой.

Спасти Советскую власть не удалось.

Последние годы

Он все реже появлялся на людях, реже выступал, заметно терял силы и шел вперед вместе со временем скорее по привычке, а еще потому, что знал: падать нельзя, слишком много мрачных тайн и великих планов хранила его память. Как всегда, много читал, но иногда что-то более могучее, чем стальная воля, вознесшая его на вершину мира, отвлекало, мешало закончить страницу, затемняло четкие образы, которые рисовал его мозг. Из четырех углов комнаты на него смотрели широко раскрытые глаза небытия. Потом ему стал мерещиться еще и пятый угол. Из него тянуло ледяным ветром, пахло колодезной водой.

И он верил и не верил в смерть. Мало, мало было ему одной жизни, вот бы десяток, или такую, как у старозаветных пророков, лет хотя бы на восемьсот!

Краем сознания, его сотой долей надеялся, что он не такой, как все, что сталь не стареет так быстро, что не зря же он переключил на себя огромную страну да еще полсвета, не зря стал ею, нервами, кровью, мускулами, мыслью Жизни, зубилом каменотеса и мастерком каменщика…

По-прежнему горели в нем всполохи прежних лихих повадок, потухшие, как будто не видящие рысьи глаза вспыхивали с новой силой, и невозможно было смотреть в них, не опуская головы, и выдерживать взгляд этих умных прожигающих металл глаз Человека Трех Миров: Прошлого, Настоящего, Будущего.

И не спали по ночам райкомы, изобретали в шарашках академики, ели траву колхозники, стояли навытяжку маршалы и генералы, долбили вечную мерзлоту заключенные, снижались цены, открывались новые заводы и фабрики, ковалось грозное оружие.

Он один понял трагическую серьезность мгновений ядерного века, один знал

Как прежде он работал до полуночи, собирал гостей на ночные обеды, готовился вести за собой Жизнь и дальше по дорогам Победы, и Слово Его было Делом. За слова в те годы отвечали, как за дела.

Но что-то надорвалось в стальной душе. Все острее, реальнее, ощутимее проступал в комнатах пятый угол. Развязка близилась.

Носовой платок
(не голливудская сказка)

Она ехала в роскошном лимузине по широкому проспекту, освещенному мягким закатным светом и уставленному рекламными щитами, которые никто не читает: водителям неудобно и некогда, а пассажирам они давно осточертели.

Она тоже не смотрела ни щиты, ее взгляд всегда привлекало небо, где плыли белые облака, где гонял их высокий небесный ветер, забавляясь, играя с ними, каждую секунду изменяя очертания, растягивая, сжимая, разрывая и соединяя… Больше всего ей нравились легкие ажурные тучки, окрашенные закатным солнцем в нежные пастельные цвета. И мысли ее становились сродни облакам: легкими, воздушными, убаюкивающими…

Но сегодня облака принимали резкие, угловатые, резаные контуры. Ветер рисовал их ломаной линией и придавал им злые, угрожающие формы.

Ей было сорок лет. Случайно она узнала, что ее обманывал муж. Такие вещи узнаются всегда случайно. Когда-то она любила его, потом явилась привычка, что сильнее любой страсти. Цветы, романтика, поэзия… Все давно было в прошлом, но теперь обида оживила навсегда ушедшие годы, и сердце оделось в траур; было гадко и противно думать, что Ее Муж не кто иной как обыкновенный лживый кобель. Лучше бы не знать, лучше обманываться и верить. Черт бы побрал этих подруг, «раскрывающих глаза»!

Вся ее жизнь вспомнилась вдруг: спокойная, размеренная, обеспеченная, солидный муж без вредных привычек, работа не для денег, а из научного интереса. И все-все оказалось одной большой ложью, было перечеркнуто какой-то беспринципной гадостью, носительницей маникюра, кудряшек и глупой молодости. Она сжала кулаки.

У метро вспомнила, что собиралась купить бананов. Верная из девичества вынесенной привычке покупать там, где уже покупала раньше, она остановила машину за трамвайной остановкой и, по пути к палатке, наткнулась на высокого мужчину с залитым кровью лицом. Кровь текла из разбитого носа, а незнакомец пытался вытереть ее тыльной стороной ладони. Руки, рубаха были в ярких кровяных пятнах

«Сколько ему лет? Помыть бы его, такой мог бы еще сыграть Аполлона или атлета.

С его-то фигурой!

Она остановилась, расстегнула сумочку и, вынув свой любимый батистовый платочек, протянула его бедняге:

«Оботрите кровь. Вам нужно срочно к врачу!»

