Текст книги "Леонид Филатов: голгофа русского интеллигента"

Работая над сказкой, Филатов наверняка понимал, что она «непроходная», как тогда говорили, «в стол». Уж больно смелой она была, чтобы надеяться на то, что власти решатся издать ее и разрешат исполнять со сцены. И все-таки в Филатове жила надежда на то, что когда-нибудь его творение увидит свет. Как мы теперь знаем, ждать придется недолго – чуть больше семи лет.

Судя по тому, какой талантливой получилась эта «сказка», можно смело сказать, что рождалась она у Филатова легко и непринужденно. Многие места из нее, после того как сказка станет достоянием гласности, как говорится, уйдут в народ. Цитировать их все займет очень много места, поэтому я советую читателю, который ни разу ее не читал или не слышал в авторском исполнении, обязательно восполнить этот пробел, так как сказка эта актуальна до сих пор. Себе же не откажу в удовольствии привести отрывок из нее. Например, тот, где Царь фарисействует перед Федотом:

 
Зря ты, Федя!.. Для меня
Мой народ – моя родня.
Я без мыслей о народе
Не могу прожить и дня!..
Утром мажу бутерброд —
Сразу мысль: а как народ?
И икра не лезет в горло,
И компот не льется в рот!
Ночью встану у окна
И стою всю ночь без сна —
Все волнуюсь об Расее,
Как там, бедная, она?..
 

Сказку свою Филатов писал в несколько заходов, поскольку приходилось прерываться на различные дела – как киношные, так и театральные.

Глава четырнадцатая
Памяти Высоцкого

22 октября, практически сразу после открытия нового театрального сезона, в Театре на Таганке состоялось заседание худсовета, где вновь был поднят вопрос о создании спектакля «Владимир Высоцкий». Вскоре начнутся его репетиции, в которых будут участвовать большинство актеров «Таганки», в том числе и Леонид Филатов.

Поначалу Любимов обещал властям, что театр сыграет спектакль один раз – в годовщину смерти поэта и что это будет идеологически выверенный спектакль, созвучный решениям XXVI съезда КПСС (он состоялся в феврале 1981 года). Судя по всему, власти не слишком поверили Любимову, но препятствовать этому начинанию не стали.

Спектакль состоял из пяти частей, в которых прослеживалась творческая биография Высоцкого. Не вся, конечно, поскольку это невозможно сделать в рамках трехчасового действа. Однако общее представление об основных этапах этого творчества спектакль все-таки давал. По меркам сегодняшнего времени его можно было бы назвать вполне обычным биографическим спектаклем, построенным на музыкально-поэтической основе. Однако по меркам советского времени это был спектакль-бомба, поскольку бомбой являлся уже сам бренд «Владимир Высоцкий».

Между тем Любимов совершал беспроигрышный ход. В случае, если бы власти запретили этот спектакль, можно было объявить, что они не чтут имени великого поэта. В случае, если бы разрешили, можно было включить спектакль в репертуар театра и сделать его мощным оружием в борьбе с властью. Не зря ведь тот же А. Гершкович утверждал, что в спектакле самой ГЛАВНОЙ является последняя, пятая часть, посвященная современности (в первой речь шла о месте Высоцкого в духовной жизни общества, во второй – о его раннем творчестве, в третьей – о военных песнях, в четвертой – о сказочных). И не случайно в пятой части нить повествования была протянута из сталинской эпохи в современную посредством песни «Банька по-белому». Тем самым Любимов и K° хотели показать, что с тех пор в жизни советского общества мало что изменилось: дескать, ГУЛАГ исчез, но лагерное сознание осталось (как видим, и здесь Любимов оседлал своего любимого конька – продолжал эксплуатировать тему «рабской парадигмы русской нации»).

