Текст книги "Нелегкий флирт с удачей"

– Нет, поскользнулся на арбузной корке. – Тормоз вытащил из-за спины букет и неуклюже, словно веник, протянул хозяйке: – Шанхайский сюрприз.

Ему вдруг стало чертовски неловко – какого хрена он приперся среди ночи к едва знакомой телке? Сонный, с разбитой мордой, в обтрюханных штанах – а все туда же! Гребарь грозный, Бельмондо, Ален Делон херов!

– Ой, спасибо. – Женя прижала розы к полуголой груди и, глянув на Серегины носки, еще недавно девственно чистые, поманила его в ванную. – Вот тебе полотенце, вот мыло, гель, шампунь на полочке. В общем, будь как дома. Бельишко кинь в машину, только кнопочки не нажимай, я сама. – И, зарывшись носом в лепестки роз, она прикрыла за собою дверь.

«Ну ты у меня и повеселишься сегодня. – Обнаружив в кране горячую воду, Тормоз мгновенно разоблачился и, забравшись под душ, принялся с наслаждением намыливаться. – Я тебе покажу, блин, бандитскую пулю. Вот как засажу по самые волосатые…» Намывшись до покраснения членов, он яростно вытерся и, обмотавшись полотенцем, вышел из ванной – здоровенный, как лось, с обширным кровоподтеком на мускулистом торсе. Пусть все видят, что ранен в честном бою, а то «бандитская пуля», «тебя пытали?». А хоть бы и пытали – кремень, гранит, свирепый самец, каких нынче мало.

– С легким паром. – Женя с интересом взглянула на Серегины раны, включила электрочайник и потянулась к аптечке. – Ну что, йодовую сетку? – Она художественно разрисовала Прохорову бок, отрезала торт и потрепала пациента по плечу: – Жить будешь. Чай, кофе?

– Все равно. – Тормоз вдруг с горечью понял, что рот у него открывается с трудом – чайную ложку не пропихнуть, не говоря уж о ее содержимом. Выцедив без вкуса полчашки чаю, он выжидательно глянул на хозяйку: – Спасибо. Не пора ли баиньки?

– Иди, иди, раз натура требует. – Лукаво прищурившись, она повела гостя в спальню и ловко сдернула с кровати покрывало: – Ложись на бочок, вытяни ножки, разложи ушки по подушке, а я сейчас, постираю только, – загадочно улыбнулась и, шлепнув Тормоза по полотенцу, направилась в ванную.

«Сам, блин, разберусь, где чего разложить». Прохоров размотал набедренную повязку и восхищенно покрутил головой – вот это сексодром! Тут таких дел наворотить можно! Постель и в самом деле будоражила чувства и давала обильную пищу для фантазии – трехспальная, из серии «Ленин с нами», с зеркалом в изголовье и водяным матрасом в основании. «Как подвеска, блин, на „шестисотом", мягко и упруго. – Серега испытал на ощупь арену предстоящих действий и, оставшись довольным, улегся наконец на белоснежные простыни. – Главное, поймать нужный ритм, а дальше понесет как на волнах». Он вдруг почувствовал, что лежит на спине на поверхности моря, ласкового, теплого, как парное молоко, изумрудно-прозрачного. Волны нежно баюкали его – вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз. Затем из глубины вынырнул Рысик, со свежеразодранным ухом, почему-то совсем сухой. Он легко вскочил Тормозу на живот, и они принялись качаться вместе – раз-два-мырр, раз-два-мырр, раз-два… Потом кот куда-то исчез, а неподражаемый самец, грозный гребарь Серега Прохоров, провалился в глубокий, безо всяких сновидений, сон.

Разбудила его песня – сработал таймер стереоцентра, и «Панасоник» разразился во всю свою мощь:

– Нас утро встречает прохладой…

«Чтоб тебя! – Словно укушенный в нежное место, Тормоз вскочил и, с ненавистью глянув на заморскую технику, проснулся окончательно. – Блин, двенадцать уже! – И тут же ему вспомнились перипетии прошедшей ночи. – Какой позор! – Он заскрипел зубами. – Какой стыд! Какие планы строил, самец недоделанный! »

– Женя, Женечка, ты где? – Ситуацию надо было немедленно исправлять, однако хозяйки дома Тормоз не нашел. Зато он обнаружил, что костюм его вычищен и выглажен, бельишко постирано, а поверх документов и баксов лежит записка: «Дорогой Сергей Иванович! Спасибо за волшебную ночь! В холодильнике томатный сок и кубики „Магги" – разведи себе бульон. Уходя, щелкни тумблером сигнализации и хлопни дверью. Соскучишься – заходи по-соседски».

