Текст книги "M&D"

Глава 23

Отдача приказания ещё не означает, что оно будет выполнено. Кодряну принялся объезжать больницы, деньгами которых распоряжался «Городской аптечный склад», но результаты его оказались плачевными. Главные врачи неохотно делали заявки. Они возмущались высокими ценами, возмущались вообще тем, что не могут тратить сами свои деньги, к тому же, чтобы попасть на приём, нужно было приложить усилия.

Внушение, которое было сделано Кодряну, придало ему некоторый позитивный настрой, и этот настрой продержался ровно неделю. После чего администратор приуныл, а вслед за ним и менеджеры. Обезьянья это работа – кто-то загребает деньги, а кто-то вынужден обивать пороги и унижаться. Чиновники из мэрии сделали себе кормушку, вот пускай сами бегают! И сотрудники принялись изливать на Андрея всё то, что было услышано ими от главврачей. А казахская зубная паста – это барахло, которое никому не нужно даже в условиях кризиса. Он снова почувствовал себя неуютно, но эта растерянность быстро прошла. Народу было приказано шевелиться быстрее. Колёсики закрутились… но без должной прыти. Ковроугодный администратор повиновался с мрачной пунктуальностью, используя малейшую зацепку, чтобы показать хозяину, что скрупулезное выполнение указаний не приводит к нужным результатам, а свободы действий, мол, не дают. Оправдывался он непременно с блокнотом в руках, подтверждая записями то, что шеф даёт наставления, друг друга исключающие.

Чувствуя, что народ тихо ропщет, Андрей собрал совещание, на котором, опять же, выслушал жалобы на то, что улова никакого.

– Каковы охотники, такова дичь, – снисходительно ответил он на это.

И терпеливо принялся объяснять ободранному администратору, и менеджерам из дерева вытесанным, что предоставил им лучшие условия: не нужно заключать договора и договариваться насчет денег; всё, что требуется – заставить больницы выбрать заказанный ими же товар. А главврачи возмущаются, потому что кормушка уплыла от них, и они не могут работать со «своими» поставщиками, от которых получают откат. За эту несложную работу сотрудники получат какой никакой, но гарантированный оклад, и сохранят свои рабочие места. Не возбраняется разрабатывать свои сделки и получать с них проценты – если не нравится эта схема с «Городским аптечным складом».

Кодряну заговорил кислым тоном и поджал губы. Его Ворсейшество выразил неудовольствие по поводу того, что его занимают бесперспективными делами.

– Ну, так ещё раз говорю, – проговорил Андрей с безразличным видом, – не смею вас неволить. Отпускаю вас, пусть ветер перемен подскажет вам дорогу. Я сам всё сделаю, и если дело окажется достаточно лёгким, то вы догадываетесь, какие будут мои выводы о вашей профпригодности. Если вы меня обманывали, заплатите неустойку, и досвидос.

Менеджеры вдруг заговорили, перебивая друг друга:

– Мы еще не всех клиентов обошли!

– Ладно, Андрей Александрович, зачем так сразу.

Посыпались уверения, что не всё так плохо. Кодряну стоял возле своего стола, закинув голову, и, когда умолкли голоса, заговорил с повелительным видом, протягивая указательный палец к стопке счетов:

– Это ерунда, то чем мы занимаемся. Сейчас нужно заниматься продуктами. На рынке…

– Либо вы продаёте зубную пасту и распихиваете шовник по больницам вперёд меня, и получаете в этом месяце свой оклад, – оборвал его Андрей, поднимаясь со своего места и направляясь к выходу, – либо делаете план, и получаете оклад плюс процент. Если не будет ни того, ни другого, я вычисляю упущенную выгоду, и вы мне её энергично выплачиваете. Прошу не забывать: вы лично расписывались за выполнение плана.

И вышел из кабинета, жестоко пеняя себя за то, что не остался сам и не выгнал народ, беспрерывно скулящий и оглушающий своими пустыми жалобами.