Гершкович рассказывает о характерном эпизоде, свидетелем которого он стал во время исполнения Валерием Золотухиным этой самой «Баньки по-белому». После строчки «Повезли из Сибири в Сибирь» его соседи по ряду затеяли спор. Цитирую:

«Почему же „из Сибири в Сибирь“?» – спрашивает мой сосед по ряду. «Наверное, он жил в Сибири», – высказывает догадку его спутница. «Мы все живем в Сибири», – слышится чей-то шепот сзади»…»

Вот такой диалог услышал Гершкович в полутемном зале «Таганки». Суть этого диалога понятна: дескать, все советские люди живут в одном большом лагере под названием ГУЛАГ. Даже присказка такая была: мы все являемся пассажирами одного трамвая, где одни сидят, а другие трясутся (то есть одни сидят в лагерях, а другие трясутся от страха угодить туда). На самом деле эта метафора – откровенная ложь, рожденная, судя по всему, в забугорных кабинетах, а у нас подхваченная интеллигентами из числа западников.

Взять, к примеру, то, как западники рисуют сталинские времена. По их мнению, это одна сплошная жуть. Хотя еще великий сатирик Аркадий Райкин устами одного своего персонажа говорил: «Времена были жуткие, но рыба в Каме была». То бишь не только репрессиями были наполнены те тяжелые и во многом действительно страшные времена. Была и просто жизнь – жизнь миллионов обычных граждан, которые рождались, влюблялись, рожали детей, ходили на работу, справляли праздники и много чего другого делали. Но западники рисуют другую картину. Согласно им, в сталинские годы в стране царила атмосфера всеобщего страха, чуть ли не паранойи, когда полстраны сидело, а остальная часть страны тряслась в ожидании того, когда и за ними приедут в ночи энкавэдэшные «черные вороны». В этой жуткой стране сын закладывал отца, дочь отрекалась от матери, сосед стучал на соседа. И все дружно ненавидели Сталина как главного строителя этого ненормального общества. Ненавидели, естественно, тайно, поскольку ненавидеть в открытую было опасно. Ну, а те, кто восхищался Сталиным, те просто были рабами. Вот такая жуткая картина рисовалась (да и до сих пор рисуется) либералами.

А теперь взглянем на эту картину под другим углом. По мнению западников, одним из самых жутких периодов в жизни сталинской империи были годы с 1936 по 1938, когда страну буквально накрыл девятый вал репрессий. По словам некоторых правдолюбов тогда якобы были уничожены миллионы ни в чем не повинных людей. Уничтожены почем зря, поскольку Сталин был больным человеком: это якобы еще знаменитый врач-психиатр Михаил Бехтерев установил. Однако эту теорию опровергает статистика, которая утверждает, что именно в эти годы – 1937–1938 – в Советском Союзе была самая высокая деторождаемость. Но с какой радости забитые и запуганные режимом люди вдруг станут рожать детей? Чтобы обречь их на будущее рабство? Или над каждой супружеской парой тоже стоял сотрудник НКВД с пистолетом у виска и требовал исполнения супружеского долга во благо партии и товарища Сталина?

Идем дальше. В июне 1941 года на страну, населенную якобы забитыми и запуганными НКВД рабами, нападает Гитлер. Глава Третьего рейха думал точно так же, как и наши доморощенные либералы: что СССР – это колосс на глиняных ногах, который рассыплется при первом же ударе. Поскольку не может СТРАНА РАБОВ достойно сопротивляться. Поэтому Гитлер отдает приказ своим войскам установить на оккупированных территориях «справедливый немецкий порядок». Причем, утверждая частную собственность, захватчики не только не отменили большевистских хозяйственных форм, но сделали их своей опорой. Статус захваченных ими советских предприятий и организаций как был, так и остался государственным. Сменилось лишь государство-собственник. Кроме этого, немцы внедряли в жизнь программу «деколлективизации», которая ставила своей целью возвращение советских крестьян в исходное положение крестьян-единоличников. Уже с первых дней оккупации фашисты обеспечили на захваченных землях бесперебойную работу в полеводстве и животноводстве. Достаточно сказать, что оккупанты завезли в советские деревни различной техники на сумму 173 миллиона марок. Как заявил министр оккупированных восточных территорий Альфред Розенберг: «Народ должен быть сытым».

