Текст книги "Всемирная история в анекдотах"

В летописи грозного времени, лишь недавно извлеченной из секретных архивов, дрожащей рукой летописца написаны такие слова:

«Иван Грозный, прозванный за жестокость Васильевичем (зачеркнуто), Иван Васильевич, прозванный за жестокость Грозным, был в детстве добрым, ласковым, послушным ребенком. Его папа Василий Иванович и мама Елена Васильевна, ведшая свой род от хана Мамая (в ужасе зачеркнуто), мечтали, чтобы сын их вырос добрым царем, или, как они выражались, великим князем.

Чтобы воспитать в маленьком Ване доброту, его окружили различными животными: собаками, кошками, медведями (последнее зачеркнуто), а также придворными людьми, которым доверили его воспитание. Уж лучше бы его воспитание доверили медведям (зачеркнуто), собакам (зачеркнуто), кошкам (зачеркнуто), кому-нибудь другому. Потому что придворные люди рассказывали ребенку разные пакости, вместо сказок и наставлений, как жить, он слышал от них только сплетни и наговоры друг на друга».

Дальше из-за дрожания руки летописца – то ли от страха, то ли от возмущения – на трех страницах ничего нельзя разобрать.

В трехлетнем возрасте Иван Васильевич лишился Василия Ивановича, и его мама Елена Васильевна не могла уделять ему прежнего внимания, тем более что очень большую часть своего внимания она должна была уделять сожителю (зачеркнуто), любовнику (зачеркнуто), фавориту Овчине-Телепневу-Оболенскому. И даже то, что трехлетнего Ваню короновали, не прибавило ему материнского внимания.

Вскоре он потерял и мать, потерял Овчину-Телепнева-Оболенского и, не оправдав их надежды вырасти добрым царем, стал царем, не успев не только стать добрым, но даже не успев вырасти.

Такая ранняя коронация вредна для ребенка. Немудрено, что маленький Ваня стал мучить кошек, собак, медведей (последнее зачеркнуто, впрочем, весьма неуверенно), хотя уж они-то ничем перед ним не провинились. Юный царь рос в обстановке вседозволенности, всеобщего угодничества и подхалимства. На словах придворные относились к нему как к царю, а на деле использовали его, как ребенка. Его называли отцом народов, хотя по возрасту он мог бы быть сыном и даже внуком, а если считать Мамая (в ужасе зачеркнуто), то даже далеким правнуком.

Придворные забыли, что воспитывают доброго царя, и натравливали его, науськивали один на другого, натаскивали на людей, как собак натаскивают на диких животных, и он, уже имея вкус к мучительству животных, постепенно вошел во вкус и этого мучительства.

А потом, когда он стал ходить войной на собственные города, как ходил его татарский предок (зачеркнуто), когда стал жечь (зачеркнуто), крушить (зачеркнуто), казнить (зачеркнуто), мордовать (зачеркнуто), душегубствовать (зачеркнуто), все удивились: какой недобрый царь! Его воспитывали добрым, а он вырос недобрым. Как же это такое произошло?

Дальше на двух страницах ничего нельзя было разобрать из-за дрожания руки летописца, а еще на четырех зачеркнуто архивной цензурой. И заканчивалась летопись так:

«Может быть, он боялся (зачеркнуто), страшился (зачеркнуто), трусил (зачеркнуто), опасался (зачеркнуто и снова дописано), что с ним поступят так же, как он поступал с животными и с людьми. И поэтому старался так запугать свой народ, чтобы можно было самому не бояться. (Последняя фраза зачеркнута)».

– Боже правый, пронеси в этот час недобрый!.. Мы привыкли на Руси мыслить местом Лобным.

Иван Грозный уезжает в деревню

Узнал государь о недовольстве им некоторых слоев населения.

– Ах, вы так, – говорит. – Вы такие нежные, что вас уже нельзя и повесить? Нельзя посадить на кол, четвертовать? В таком случае живите без меня, я ухожу в отставку.

Уехал в деревню, живет, давит мух. Мухи, между прочим, тоже недовольны.

А вокруг страна голосит:

– Соколик ты наш! Милостивец! Убивец! На кого ж ты нас покинул, отец родной?

Уже и Малюта не выдержал:

– Ты что ж это, государь, с народом делаешь? Такой бессердечности я от тебя не ожидал.

