Текст книги "Индустрия предательства, или Кино, взорвавшее СССР"

Как и ожидалось, практически с самого начала писательский форум поляризовался на два лагеря: державников и либералов. Первые призывали не делать из перестройки таран против системы социализма, вторые обвиняли руководство СП в «застое» (после ХХVII съезда, с легкой руки М. Горбачева, это определение брежневского правления все чаще стало звучать из уст либерал-перестройщиков) и требовали немедленно сложить с себя полномочия. После того как кто-то из докладчиков помянул рассказ Виктора Астафьева «Ловля пескарей в Грузии», в котором весьма нелестно описывалась обстановка в стане грузинской интеллигенции, вся делегация из Грузии дружно поднялась со своих мест и покинула зал заседаний. Как мы помним, подобная эпатажность была свойственна и грузинским кинематографистам, которые давно превратили свой союз в этакое удельное княжество.

Тем временем не сбавляет своих оборотов деятельность нового руководства Союзного СК. 17 июля оно собирается на новое заседание с целью очередной атаки на цензуру – на этот раз «прокатных версий» зарубежных фильмов. Реформаторов возмущает то, что чиновники, занимающиеся вопросами проката, вырезают из отдельных фильмов эпизоды, а то и более значительные куски сюжета, а также переозвучивают некоторые реплики и даже заменяют названия отдельных картин.

Скажем прямо, подобная практика в СССР была распространена, особенно в последние 20 лет. Однако назвать ее широкомасштабной и не имеющей аналогов в мировой практике было бы ложью. Так, советский кинопрокат закупал в год порядка 70–80 фильмов социалистических стран и примерно столько же капиталистических и развивающихся стран. Однако различным купюрам подвергались единицы – от силы 10–15 картин, в основном из «капиталистического» репертуара. Теперь посчитайте: 125–130 «девственных» картин против 10–15 купированных. Капля в море. Но мы же помним, как господа-либералы умеют раздувать из мухи слона. Вновь обратимся к энциклопедии «Новейшая история отечественного кино». Двое тамошних авторов – О. Ковалов и С. Кудрявцев – искренне возмущаются:

«Временем подлинного разгула цензуры стали 1970-е гг. Если в приобретенном для проката фильме героиня снимала лифчик, если была крупно показана рваная рана или просматривался выпад в адрес коммунистической партии – «крамольные» кадры без церемоний летели в корзину. В фильме «Развод по-итальянски» Пьетро Джерми линия иронически изображенного местного коммуниста сводилась к считаным кадрам. Эротика (и подлинная, и мнимая) изымалась автоматически – этой участи не избежали и те фильмы, в которых эротические сцены были смыслообразующими (от «Ромео и Джульетты» Франко Дзеффирелли до «Анатомии любви» Романа Залуского)…»

Судя по этому тексту, у его авторов абсолютная каша в голове, поскольку они судят о советском кинематографе с высот сегодняшнего, российского, где героям фильмов без зазрения совести можно не только снимать лифчики или трусы, но и открыто совокупляться в самых различных позах. Однако советский кинематограф никогда не ставил целью делать деньги на человеческих пороках (на той же похоти) и всегда исповедовал целомудрие, что совершенно не отражалось на качестве тех произведений о любви, которые он выпускал даже без какого-либо намека на эротику. Многие из этих фильмов стали мировыми шедеврами (например, «Летят журавли» или «Баллада о солдате»), о чем речь уже шла выше. Здесь советский кинематограф опирался на историческое русское сознание, где тема секса всегда была табу. Как пишет И. Шафаревич:

«С момента возникновения письменной литературы у нас не было ничего аналогичного ни любовной лирике менестрелей, ни «Тристану и Изольде». Все любовные мотивы в древнерусской литературе сводятся, кажется, к «Плачу Ярославны»…»

Поэтому нет ничего удивительного в том, что советские прокатчики купировали те зарубежные фильмы, в которых имелись сцены эротического содержания. Причем, покупая подобные фильмы, прокатчики заранее предупреждали противную сторону, что ленты будут сокращаться. И возражений это ни у кого не вызывало: как говорится, хозяин – барин.