* * *

Штейн приехал в Волгоград, как только узнал о том, что при развозке продукции возникла заминка. Платёж в Совинком, и, соответственно, в Джонсон, задерживался, и с этой ситуацией нужно было срочно что-то делать.

Компания «Джонсон и Джонсон» понесла серьёзные убытки из-за кризиса. Продукцию отгружал официальный склад, счета клиентам выставлялись в рублях, и те, кто заплатил после дефолта, погасили не всю стоимость товара, о только одну пятую.

Кроме этого, налоговая инспекция обнаружила серьёзные нарушения и выставила зарегистрированному в Москве ООО «Джонсон и Джонсон» штраф на внушительную сумму. Legal entity прекратило деятельность, клиентам предложили производить закупки у официальных дилеров с сохранением существующих скидок. Если единовременный платёж составлял свыше тридцати тысяч долларов, можно было закупать товар напрямую в Джонсоне, и растамаживать самому.

ГНИ разрешила компании в счёт долга перед бюджетом отгружать продукцию в больницы. По предъявлению пропечатанных лечебными учреждениями накладных сумма недоимки уменьшалась.

Оперируя этими данными, Штейн быстро наладил контакт с главврачами нужных больниц, и те подписали необходимые бумаги – в обмен на обещание отгрузить бесплатно расходные материалы.

На всё это ушла неделя. Ещё несколько дней потребовалось, чтобы добиться оплаты от ЗАО «Городской аптечный склад». Всё это время Штейн находился в Волгограде, и счёл для себя возможным уехать лишь тогда, когда лично отправил по факсу в Джонсон платежное поручение от Совинкома.

Теперь, когда с ним был установлен, что называется, полный контакт, Андрей уже не стеснялся показать нерентабельность той деятельности, что велась помимо продаж шовного материала. Необходимость в выстраивании «Совинкомовских деревень» отпала. Штейну было дано следующее объяснение. Совинком всегда был преуспевающей фирмой. Были серьёзные наработки, платежеспособные клиенты. И, пока не грянул кризис, всё шло хорошо. Но произошедшая встряска обнажила слабые стороны. Люди растерялись и не работают с прежней отдачей. Всех взяли по знакомству – это тоже сыграло свою роль. Выкручивать им руки приходится с оглядкой. Опять же, нет свободы действий из-за официальной работы – Эльсинора. Возникли опасения, что недовольные работники сообщат туда, что у сотрудника иностранной компании свой собственный бизнес, связанный с продажами продукции конкурирующей фирмы.

…И так далее.

Штейн признался: личность Кодряну всегда вызывала в нём сомнение. Впервые увидев его, он подумал, будто это владелец фирмы, а Андрей у него на побегушках. Теперь, когда выяснилось, что администратор взят по рекомендации матери Андрея, всё стало ясно, хотя… не до конца. Деятельность Совинкома была и остается загадкой, а всё, что непонятно – от этого лучше избавиться. Разумнее было бы уволить всех, оставив только бухгалтера и секретаря. Пусть сделок будет меньше, зато ситуация прозрачная и предсказуемая.

Они приезжали в офис, обсуждали дела, звонили, печатали документы – в общем, занимались своими вопросами, не обращая никакого внимания на сотрудников, будто их не существовало вовсе. Только едва заметный кивок в качестве приветствия. К концу второй недели менеджеры перестали показываться на работе. Коврожрец Кодряну робко пытался завести разговор, но Андрей его осаживал конкретными вопросами: «Что сделано, на какую сумму продано товара?»

В один из дней ковроугодный администратор вбежал в кабинет задыхаясь так, будто промчался без машины по всем волгоградским рынкам:

– Никто не хочет брать зубную пасту! А мы не можем заняться шовным в полный рост, пока не реализована эта паста.