Стыдно стало Ивану Васильевичу.

– Ладно, – говорит, – Малюта. Бери топор, пошли домой.

Затрещали кости, покатились головы. Содрогнулся народ:

– Наконец-то наш батюшка вернулся!

Иван Грозный ищет политическое убежище

Что-то боязно стало царю в своей державе. Тут такое творится! Людей четвертуют, на кол сажают, живыми жгут. То ли дело Англия, цивилизованная страна. Вот где настоящее уважение к человеку!

И передал царь Иван английской королеве через ее посла: так, мол, и так, страна дикая, варварская, нет никакой возможности править. А посему нижайше прошу политического убежища.

Сел в карету, отъехал метров двадцать в направлении Англии, а тут навстречу Малюта. То ли из Англии, то ли еще откуда.

– Ты что ж это, государь? Опять куда-то намылился? А о народе подумал?

Подумал царь о народе и говорит:

– Ладно, Малюта, будь по-твоему. Бери топор, пошли домой.

– То-то, – говорит Малюта. – Тут работы выше головы. И не одной головы: вон их сколько – просто руки опускаются!

Иван Грозный женится при живой жене

На старости лет захотелось царю Ивану жениться. Правда, он в то время был женат. Жена у него была Мария Нагая, но это его не устраивало. Мне, говорит, эти нагие и босые уже вон где сидят. И что это за страна – одни нагие и босые!

Приглядел невесту в Англии. Правда, не сам глядел, ему лейб-медик, англичанин, о ней рассказывал. Есть, говорит, в Англии принцесса королевских кровей. Невыносимо красивая. Тоже сначала Мария, но дальше уже не так. Дальше Гастингс. Мария Гастингс. Тоже, может, нагая, но по-английски, а это, может, даже лучше, чем по-нашему.

Послал царь своего человека к королеве Елизавете с предложением.

Елизавета говорит: черт-те что. Никак этот московский царь не угомонится: то ему подавай убежище, то английскую жену.

А принцесса Гастингс не хочет за русского царя. Во-первых, говорит, он женатый, а во-вторых, характер у него неустойчивый. Посадит на кол, а ей сидеть.

И велела английская королева вместо принцессы показать посланцу царя какую-нибудь выдру. Не настоящую выдру, а девицу примерно такой внешности. Как увидел посланец эту образину, так до самой Москвы бежал, даже моря под ногами не заметил.

Описал царю английскую принцессу своими словами. Такая выдра, говорит.

Тут лейб-медика английского, конечно, в застенок. Показали ему, что такое настоящая болезнь. От этой болезни он уже не оправился.

А царь остался с прежней супругой. С Марией Нагой. По-английски, может, и Гастингс, но царь теперь и про Гастингсов слышать не хотел. Такие выдры эти англичане!

В Европе умер Микеланджело, родились Шекспир и Галилей…

А в России – первая волна эмиграции. У князя Курбского оказалась легкая рука, в данном случае – легкая нога, и после него, как на море в бурю, покатились волны русской эмиграции…

Но и там, в чужой земле, они любили родную землю.

Есть такие земли, которые легче всего любить в чужой земле.

После шумного успеха «Ромео и Джульетты» Шекспиру захотелось написать еще какую-нибудь трагедию на современную тему. Но в Англии был золотой век Елизаветы, никаких трагических тем, поэтому Шекспир потихоньку писал комедии.

Однажды он встретился с приятелем, который только что вернулся из Москвы. Там, оказывается, смутное время, на престол взошел царь Борис. Коварный человек. Сначала выдал свою сестру за будущего царя Федора, а при Федоре совершенно забрал в свои руки власть, да еще убил маленького царевича, брата царя, чтоб устранить законного наследника престола. Но что самое интересное, этот убиенный царевич Дмитрий ровно через десять лет после убиения объявился живым в соседнем Польском королевстве.

– Призрак, что ли? – удивился Шекспир.

– Да нет, не призрак, вполне живой человек. Одни говорят – настоящий царевич Дмитрий, другие считают, что подставной, называют Лжедмитрием.

– Призрак – это интересно, – задумчиво произнес Шекспир. – Но, конечно, главный герой не может быть призраком. Пусть бы это был отец царевича. Отца убили, а призрак просит сына отомстить за его смерть. И убийца пусть будет женат на вдове убитого, вот тогда все встанет на место.

