Текст книги "Мир на взводе: пружина разжимается"

В начале пути в администрации Обамы должны были бы осознавать, насколько наше время далеко от эпохи 40-х годов прошлого века и какие могучие ветры препятствуют проведению реформы глобального управления. Между сегодняшним миром и миром «мудрецов» XX века есть четыре основных различия, из-за которых перестройка системы миропорядка представляет собой непомерно трудную задачу.

Во-первых, мир давно уже не чистая доска. В 40-х годах американские архитекторы мирового порядка могли конструировать институты из цельного «куска мрамора», не демонтируя существующих учреждений и не перераспределяя полномочия и привилегии внутри них. Они, цитируя Дина Ачесона, «присутствовали при Сотворении». Администрации Обамы подобная роскошь недоступна: перед ними пейзаж, перенаселенный международными организациями и соответствующими договорами. Сегодня США участвуют более чем в шестистах многосторонних договорах (не говоря уже о тысячах двусторонних).

Государства, задействованные в глобальных институтах управления, болезненно реагируют на каждый намек об изменении мандата, состава членов, системы управления и финансирования договорных органов. Взять хотя бы Совет Безопасности ООН, где жестко отстаивают свои позиции Россия и Китай, не желающие допустить никакого увеличения числа его постоянных членов. Или Международное энергетическое агентство (МЭА), состав которого ограничен странами – членами ОЭСР, а распределение голосов отражает уровни потребления нефти в середине 70-х годов прошлого века. Совершенствование существующих органов в системе ООН оказалось задачей еще более масштабной, чем в свое время их создание, что побуждает многие государства к поиску обходных вариантов.

Во-вторых, отсутствует форс-мажор, характеризовавший ситуацию в середине 40-х годов. Когда нет крупных провалов в политике, учреждения развиваются в лучшем случае «поступательно». В известном смысле поколению Ачесона было проще, так как оно трудилось на поле, опустошенном экономическим кризисом и самой разрушительной войной в истории человечества. Наше поколение избавлено от таких катастроф, но само по себе отсутствие кризисов усиливает ведомственную инерцию. Исключением, только подтверждающим правило, является «великая рецессия» 2007–2008 годов, когда страх перед схлопыванием экономики дал мировым лидерам импульс к реформированию системы глобального экономического управления. Как следствие, «большая двадцатка» (G20) была возведена в ранг ведущей организации, создан Совет по финансовой стабильности и принято Базельское соглашение III о требованиях в отношении движения капитала для крупных банков.

В-третьих, глобальная повестка дня сегодня более масштабна и всеобъемлюща, чем после окончания Второй мировой войны, что превращает в иллюзию возможность любых крупных прорывов. Большинство «низкорастущих плодов» многостороннего сотрудничества давно сорвано. Взять хотя бы торговлю: в ходе первых раундов переговоров по ГАТТ обсуждалось снижение тарифов и устранение субсидий. В сегодняшней повестке дня в торговой сфере стоит гармонизация внутригосударственных норм и правил в таких областях, как фискальная политика, здравоохранение и охрана труда, интеллектуальная собственность и т. д. Такого рода соглашения во многом нарушают государственный суверенитет.

Кроме того, в мире стало больше государств. На момент основания ООН в организации было всего 50 членов. Сегодня таковых 193. Многие из них входят в состав различных блоков и региональных группировок, что осложняет достижение глобального консенсуса на таких форумах, как Генеральная Ассамблея ООН.

В-четвертых, с 40-х годов изменился мировой баланс сил. При администрациях Рузвельта и Трумэна американская гегемония находилась в зените. Во время длившейся десятилетиями холодной войны США и их западные союзники господствовали в мировой экономике. К 1990 году на членов Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) приходилось более трех пятых мирового ВВП. Сегодня доля ОЭСР, несмотря на вступление дюжины новых членов, снизилась до 47 %, тогда как страны БРИКС уже обеспечивают до 25 % мирового производства.