Вечером предыдущего дня в отсутствие Андрея у него состоялся доверительный разговор с Штейном – обсуждали хозяина. И Штейн коварно поддержал администратора, а затем позвонил компаньону и пересказал весь разговор. Кодряну относился к такому специфическому типу людей, у которых отсутствует фильтр между мозгами и речевым аппаратом, они выкладывают всю информацию, которой располагают. Он рассказал деловому партнеру хозяина всё, что знал: взаимоотношения с Ревазом, долг Атикону, краснодарская сделка, зависимость от поступлений денежных средств от клиентов Штейна, и многое другое. И посетовал на то, что не может выполнить просьбу Ольги Альбертовны – помочь сыну встать на ноги. Если мальчик настолько упрям, что не принимает бескорыстной помощи, о чем тут можно говорить. В порыве откровенности Кодряну доложился, что в рабочее время занимается собственным бизнесом – продажей ковров, и что это очень перспективное занятие.

Рассказав о состоявшейся беседе с Его Ворсейшеством, Штейн заявил Андрею, что ему нет дела до разных там семейных передряг, и высказал мудрую мысль: «Доносчику – первый кнут».

Итак, объявив о том, что хлопоты с зубной пастой мешают ему заниматься шовным материалом, Кодряну крупными глотками осушил стакан воды, и, усевшись за своим столом, принялся рассуждать.

– Надо выбрать приоритеты – что-то одно. Либо то, либо другое. За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь. От зубной пасты нужно отказываться – вернуть казахам, отправить им контейнер обратно. Пускай сами продают. Так дальше нельзя – беготня по рынкам отнимает всё свободное время. Надоело, как зубная боль. Вот – сколько сделано визитов, всё без толку. Предприниматель Золотухин, ЧП Зайцев, ПБОЮЛ Петров…

Раскрыв тетрадку, администратор углубился в перечисление неудачных торговых визитов. Сделав заинтересованное лицо, Штейн снова коварно подыграл ему: «Продажи шовного материала под угрозой?»

– Нужны реформы, нам нужно реформировать политику фирмы. Необходимо специализироваться на чем-то одном – на продукции «Джонсон и Джонсон». Нельзя разбрасываться. Казахская зубная паста, Эльсинор, левые сделки – от этого нужно отойти. Реваз Авазашвили должен перечислить Совинкому долг. И этими деньгами надо расплатиться с Джонсоном. Если б не мягкость Андрея, я бы давно решил вопрос с дебиторской задолженностью. Я много раз говорил Ольге Альбертовне: дружба дружбой, а служба службой. Это бизнес, а в бизнесе нет ни друзей, ни родственников. Понимаю: тесть, но почему бы ему не заплатить долг, прошло четыре месяца, кризис, дефолт, все друг другу должны, нужно как-то расшивать неплатежи. Заплатить в Джонсон – вот главная задача, первоочередная. Самый горящий платеж. И нужно бороться с мягкотелостью, иначе не выжить. Пойти к тестю, и потребовать свои деньги. Сейчас многие работают по взаимозачету. Наиболее действенная схема – это…

Посмотрев на часы, Штейн спросил:

– Каковы издержки по зубной пасте?

Кодряну удивленно вытаращил глаза и стал похожим на филина.

– Мы не заработали на ней ни копейки, одни убытки. Необходимо отправить её контейнером обратно. У меня есть знакомые на железнодорожной станции, нужно туда поехать и загрузить контейнер. На ж-д тарифе многие поднимают неплохие деньги. Кто может сделать отгрузку, тот король. Взаимозачетные схемы с тарифом…

Штейн нетерпеливо прервал его:

– Совинком заплатил за растаможку зубной пасты, погрузочно-разгрузочные работы, рабочее время сотрудников, и теперь ты предлагаешь оплатить ещё и обратную отгрузку и затамаживание?

– Нужно определиться с приоритетами и реформировать политику. Стоимость товара определяется не суммой издержек, а тем, за сколько его можно реализовать на рынке. Издержки не играют никакой роли. С самого начала это была убыточная сделка. И если бы в момент заключения сделки меня спросили, нужна ли нам зубная паста, я бы дал квалифицированный совет. Но Реваз с Андреем рассудили иначе, и казах повесил долг на Совинком. Пускай Реваз выручает зятя – продает пасту, или отправляет её обратно. А главное – вернет заемные сто пятьдесят тысяч, и пусть проиндексирует эту сумму с учетом инфляции.