Почерк у Жени был по-восточному витиеватым, но с крепким, мужским нажимом.

Глава 6

«Еврокласс» работал по принципу: утром деньги – вечером стулья, причем процесс был отлажен до тонкостей. Стоило только Прохорову оплатить предстоящее лечение, как к матери пожаловал диагност – вальяжный, с бородкой «а-ля черт», на белом «форде-транзит», а уже к вечеру ее определили на новое место. В однокоечную палату с двумя окнами, телевизором, холодильником и свежими цветами в вазе. С приборами дистанционного контроля, кондиционером и персональным сортиром. Сестры приветливо улыбались, санитары никого не посылали на хрен, а лечащий врач держался с Прохоровым сочувственно-уважительно:

– Пожалуйте сюда, Сергей Иванович, все, что в наших силах, Сергей Иванович, причин для беспокойства нет, Сергей Иванович.

Как в голливудской мелодраме – да, сэр, нет, сэр, наше вам с кисточкой, сэр. Блин!

Было уже часов восемь, когда Прохоров отчалил из «Еврокласса» в родные пенаты. Вечер был тих и приятен, а главное, свободен – мордобоя сегодня не намечалось. Гуляли пары, желающих прокатиться было хоть отбавляй, но Тормоз теперь был гордый. После всех финансовых манипуляций у него оставалось еще долларов триста. По пути он купил жратвы для Рысика, дюжину трусов для родителя и, плотоядно ухмыльнувшись, упаковку классных, ребристо-усатых презеров для Жени. Представив вдруг ее улыбку, загадочно-лукавую, куда там Джоконде, он задумчиво почесал затылок: «Прямо Блок, блин, прекрасная незнакомка. Непонятная она, эта Женя, хрен проссышь. А ведь знакомы уже неделю…» И грозно сдвинул брови – хватит все ходить вокруг да около, действовать пора. Как и положено настоящему самцу, неукротимому гребарю, закаленному множеством амурнейших приключений…

Дома все было по-прежнему. Пахло блевотиной, в воздухе носились легионы мух, Рысик был голоден, а Прохоров-старший пьян. Тормоз вздохнул и, осчастливив животное печенью, а отца родного – исподним, принялся бороться с насекомыми. Начал, как всегда, издалека. Вытряхнул Рысиково дерьмо из балконных ящиков (в теплое время года зверь гадил исключительно на природе), не поленившись, сходил на улицу и, украв у детей пару ведер песка, основательно освежил кошачьи удобства – хватит надолго. Затем закрыл все двери, взял мухобойку и устроил цокотухам тридцать седьмой год. Рысик участия в военных действиях не принимал: обернувшись хвостом, он мирно почивал в кресле. Какие могут быть сражения после фунта телячьей печени!

Мухи наконец капитулировали, и, удовлетворенно оглядев поле боя, Серега отправился под душ. Мылся, брился, пшикал на все места дезодорантом, однако, оглядев себя критически в зеркало, нахмурился – хорош! Тем не менее позвонил Жене и напросился по-соседски на чашку чая – плевать, с лица воды не пить. Мужик, даже если чуть лучше черта, уже красавец. Главное, чтоб хрен стоял и деньги были, а пока тьфу, тьфу, тьфу, имеется и то и другое…

К чаю он купил торт «Поморский», увесистый, как льдина, убить можно, коробку вишен в шоколаде и, несколько самоуверенно, бутылку «Амаретто», оригинального, с инструкцией по составлению коктейлей. Нашим людям абсолютно не нужную…

– Привет, Сергей Иванович. – Открыв дверь, Женя просияла, и на щеках ее обозначились ямочки. – Как дела?