Трудоспособное население оккупированных территорий работало не даром, а за деньги. Вот как, к примеру, выглядели зарплаты в Краснодарском крае: уборщица в учреждении – 150 рублей, конюх – 200, механик МТС – 350, врач – 600–700. Больше всех получал районный бургомистр – 2000 рублей.

Вся немецкая пропаганда была нацелена на то, чтобы денно и нощно развенчивать сталинский режим, который якобы держал советских людей за рабов. Газеты, выходившие на русском языке, постоянно писали о сталинском правлении как о «большевистском иге». Об органах правопорядка в СССР писали как о самых бесчеловечных (как писалось в одной из газет: «кровавый топор НКВД долгие годы висел над советским народом»). Индустриализация и коллективизация тоже назывались «кровавыми»: мол, это самые постыдные, самые темные страницы в цепи большевистских преступлений. Было бы тогда у немцев телевидение, можно себе представить, о чем бы оно вещало: сюжеты, а то и целые фильмы о советских концлагерях и штрафбатах транслировались бы на нем круглосуточно.

Немцы были уверены, что население оккупированных территорий Советского Союза обеими руками поддержит новый порядок, как это сделали жители большинства европейских стран, куда ступил сапог солдата вермахта. А что вышло? Советский народ, за редким исключением, поднялся на борьбу с Гитлером и его «немецким порядком». Почему? Ответ лежит на поверхности: потому, что советские люди не были РАБАМИ при Сталине. Ими они были исключительно в умах фашистских идеологов, а чуть позже и своих доморощенных либералов-западников, которые никогда этот народ не понимали и всегда его презирали, считая быдлом, стадом, сборищем хамов, которых надо учить жизни, поскольку сами они ничему хорошему не научатся.

Но вернемся к спектаклю «Владимир Высоцкий».

По сути, именно с этого творения Любимова на свет стал рождаться тот либеральный миф о Владимире Высоцком, который станет активно культивироваться в советском обществе с момента прихода к власти Михаила Горбачева, а после его краха и в постсоветской России. Основу этого мифа составляет постулат, что Высоцкий всю свою творческую жизнь боролся с жуткой тоталитарной системой в лице советского государства и погиб в неравной схватке с этим монстром. Именно поэтому спектакль начинался с известного стихотворения Высоцкого, где он декламировал, что ему «объявили явную войну» за то, что он «нарушил тишину». Однако все ли так однозначно в этой «войне», как кажется поэту?

Метафора, избранная Высоцким – «война», – это явный перехлест. Война штука жестокая и кровавая, и если бы она действительно велась против Высоцкого, то его поэтическая судьба оборвалась бы гораздо раньше, чем в 42 года. В самом деле наивно предполагать, что, имей советская власть желание сломать хребет подобному храбрецу, у него хватило бы сил этому сопротивляться на протяжении столь долгого времени – почти 15 лет. Выстоять и победить в одиночку против такой махины, каким было советское государство, никому еще не удавалось. Даже такому неординарному человеку, как Высоцкий. А выстоял он потому, что определенные силы в руководстве страны делали все от них зависящее, чтобы такое явление, как Владимир Высоцкий (или та же «Таганка»), жило и творило как можно дольше. То есть парадокс заключается в том, что советская власть боролась с творчеством Высоцкого и одновременно поощряла его, о чем большинство высоцковедов старается сегодня не вспоминать.