Он взглянул ей в глаза, и ее вдруг обожгло лазурным сиянием, лившимся из-под каймы густых пушистых ресниц. Он и лицом хорош, как бог!

Незнакомец перевел взгляд на платок и улыбнулся:

«Не надо, сестренка, запачкаешь, потом не отстирать… Лучше я газетой утрусь… А тебе спасибо!»

И снова блеснули спокойные и веселые глаза его.

Сердце ее дрогнуло. Ей почудилось, что в мире нет больше грязи и обмана, что этот чудак с разбитым лицом и взглядом праведника искупил все ее обиды и разочарования.

«Запачкаешь»! Боже мой! Я и так вся забрызгана грязью с головы до ног из-за мужа, который мужем не пахнет, а пахнет бабой…

А вот этот не предаст! Ему не нужна зарплата зелеными, чтобы быть человеком.

«Садитесь, я подвезу вас к больнице!» неожиданно для самой себя сказала она и взяла незнакомца под руку.

Через неделю она подала на развод, а еще через полтора месяца вышла замуж за своего любимого Ванечку, которого холит, лелеет и хочет родить от него ребенка.

Может, успеет еще?

Странная квартира

Кто бы ни жил в ней, рано или поздно спивался. Не мне осуждать пьяниц: я сам работаю техником-смотрителем, и мы тоже люди, как говорится, грешные, выпиваем, особенно, после получки и по пятницам, но так, как в той квартире, это уже не пить, а, извините за грубость, хлять.

Вначале жили там трое: муж с женой да сын. Муж этот, Степан Спиридонович, изобрел новый вид спортивной ходьбы от работы до дома, прямо на четырех точках касания, если зеленый змий с ног его сбивал!

Но зато упорный какой: все равно до дому, так или иначе, доползал! Уважал я его за это, за твердость характера, то есть!

Супруга его воевала с ним за это, знамо дело, и кричала, и посуду била, а потом, видно, смекнула, что все бесполезно, и сама по секрету употреблять стала. С выпивкой у нее вопросов не было ни одного: она в больнице медсестрой работала, так ей там кое-чего перепадало, делились добрые души спиртом бесплатным.

Сын у них тихо рос, хороший такой мальчик, складный, Шуриком звали, беленький, кудрявый, глаза большие, взгляд внимательный и не по-детски грустный какой-то. У меня прямо руки опустились, когда я его в первый раз навеселе под этим делом увидел…

Ну, беседу с ним провел, конечно, о вреде алкоголя и пользе молока, он по природе уважительный, не какой-нибудь там сабан, выслушал, головой покивал, не возражал, а только на душе у меня все равно было смутно: понимал я, что никуда ему от этого дела не уйти, при такой-то семейке… Попал он как кур в щи: и уйти нельзя (мал еще), и жить там тоже невозможно. И стал Шурик понемногу пропадать из-за пагубной этой привычки.

Да, и что интересно: все они там по отдельности пили, вместе никогда, и друг от друга еще бутылки прятали, каждый отдельно сдавал… Потом съехали куда-то, то ли продали квартиру, то ли обменяли…

Въехал в эту квартиру новый жилец, Мустафа Сулейманович, мусульманин, с Кавказа или с Азии, точно не знаю. Веселый, такой, обходительный, жену у него Фатимой звали да двое ребятишек при нем, мальчик и девочка. Он по торговой части работал, заведующим. Ну, мы с облегчением вздохнули: вот теперь квартира из пьяной трезвой станет.

Куда там! Не тут-то было….

У Мустафы день и ночь гости гуляют. Денег у него много, никто не считал, сам не знал, сколько. И едят, и пьют, и играют, в барабан даже бьют! Такие веселые люди…

Ну, кончилось тем, что Мустафу нашего посадили, а семья съехала, в свои края вернулись к бабушке.

Потом жил в квартире один чиновник, который по должности обязан был искоренять пьянство. Есть такое министерство (или общество?) по борьбе с алкоголизмом. Там он служил большой шишкой, начальником то борьбе. Сам из себя представительный, полный, всегда при галстуке и при портфеле. Машину ему подавали прямо к подъезду. Хоть и руководителем был, а простого народу не гнушался, со всеми поздоровается, остановится, поговорит, о здоровье спросит.

И что же вы думаете? Он тоже с зеленым змием подружился. До того дошло, что и с работы трезвым редко когда приезжал, а в портфеле вместо бумаг водку возил, еще и хвалился:

«У меня сюда шесть бутылок влезает. Хороший портфель имею, вместительный!»