– Это твои деньги, ты лично занимал ему сто пятьдесят тысяч? – участливо спросил Штейн.

– Андрей перечислил ему чужие деньги, которые пришли из Краснодара. А товар был взят в Атиконе под честное слово и гарантийное письмо. Теперь Атикон должен Эльсинору. Но прежде всего надо расплатиться с Джонсоном.

Андрей нетерпеливо отбивал костяшками пальцев по поверхности стола турецкий марш. Штейн взглядом остановил его и снова обратился к Его Ворсейшеству:

– На пятое сентября у тебя был запланирован визит в третью больницу. Покажи отчет и расскажи нам о результатах встречи с главврачом.

Этим утром он посетил упомянутую больницу и выяснил, что представители Совинкома ни разу там не показывались.

– Эта сделка – бесполезная трата времени. «Городской аптечный склад» – жульё, чиновничий беспредел. Как только в больницах слышат «Совинком» и «Городской аптечный склад», они даже на порог не пускают нас. К главным врачам я пойду теперь только с официальным представителем «Джонсон и Джонсон».

Штейн выложил на стол заявку, подписанную главным врачом третьей больницы.

– Калистрат Гелиосович, тебе нужно срочно реформировать свой характер. Бездействие рождает скуку, а скука – равнодушие. Поэтому, несмотря на то, что ты любишь заглядывать в чужой карман и считать чужие деньги, тебе на них наплевать. Нужно больше трудиться – труд, ежедневная трудотерапия улучшит характер и поможет избавиться от лени.

И тут Андрей не выдержал:

– Послушай, ну я знаю, и все тут знают, что у тебя вместо головы – пустая тыква. Дело не в этом. Постесняйся других. Все люди уже показывают на тебя пальцем и говорят: «Посмотрите, это Кадрян-коврожрец, Ворсейшество – пустой человек».

Если б не Штейн, он бы не ограничился одними только словами и презрительным взглядом, присутствие компаньона, такого ограниченного в выборе действий, что называется, сковывало по рукам и ногам. Ничего не оставалось делать, как, постукивая кулаком о кулак, с сожалением проводить взглядом администратора, удалившегося с той же поспешностью, что и в момент прихода в офис.

Вика была единственным свидетелем выдворения администратора. Вечером позвонил её муж и сообщил, что ей необходимо лечь в больницу, предстоит длительное лечение, поэтому работать пока она не сможет. Ещё Андрею позвонила мама и сообщила, что в прихожей у неё находится Кодряну, пришедший с жалобами на несправедливое отношение к добросовестному из добросовестных. Крик его души подобен крику раненого орла. А ещё он просит денег, так как осталась невыплаченной зарплата за август, а дома голодные ребятишки дербанят последний капустный вилок.

– Скажи ему, что моя фирма – не касса взаимопомощи. Ты сама виновата, мама. Зачем ты сказала ему, что я – нуждающийся в патронаже беззащитный мальчик. Писающий мальчик – это он, коврожрец. Присматривать нужно за ним, а не за мной. Что? Мой тесть? Ворсейшеству обидно, что меня кинул мой тесть? Послушай, мама, позволь мне самому разобраться с Ревазом. Мои отношения с ним – это мои личные отношения, не надо никого сюда впутывать. Нет, ничего мне Реваз не должен, не вмешивайся, пожалуйста. Вот так, ничего он мне не должен.

Андрею пришлось долго успокаивать маму, и даже сделать строгое внушение, – когда стало ясно, что Кодряну вымогает деньги, и она готова ссудить ему энную сумму.

– Внимание, мама! Если я узнаю, что ты дала ему денег – а я узнаю, ты же сама в этом признаешься – то вместе с деньгами выну его душу. В конце концов, в оплаченное мной время он торговал своими коврами, пускай не прибедняется.