По сути это была не настоящая война, как пишет Высоцкий, а всего лишь игра в войну. Однако либералы ухватились за этот термин именно потому, что он позволял уличить советский режим в жестокости. Высоцкий в своих многочисленных интервью неоднократно заявлял, что долгие годы пытался пробиться сквозь «ватную стену», окружающую его (то есть имея в виду запреты, которыми обкладывало его государство), но высоцковеды упорно ведут дело к тому, чтобы создать у людей впечатление, будто Высоцкий стоял не у «ватной стены», а у расстрельной стенки. Как говорится, почувствуйте разницу.

Даже беря во внимание все те многочисленные запреты, которыми власти обкладывали Высоцкого, все зуботычины, которые он зарабатывал, лично у меня не поворачивается язык назвать это противостояние жестоким. Более того, в нем четко читается то, что вся эта борьба была спланирована на самом кремлевском верху, чтобы использовать Высоцкого в той закулисной политике, которую Кремль проводил как у себя в стране, так и за ее пределами. Иначе никак не объяснить, как это «непримиримый борец с тоталитарным режимом» Владимир Высоцкий в течение 16 лет играл в одном из популярных столичных театров, снялся в 31 фильме, выпустил несколько миньонов, дал столько живых концертов почти во всех союзных республиках, что их число вообще учету не поддается, женился на иностранке и семь лет ездил к ней за рубеж и т. д. и т. п. Вот и выходит, что-то здесь не так: либо власть жестокая, но не к Высоцкому, либо ее жестокость – всего лишь выдумка.

Более полутора десятка лет Высоцкий служил в Театре на Таганке. Театре, который, как уже отмечалось, ввел моду на антисоветизм в духовной жизни сначала в масштабах столицы, а потом и всей страны. Вышло это не случайно, а вполне закономерно, поскольку во главе «Таганки» стоял такой человек, как Юрий Любимов, – яркий представитель того либерального крыла советской интеллигенции, которые сначала были ревностными сталинистами, а затем легко перековались в их яростных ниспровергателей, поскольку пепел убиенных родственников все эти годы стучал в их сердцах.

У Высоцкого, в отличие от Любимова, никаких личных счетов к советской власти не было. Он родился в нормальной советской семье, где отец был военным, а мама служащей. Отец мечтал, чтобы его сын приобрел серьезную профессию, стал строителем, но сын пренебрег этим пожеланием и, проучившись всего год в МИСИ, подался в артисты. Чем и решил свою дальнейшую судьбу. Актерская среда в годы хрущевской «оттепели» была активно втянута в споры западников и державников, а любимым словом в этих спорах было слово «свобода». Что это такое и с чем ее едят, никто себе толком не представлял, однако спорили о ней денно и нощно до хрипоты, до посинения. (Как пел сам Высоцкий в одной из своих ранних песен: «Мне вчера дали свободу – что я с ней делать буду?!») Именно в поисках этой свободы Высоцкий и взялся за гитару, поскольку гитарная песня в те годы стала одной из выразительниц свободолюбивых «оттепельных» настроений.

Та же гитара стала пропуском, который помог Высоцкому попасть в любимовскую «Таганку». Ведь к моменту своего появления там (лето 1964 года) Высоцкий ничего особенного собой как артист не представлял. И взял его Любимов за другое: он не только хорошо играл на гитаре и пел, но и сочинял стихи. А «Таганка» замышлялась Любимовым именно как поэтический театр, поскольку поэзия в те годы была властительницей дум в советском обществе. Это был поворотный момент в судьбе Высоцкого. До этого он успел поработать в двух столичных театрах, но в обоих был на подхвате – бегал в массовке. И только попав в «Таганку», он оказался в своей тарелке. Атмосфера инакомыслия, которую принес в этот театр Любимов, стала питательной средой для бунтарского нутра Высоцкого. В итоге уже спустя несколько лет он превратился не только в ведущего артиста «Таганки», но и в «звезду» гитарной песни всесоюзного масштаба.