Справляться с задачами глобального управления в условиях подобного перераспределения сил можно только в той мере, в какой развивающиеся и развитые страны разделяют общие ценности и предпочтения. Но интеграция развивающихся стран не ограничивается предоставлением места за общим столом и права оплачивать счета. Она подразумевает право формировать повестку дня. К сожалению, крупные западные и другие страны часто расходятся во мнении по таким важным международным вопросам, как границы национального суверенитета, критерии гуманитарной интервенции, роль государства в экономике и баланс между безопасностью и гражданскими свободами. Подобные соображения помогают объяснить причину, по которой администрация Обамы, поначалу увлекшись перспективой реформирования Совета Безопасности ООН, в итоге решила оставить все как есть. Высокопоставленные госслужащие США пришли к заключению, что наиболее вероятные кандидаты на роль постоянных членов Совета Безопасности из числа стран развивающегося мира – даже такие демократии, как Индия, Бразилия и ЮАР, – будут довольно часто заявлять о позиции, не совпадающей с интересами США.

Столкнувшись с проблемами внутри официальных международных институтов, администрация Обамы и правительства союзников США начали экспериментировать с неформальными, ситуативными и избирательными подходами к глобальному сотрудничеству. В отсутствие единой модели «выбора по индивидуальному заказу» можно выделить следующие ее наиболее распространенные признаки.

Во-первых, ставка на взаимодействие с гибкими, организованными с конкретной целью объединениями заинтересованных стран и/или с единомышленниками. В последние годы аналитики спорят о том, живем ли мы в мире G2, G20 или даже G Zero[60]60
  C. Fred Bergsten, «A Partnership of Equals», Foreign Affairs (July/August 2008). Ian Bremmer, Every Nation for Itself: Winners and Losers in a G-Zero World (New York: Penguin, 2012).


[Закрыть]. По правде говоря, наш мир – это мир «G-X», где субъектность и число сторон за главным столом варьируется в зависимости от проблемы и ситуации[61]61
  Alan Alexandroff, «Challenges in Global Governance: Opportunities for G-X Leadership», Stanley Foundation Policy Analysis Brief, March 2010, http://www.stanleyfoundation.org/publications/pab/AlexandroffPAB310.pdf


[Закрыть]. Например, даже когда США признали G20 в качестве главного форума глобальной экономической координации, они с удвоенным рвением подтвердили свою приверженность G7 (после исключения из состава G8 России) – более тесному объединению передовых рыночных демократий, члены которого разделяют общие ценности, интересы и политические предпочтения. Временами подход к глобальному управлению по принципу G-X может выливаться в создание таких весьма необычных коалиций, как военно-морская группировка, призванная бороться с сомалийским пиратством в Индийском океане. В армаду входят корабли не только США и их союзников по НАТО, но и Китая, Индии, Индонезии, Японии, Малайзии, России, Саудовской Аравии, Южной Кореи и других стран.

Еще одной отличительной чертой гибкой многосторонности является ее неформальность: вместо обязательных для соблюдения соглашений предпочтение отдается добровольным обязательствам. После двадцатилетия бесплодных переговоров по договору, долженствующему прийти на смену Киотскому протоколу, стороны по Рамочной конвенции об изменении климата ООН (РКИК) приняли на вооружение более свободную систему, основанную на принципе «обещай и проверяй». Одобренный на Конференции по изменению климата в Лиме в декабре 2014 года, этот подход предоставляет государствам право самостоятельно определять размер своего вклада в усилия по сокращению выбросов в атмосферу. Стороны договорились публиковать в Интернете данные о своих «планах в отношении вклада страны», позволяющие прочим участникам (а также ученым) оценить их воздействие. Нечто подобное предполагает и процесс, запущенный встречами на высшем уровне по проблемам ядерной безопасности: от национальных правительств ожидают, что они прибудут с «корзинками добровольных приношений» в виде отдельных обязательств своих стран.