Через некоторое время она вновь позвонила, чтобы не рассказывать в присутствии Его Ворсейшества его печальную судьбу. Он был военным, служил на севере. Прекрасная карьера, возможность перевода в Москву. Но его мать стала названивать и требовать, чтобы он демобилизовался и приехал к ней в Ленинск. Мол, жить без него не может, и так далее. И Кодряну послушался, погрузил все вещи в два контейнера, и прибыл в Ленинск. Деньги, какими располагал после увольнения (была выдана крупная сумма), а также личные сбережения, потратил на приобретения дома (жулики из местной администрации продали халупу в районе по цене виллы в центре Волгограда). С ним и его женой носились как с писаной торбой, обещая трудоустроить на самые выгодные должности в районной администрации. В один из дней, когда их обоих выманили на показ их будущих личных кабинетов, с участка вывезли два нераспакованных контейнера с вещами, которые за день до были получены на железнодорожной станции. Там было всё – импортная мебель, бытовая техника, разная домашняя утварь, шубы, хрусталь, и т. д. И не было ни одного свидетеля того, как подъехал грузовик с краном, и как взломали ворота. Что в принципе невозможно – в посёлке знают всё про всех. Это особенность маленьких селений – люди тем и живут, что обсуждают, кто, где, и с кем.

Уже на следующий день супругов Кодряну перестали узнавать в районной администрации. Кто похитил контейнеры, так и не нашли. А еще через полгода их дом оказался под водой – оказывается, он был построен в том месте, гда когда-то был пруд. Вода вернулась, и затопила весь участок.

Кодряну поблагодарил мать за ахуенный подгон и переехал вместе с семьёй в Волгоград к тёще. Но беды его на этом не закончились. Он решил инвестировать оставшиеся небольшие сбережения в образование детей и перечислил деньги в фонд Синельникова «Интеллект-инвест». Идея была такова: вкладывай небольшую сумму сейчас, когда дети еще учатся в школе, а когда придёт пора поступать в вуз, эта сумма вырастает, и её уже хватает на полный курс обучения. Причем Синельников обещал устроить в любой волгоградский вуз. Так пропали последние сбережения Его Ворсейшества. Но это еще не всё…

Андрей нетерпеливо перебил маму:

– Послушай, такие истории реально портят карму. Расскажи лучше что-нибудь из жизни успешных людей.

– Ты причинил неприятности порядочному человеку.

– Он сам – ходячая неприятность и в своих бедах виноват только он один. Такая микросхема в его башке зашита. Так было запрограммировано – если бы не Ленинские ребята, коврожрец нашёл бы другое место, где просрать все деньги.

Они остались каждый при своём мнении.

А через день «Городской аптечный склад» перечислил деньги на Совинком, и во второй половине дня, когда средства оказались на корсчете, операционистка банка пропечатала платежное поручение – Андрей отправил деньги на «Джонсон и Джонсон». И грустно прокомментировал:

– Всё равно попадут в налоговую, счет-то у них арестован.

– Мы должны перевести эти деньги, это средства компании, – бесстрастно ответил Штейн.

– Это я так, для поддержания разговора.

Из банка они отправились в офис, где Штейн отправил платежное поручение по факсу в Джонсон. А вечером Андрей отвез его на вокзал, откуда Штейн уехал восьмичасовым поездом в Ростов.

Утром Андрей купил на остановке газету бесплатных объявлений, и, придя в пустой офис, где не было ни менеджера Послушного, ни непокорного Ворсейшества, ни других бесполезных людей, открыв раздел «Трудоустройство. Бухгалтерия», принялся его штудировать.