Крен в социальность поэзия Высоцкого приобрела еще в его ранних произведениях – так называемых блатных песнях. Уже там герой противопоставлялся либо коллективу, либо обществу в целом. Обращение Высоцкого к блатной теме было не случайным. Хрущевская «оттепель» освободила из лагерей и тюрем тысячи людей, которые волей или неволей принесли с собой в нормальную жизнь блатную романтику. А поскольку Высоцкий был сыном улицы (родители его воспитанием занимались мало), то эта романтика стала той путеводной звездой, которая светила ему в начале его поэтической карьеры. Однако едва Высоцкий оказался в стенах либеральной «Таганки», как блатная тема в его творчестве вмиг улетучилась и ей на смену пришли более серьезные размышления. Но стержень в песнях Высоцкого остался прежний: конфликт героя с окружающей действительностью, естественно, советской. Эта конфликтность четко ложилась и в русло той репертуарной политики, которая проповедовалась в любимовской «Таганке».

Как мы помним, после подавления «бархатной революции» в Праге советские власти не слишком круто обошлись со своими либералами. Того же Юрия Любимова сначала уволили из театра, а спустя две недели восстановили. Что касается Высоцкого, то его решили припугнуть со страниц «державной» прессы. В итоге летом того же 68-го по нему был сделан залп со страниц ряда центральных и периферийных газет, где песни Высоцкого были названы чуждыми советским людям. Справедливы ли были эти претензии? С точки зрения властей (а не почитателей таланта Высоцкого, к коим автор этих строк относит и себя), провозгласивших своей конечной целью построение духовно здорового общества, абсолютно справедливы. Ведь в этих статьях речь шла о тех песнях Высоцкого, где он пел о шалавах, воровских притонах и пьяных загулах. Даже учитывая, что в советском обществе было достаточно людей, которые в реальной жизни сталкивались с подобными вещами, возникает вопрос: почему государство должно было пропагандировать эту теневую сторону жизни? Пой Высоцкий о прекрасном, и проблема бы не возникла. Ведь год назад, когда он снялся в двух фильмах – «Вертикаль» про альпинистов и «Я родом из детства» о войне – и спел в них несколько своих песен, государство тут же выпустило четыре из них (из «Вертикали») на грампластинке, причем огромным тиражом. А песню «Братские могилы» из «Я родом из детства» взял в свой репертуар Марк Бернес. Значит, говорить о том, что Высоцкого ущемляли как исполнителя было нельзя: его били за аморальных «шалав», но за правильных альпинистов и героев войны, наоборот, поощряли.

Выбрав в качестве мишени Высоцкого, а также другого барда – Александра Галича (в том же 68-м по нему тоже был дан залп в советской прессе), кремлевские идеологи ставили целью лишь приструнить певцов, а в их лице и советских западников, для которых оба этих исполнителя с недавних пор стали кумирами. В одной из критических статей о Высоцком ее авторы написали, что он «не останавливается перед издевкой над советскими людьми, их патриотической гордостью». То есть певца уличили в отсутствии патриотизма. В конце заметки были приведены слова Льва Толстого, где он говорит об «умственных ядах, которые, к несчастию, часто привлекательны». Это был откровенный намек советским «талмудистам» на их далеких предшественников с их «сладким талмудическим ядом», который некогда подточил идеологические основы, уже упоминавшегося выше, Великого Хазарского каганата.

После летней атаки на Высоцкого последовала еще одна, поздней осенью, когда певца «припечатали» два корифея советской музыки: композиторы В. Соловьев-Седой и Д. Кабалевский. Эта атака тоже была не случайной, поскольку сразу после июньских «разборок» Высоцкий сочинил две песни, которые стали своеобразными гимнами либеральной интеллигенции. Это были песни «Охота на волков» (под волками Высоцкий подразумевал таких же инакомыслящих людей, как он сам) и «Банька по-белому» (в ней речь велась от лица бывшего зека, пострадавшего в годы сталинских репрессий).