Дела у Прохорова были так себе. Ребра болели, рот все еще открывался с трудом, а вчера вдобавок ему конкретно заехали по губе, отчего она стала как у зайца – рельефной и раздвоенной. Это не считая лилового бланша справа и подраненного уха слева. В общем, красавец ангорский…

– Нормально. – Серега протянул хозяйке торт, сверху взгромоздил коробку вишен и, подмигнув, покосился на бутылку: – Как?

– Весьма кстати. – Женя выдала гостю тапочки – совершенно новые, аккурат его размера, и потянула за собой на кухню. – Знакомься, это Виктория, подруга дней моих суровых.

Подруга была очень даже ничего – натуральная блондинка интеллигентной, очкастой наружности, пожалуй, даже чересчур изящная. Одета она была дорого и со вкусом, держалась дружески и делала вид, что не замечает прохоровских ран.

– Очень приятно, Сережа. Я Вика. – Она улыбнулась и ъ продолжение начатого разговора посмотрела на Женю: – И все-таки, как ни крути, а в Пикассо что-то есть, особенно периода кубизма. А вы, Сережа, какого мнения?

– Мне, знаете ли, больше голубой нравится[11]11
  У Пикассо, если кто не знает, было несколько периодов в творчестве. Отсюда его «Голубой», «Розовый» и прочие альбомы работ.


[Закрыть], – смущенно блеснул интеллектом Тормоз, открыл «Амаретто» и принялся разливать по рюмкам – ох уж ему эта интеллигенция, блин, небось старая дева из профессорских дочек…

Сам он пить не стал – завтра снова в бой, а вот дамы отказываться и не подумали. Легко приговорили «Амаретто», запили чаем и, вспоминая «школьные годы чудесные», исполнили балладу про Му-му, очень мелодично, на два голоса. Затем выпили шампанского и спели про Му-му на бис, а когда опустела бутылка с «Ахтамаром», Вика уронила гитару и вытряхнула из сумочки «Данхил»:

– Странно, там бросаю, а здесь не могу. Мать мою за ногу…

Курила она с наслаждением, крепко затягиваясь, красиво держа сигарету вытянутыми пальцами полуприкрыв глаза, элегантно выпускала вверх дым из породистых, четко очерченных ноздрей. Было очевидно, что ей глубоко плевать на то, о чем Минздрав предупреждает.

– А где это, там? – Проскучавший весь вечер Тормоз вяло отхлебнул чаю и заставил себя улыбнуться. – Ты, Вика, просто женщина-загадка. Фата-Моргана настоящая…

– Где? – Та вдруг рассмеялась, громко, с неожиданной пьяной злостью, от ее манерной интеллигентности не осталось и следа. – В Чухонке, милый. Я там в профсоюзе состою. В блядском. – Глянув на поперхнувшегося Серегу, она глубоко затянулась, так, что сигарета затрещала. – А ты говоришь, Фата-Моргана. Знаешь, есть такое слово старинное – «блядь»? Из всех матерных оно одно русское, раньше означало «неправду». Это я тебе как филолог говорю. А нынче смысл у него один – блядь, и все тут.

Сигарета наконец погасла, злость постепенно прошла, и, снова превратившись в красивую интеллигентную даму, Вика с вызовом уставилась на Тормоза.

– Ну что ты вылупился? Валютных шлюх, что ли, никогда не видел? На, посмотри. – Она рванулась из-за стола, но, не удержавшись, плюхнулась обратно на табуретку. – Да и что тут такого, в конце концов? Ну, торгую телом. Все что-то продают – одни мозги, другие, – фыркнув, она покосилась на Сереги-но ухо, – кулаки, третьи – душу. Главное, чтобы финик красножопый, когда раком стоишь, деньги не спиздил…

– Давай-ка, мать, я тебе кофе сварю. – Разговоры эти Жене явно не нравились, и она резко поднялась из-за стола. – Ты свое носи с собой, оно не всем интересно.

– Жека, не будь сукой. – Вика вдруг обняла ее, уткнулась головой в живот и совершенно беззвучно, как в немом кино, разревелась. – Тебе хорошо говорить. А тут отхарят втроем да и кинут на бабки. Или попадется извращенец какой, он себя членом резиновым трахает, а ты ему перед мордой голой жопой крути. И ведь не «ламбаду», гад, требует, «калинку-малинку» ему подавай, такую мать…

Несмотря на экспрессию, ревела она вполне профессионально, не касаясь руками глаз, и потому, потеряв лицо, легко сохранила макияж.