Шофер его, хороший, кстати, парень, ответственный, начальника под белы ручки из машины выводил и прямо до самых дверей, до подъезда провожал…

Потом, вроде, уволили этого начальника, и стал он на даче жить. Меня прямо зло берет против этой квартиры: скольким людям жизнь загубила или продвижение по служебной лестнице застопорила! Может, воздух там какой-то тлетворный, на питейное дело толкающий? Опечатать бы ее надо, по-хорошему, и никого там не селить, пока дух винный не выветрится окончательно!

Торгующая дружба

Был у меня приятель один, по фамилии Репкин. Спокойный такой, длинный, худой.

Что мне в нем нравилось, так это высокий профессиональный уровень и то, что никогда не суетится. Зато руки золотые. По образованию он технолог-пищевик, а еще и электрик, и бетонщик, и кондиционеры ремонтирует, да всего не перескажешь…

Не скопил он, однако, злата – серебра, и стало ему обидно на фальшь этого мира.

«Живут ведь некоторые! А я чего в кондиционерах ковыряюсь?»

И вступил Репкин в общество любителей денег. Есть такое, там деньги передают от вновь вступивших членов к старым членам. Круг участников все шире и шире делается, а денег у основателей все больше и больше, такая вот система хорошая. Иезуиты, вы наверно, слышали о них, прозывались «ловцами человеческих душ», а Репкин стал ловцом новых членов или мастером как из ничего сделать что-то и очень даже немаленькое. Все честь по чести, никакого обмана. Главное общение с людьми, рассказ о преимуществах Системы, и, как следствие, расширение сети участников.

Поэтому в деятельности общества основной упор делается на работу с людьми. На психологию современного человека. На дружеское участие, выручку, помощь в решении проблем ближнего своего. Короче, все прямо по Евангелию, прямым курсом, без отклонений. А потом, глядь, еще один участник вступил, и денежки капнули кому положено по Системе.

Вскоре после первого предъявления мне Репкиным Системы я обратил внимание, что приятель мой, который меня отроду ни с чем не поздравлял, стал вдруг делиться со мной радостью по поводу всякого достойного таковой события, днем Всех Святых, праздником Советской Армии и Военного-морского Флота, Еврейской пасхой и Днем мелиоратора.

Я был очень ему благодарен, но никуда так и не вступил. А зря, наверное.

Потом и звонки как-то прекратились: разочаровался видно, приятель в моей дружбе.

Зато эстафету приняли другие знакомые. Есть у меня одна активная подруга, Маней ее зовут. Вечно она чего-то продает или обменивает. Про нее говорят, что, едва родившись, она уже поменялась пеленкой с младенцем из соседней кроватки (поменяла мокрую на сухую). Не знаю, не видел, поэтому не могу ни подтвердить, ни опровергнуть. Хотя, очень на нее похоже!

Зато совсем недавно я подвергся форменной атаке с ее стороны. Взяла она на реализацию партию бюстгальтеров. Ну и ко мне: «Купи», дескать. А я ей большие глаза открываю:

«Маня», говорю, «ну зачем мне лифчики твои, я же все-таки мужчина!»

Ну а Маня, молодец такая, за словом в карман не лезет:

«Ну, какой же ты мужчина, если тебе даже лифчика подарить некому!»

Железная логика. Стыдно мне стало. Пришлось купить у нее парочку на всякий случай. Вдруг все же пригодятся!

В общем, дружба в наше время становится довольно накладным предприятием. Если я вас еще не убедил, расскажу третий случай.

Позвонил мне вчера один давнишний знакомый:

«Привет, старик! Знаешь, я тут глупость одну сделал, кур взял напрокат, деньги свои вложил…»

Я сразу насторожился, собрался и нанес ответный удар:

«Можешь не продолжать, я уже все понял. Хочешь, чтоб я помог им яйца высиживать?»

«Э, старик, яйца высиживать, тоже голова нужна: не беспокойся, тебе я этого не предлагаю. Речь о том, чтобы ты с ними,

(с курами, а не с яйцами) во дворе погулял, пока я в город по делам слетаю. Лады? Да смотри, чтобы ястреб их не унес, пеструшек моих ненаглядных!»

Насчет погулять во дворе, это мне сразу понравилось. К такой работе я расположен с детства. Все мои сомнения развеялись сразу же, и я с радостью согласился. Вот, видите, гуляю во дворе, и чтобы время скоротать, вам все честно и откровенно рассказываю!

Нет. В наше время с дружбой определенно что-то происходит. Она видоизменяется на глазах, становится роскошью, а то и просто непосильным и невыгодным предприятием.

Ну ладно, ребята, некогда мне. Заболтался я тут с вами! Я ведь на работе! Всем привет. До скорого!

Эй, пеструшка, куда?!