Глава 24

К родственникам жены Андрей относился с большим уважением. Во время визита к одной из её тётушек он прямо с порога стал сыпать комплиментами. Двоюродная сестра Мариам блистала в нарядном платье цвета подгнившей соломы, и Андрей сказал, что этот чудесный фермерский шик никогда не устареет – и был награжден таким взглядом, что хоть святых выноси. Когда сестры уселись за пианино, он, опять же, стараясь быть объективным, высказался по поводу игры: «Десять лет вы посещали муниципальную музыкальную школу, десять долгих лет. Государство не следит за эффективностью своих инвестиций. Неразумная финансовая политика погубила экономику и привела к дефолту». Его постарались оттеснить и изолировать от общего разговора. В тот день хоронили очень известного писателя, и это событие было самым обсуждаемым. То был замечательный писатель своего времени, отличившийся многим, он писал даже тогда, когда другие не могли: в годы репрессий и депрессий, лежа на пляже, в Великую Отечественную, телеграфируя из штаба на фронт и теперь, когда уже наступил новый век, а читатель стал придирчив и разборчив в литературе. И присутствовавшие женщины – все, кроме Мариам, которую ничего всерьёз не занимало, мысли её так и порхали – позабыв про горы немытой посуды дома, плакали в три ручья. А одна тётушка плакала так много, что оттеснила на второй план близких почившего (их давали крупным планом по телевизору): старую жену писателя, ровесницу лошади Буденного, которой предстояли многочисленные суды за авторские права и копирайт; молодую, моложе младшего внука, вдову писателя, которой, кроме тех же самых судов за авторские права и копирайт, предстояли суды с детьми писателя за наследство. Тётушка плакала на кухне, приготовляя салаты, плакала во время ужина, под звон бокалов и звяканье столовых приборов, плакала, когда по телевизору показывали нежнейшую сцену – молодая вдова обнимается с младшим внуком писателя. От этих страстных объятий всем как-то стало неловко – и тележителям, и телезрителям. Все, кроме Андрея, уже высказались по поводу кончины писателя, и, поскольку раздавался ещё плач, продолжали говорить о постигнувшей их утрате. Как-то само собой получилось, что многие вопросительно посмотрели на Андрея – ну сколько можно молчать. Мариам всегда обижалась, если он не принимал участие в общем разговоре – мол, недолюбливаешь моих родственников. И ему пришлось высказаться по теме.

– А что смерть… Ежеминутно помирает столько народу, причем очень много полезного – потенциальных работников, клиентов, партнеров по бизнесу. А то, что прикопали человечка, которого в глаза никто не видел и не знает…

Тут Мариам больно ущипнула его под столом, и он заметил гневный взгляд плачущей тётушки. Уполномоченная вселенской скорби посмотрела на него, как на исчадие ада:

– Когда разверзаются могилы, молчат даже святотатцы! А ты, ты…

И разревелась пуще прежнего.

А в день города (совпавшего с днем похорон очень известного юмориста, драматурга и демагога), уже под вечер, когда Мариам собиралась пойти вместе с Андреем к родственникам, позвонила её мама и сказала, что, вероятно, молодой паре хотелось бы побыть вдвоем, наверное, давно собирались. И Мариам, сняв строгое вечернее платье и надев домашний халат, спросила Андрея, куда бы пойти.

– А что пойти… Давай дома посидим.

Они прошли на кухню, он открыл шампанское, и разлил по бокалам. Отпив глоток, она, поддев ногтем отклеивавшуюся обоину, спросила:

– Почему ты не хочешь сделать на кухне ремонт?

– Послушай… ты когда-нибудь прекратишь издеваться надо мной? – закатив глаза, переспросил он.

– Что с тобой? На минуточку, я твоя жена, имею право задать тебе вопрос.

– Так задавай вопрос, не надо издеваться!

– Вот я и задаю: почему ты не хочешь сделать на кухне ремонт?

– Но мы миллион раз обсуждали эту тему, ты можешь воспроизвести по памяти любой из ответов!

– Слышь, ты, умник! Не надо со мной разговаривать, как с тупицей! Если я спрашиваю, значит, хочу услышать ответ.

– Как с тобой тяжело, Мариам, ты хуже блондинки.

– Не нравлюсь – женись на другой!

– Опять же говорю: тебе прекрасно известно, что я готов приступить к ремонту в любой момент, но вы с мамой еще не выбрали плитку, и что там еще. Тут другой вопрос начинается: зачем ты в миллионный произносишь эту тупую фразу: «почему ты не хочешь сделать на кухне ремонт»?! Для поддержания беседы?!

– Потому что разговаривать с женой надо нормально, без этих вот подвыпертов. Ответил бы сразу, как нормальный человек.