Отметим, что, несмотря на то целомудрие, которое царило на советских экранах, в СССР была высокая рождаемость (не чета нынешней российской), а преступность на сексуальной почве не была столь вопиющей, как сегодня, когда маньяки разгуливают по стране десятками и убивают всех подряд: и взрослых, и детей (когда пишутся эти строки, в России за несколько месяцев от рук маньяков погиб уже 11-й ребенок). Вот где господам либералам надо тревогу бить, а им вместо этого советская цензура покоя не дает. Ну изъяли в советские годы из польской мелодрамы «Анатомия любви» несколько эротических кадров – и что? Хуже стал от этого фильм? Нисколько – констатирую это как очевидец. Более того, даже купированная версия не помешала Эльдару Рязанову обратить внимание на исполнительницу главной роли Барбару Брыльску и пригласить ее в свою нетленную «Иронию судьбы», где она, кстати, за все три часа экранного времени ни разу не разделась, но фильм в итоге стал классикой.

Помимо эротики, также нельзя было показывать в советских фильмах и так любимые господами либералами «рваные раны», а также раскроенные черепа, брызги мозгов по стене, вывороченные животы с вываливающимися кишками, отрезанные конечности и другие подобные извращения, которые вошли в мировой кинообиход с легкой руки «мясников» из Голливуда. И опять приведу по этому поводу историю из наших сегодняшних российских реалий.

В марте 2007 года в Москве зверски были убиты четыре человека: три женщины и трехлетняя девочка (дочка одной из убитых). Их всех зарезали с помощью охотничьего ножа, купленного в уличном киоске. Убийцей оказался 25-летний москвич, который на первом же допросе сознался, что, прежде чем отважиться на это преступление, он запоем читал книги про знаменитых убийц и кровавых маньяков, увлеченно смотрел по видео фильмы на эту же тему. Могло ли случиться что-то подобное в СССР? Не могло, поскольку в стране победившего социализма, конечно, тоже имелись маньяки, но их рост всячески сдерживался всеми государственными институтами, включая идеологические: в том же кинематографе не популяризировали человеческую патологию. Поэтому советские маньяки заметно уступали в кровожадности нынешним российским. Если Чикатило свои 53 жертвы убил за 12 лет (1978–1990), то уже сегодняшний маньяк Пичушкин отправил на тот свет 62 человека всего за четыре года (2002–2006). Кстати, в его доме нашли буквально залежи порнофильмов и фильмов-ужасов, благо их сегодня можно купить на каждом углу.

Но вернемся к «Новейшей истории отечественного кино».

Пассаж ее авторов по поводу изъятия из зарубежных фильмов эпизодов с критикой коммунистической партии комментировать вовсе не хочется. У нас сегодня правящей партией является «Единая Россия», и что – много находится смельчаков среди кинематографистов, кто осмелился бы вложить в уста героев своих картин какой-нибудь выпад против этой партии? Нет таких смельчаков. А ведь свобода! Уверен, что, если бы подобная оскорбительная реплика сорвалась с губ кого-то из героев зарубежных лент, ее вырезали бы с такой же легкостью, как коммунисты вырезали выпады против КПСС.