В общем, вечер закончился так себе: напоив Вику кофе, Женя вызвала ей такси, с грехом пополам свалила грязную посуду в мойку и, посмотрев на Тормоза, зевнула:

– Засыпаю после коньяка. Иди, котик, ложись, я сейчас, – и не слишко твердо направилась в ванную.

«А вот она, вот она, на хрену намотана. – Ощущая подъем во всех членах, Серега влетел в спальню, мигом скинул одежды и, зачем-то оглянувшись, сунул под подушку презервативы. – У меня не залежитесь». Выключил свет, улегся на водяной матрас и затаился в темноте, словно ягуар, поджидающий свою жертву. Наконец дверь ванной хлопнула, раздались легкие шаги, и в комнату скользнула Женя – с полотенцем на плече, благоухающая «Люксом», «Колгейтом» и «Ахтамаром». Она скинула халат, нырнула под одеяло и страшно удивилась, обнаружив про-хоровские пальцы на самых своих интимных местах:

– Эй, Сергей Иванович, а где твой меч?

– Меч, говоришь? – Хмыкнув, Тормоз разжал объятья и с готовностью откинул одеяло. – Вот он, любуйся!

– Дурачок, ты не понял, – Женины пальцы обхватили его мужскую гордость и превратились в упругое кольцо. – В Средние века был такой обычай. Чтобы доказать силу своих чувств, рыцарь, возлежа с избранницей, клал посередине ложа меч и перелезть через него мог только с разрешения дамы. А нынче дама, – она зевнула и сильнее сжала пальцы, – пьяна, устала и хочет баиньки. Впрочем, так и быть, подсоблю по-соседски. – И, держа полотенце наготове, Женя принялась ритмично работать ручкой. Весьма умело, между прочим. А едва Прохоров кончил – мощно, обильно, правда, по-сиротски, в тряпочку, она чмокнула его в щеку – бай-бай, касатик, – отвернулась к стенке и тут же заснула.

«Ни хрена себе, телка, – Тормоз перевернулся на бок и, прикоснувшись задом к упругим и холодным на ощупь ягодицам соседки, тяжело вздохнул, – выдрочила, как козла. Или извращенна, или лесбиянка. Впрочем, рука у ней набита как надо, может смело в колхоз дояркой». Мысли его начали путаться, потом их вообще не стало, и, всхрапывая разбитым носом, Прохоров заснул.

– Овсянка, сэр, – разбудил его энергичный голос Жени. Серега встрепенулся и, открыв глаза, зажмурился – комната была залита солнечным светом.

У кровати стоял сервировочный столик, а на нем помимо овсянки – Рысиковой, из «Ясна солнышка», – бутерброды, башня из оладий и яичница.

– Кушать подано, вставайте жрать. – Женя взгромоздила ему на колени поднос, аккуратно налила чаю и уселась в ногах, с отвращением косясь на завтрак. – Давай, дорогой, не .стесняйся, у тебя была тяжелая ночь.

Выглядела она не очень, страдальчески морщась, держалась рукой за голову и цедила рассол из большого граненого стакана – проклятье тебе, зеленый змий!

– Что, головка болит? – Тормоз осторожно выбрался из-под подноса и, потянувшись так, что хрустнули суставы, погладил Женю по плечу. – Ты б еще утку принесла. Мерси за заботу!

Сходил по нужде, помылся и, усевшись со страдалицей рядом, плотно навалился на яичницу – на аппетит он никогда не жаловался, было бы чего.

Глазунья оказалась сыровата – сплошные сопли, бутерброды без масла, а оладьи отдавали содой, однако Прохоров довольно жмурился – очень, очень вкусно! Души прекрасные порывы необходимо ценить.

– Тронут. – доев, он галантно поклонился и потащил поднос на кухню, но Женя бурно воспротивилась:

– Да ладно тебе, не такая уж я умирающая.

С рассола ей действительно полегчало, лицо порозовело, глаза ожили, и в них появилось прежнее загадочное выражение – этакая донна Литта с похмелья.