Только в воображении такого гения, как Шекспир, все могло встать на место в русской истории.

– Хорошо бы действие перенести в другую страну, с Россией у нас сложные отношения, – предостерег приятель.

– И перенесем! Дания подходит? Тоже северная страна, только размером поменьше. Но ведь размеры проблем не определяются размерами территории.

Удачная получилась трагедия. «Гамлет, принц Датский». О том, что принц именно датский, а не какой-то другой, было сказано прямо в названии, чтоб у России не возникло никаких подозрений.

После шумного успеха «Гамлета» захотелось написать еще что-нибудь на русскую тему. У них там смутное время, а писать некому. Да и условия для литературы неподходящие: единственного первопечатника так затравили, что он пришел в себя только за границей.

И тут поступает из России известие: царевич Дмитрий с польским войском идет на Москву, а с ним польская принцесса красоты невиданной. Хотя многие говорили, что Дмитрий не настоящий царевич, что он низкого, или, как у них говорят, черного происхождения, но принцесса его полюбила. Что значит черное происхождение, если у человека светлая душа?

Однако в чем тогда трагедия? Ведь это должна быть трагедия. Может быть, принцесса задушит царевича, не сумев примириться с его происхождением? Но как она его задушит? Она же слабая женщина. Тогда пусть он ее задушит. У него комплекс неполноценности на почве происхождения, и он начинает сомневаться в ее любви…

Трагедия получилась – «Отелло». И на титуле было написано, что действие происходит в Венеции, чтоб никто не подумал, будто в России.

Когда царевич Дмитрий стал русским царем, Шекспир о нем писать не стал, потому что не видел в этом трагедии. Он вернулся к его покойному брату, царю Федору, который был настолько добросердечен, что отдал царство своей родне. Конечно, в трагедии Шекспир кое-что изменил, чтоб в России не узнали свою историю. Да и само название было совершенно не русское: «Король Лир». В России нет королей, а под фамилией Лир одни только немцы и евреи.

Последнюю трагедию на русскую тему Шекспир писал в самый разгар смутного времени. Лжедмитрия убили, а на престол взошел его бывший друг Василий Шуйский, который отрекся от него, как это в таких случаях делается. Повторился в какой-то мере сюжет «Гамлета», но в еще более страшном варианте. Шуйский со своей женой Шуйской постоянно предавали своих друзей, и Шекспир написал свою самую кровавую трагедию, в которой вывел сразу несколько призраков, да еще вдобавок несколько ведьм, чтобы окончательно разобраться с этой чертовщиной.

Трагедию он назвал «Макбет», и она тоже имела успех. Хотя в самой России до успеха было еще далеко, поскольку не предвиделось конца смутному времени.

Он стал Петром задолго до Петра, он, словно месяц, вышел из тумана…

Была глухая, смутная пора, испуганная временем Ивана.

Как из былин, он вырос из былья, поднялся на опасную ступеньку. Он был, по сути, Муромец Илья, но назывался сдержанно: Илейка.

Он позабыл фамилию свою и отчий дом, и Муром свой покинул. Ну кто поверит в Муромца Илью? Ведь жизнь – она не сказка, не былина.

Он имя взял царевича Петра, но взял его, должно быть, слишком рано. Была глухая, смутная пора, испуганная временем Ивана.

Когда еще о нем узнает мир? История плетется помаленьку… Но в Англии уже творил Шекспир, когда казнили Муромца Илейку.

История, былинная страна, пройдут века и новые настанут…

Но будут долго длиться времена, испуганные временем Ивана.

Политические страсти устарели.

Поэтические остаются в силе.

Возвращайся, Данте Алигьери, мы тебя давным-давно простили!

Мы тебя неправильно изгнали, пусть бы оставался ты со всеми. Это мы сегодня осознали, но учти – какое было время!

Гении расплачивались кровью, и кого за них призвать к ответу? Одолело нас средневековье, затравили мы своих поэтов. Сколько их, талантливых и ярких, заклеймить народ поторопился! Был бы у Флоренции Петрарка, но и он в изгнании родился.

Мы отменим твой позорный выезд, все твои скитанья и мученья. Ты ж у нас почетный флорентиец, основоположник Возрожденья! На твоих ботинках много пыли, мир велик, но ты у нас родился. Мы с тобой ужасно поступили, но сегодня мы тобой гордимся.