Читаем дальше все ту же «Новейшую историю…»:

«Поборники чистоты нравов и ревнители идеологической выдержанности «редактированию» одно время предпочитали отмену закупки «спорных» фильмов или просто не выпускали уже купленные («Битва за Алжир» Джило Понтекорво, «Сидящий справа» Валерио Дзурлини, «Любовь блондинки» Милоша Формана, «Любовь» Кароя Макка и др.)…»

Плохо, конечно, что советские зрители не увидели перечисленные фильмы. Однако неправдой будет утверждение, что это была только советская практика – такое происходило повсеместно. Например, выше уже рассказывалось о том, как в начале 70-х американцы закупили у нас такие фильмы, как «Освобождение», «Даурия» и ряд других, однако в прокат их так и не выпустили без объяснения причин. Когда же спустя несколько лет американцы все-таки решились показать у себя одну серию «Освобождения», она вышла на экраны… купированной – из нее вылетели в корзину 1500 метров. Однако ни тогда, ни теперь что-то не слышно, чтобы тамошние интеллектуалы посыпали голову пеплом и призывали кого-то к ответу.

Вообще о том, каким образом в СССР происходило купирование западных фильмов, лучше послушать мнение профессионала. Вот как это описывает директор В/О «Союзкинофонд» А. Вескер:

«Сокращения были предусмотрены типовым договором о закупке фильмов капстран. Главному управлению кинофикации и кинопроката давалось указание: «Производить изменения и сокращения фильмов в соответствии с требованиями советского экрана без изменения смысла и содержания кинофильма». По каким причинам приходилось сокращать ленты? Одна из самых существенных – дефицит пленки. Из-за него и случалось в свое время цветные картины выпускать в черно-белом варианте (авторов «Новейшей истории…» особенно возмущает «обесцвечивание» таких картин, как «Конформист» Бернардо Бертолуччи и «Под стук травмайных колес» Акиры Куросавы. – Ф.Р.)…

К сожалению, бывали и сокращения, разрушавшие смысл произведений, их художественную ткань. И это уже зависит от того, в чьи руки на киностудиях, осуществляющих дубляж, попадают эти ленты. Есть там подлинные мастера своего дела, а кое-кто просто не сумел проявить себя в оригинальном творчестве и претендует теперь на «соавторство» с признанными мастерами мирового кино. Например, на «Ленфильме» нашли возможным сократить на 300 метров картину Вендерса «Париж, Техас» – дескать, в ней есть скучные места… (Кстати, 300 метров пленки – это примерно 16–17 минут экранного времени. – Ф.Р.)

Кроме этого, нас сильно ограничивают имеющиеся стандарты по метражу фильмов: односерийная лента – не менее 1600 м, двухсерийная – не менее 3600 м. Многие зарубежные фильмы по объему ближе к верхней отметке. Если оставить такой метраж, да еще и фильм, как говорится, «сомнительного» зрительского потенциала, директора кинотеатров на местах постараются его не прокатывать. Почему? Да потому, что они по рукам и ногам связаны планом, для выполнения которого нужно проводить 6–7 сеансов в день. «Нестандартные» картины так работать не позволяют…

Отметим, что редактирование зарубежных фильмов существует и в других странах. В Индии и Австрии, например, также запрещен показ порнографических сцен. Другие факты. Шведы сократили «Калину красную» на 500 метров и переименовали в «Возвращение рецидивиста»… У нас тоже порой меняли названия фильмов. Ведь невыразительное название – верный путь к потере зрителя…»

Однако вернемся к заседанию секретариата СК СССР по поводу цензуры зарубежных картин. Несмотря на то, что никаких рычагов воздействия на прокатчиков руководители СК не имели, однако они обратились к ним с призывом прекратить купировать зарубежные ленты. Прокатчики ничего конкретно не обещали, хотя прекрасно понимали, что времена на дворе стремительно меняются. Широкое распространение видео в стране (а в ходе этого процесса в СССР проникала как продукция эротического содержания, так и фильмы с жестокими сценами), а также появление на экранах страны собственных фильмов из разряда «шоковых» (с не менее жесткими сценами насилия) невольно снимало табу со многих, ранее запретных тем. Поэтому уже спустя два-три года проблема цензуры западных фильмов отпадет сама собой. И либералы разом успокоятся: мечты идиотов сбудутся.