И она вздохнула:

– Эх, у всех нормальные мужики, этот же – вечно недовольный господин, всё ему не так.

Допив залпом шампанское, Андрей налил себе еще и подлил жене. Она сделала небольшой глоток, и с притворно-мечтательным видом произнесла:

– Ко мне недавно подошел на улице парень и сказал, что давно мечтал о такой девушке, как я, и что мы созданы друг для друга. Потом, по телефону, такое наговорил… Между прочим, очень много верного. Что у меня потухший взгляд, и по мне видно, что я замужняя, и муж не обращает на меня внимание, и только любовные ласки нового мужчины вернут мне цветущий вид.

Андрей безучастно рассматривал кафельную плитку над раковиной.

– Тебе всё равно, что я тебе говорю? – набросилась на него Мариам.

– Чего?

– Что слышал! Тебе всё равно, что к жене пристают на улице, звонят по телефону? Тебя не коробит?

Он пожал плечами:

– Главное, чтобы тебе было хорошо.

– Ты не мужик.

– Правильно, я у тебя громоотвод.

– Скотина, ещё скажи свою любимую фразу: «кобель не вскочит, пока сука не захочет».

Он послушно произнес «свою любимую фразу». Тогда Мариам набросилась на него с кулаками, и он стал отбиваться, стараясь не сделать ей больно. Наконец, устав, она уселась к нему на колени:

– Гадина, совсем меня не любишь, готов подложить под любого.

– Почему же «под любого», я доверяю твоему вкусу.

– Но почему ты не веришь, что могут быть обстоятельства, когда замужняя женщина может потерять контроль, и в такой ситуации совершить поступок, за который потом придется стыдно?!

Он сделал очень удивленное лицо:

– Не понимаю, о чем вообще речь. Ни разу не слышал о таких ситуациях. С этого места поподробнее, пожалуйста.

– А что бы ты сделал, если бы я… изменила тебе?

Он зевнул:

– Измени, посмотришь. Давай, чего уж там, а то одни обещания.

– Ага, ты хочешь сказать, что сразу бросишь меня, так, да?!

С этими словами она вскочила, и, бросив бокал на пол, под грохот стекла выбежала с кухни.

Допив, Андрей с неохотой пошел её искать. Найдя её лежащей на кровати в спальне, присел рядом, стал гладить её волосы. В этот момент она показалась ему большой неуклюжей куклой, настолько мало взрослости было в выражении её лица.

– Ты не ревнуешь меня – значит, совсем не любишь, – капризно протянула она. – Тебе плевать, где я и с кем я. Потому что не надо было выходить за тебя замуж.

– Почему же, – ответил он как можно ласковее. – Просто мои представления о браке высоки и чисты, как вершина Эвереста. Я даже не догадываюсь о том, что бывают измены, поэтому мне незнакомо чувство ревности. От ревности страдают те, кто готов изменять сам, чьи гены подсказывают ему, что измена – дело распространенное, и за неприкосновенность семьи непременно надо бороться. И вот: я доверяю своей любимой жене.

– Правда? – спросила она недоверчиво. – Ты все-таки любишь меня?

– Конечно!

Они поцеловались. Поднявшись с кровати, она присела на оттоманку и стала причесываться.

– Куда мы пойдем гулять?

Андрей промолчал. У неё было готовое возражение на любое его предложение, но он ничего не предлагал, и ей пришлось ждать.

– Ну… вариантов много может быть разных, – наконец, выдавил он.

Устав ждать, она сказала то, что наверняка ему не понравится:

– Пойдем на набережную.

Он привычно закатил глаза:

– Зачем идти туда, где вся толпа?

– Там весело – салют, концерт, много народу. И почему ты вечно недоволен? Сегодня праздник, если что.

Она встала, сняла халат, и, раскрыв шкаф, стала выбирать одежду. Андрей залюбовался её фигурой.

– Праздник – у пролетариата. Народ живет по расписанию, а свободные люди сами назначают себе праздники и будни.

– Слышь, ты! Что-то ты много о себе возомнил! Ты такой же, как все, не строй из себя великого!

– А я и не строю – я и так великий.