Отмечаем даты, годовщины. Жаль одно – что наши ротозеи превратили Дантов дом в руины, а не сохранили для музея.

Посмотри, как годы пролетели, но тебя они совсем не старят. Ты такой, как был на самом деле, – самый лучший флорентийский парень.

Ни к чему печалиться о давнем. Вспомни, кто ты есть, откуда вышел! Ты стоишь у нас сегодня в камне, только вот стихов уже не пишешь.

А писал ведь. Как писал ты прежде! Был поэт от Бога, настоящий! Вспомни, как сказал ты о надежде: мол, оставь ее, сюда входящий.

Пусть же торжествует справедливость, пусть в нее Флоренция поверит!

Возвращайся, славный флорентиец! Возвращайся, Данте Алигьери!

* * *

Постоянство византийского императора Константина было присуще и его сыновьям – Константину, Константу и Констанцию (константный – значит постоянный).

* * *

Карла Великого даже смерть не могла уложить в постель, и его похоронили сидящим на троне, в полном императорском облачении и с мечом в руке.

* * *

В Средние века университеты иногда открывались для борьбы со свободомыслием. Это важный признак: если университет борется со свободомыслием, значит, наступило средневековье.

* * *

Четырнадцатый век знаменит расцветом творческой деятельности Петрарки, Бокаччо и хана Мамая.

* * *

Начинается с того, что живые шагают по трупам, а кончается тем, что мертвые шагают по живым.

* * *

Нимбы носят вокруг головы, а петли – вокруг шеи.

Раздел четвертый
Анекдотическая новая история

Факты – солдаты истории: они всегда подчиняются генералам.

Анек Дот, наследник Геро Дота

Кончилось средневековье, начались новые времена. Старенький отец-инквизитор вышел на пенсию, ходит в парк, где собираются такие же старички-пенсионеры. Сидят, вспоминают прежние времена.

– Помните того чудака? – вспоминает отец-инквизитор. – Ну, того, что сказал, что она вертится?

– Кто вертится? Жена его, что ли?

Отец-инквизитор напрягает память:

– Да нет, вроде не жена.

– Может, дочка?

– Может, и дочка… Я хорошо помню, как он сказал. А все-таки, говорит, она вертится.

– Хорошенькая? – оживляются старички.

– Может, и хорошенькая. Они же так вертятся, что лица не разглядишь. – Отец-инквизитор помолчал, вспоминая. – У этого чудака, кроме дочки, был еще сын. Такой способный мальчишка. Ему доверили быть при отце осведомителем – все-таки следит и доносит не чужой человек. Отец, бывало, слова не успеет сказать, как оно уже известно органам инквизиции.

Кто-то вспомнил о феноменальном ребенке, который засадил в тюрьму родителей, а потом всю жизнь носил от них передачи. Не им носил передачи, а от них носил передачи, потому что был у них любимый и единственный сын. Так и жил всю жизнь на передачах, нигде не работая…

Все вздыхают: да, дети сегодня уже не те. И родители сегодня уже не те. Э, да что вспоминать! Давайте лучше играть в стукалочку!

Все опять оживляются. Стукалочка – замечательная игра. Ставки, правда, небольшие, но какие ставки при нашей пенсии!

Старики вздыхают: пенсии, конечно, не те. Такие маленькие пенсии – за такое большое средневековье!

Дружище Ганс!

После Вестфальского мира ты со своим Эльзасом отошел к Франции, Карл со своей Померанией – к Швеции, а я остался в Германии, и нам в Германии хуже всего. Франция и Швеция потоптались на нашей земле, отхватили по куску и убрались восвояси, а мы остались жить на поле боя. Разве можно жить на поле боя? На поле боя можно только умереть, что, кстати, естественно в нашем возрасте.

Хуже всего, что в стране разрушена экономика. Пала наша экономика на поле боя, и теперь, хотя наступили мирные времена, наши экономисты попытались ввести шоковую экономику Валленштейна.

Помнишь Валленштейна? Он у нас был главнокомандующим. И он придумал: чтоб не платить армии из казны зарплату, каждый сам себе добывает зарплату в бою. Сколько ухватил, столько и заработал.

Теперь у нас каждый месяц на три дня город отдается жителям на разграбление. Некоторые неплохо зарабатывают, даже лучше, чем зарабатывали на войне. Причем не придерживаются трех дней, а грабят систематически в течение месяца.