Кроме того, правительства все шире используют различные кодексы поведения, особенно применительно к пространствам, являющимся общим мировым достоянием. В этих пространствах становится все теснее, конкуренция возрастает[62]62
  Stewart Patrick, «Conflict and Cooperation in the Global Commons», in Chester Crocker, Fen Hampson, and Pamela Aall, Conflict Management in a Turbulent World (Washington: United States Institute of Peace, 2015).


[Закрыть]. Возьмите, к примеру, космос. Появление новых космических держав вроде Китая, Бразилии и Индии, а также десятков частных космических компаний требует разработки общих международных «правил дорожного движения». Необходимо что-то делать с космическим мусором, необходимо избегать столкновений в космосе, предотвращать его милитаризацию… Между тем США, вместо того чтобы модернизировать заключенный 50 лет тому назад Договор о принципах освоения и использования космического пространства (Outer Space Treaty), одобряют интернационализацию ни к чему не обязывающего европейского Кодекса поведения для космической деятельности с целью установления правил ответственного поведения[63]63
  Secretary of State Hillary Rodham Clinton, «International Code of Conduct for Outer Space Activities», press statement, January 17, 2012, US Department of State, http://www.state.gov/secretary/20092013clinton/rm/2012/01/180969.htm?goMobile=0


[Закрыть].

Третья часто повторяющаяся тема – это дробный, а не целостный подход к глобальному управлению. Вместо того чтобы попытаться комплексно разрешить запутанные мировые проблемы наподобие изменения климата, правительства занимаются глобальным управлением «вразбивку»[64]64
  Stewart Patrick, «The Unruled World: The Case for “Good Enough” Global Governance», Foreign Affairs (January-February 2014)


[Закрыть], расчленяя сложные вопросы на составные части. В области международного здравоохранения наряду с ВОЗ подвизаются многие другие организации и структуры, начиная с Глобального альянса по вакцинации и иммунизации (ГАВИ) и заканчивая Глобальной повесткой дня по мерам обеспечения безопасности здоровья, Объединенной программой ООН по ВИЧ/СПИДу и Глобальным фондом борьбы с туберкулезом и малярией[65]65
  David P. Fidler, «The Challenges of Global Health Governance», CFR Working Paper (Council on Foreign Relations, May 2010), http://www.cfr.org/global-governance/challenges-global-health-governance/p22202


[Закрыть]. Аналогичный режим складывается и для киберпространства, где работают организации, специализирующиеся в разных областях, таких как борьба с киберпреступностью, защита данных, выработка технических стандартов и управление сетью Интернет[66]66
  Joseph S. Nye, «The Regime Complex for Managing Cyber Activities», Belfer Center for Science and International Affairs (November 2014), http://belfercenter.hks.harvard.edu/publication/24797/regime_complex_for_managing_global_cyber_activities.html?breadcrumb=%2Fexperts%2F3%2Fjoseph_s_nye


[Закрыть].

Четвертая отличительная черта «выбора по индивидуальному заказу» – это отход от традиционной межправительственной дипломатии в пользу альтернативных трансправительственных, многоуровневых и многосторонних схем.

Начнем с того, что министерства иностранных дел утратили монополию на многостороннее сотрудничество. Перед лицом сложных вызовов глобализации национальные регуляторы и технические эксперты теперь общаются со своими зарубежными коллегами напрямую и на постоянной основе. Взять хотя бы проблему обеспечения безопасности и качества медикаментов в эпоху существования сложных цепочек снабжения. Признав ограниченность своих возможностей, Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США проявило инициативу в создании «глобальной коалиции регуляторов производства медикаментов», которая и должна закрыть бреши в области международного фармакологического надзора, особенно в отношении крупнейших производителей вроде Китая и Индии[67]67
  Stewart M. Patrick and Jeffrey A. Wright, «Designing a Global Coalition of Medicines Regulators», Policy Innovation Memorandum No. 48, Council on Foreign Relations (August 20, 2014), http://www.cfr.org/pharmaceuticals-and-vaccines/designing-global-coalition-medicines-regulators/p33100


[Закрыть].