«Банька» не была первой советской антисталинской песней (об этом раньше пел тот же Галич), но она, в силу своей несомненной яркости, стала самой раскрученной. В ней был полный набор «оттепельных» штампов: «повезли из Сибири в Сибирь» (то есть вся страна – один сплошной концлагерь), «наследие мрачных времен» (ничего кроме мрака в сталинских временах либералы видеть не хотели) и т. д. Эти штампы ясно указывали на то, что Высоцкий был типичным представителем «детей ХХ съезда», для которых доклад Хрущева «о культе личности» в 1956 году стал настольной книгой, как и для западных спецслужб, которые выпустили его отдельной брошюрой в несколько миллионов экземпляров, внеся в него от себя 34 фальшивые правки.

Во многом именно благодаря пристальному вниманию к теме сталинских репрессий западных спецслужб советское руководство и решило наложить на эту тему табу, последовав примеру тех же американцев, которые таким же образом наложили табу на тему собственных репрессий против североамериканских индейцев и негров. Известно, что за годы колонизации США из 1 миллиона индейцев в живых осталось около 200 тысяч, а негров было уничтожено несколько миллионов, но американские власти старались эту тему не ворошить: об этом редко писалось в книгах, не рассказывалось по ТВ, а Голливуд изображал краснокожих обитателей североамериканского континента исключительно как злобных варваров, охотившихся на белых людей. И американская интеллигенция (за небольшим исключением) приняла эти правила игры: в целях пропаганды подобного отношения к индейцам американскими либералами даже была создана ассоциация «Американские авторы вестерна», которая зорко следила за тем, чтобы белые люди в вестернах выступали героями, а индейцы – злодеями. Получалось, что американские либералы оказались намного патриотичнее, чем их советские единоверцы.

Несмотря на обращение Высоцкого к запретным темам, осенне-зимняя атака на него была больше похожа на легкую зуботычину, чем на «охоту на волков» с «кровью на снегу». Какая кровь, если в том же 68-м Высоцкий был утвержден сразу на две роли в кино: в картинах «Хозяин тайги» и «Опасные гастроли». Причем если в последнем он играл главного героя-злодея (что, кстати, не помешало ему через год получить грамоту от МВД СССР «за активную пропаганду в кино работы милиции»), то во втором сыграл артиста варьете, активно помогающего большевикам и геройски погибающего за дело революции. В обоих фильмах Высоцкий пел свои песни, но это были песни из разряда правильных, за которые их автору даже выплатили гонорар.

Все эти факты ясно указывают на то, что брежневское руководство достаточно демократично отнеслось к своим доморощенным приверженцам «бархатной революции». Будь это иначе, то Любимов вряд ли продолжал бы ставить свои спектакли с «фигами», а Высоцкий не отделался бы только нападками на свое песенное творчество. Ведь в арсенале партийных идеологов была масса способов, как «загасить» славу неугодного артиста. Причем в случае с Высоцким особо ничего придумывать не понадобилось бы: актер являл собой весьма уязвимую мишень, будучи втянутым сразу в несколько пьяных скандалов в Театре на Таганке, за что его даже собирались оттуда уволить (только в 68-м коллектив «Таганки» собирался это сделать дважды).

Обычно таких проступков партийные идеологи не прощали, тем более людям, которые покушались на их «священную корову» – идеологию. Достаточно сказать, что за целое десятилетие (1958–1968) руками прессы (руководимой, естественно, из ЦК КПСС) были показательно «выпороты» несколько десятков советских кумиров, которых власть таким образом наказала за их аморальное поведение или идеологическое непослушание. Среди этих кумиров были: спортсмены Эдуард Стрельцов, Валерий Воронин, Трофим Ломакин, Виктор Агеев, актрисы Людмила Гурченко, Александра Завьялова, режиссер Иван Пырьев, актеры Марк Бернес, Павел Кадочников, Леонид Харитонов, певцы Глеб Романов, Иосиф Кобзон, Муслим Магомаев, писатель Николай Вирта и многие другие.