– Я рад за вас. – Заглянув в разрез ее халата, Тормоз сразу вспомнил ночные безумства и, засопев, принялся собираться. – Ты мои трусы не видала?

– А не выехать ли нам на природу? – Вопросом на вопрос, как в Одессе, ответила Женя и, пока Серега соображал, потянулась к телефонной трубке. – Алло, Юля? Привет, как дела? Клиент пошел? Да, жарко. А воду дали? Вот уроды, они дождутся, что заведение прикроют. Слушай, у меня тут критический день, выручай, подруга. А завтра я за тебя – всех приму на грудь. Договорились? Вот и ладненько. Ну, о'кей, двигай попой дальше.

Вздохнув с облегчением, она повесила трубку и, увидев вытянувшуюся физиономию Тормоза, неожиданно громко, до слез, расхохоталась:

– Господи, какие мы серьезные! С кем связались! – Насмешливо склонив голову, она ткнула Прохорова кулаком в живот. – Что, никак западло общаться с падшими женщинами? Или, может, страшно? – Словно маленького, она погладила Серегу по головке и, сняв халат, повернулась к шкафу. – Не переживай, проститутки из меня не получилось. Торгую тем, что осталось от Вагановского, несу прекрасное в массы. Тем, у кого масса за центнер. Есть центр такой оздоровительный, «Три толстяка», не слыхал?

– Бог миловал. – Прохоров вдруг почувствовал себя как на ринге, когда противник сильнее и опытнее. Как ни старайся, все равно получишь по морде. Может, вообще они с Женей в разных весовых категориях? Красива, умна, при деньгах. Ночью не дала, а утром тащит завтрак в постель, это с бодуна-то! Хрен ее поймешь. Да и нечего ломать голову, свинтить сейчас с концами и все, телок, что ли, мало?

Вот именно, телок, – он посмотрел, как Женя надевает джинсы, по-мужски, стоя на одной ноге, и понял, что никуда он свинчивать не станет, тем более что и дел особых нет. Заруба начнется только вечером, к матери сегодня не пускают, а у Рысика печени – обожраться. Вжикнув молнией, Серега застегнул рубаху и непроизвольно обнял Женю за плечи:

– Поехали.

– Будешь рулевым. – Уже на улице она скользнула взглядом по «трехе» и соболезнующе вздохнула. – Давай-ка лучше на моей, отсюда парком до стоянки два шага.

Было жарко, однако чувствовалось, что лету скоро хана и пышное природы увяданье уже не за горами. Начинали желтеть клены, расцветали астры на клумбах, в воздухе висел птичий гомон – пернатые, даешь берег турецкий! Млели на травке любители загара, энтузиасты предавались волейболу, а вдоль дорожек выстроились новенькие лавочки с выжженным во всю длину посланием: «Дорогому электорату от депутата Ландышева». На свежедареных скамейках вяло занимались петтингом вмазавшиеся акселераты.

Стоянка была полупустой, дежурная кладовщица злой как собака, а дежурная собака – голодной, как тамбовский волк.

– Давай. – Сняв «семерку» с охраны, Женя бросила Сереге ключи и по-ленински махнула рукой: – Действуй.

Сама она устроилась на пассажирском кресле и, вздохнув, откинула голову на высокую спинку.

– Заявляю авторитетно, «Амаретто» и коньяк – вещи трудно совместимые.

Тормоз разговора не поддержал. Прогрев двигатель, он плавно убрался со стоянки и, привыкая к «семаку», двинулся по направлению на юго-запад – медленно и печально.

– Давай к Петродворцу. – Женя вытащила из бардачка пакетик «резиновых» конфет и сунула в рот оранжевого лягушонка. – Будешь?

– Не-а, не хочется. – Тормоз включил поворотник, перестроился в левый ряд и, вырулив на Санкт-Петербургский шлях, начал ближе знакомиться с машиной. По сравнению с «трехой» она казалась «мерседесом». Двигатель работал мягко, глушитель не ревел, маятниковый рычаг не скрипел жалобно на поворотах – тоска собачья, скука.