Бывшее некогда в исключительном ведении государств, эффективное международное сотрудничество в наши дни зависит от инновационных партнерств между государствами и негосударственными акторами – как частными, так и общественными. Государствами, компаниями и гражданским обществом – совместно – созданы многосторонние механизмы, призванные служить в качестве регуляторов и разработчиков стандартов[68]68
  Kenneth W. Abbott and Duncan Snidal, «The Governance Triangle: Regulatory Standards Institutions and the Shadow of the State», in Walter Mattli and Ngaire Woods, eds., The Politics of Global Regulation (Princeton, NJ: Princeton University Press, 2009), 40–88


[Закрыть]. Возможно, наиболее известной структурой такого рода является Корпорация по управлению доменными именами и IP-адресами (ICANN) – независимая некоммерческая организация, работающая по лицензии Министерства торговли США. Многосторонние органы играют особо заметную роль в международном здравоохранении (например, ГАВИ и Глобальный фонд) и при улаживании конфликтов по спорным месторождениям полезных ископаемых (например, Инициатива прозрачности в добывающих отраслях и Процесс Кимберли).

Наконец, современное глобальное управление является многоуровневым. По мере развития урбанизации появляются сети городов, образующие центры разработки политических инноваций. На Конференции ООН по устойчивому развитию в Рио-де-Жанейро коалиция мэров крупнейших городов мира (в числе которых был и мэр Нью-Йорка Майкл Блумберг) объявила о создании новой конфедерации городов C-40, призванной вести борьбу с загрязнением окружающей среды и содействовать экологически ориентированному росту[69]69
  Benjamin R. Barber, If Mayors Ruled the World: Dysfunctional Nations, Rising Cities (New Haven: Yale University Press, 2013).


[Закрыть]. На Конференции по изменению климата в Лиме в декабре 2014 года участники Рамочной конвенции по изменению климата ООН одобрили создание стандартной системы отчетности о выбросах углерода для городов, областей и регионов.

Но является ли все это институциональное разнообразие благом? И чем оно чревато применительно к США? В принципе доступ к многосторонним форумам мог бы принести преимущества, в том числе оперативность, гибкость, модульность и возможности для экспериментирования. Мир а la carte (по индивидуальному заказу) показался бы исключительно привлекательным на взгляд Соединенных Штатов, обладающих непревзойденным талантом создавать одноразовые коалиции и ловко лавировать между ними.

Однако было бы ошибкой не принимать в расчет ограничения и риски одноразовой стратегии в качестве основы внешней политики США. И уж тем более не стоит этого делать применительно к международному порядку. Во-первых, пока неясно, насколько эффективны созданные по такому принципу многосторонние сообщества и лучше ли они официальных организаций. Предостережением в этом смысле может служить не оправдавшая ожиданий деятельность Форума ведущих экономик (ФВЭ). Администрация Обамы надеялась, что эта группировка, включающая 17 стран, ответственных за наиболее значительные выбросы CO₂ в атмосферу, будет способствовать продвижению зашедших в тупик переговоров по Рамочной конвенции ООН об изменении климата (РКИК ООН). Но ее фактические достижения ничтожны. Не оправдал ожиданий и одобренный в декабре 2014 года участниками РКИК ООН демократический процесс, известный как «обещай и проверяй» (pledge and review). В связи с этим возникает вопрос и более общего свойства: насколько можно верить обязательствам, не подкрепленным силой закона и не обеспеченным механизмом исполнения?