Тем временем продолжают ломаться копья вокруг фильма «Лермонтов». В мосфильмовской многотиражке появилась статья Ханютиной в защиту ленты, которая вывела из себя руководителей СК и их приспешников. В итоге автору статьи объявили партийное взыскание за «идеологическую ошибку». Видимо, испугавшись этого факта, оценочная комиссия Первого объединения решила не «дразнить гусей» и собралась присудить фильму всего лишь 2-ю категорию, хотя поначалу речь шла о 1-й. Однако с мнением комиссии решительно не согласился худсовет «Мосфильма», что стало настоящей сенсацией для киношного мира.

Худсовет состоялся 17 сентября 1986 года. Вот как об этом пишет Н. Бурляев:

«По окончании фильма ко мне потянулось множество рук с поздравлениями.

Мы перешли в конференц-зал. Леонид Гайдай демонстративно, «на публику» пожал мне руку и сказал, чтобы все слышали:

– Я не знаю, что тут будут говорить, но мне фильм очень понравился. Поздравляю тебя…

Первым от имени объединения выступил Игорь Таланкин. Коротко рассказал о том, что фильм подвергся несправедливой, тенденциозной критике, что у него много врагов, но много и компетентных защитников, что объединение представляет картину на вторую категорию…

Выступали Трунин и Кольцов, затем слово взял Л.И. Нехорошев (главный редактор студии. – Ф.Р.). Я видел, что он волновался, но сделал настоящий киноведческий разбор «Лермонтова», полный анализ его стилистики. Это было впервые на официальных просмотрах «Лермонтова». Он произнес:

– Я буду голосовать за первую категорию.

Тут же поднялся взволнованный Георгий Натансон:

– Я шел с болью в сердце, боясь увидеть провал Коли Бурляева… Но это талантливая, честная картина. Мы должны противостоять подрывной деятельности нового Союза. Я голосую за первую категорию. Нам надо защитить фильм.

– От кого защищать? – спросил Гайдай. – Фильм сам себя защитит. Я считаю, что надо отменить решение объединения о присуждении второй категории и представить фильм на первую.

Говорилось и об эмоциональном воздействии картины на зрителя, о замечательной операторской работе и еще раз о музыке…

И вдруг под самый занавес слово взял Яков Костюковский (сценарист, бывший соавтор Гайдая по фильмам «Операция «Ы», «Кавказская пленница» и «Бриллиантовая рука». – Ф.Р.). По его мнению, фильм не получился: нет сценария, нет режиссуры, и фильм о Лермонтове надо оценивать максималистски…

Начали голосовать. Подсчитали. Секретарь объявил: 16 – за первую, 9 – за вторую, 3 – за третью.

Все взорвались, поднялись, хлынули ко мне, поздравляли с победой, жали руку…»

Между тем это было не единственное тогдашнее поражение нового руководства СК. Так, ему тогда не удалось добиться реабилитации фильма Александра Аскольдова «Комиссар», хотя к тому времени уже начался процесс реабилитации большинства других «полочных» картин (это дело лично курировал идеолог-либерал Александр Яковлев). Как мы помним, «Комиссар» был снят по рассказу Василия Гроссмана, и речь в нем шла о событиях Гражданской войны. В центре его сюжета была судьба женщины-комиссара (ее роль играла Нонна Мордюкова), которая, забеременев в самый разгар боевых действий, вынуждена встать на постой в семью евреев Магазанников (роли супругов играли Ролан Быков и Раиса Недашковская). Кроме того, что цензура Госкино нашла в фильме массу идеологических изъянов (дегероизация, дегуманизация и т. д.), в ситуацию с выпуском фильма вмешалась международная политика: нападение Израиля летом 1967 года на арабские страны (а они были союзниками СССР), что автоматически наложило табу на «еврейскую» тему. В итоге «Комиссар» был положен на «полку», а его постановщик изгнан из профессии и исключен из КПСС (чуть позже в партии Аскольдова восстановят).