Миновали разбитый на песке парк Ильича, оставили позади потускневшее великолепие Стрельны и, не доезжая Петродворца, ушли направо, к Коттеджу. Когда-то здесь была резиденция Николая Первого, названная в честь его августейшей супруги «Александриной». Благоухали розы, Руинный мост не представлял еще собой руины, а песок на Золотом пляже имел действительно золотистый оттенок. Время и коммунисты сделали свое дело. Теперь вместо цветников зеленеет осока, в прудах дают концерты лягушки, а парк одичал и отдан на растерзание огородникам – всюду облезлые парники, грядки с картошкой и заборы с надписью «Осторожно: злая собака». Спасибо еще, сам Коттедж восстановили, немецкие спонсоры прослезились и выдали денег на реставрацию. Чтобы никаких сомнений не оставалось, кто победил тогда, в сорок пятом…

– Пойдем к заливу, – Женя вытряхнула из босоножки камешек и, закрыв машину, потянула Прохорова вниз, под горку, – хорошо бы выкупаться.

Они миновали свежевырытую яму и, стараясь не испачкаться в глине, вышли на центральную аллею, еще не забывшую поступь венценосных особ. Грустно шелестели вековые кроны, пахло дымом и скошенной травой, а в воздухе разливался вой бензопилы, как бы возвещая: «Мы свой, мы новый мир построим…»

Скоро Серега с Женей вышли к узкой каменистой косе, далеко выдававшейся в залив и ранее, видимо, служившей причалом. Ее покрывали густые заросли камыша, и в зарослях этих жизнь кипела ключом. Волнующе звенели гитары, слышался запах шашлыков, и раздавались звуки живого человеческого общения – от громкого мата до приглушенных девичьих стонов. Народ отдыхал, единился с природой.

– Пошли в дебри. – Смело шагнув в заросли, Женя двинулась узкой тропкой и вскоре привела Прохорова на самую оконечность косы, туда, где кончались камыши и начинались морские просторы. С Балтики тянуло свежестью, вдоль фарватера, у далекого горизонта, двигался игрушечный сухогруз, и, словно привет от него, тихо плескались волны о замшелые, склизкие камни.

– Красиво. – Женя сбросила босоножки и, попробовав воду, начала расстегивать блузку. – Купаться будешь?

– Нет уж, на фиг. – Прохоров глянул на мутную воду, затем на пьяненьких молодцов, расположившихся по соседству, и потрогал карман, где лежали деньги и документы. – Плавок нет, а трусы досуха не выжмешь. Я же не лебедь, чтобы жопу мочить.

– Правильно мыслишь. – Скинув джинсы, Женя расстегнула лифчик и стянула кружевные бикини. – Что естественно, то не безобразно.

И осторожно, чтобы не наступить на что-нибудь острое, медленно вошла в воду – загорелая, стройная, уверенная в своей неотразимости.

– Ну, бля! – Ребятки по соседству оборвали песню и начали пожирать глазами бедра купальщицы. – Вот это класс!

А та тем временем погрузилась по пояс, вскрикнула и, окунувшись, лихо поплыла брассом – к далекому горизонту, только голова огненной хризантемой закачалась на волнах.

– Сергей Иванович, ты много потерял. – Нарезав по акватории круг, Женя выбралась на берег и, обсыхая на ветру, принялась выжимать волосы. – Нет в тебе морской романтики. – От нее пахло тиной, и кожа на животе сделалась «гусиной» – сплошь в пупырышках.

– Девушка, хотите водочки? – Один из соседей, длинный, тощий, с крестом на груди, вдруг поднялся на свои кривые и, пакостно улыбаясь, начал приближаться к Жене: – Давайте к нам, мы согреем.

– Юноша, хотите в морду? – Прохоров мгновенно сократил дистанцию, понизил центр тяжести. – Давайте к нам, мы сразу вышибем вам мозги, – и с грозным кличем крутанул «вертушку» так, что подкованный ботинок чиркнул по шевелюре крестоносца. – Лягай, а то ебнет.

И странное дело, соседи сразу потеряли к Жене интерес, более того, отвернулись к фарватеру и дребезжащими голосами затянули про ясные синие глаза. Особенно старался крестоносец. Верно говорят, что битие определяет сознание, хотя до самого бития дело в этот раз и не дошло.