Пошли и мы со старухой. Встали пораньше, чтоб быть первыми. В один дом зашли – нас побили. В другой – опять побили. Да еще и ограбили – отобрали все, что было при нас.

Вернулись мы домой, избитые, ограбленные, а в доме пусто, ничего нет. Все разграбили, пока мы ходили: город-то отдан на разграбление! Вот она, шоковая экономика. Тем, которые грабят, конечно, хорошо, а каково тем, которых грабят?

Спасибо, магистрат позаботился о нас, ветеранах. Ввел для нас специальный ветеранский день. Мы со старухой опять встали пораньше, чтоб быть первыми. Приходим в один дом, начинаем грабить, а хозяева не дают. Мы объясняем: сегодня же ветеранский день, сегодня весь город отдан ветеранам на разграбление, а они ничего не хотят слушать. Побили нас со старухой, тачку отняли. Хорошая, говорят, тачка, в хозяйстве пригодится.

И это называется экономика? На войне это была экономика, потому что мы были молодые и при оружии, а здесь – ну что мы можем со старухой?

Некоторые у нас эмигрируют в Россию. Очень, говорят, богатая и культурная страна. Там никому и в голову не придет вводить в стране шоковую экономику. Вот мы со старухой и думаем: не податься ли и нам в Россию? Там жизнь спокойная, сытая, не нужно никого грабить, драться за кусок. И народ там добрый, работящий, отзывчивый – ну точь-в-точь, как мы были до нашей войны.

Как ты, Ганс, посоветуешь? Напиши. А мы со старухой будем пока собираться.

Твой боевой товарищ Отто.

Только что я услышал, что в Англии отрубили голову ихнему королю. Наверно, лучше, чем тридцать лет воевать, сразу отрубить голову самому главному.

– Петр Алексеевич, прежде всего ответьте на вопрос: почему после вас ни один Петр в России не прижился? Петр Второй умер в детстве, Петра Третьего убили через год после воцарения…

– После Ивана Грозного Иваны в России тоже не приживались. Сына Ивана он собственноручно убил, а своих незаконных детей просто душил в колыбели, чтоб закон торжествовал.

– В России закон всегда торжествовал, но царило беззаконие. Чем вы это можете объяснить?

– Либо торжествовать, либо работать.

– Очень точно сказано. И еще такой вопрос. В России все царицы правили только в XVIII веке. Не потому ли, что в начале века царем был настоящий мужчина, который уступил место женщине?

– Мне не хотелось бы отвечать на этот вопрос.

– Скромность вас украшает, Петр Алексеевич. Но однако признайтесь: как настоящий мужчина, вы всегда любили женщин больше, чем детей.

– Что вы имеете в виду?

– Наш великий ученый Михайла Васильевич Ломоносов очень на вас похож. И лицом, и статью, и талантом, и характером. И так совпало, что незадолго до его рождения вы как раз были проездом в Холмогорах. Как вы объясните это совпадение?

– Мне не хотелось бы отвечать на этот вопрос.

– Опять эта скромность, прежде вам не присущая! Кстати, когда вы сами себя назвали Петром Великим, кое-кто говорил, что вы от скромности не умрете.

– Они были правы: я умер не от скромности.

– И последний вопрос: чем вы объясните, что Иван Грозный, который вовсе не был великим царем, славой едва ли не превзошел вас?

– В России всегда грозные имели больший вес, чем великие.

За гранью вечного покоя кто будет проклят, кто спасен? Уже слабеющей рукою Петр написал: «Отдайте все…» Кому отдать? И что отдать? И что вообще сказать хотел он? По эту сторону предела – молчания не разгадать. Так завершился ход событий, последним вздохом унесен. В начале жизни: «Все возьмите», а под конец – «Отдайте все…»

После потопа

– Ах, ваше величество, после вас хоть потоп! – горячо шептала маркиза Помпадур в объятиях Людовика Пятнадцатого.

– После нас хоть потоп, – успокаивал Людовик Пятнадцатый своего министра финансов.

– В такой ситуации остается только потоп, – размышлял министр финансов перед пустой государственной казной.

Все они оказались правы: после Людовика Пятнадцатого наступил Великий французский потоп, отрубивший голову Людовику Шестнадцатому.