Реабилитация «Комиссара» осенью 86-го была затеяна СК не случайно. Импульсом для этого послужили тектонические сдвиги во внешней политике, которые дали понять либералам-западникам, что грядет их время. Именно тогда были зафиксированы первые подвижки к установлению дипломатических отношений с Израилем (СССР расторг их после «семидневной войны» евреев против арабов в 1967 году), а также прошла первая встреча Горбачева и Рейгана в Рейкьявике (в октябре 1986-го). Как выяснится позже, на этой встрече советский лидер дал понять президенту США, а в его лице и всему Западу, что он готов начать процесс односторонних уступок. Вот как об этом вспоминает сам М. Горбачев:

«Рейкьявик на деле был драмой, большой драмой. Я считаю, что без такой сильной личности, как Рональд Рейган, процесс не пошел бы… На той встрече в верхах мы, знаете ли, зашли так далеко, что обратно уже повернуть было нельзя (выделено мной. – Ф.Р.)…»

Воодушевленные этими событиями, советские либералы заметно активизировались. Так, группа деятелей из Союза писателей СССР начала зондаж почвы на предмет реабилитации творчества писателя Василия Гроссмана и особенно его романов «Жизнь и судьба» и «Все течет» (первый в начале 60-х был запрещен Михаилом Сусловым за антисталинские, второй – за русофобские тенденции). Чтобы помочь своим идейным товарищам, деятели из нового руководства СК и затеяли историю с «Комиссаром», который можно было смело назвать «гимном еврейской оппозиции». Именно поэтому вокруг этого фильма в те дни шли столь яростные баталии. Ведь остальные «полочные» фильмы были сравнительно легко реабилитированы как высшим партийным руководством, так и кинематографическим. С «Комиссаром» все было иначе.

Поскольку попытки положительно решить судьбу фильма со стороны руководства СК не прекращались, Госкино решило дать этому бой 28 ноября на заседании коллегии. Однако баталия получилась не столь бескомпромиссной, как на то рассчитывали ее разработчики: мнения ее участников разделились.

Прения открыл Сергей Бондарчук, который всегда был самым яростным противником данного фильма. Своим выступлением он, видимо, хотел с самого начала обсуждения задать ему критический тон и подвигнуть своих коллег не делать снисхождений картине Аскольдова. Кроме этого, мэтр попытался воззвать к разуму своих коллег, заявив, что в советской кинематографии намечаются убийственные вещи, которые могут попросту ее похоронить. «Сегодня от нас требуется не отсиживаться в кустах, а высказывать свое отношение к происходящему в советском кино, – сказал Бондарчук. – Никто не отменял социалистического реализма и государственного устройства киноотрасли, но кое-кто явно собирается это сделать. Мы должны поставить заслон против черного, эстетского, антигуманного, антинародного кино и попыток отделить кинематограф от государства».

Увы, этих призывов гениального Мастера никто не услышал. И прения свелись только к одному – к обсуждению судьбы «Комиссара». Так, Лев Кулиджанов заявил, что у фильма те же права на свободу, что и у других «полочных» картин, которым разрешено выйти на широкий экран. Станислав Ростоцкий поддержал идею Кулиджанова, однако его формулировка была иной: «Комиссара» нужно выпустить, чтобы люди воочию увидели, что авторитет Аскольдова как мученика режима – дутый. Нечто похожее заявил и Юрий Озеров: дескать, фильм можно выпустить как скромную дипломную работу, дав ей малый тираж. Тем самым и волки будут сыты (то есть СК СССР), и овцы целы (то есть Госкино сохранит свое лицо).

Глава Госкино Филипп Ермаш поддержал позицию Бондарчука. Он прямо заявил, что фильм вреден, особенно для молодежи, поскольку развенчивает героев Гражданской войны, показывая их людьми жестокими и ущербными. Эту точку зрения поддержал директор «Мосфильма» Николай Сизов, который к тому же напомнил и о «еврейской» проблеме фильма: мол, неумеренная положительность отдельного представителя этой нации может привести к нежелательному разжиганию межнациональных страстей.