Почувствовав его взгляд, она состроила снисходительную гримаску:

– Это уже не смешно.

И, приложив к телу черную шелковую блузку с тонкими бретельками, полюбовавшись своим отражением в зеркале, надела её. Он попытался убедить её.

– Мариам… Зачем мы туда пойдем? Представь, что там сейчас творится: бычьё в трениках и быдла в мини-юбках, от которых пахнет хуже, чем от коней – целевая аудитория пива «Балтика-9». Приличные заведения – «Пиранья» и «Август» – будут закрыты, все тошниловки окажутся переполненными, и нам крупно повезет, если наш заказ принесут до закрытия заведения.

Зря он сказал про мини – Мариам взяла с полки короткую джинсовую юбку и демонстративно её надела.

– Откуда в тебе столько гонора, что за презрительное отношение к людям! На себя-то посмотри – давно ли перестал лаптем щи хлебать!

В ней было гонора ничуть не меньше, особенно она любила измываться над официантами и гостиничными служащими, и поглумиться над целевой аудиторией пива «Балтика-9» тоже могла запросто, однако, вступив в полемику, выдерживала роль. Андрей мягко попросил её сменить наряд на менее откровенный – выбрать какую-нибудь длинную юбку и блузку не с открытыми плечами, а что-нибудь построже. Потому что в местах массового скопления малокультурных людей…

– Я иду со своим мужем – если что! – оборвала она его.

Надушившись, добавила:

– Пойдем, аристократ хренов.

* * *

То, что творилось на набережной, соответствовало описанию, которое дал Андрей. Они с трудом пробрались в кафе «Волга», содрогавшееся от индустриального грохота – настоящая трэш-твою-мать рок-скотобойня; и там им предложили два места за столом, за которым уже сидело четверо. Пришлось согласиться, других вариантов не было. Официантку ждали долго. Мариам еще дольше выбирала, затем попыталась, как обычно, помучить официантку – затеять обсуждение заказа минут на пятнадцать – но этот номер не прошел, та бесцеремонно потребовала, чтобы ткнули в меню пальцем, а когда Мариам призвала её к порядку, развернулась и убежала к другому столику. Пришлось Андрею идти за ней и тыкать в меню пальцем.

Целая вечность прошла, пока принесли заказ – холодное мясо и теплое шампанское, причем последнее доносили дольше всего, видимо, самое сложное блюдо.

– Почему такой кислый, посмотри вокруг, как всем весело – праздник? – прокричала Мариам, отрезая кусок мяса из его тарелки. – Я попробую.

Ещё несколько раз она пыталась завязать разговор, но, чтобы хоть что-то было понятно, нужно было лезть через стол, и кричать непосредственно в ухо собеседнику. И Андрей предпочел отмолчаться. Когда вышли на улицу, Мариам сказала обиженно, что если ему с ней неинтересно, то пусть поищет себе другую. Он наконец излил на неё раздражение:

– Сколько раз говорил на понятном тебе языке: мне не нравится, когда ты лазишь по чужой тарелке!

– А в чём дело, я только попробовала кусочек!

– Предупредила бы, и я бы заказал точно такую же порцию тебе – отдельно, а если нужно – две, три, десять порций, только чтобы ты не лазила в мою тарелку!

– Зачем тратить лишние деньги, если можно взять кусочек?

– Да как же «можно взять кусочек», когда нельзя, потому что мне это не нравится?!

– Какая ты сволочь – изгадил мне весь вечер, всё готов изгадить, даже праздник.

С этими словами Мариам ускорила шаг, Андрей автоматически сделал то же самое. Заметив, что он приближается, она чуть ли не пустилась бегом. Её фигура стремительно удалялась. Перебежав через дорогу, Мариам стала подниматься по лестнице, ведущей к ротонде. Их разделяло каких-то шесть метров и целая толпа народу. Работая локтями, Андрей старался протиснуться. Лестница загибалась вокруг ротонды, и он на время потерял жену из вида. Поднявшись, разглядел её черную головку уже в десяти метрах, и устремился за ней.