С помощью гибкой многосторонности вряд ли получится решить сложные проблемы сотрудничества, когда полностью расходятся интересы и предпочтения великих держав. Комбинации а la carte хороши тогда, когда интересы и предпочтения участников в основном совпадают, а работа более универсальных органов заблокирована. Если же интересы полностью противоположны – как в случае разногласий между Россией и Западом по поводу Крыма или между Китаем и его соседями из-за островов в Южно-Китайском море, – то простая подмена одного форума другим ничего не даст. Еще одним самоочевидным недостатком практики создания новых структур под каждый конкретный вызов – если отвлечься от банальных соображений о цене вопроса в каждом отдельном случае – является то, что достижение крупных соглашений по многим проблемам всегда чрезвычайно трудоемко. За выигрыш в одной области приходится платить уступками в другой.

Излишнее увлечение одноразовыми схемами способно повредить и официальным организациям, обладающим уникальной международно-правовой легитимностью и значительными техническими возможностями и долгосрочными финансовыми ресурсами. Конечно, иногда полезно кнутом конкуренции подстегнуть неторопливые старые организации, но здесь возникают опасения на тот счет, что конкуренция скорее побудит государства-члены отодвинуть эти органы на второй план, нежели их реформировать.

Мир а la carte поощряет безудержное размножение форумов, и не только тех, что создаются США. Развивающиеся державы быстрыми темпами учреждают свои собственные альтернативные структуры, такие как Шанхайская организация сотрудничества, Банк БРИКС и – самый свежий пример – организуемый Китаем Азиатский банк инфраструктурных инвестиций (АБИИ). Провал попыток администрации Обамы убедить ближайших европейских союзников не присоединяться к АБИИ в качестве членов-основателей преподали всем наглядный урок: как оказалось, в эту игру могут играть и другие.

Наконец, разрастание многосторонности а la carte поднимает проблемы равноправия и ответственности. Управление миром посредством коалиций более выгодно великим державам – в противовес равноправным подходам, практикуемым официальными организациями с универсальным членским составом. После учреждения в ноябре 2008 года «большой двадцатки» страны, оставшиеся за бортом (если хотите, G-173), стали жаловаться, что новый форум превращается во всемирную директорию, не допускающую малые и более бедные государства до участия в обсуждении и принятии решений, оказывающих влияние на их судьбу. При всей очевидности динамики баланса сил в мировой политике, официальные международные организации, существующие на основании международного права, хотя бы позволяют более слабым игрокам иметь собственное мнение и обеспечивают механизмы, смягчающие жестокую реальность мировой иерархии. В отличие от «двадцатки» и подобных ей структур у них, как правило, имеются секретариаты, обладающие хотя бы видимостью политической независимости и штатом международных чиновников. К вопросу о равноправии имеет непосредственное отношение проблема ответственности. Какими бы ни были недостатки официальных международных организаций – а их не счесть! – последние в ходе своих совещаний и при одобрении решений все же в большей степени следуют правилам и отличаются большей прозрачностью, чем «одноразовые» коалиции. Таким образом, их легче призвать к ответственности.

Задачи глобального управления слишком важны, чтобы оставлять их на откуп только международным организациям. Но энтузиазм по поводу гибкой многосторонности не должен ослеплять США и другие ведущие страны настолько, чтобы не заметить опасности излишнего увлечения одноразовыми решениями. В XXI веке стабильный, безопасный и процветающий мировой порядок будет покоиться не только на эффективных коалициях, приспособленных к определенным потребностям и проблемам, но и на обновленных универсальных организациях, созданных на основе международного права. Суть в том, что США и другие ведущие страны должны сконструировать механизмы а la carte, которые бы дополняли и усиливали, а не подрывали и отбрасывали на обочину меню prix fixe официальных международных организаций, от деятельности которых по-прежнему зависит многое в мире.