Последним выступил руководитель Главной сценарно-редакционной коллегии Госкино Армен Медведев, который предложил выпустить фильм на экран, но только после того, как режиссер-постановщик внесет в него необходимые поправки. За это предложение и проголосовало большинство. Казалось, что проблема благополучно разрешена. Однако в ситуацию вмешался сам Александр Аскольдов, который категорически отказался вносить какие-либо изменения в свою картину. Поэтому судьба фильма опять повисла в воздухе. Тем более что сами либералы согласились отложить решение этого вопроса на будущее, а пока занялись продвижением в массы не менее концептуального для них проекта – антисталинского фильма Тенгиза Абуладзе «Покаяние», где речь шла о репрессиях в Грузии в конце 30-х годов (прототипом главного злодея картины послужил Лаврентий Берия).

То, что эта лента была создана в Грузии, весьма симптоматично. И речь вовсе не о том, что Сталин был грузином и этой картиной его соотечественники как бы совершали акт коллективного покаяния за деяния своего земляка. Речь о другом. Грузинская интеллигенция была одной из самых националистически настроенных в СССР, и фильм «Покаяние» был ее ответом на попытку возрождения державного духа, предпринятую в России на закате эпохи Брежнева. Фильм был запущен в производство в 1981 году, причем без ведома Госкино СССР и на деньги грузинского Совета Министров (а команду на эту финансовую операцию отдал лично глава республики Эдуард Шеварднадзе). Вот как об этом вспоминает оператор фильма М. Агранович:

«У нас было мощное прикрытие – Э. Шеварднадзе. Он как-то деликатно гасил нападки на нас, и к тому моменту, когда его перевели в Москву (летом 1985 года Шеварднадзе стал членом Политбюро. – Ф.Р.), кино было все снято. Даже почти смонтировано. Если бы Шеварднадзе в Грузии не было, картину бы закрыли напрочь. И как только он уехал, были арестованы копии: нашелся предлог – кто-то распространял кассеты по Тбилиси. Ходили по квартирам с обысками, изымали кассеты, и этот разгул продолжался полгода или больше, пока не вмешался Союз кинематографистов. Потом Резо Чхеидзе привез копию в Москву Элему Климову, и тот сумел решить судьбу картины в более высоких инстанциях…»

Не по Сталину-тирану били его соотечественники в первую очередь, а по Сталину-державнику, который строил СССР как многонациональное государство, жестоко подавляя любые вылазки националистов – как русских, так и грузинских, еврейских и т. д.

К началу горбачевской перестройки значительная часть высшей советской парт– и госэлиты, скопив огромные материальные богатства, но не имея возможности их обналичить, фактически была готова к развалу СССР, поэтому любая попытка возрождения державных настроений в обществе была им опасна. А каждый, кто выступал против этих настроений (как, например, грузины), становился для них союзником. Именно для этого либерал-реформаторы и затеяли в стране антисталинскую кампанию: чтобы дискредитировать главного кумира державников – единственного и твердого державостроителя среди всех советских генсеков Иосифа Сталина (Леонид Брежнев тоже им был, правда в меньшей степени, поэтому и его дискредитация уже не за горами). Эту кампанию они назвали «второй оттепелью», имея в виду возврат к тому, что когда-то начал, но так и не сумел довести до конца их кумир – троцкист Н. Хрущев. Вот как пишет А. Салуцкий:

«В национальной, деполитизированной системе координат историческое движение России идет по двум линиям. Одна из них обозначилась четко: Ленин – Хрущев – Ельцин. Все три периода имеют схожие черты и характерны умалением национальных российских традиций, оскудением духовной жизни, небрежением к интересам России и, как следствие, быстрым или отложенным (Н. Хрущев) экономическим упадком. Героями дня становились интернационалисты или общечеловеки, что одно и то же, в культурном отношении оторванные от народа.