Высоцкий, который куролесил не меньше, чем все вышеперечисленные деятели, в этот список не угодил ни тогда, в 68-м, ни позже, когда его звезда на небосклоне гитарной песни засверкала еще ярче и должна была всерьез обеспокоить партийных идеологов. Возникает законный вопрос: почему? Судя по всему, певца продолжали «крышевать» те же высокие покровители, что и Юрия Любимова. Кроме этого, была еще одна веская причина не трогать Высоцкого: его громкий роман не просто со звездой французского экрана, а с членом Французской компартии Мариной Влади. Она вступила в ее ряды как раз в том самом июне 68-го, когда Высоцкого «песочили» в прессе, и одна из немногих в ее рядах публично не осудила советское руководство за чехословацкие события (за что ее спустя несколько месяцев, осенью все того же 68-го, избрали вице-президентом общества «Франция—СССР»). Учитывая, что подавляющая часть западной интеллигенции от СССР тогда отвернулась, эта позиция Влади для Кремля дорогого стоила. Так Высоцкий, пусть невольно, но спрятался за спиной французской звезды. Как писал он сам: «Начал целоваться с беспартийной, а теперь целуюсь – с вожаком!»

Из чехословацких событий Брежнев вышел победителем. Он не только поставил во главе КПЧ верного ему человека – Густава Гусака, но и заставил его вычистить ряды компартии от неблагонадежных людей, общее число которых составило полмиллиона. Однако долго почивать на лаврах победителя Брежневу не дали. Западные либералы объявили «крестовый поход» против «доктрины Брежнева», подключив к этому делу и своих советских единоверцев, жаждавших, как и они, реванша за свое поражение. Это дало лишний повод державникам надавить на Брежнева и заставить его нанести ряд ударов по либералам: в начале 1970 года был снят с поста главного редактора журнала «Новый мир» (как и «Таганка», он считался одним из оплотов либеральной фронды, только литературным) Александр Твардовский, а к руководству таким важным органом пропаганды, как телевидение, пришел державник Сергей Лапин.

Последний весьма рьяно взялся наводить порядок в Останкино, свой главный удар сосредоточив на лицах еврейской национальности. Виной всему была все та же политика. В начале того же 70-го премьер-министр Израиля Голда Меир призвала всех евреев к тотальному походу против СССР. Как писал в те годы израильтянин Вольф Эрлих: «За последнее время в Израиле Советский Союз изображается как враг номер один всех евреев и государства Израиль. В детском саду, в школе, в университете израильский аппарат делает все, что в его силах, чтобы укоренить подобное изображение СССР как аксиому». Поэтому было бы странным, если бы советские власти не ответили на этот вызов. В итоге на ЦТ была закрыта популярная передача КВН (среди ее авторов и участников было много евреев) и убраны с телеэкрана большинство артистов этой же национальности: Аида Ведищева, Вадим Мулерман, Майя Кристалинская, Нина Бродская, Лариса Мондрус и др. (не тронули только Иосифа Кобзона, репертуар которого был гражданственно-патриотическим, за что, кстати, его до сих пор пинают уже нынешние либералы).

Естественно, западникам подобные начинания нового главы Гостелерадио были не в радость, хотя, по мнению многих специалистов, именно лапинское телевидение стало одним из лучших в Европе по степени своей познавательности и профессионализма. Высоцкий, видимо, считал иначе, итогом чего в 1972 году явилась его песня «Жертва телевидения», где лапинское ТВ было названо «глупым ящиком для идиота». Уверен, что, доживи Высоцкий до сегодняшних дней, он бы еще суровее оценил нынешнее российское телевидение с его бесконечными ток-шоу, зубодробительными боевиками, бесконечными мыльными операми, рекламой и эротикой. Перефразируя Высоцкого, можно смело утверждать, что советское телевидение было «глупым ящиком для одного идиота», а нынешнее российское превратилось в «глупый ящик для миллионов идиотов».