Радика Десаи
Геополитическая экономия – курс для нового мира

Подъем Китая и других стран с быстрорастущей экономикой привел к появлению новых центров силы за пределами западных стран и Японии. В этом контексте идея, согласно которой мир становится многополярным – если уже не стал таковым, – представляется бесспорной. Но тем не менее две научные дисциплины, исследующие международные проблемы – «теория и практика международных отношений (МО)», исключительным предметом которой является политика, и «международная политэкономия (МПЭ)», появившаяся в 70-х годах прошлого века для анализа экономического развития, – не смогли предсказать становления многополярности и объяснить это явление. Столкнувшись с ним лицом к лицу после кризиса 2008 года, когда Запад погрузился в болото стагнации, а страны с быстрорастущей экономикой продолжали развиваться, ускоряя тем самым приближение эры многополярности, сторонники этих направлений встретили это явление скорее неприязненно, нежели беспристрастно или с интересом. Вопреки нарастающему валу критики они настаивали на реальности и/или желательности глобального лидерства США и Запада и не воспринимали прогрессивного характера многополярности. А это самый верный признак морального износа этих дисциплин.

В этой статье приведены доводы в пользу создания новой научной дисциплины – геополитической экономии, с помощью которой гораздо легче понять многополярный мир, реконструировать его историческую эволюцию и оценить его прогрессивный характер. В ней дается обоснование этой концепции, а также ее составляющие: центральная роль государства в экономике современного мира или, как я это называю, «материальность стран», и диалектика их «смешанного неравномерного развития» (СНР).

Иными словами, речь идет о том, каким образом это развитие привело к многополярности и какими прогрессивными переменами оно может обернуться.

В своей книге The Discipline of Western Supremacy[70]70
  London: Pluto, 2014.


[Закрыть] Кес ван дер Пейл доказывает, что академическая дисциплина «международные отношения» (МО) прочно встроена в систему институтов и практик, обеспечивающих лидерство Запада и США. В рамках ее идеалистического подхода и школы «реализма» разработана и успешно воплощается в жизнь либеральная модель глобального управления, уходящая корнями в англо-американскую интеллектуальную традицию, в основе которой лежат идеи Джона Локка. Подчеркивая двойственность термина «дисциплина» в применении к МО – «область научных исследований» и «набор политических мер, практик, дискурсов и институтов, используемых для обеспечения определенного порядка», ван дер Пейл доказывает, что МО является методом для утверждения западного лидерства господства в обоих смыслах.

В моей книге Geopolitical Economy: After US Hegemony, Globalization and Empire)[71]71
  London: Pluto, 2013.


[Закрыть] доказано, что «международная политэкономия» (МПЭ) как дисциплина, в основе которой лежат идеи гегемонии США и глобализации, представляет мировую экономику как единое целое. В свою очередь, эти теории уходят корнями в учение о «свободной торговле» (фритрейдерстве) XIX века. В соответствии с ними в мире правит либо рынок (свободная торговля, глобализация), либо государство-лидер (к примеру, США). В первом случае отдельные государства не имеют никакого значения. Во втором – значение имеет только одно государство. Разделение мира на множество национальных государств воспринимается как нечто приходящее. В лучшем случае внимания достойно лишь культурное многообразие.

Эти идеи выполняли идеологическую функцию, когда над миром царила одна-единственная держава. В XIX веке эту роль выполняло Соединенное Королевство. В ХХ ее пытались играть США. Рассматривая мировую экономику как продолжение экономики господствующей державы, сторонники таких концепций не признавали существования самого важного процесса, лежащего в основе многополярности. Смысл его в том, что склонные к экономической экспансии государства создают тепличные условия для внутреннего промышленного развития с тем, чтобы не только не стать сельскохозяйственными и прочими придатками развитых капиталистических стран (либо перестать быть таковыми), но и бросить вызов их господству.

Из этих критических замечаний видно, что и МО, и МПЭ свойственно одно и то же интеллектуальное заблуждение: их адепты верят в саморегулирующийся рынок. Таково непременное условие капитализма. Здесь политика искусственно отделяется от экономики, которую трактуют как сферу свободы. При этом ничего не говорится о царящей в ней несправедливости и анархии. Признать последнее означало бы согласиться с тем, что общественные силы, главным образом государство, обязаны будут вмешаться и таким образом ограничить свободу капиталистов. Маркс высмеял саму эту мысль, назвав ее образчиком «вульгарной политической экономии». Впрочем, это никогда не мешало капиталистическим государствам спасаться от ударов вполне реальных кризисов капитализма, как на наших глазах это произошло в 2008 году. Более того, идея вполне себя оправдала в качестве орудия борьбы против требований трудящихся о государственном вмешательстве в их пользу.