Другая линия включает периоды, когда во главу угла ставили российские интересы, опирались на систему национальных моральных и культурных ценностей, уважали русскую старину, не отказываясь от лучших европейских веяний. В такие времена резко возрастала державная мощь, а образцом для подражания становились «русские европейцы» – московские люди допетровского склада, сохранившие верность корням, но готовые воспринимать современные мировые достижения. Эта линия ведет от Александра III к Сталину…»

Фильм «Покаяние» упорно двигался либералами к всесоюзной премьере, и целая рать киноведов уже оттачивала перья, чтобы обрушить на страну свои восторженные похвалы о нем. Безусловно, талантливом, однако талант свой повернувшем отнюдь не во благо. Это был не только единственный за последние 20 лет антисталинский фильм, но, главное, фильм концептуальный, подававший тему репрессий как версию либералов, где утверждалось, что сталинская система – это инкубатор по выведению патологических злодеев и монстров. И хотя эстетика фильма была достаточно сложна для восприятия массовым обывателем, однако заказчикам картины это было неважно: при наличии в их руках подавляющего числа СМИ славу фильму можно было раскрутить до небес. Плюс на его примере двинуть в народ и саму тему «культа личности».

Кстати, во власти имелись люди, которые прекрасно понимали опасность подобного процесса, однако сделать мало что могли – они составляли меньшинство. Все остальные считали, что возвращение к критике «культа личности» поможет стране в ее модернизации.

Движение фильма к широким массам было поэтапным. Сначала апологеты картины решили «окучить» киношную среду – 13 ноября 1986 года устроили премьеру фильма в Доме кино. Причем «добро» на этот показ дал лично глава Госкино Филипп Ермаш. Отметим, что в ЦК пытались воспрепятствовать этому показу, но Ермаш заявил: запрещайте, но тогда мы напишем на афише, что премьера отменяется по решению ЦК. Этот аргумент на запретителей подействовал – они поняли, в чью пользу обернется этот скандал. Так «Покаяние» пробилось на экран Дома кино.

Вступительное слово перед началом просмотра было доверено двум записным либералам из стана кинокритиков, членам нового руководства СК – Андрею Плахову и Виктору Демину. Естественно, их речи были страстны, эмоциональны. Отметим, что желающих посмотреть «грузинскую бомбу» набралось в тот день столько, что двух сеансов для фильма не хватило и пришлось назначать третий.

На следующий день Отдел культуры ЦК КПСС в лице заведующего сектором кино Александра Камшалова начинает второй этап операции «внедрение»: выходит к руководству страной с настоятельной просьбой не затягивать с выходом фильма на широкий экран. Аргумент при этом приводится следующий: дескать, задержка премьеры может вызвать негативную реакцию в западной прессе и нанесет удар по тамошнему восприятию перестройки. Поэтому Камшалов предлагает выпустить «Покаяние» на всесоюзный экран уже в начале следующего года. В Политбюро начинаются дискуссии по этому поводу, которые выявляют, что сторонников у фильма больше, чем противников. Поэтому на встрече с Элемом Климовым 24 ноября идеолог либералов уверяет того, что все будет в порядке. И хотя другой идеолог – консерватор Егор Лигачев – спустя несколько дней заявляет Камшалову, что вопрос о выходе фильма еще не решен, однако делает он это без должной убежденности. Все уже давно решено. А чтобы этот процесс (а также и дальнейшие либеральные реформы в киноотрасли) невозможно было остановить, 25 декабря в кресло председателя Госкино СССР вместо Ф. Ермаша (как мы помним, он руководил отраслью с 1972 года) был посажен один из главных двигателей «Покаяния» в массы Александр Камшалов.