Между тем к началу 70-х слава Высоцкого в народе приобрела еще большие масштабы. И если совсем недавно люди из аппарата главного идеолога страны Михаила Суслова, которые видели в певце главного подрывника устоев социалистического общества, могли таить надежду, что эта слава отшумит и осыплется, как с белых яблонь дым, то теперь стало ясно – это надолго. Точно так же не испарилась и любовь Высоцкого к Марине Влади: в декабре 1970 года они поженились. Это событие еще больше утолщило панцирь Высоцкого, дав дополнительный козырь его сторонникам в верхах. Среди последних особую роль играл шеф КГБ Юрий Андропов, который давно симпатизировал и «Таганке», и лично Высоцкому. Причин для этого у него было много. Во-первых, в силу своих либеральных взглядов, во-вторых, – по зову крови (оба были полукровками: у Высоцкого отец был евреем, мать – русской, а у Андропова наоборот). В-третьих, – Андропов любил поэзию, знал в ней толк и даже сам баловался на досуге этим делом. И, наконец, в-четвертых, – в той политической партии, которую взялся раскладывать шеф КГБ на кремлевской шахматной доске, Высоцкому отводилась еще более существенная роль, чем это было ранее. Ведь в ближайших планах Кремля значилась «разрядка», в которой Высоцкий должен был стать одной из значительных фигур на поприще идеологии. Как пел он сам: «Спать ложусь я – вроде пешки, просыпаюся – ферзем!»

Нельзя сказать, что разрядка (установление более дружеских отношений с Западом) была исключительно затеей западников. В ней свои интересы имела каждая из сторон высшей советской элиты. Например, Брежневу она была выгодна как способ реабилитироваться за Чехословакию-68 и доказать западным левым, что он не столь кровожаден, как об этом вещает буржуазная пропаганда. Державники усматривали в разрядке хороший способ расширить влияние Советского Союза в мире, протянув свою длань в третьи страны, а также добраться до западных технологий, в которых наша страна остро нуждалась. Что касается западников, то они любое сближение с Западом рассматривали как благо. Сам Запад тоже довольно легко пошел на разрядку, поскольку ему нужна была передышка перед очередным наступлением: Западная Европа переживала идеологический и экономический кризисы, а США были в ступоре после поражения во Вьетнаме.

Однако, даже несмотря на явное потепление отношений между Востоком и Западом, «холодная война» не прекращалась ни на секунду, и Владимиру Высоцкому в этой войне отводилось особое место. Ведь с определенного времени он стал объектом пристального внимания не только со стороны родного КГБ, но и западных спецслужб, в частности, американского ЦРУ, для которого главным стратегическим противником продолжал оставаться Советский Союз. Достаточно сказать, что до начала 70-х руководство разведывательной работой в Москве осуществлялось из Лэнгли и оперативные работники резидентуры действовали в основном только по указанию из Вашингтона. Но с 1972 года (накануне разрядки) московская резидентура получила более широкие полномочия и теперь могла действовать на свой страх и риск, не опасаясь окрика из Лэнгли.

Получив более широкие полномочия и заметное увеличение бюджета на свои операции, московская резидентура заметно активизировала свои действия. Агенты ЦРУ в Москве имели подробную картотеку на всех советских диссидентов и не только держали их в поле своего внимания, но со многими из них контактировали. Высоцкий с цэрэушниками на связи не состоял, но был в поле их зрения как агент влияния – человек, который числился в идеологических противниках советского режима. По тем данным, которые присылали им из Москвы коллеги, аналитики Лэнгли тщательнейшим образом изучали то влияние, которое оказывают песни Высоцкого на советских людей, точно так же, как они это делали с книгами Александра Солженицына, статьями Андрея Сахарова и других деятелей, критикующих советский режим. Вряд ли сам Высоцкий об этом догадывался, однако об этом знали на Лубянке. И вели свою контригру. Заключалась она в следующем.