Саморегулируемый рынок – не архаический пережиток XIX столетия. Мы узнаем о нем из трудов по неоклассической экономической теории. Она возникла в 1880-х годах, придя на смену классической политэкономии после того, как Маркс и Энгельс «разрулили» имеющиеся в ней проблемы в коммунистическом духе, сделав теорию непригодной для легитимизации капиталистического общества.

Неоклассическая экономическая теория перенеслась в эпоху, предшествовавшую времени Маркса и Энгельса, и зацепилась за две «рикардианские фикции»:[72]72
  Там же. Стр. 34.


[Закрыть] закон Сэя, отрицавший возможность перенасыщения рынка и кризисы капитализма, и теорию сравнительных преимуществ, по которой свободная торговля в одинаковой степени выгодна всем нациям. И это несмотря на то, что могущественные капиталистические страны избавляются от излишков продукции, вывозя их за рубеж и навязывая обществам, не находящим возможности этому противостоять.

Неоклассическая экономическая теория является источником концепции социально-научного разделения труда, вокруг которой вращается западная интеллектуальная жизнь. Когда Макс Вебер обосновывал разграничение научных дисциплин, утверждая, что этого требует разделение современной жизни на автономные сферы со своей собственной логикой, он прежде всего имел в виду автономность экономики. Возникнув в рамках неоклассической экономической теории, идеология саморегулируемого рынка заразила собой все прочие дисциплины, включая МО и МПЭ. Ее влияния не избежали даже ученые левого толка и критики капитализма[73]73
  Radhika Desai, «The Value of History and the History of Value», in Turan Subasat (ed), he Great Meltdown of 2008: Systemic, Conjunctural or Policy-Created?, Cheltenham, UK and Northhampton, MA, USA: Edward Elgar Publishing.


[Закрыть].

То, насколько сильно эта идеология искажает наше понимание ситуации в мире, осознано далеко не полностью. Неолиберальную политику справедливо критикуют за то, что она подрывает экономическое развитие развивающихся стран и стран с переходной экономикой. Один ученый даже заметил, что, проводя такую политику, они по существу «выбивают лестницу из-под ног»[74]74
  Chang, Ha-Joon, Kicking Away the Ladder: Development Strategy in Historical Perspective, London: Anthem, 2002.


[Закрыть] Запада. Впрочем, подобная критика не дает всестороннего понимания истинной динамики международных отношений в капиталистическую эпоху.

Геополитическая экономия стремится реабилитировать классическую политэкономию, в том числе Маркса и Энгельса, а также задействовать пришедших вслед за ними критиков неоклассической экономической теории, включая Джона Мейнарда Кейнса, Майкла Калецки, Карла Поланьи и современных теоретиков «развивающегося государства». Объединяя эти теоретические школы, геополитическая экономия вытесняет неоклассическую экономическую теорию с ее рикардианскими фикциями саморегулируемого рынка и преодолевает свойственное ей разделение экономики и политики. Она далека от того, чтобы представлять, будто в мире существует некая самостоятельная область «международных дел», обладающая собственной внутренней динамикой.

Эту концепцию я, отталкиваясь от колкого замечания Ван дер Пейла о том, что МО – это наука о господстве Запада, дополняю следующим новым элементом.

Геополитическая экономия есть наука о многополярности, наука, в наибольшей степени пригодная для объяснения заката гегемонии Запада и США и становления многополярного мира. Пригодна она и для разработки научной основы для деятельности институтов и создания практик, направленных на использование потенциала многополярности в целях равноправного и справедливого мира.