По сути, отставка Ермаша была предопределена еще полгода назад – на V съезде. И сам он на этот счет нисколько не заблуждался. Но поскольку он был дисциплинированным солдатом партии, поэтому собственной инициативы не проявлял, ожидая приказа высшего начальства. В итоге дождался. Причем его отставка происходила на фоне других немаловажных событий, случившихся в киношном мире.

Например, в том же декабре в Доме творчества в Болшеве проходил слет кинематографистов-перестройщиков под названием «Стратегия, тактика и механизмы перестройки советского кинематографа». Несмотря на столь многозначительное название, на самом деле это был слет дилетантов, мало что смысливших в тех проблемах, которые стояли перед киноотраслью. Сами они позднее назовут себя идеалистами, хотя из противоположного лагеря звучали куда более суровые определения. В наши дни тот слет назвали бы в стиле модного молодежного сленга – психи рулят. А как иначе назвать это сборище, если сами его участники описывают происходящее там следующим образом:

«Все были в невероятном возбуждении… Завалы, накопившиеся к тому времени – экономические, творческие, организационные, – нас не только не пугали, но осознание масштаба катастрофы лишь добавляло куража и энтузиазма…» (!!!) (Даниил Дондурей.)

А вот еще одно воспоминание – известного нам кинокритика Майи Туровской:

«Состояние эйфории, в котором мы находились в те дни, помешало понять одну чрезвычайно простую вещь: мы были умны и мы были правы, когда говорили о прошлом и о том, как плохо и неразумно все было прежде устроено. Но мы были удручающе непрозорливы и недальновидны, когда заходила речь о будущем…»

На самом деле ума у горе-реформаторов как раз и не было: ни относительно прошлого, ни тем более относительно настоящего (все их знания носили форму начетничества). Отсюда и тот катастрофический итог, к которому реформаторы кино привели отрасль. Впрочем, справедливости ради отметим, что некоторые деятели кинематографа были и умны, и прозорливы. Например, упоминавшаяся уже киновед Нея Зоркая наотрез отказалась участвовать в этом слете. Почему? Послушаем ее собственный рассказ:

«Я не поехала, сказала, что в эти игры не играю. Много лет занимаясь всерьез массовыми жанрами, я к тому моменту уже прекрасно знала, как обстоят у нас дела в реальности – с прокатом, востребованностью отечественного кино и соответственно с потенциальной возможностью перейти на самообеспечение. Я всегда пыталась охлаждать их пыл, говоря, что это не Ермаш и даже не ЦК КПСС навязывают прокату «Освобождение». Я прекрасно понимала, что не начальство виновато в том, что печатается две копии Тарковского на тысячу копий Гайдая. Ведь от настоящих-то цифр ужас брал. Скажем, «Жил певчий дрозд» – гениальная, великая картина, но собрала два миллиона сто тысяч зрителей. Не зная и не желая принимать в расчет эти цифры – какой смысл строить модель? Все равно она не будет иметь ровно никакого отношения к реальности. Так и вышло…»

Не менее категоричен в своих выводах был и сам тогдашний глава Госкино Филипп Ермаш. Цитирую: «Климов приехал ко мне и рассказал, что задумали они для перестройки кинематографа провести модные тогда «деловые игры» в Болшево. Я спрашиваю, а кто это устраивает, кто это проводить будет? Да вот, говорит, есть ученый, готов возглавить. Я прошу привести его ко мне. Спрашиваю ученого: а вы в кино-то что-нибудь понимаете? Откуда начинается, где кончается, как, что? Выяснилось, что в кино никогда не работал, про съемочный или монтажно-тонировочный период первый раз слышит. Посмотрел я на этих советчиков и решил, что в этом балагане принимать участия не буду. Потом заходили ко мне товарищи, многое порассказывали про то, как у них там все происходило. Выступай кто хочешь, говори что хочешь и сколько вздумается. Игры, одним словом. Игры и есть…»