– Сергей Иванович, а ведь у тебя дурные наклонности. – Женя усмехнулась и, заколов волосы в хвост, начала одеваться. – А если бы попал?

– Так ведь не попал же. – Прохоров пожал плечами и, прищурившись, далеко сплюнул в воду. – А потом, Евгения Батьковна, ты тоже хороша. Такой стриптиз устроила, любо-дорого посмотреть. Вот мальчонка и засексовал, еще хорошо, что не пришлось его глушить по-настоящему.

– Господи, и ты туда же. – Женя застегнула джинсы и с укоризной покачала головой: – Обнаженное тело это еще не стриптиз. Кто думает о сексе, глядя на «Данаю» Рембрандта или Венеру Милосскую? Только больные люди.

Посмотрев на соседей, она надела босоножки и не спеша двинулась по тропинке.

– Стриптиз, Сергей Иванович, это экспрессия, порыв, страстный призыв на языке тела – я хочу, я изнемогаю, я вся горю от желания… Слышал о невербальных сигналах? – Не дождавшись ответа, она улыбнулась Тормозу через плечо. – При непосредственном общении информация передается большей частью не словами – вербально, а мимикой, позой, движениями тела, и воспринимается на уровне подсознания. Так что любовный танец действует не хуже афродизиака, особенно если это танец с раздеванием. А вообще-то стриптиз – это тяжелая работа в ночное время, правда, неплохо оплачиваемая.

Выбравшись из камышей, они вышли на аллею и двинулись вдоль берега залива – вечерело, на воде играли солнечные блики.

– Похоже, тема тебе близка. – Тормоз не совладал с руками и, остановившись, обнял Женю за талию. – А нельзя ли подробнее?

– Подробнее? – Она наклонила голову и, легко вывернувшись, пошла дальше. – Хочешь душевный стриптиз про стриптиз? Изволь, хотя это совсем не сексуально.

Волосы у нее уже высохли и пушились роскошным хвостом, формой и цветом напоминавшим лисий.

– Когда тебе уже двадцать пять и не осталось ничего, кроме привычки к красивой жизни, – Женя смотрела на далекий горизонт, и голос ее звучал как-то безразлично, – не до высоких материй. Кушать хочется. Французы говорят, у каждой женщины всегда есть что продать. А я вот не могла, дура наверное, а скорее всего, гены виноваты – у прадеда на родовом гербе было написано: «Честь не отнимет никто». Шляхетский гонор, одним словом. В общем, сижу я на своих двенадцати квадратных в коммуналке, толкаю за гроши физкультуру народу и думаю, хорошо бы под поезд, чтобы сразу и вдрызг, или спикировать с десятого, говорят, еще в полете сердце от страха разрывается. Ни друзей, ни денег, ни любви – ничего. Даже цепей не осталось, из ломбарда не выкупить. Мрак.

Она взглянула на Тормоза, и тот понимающе кивнул, как же, как же, знаем, путь наш во мраке.

– И вот, когда настал самый край, я случайно познакомилась с одной подругой, Анжелой звать. Крутая вся, лощеная и глаз с меня не сводит, ну, думаю, лесбиянок мне еще не хватало. Только Анжела не была розовой. Просто поставляла своему любовнику-греку девочек для стриптиза. Естественно, без всяких там контрактов и исключительно из России. Не потому что мы самые красивые, – она изобразила на лице страсть и так фривольно крутанула бедрами, что Прохоров споткнулся, – нет, мы самые дешевые. Ну я и подумала, а что теряю-то? И началось – Афины, остров Корфу, клубы, кабаки. Стриптиз, одним словом. Поначалу работала на барной стойке – консума-ция, без стакана никак, танцую и думаю, свалюсь или нет? Греки народ отзывчивый – общаются, деньги суют, подарки, но цивильно, без эксцессов. Потом уже пообтерлась и попала в навороченный стриптиз-клуб, а там и отношение другое, да и заработки тоже. Нюансов масса. Взять хотя бы тейблданс, это когда лично тебя вызывают танцевать для конкретного клиента. Он сидит в кресле, ты раздвигаешь его ноги и начинаешь имитировать любовный акт, на колени к нему садишься, даешь разглядеть себя со всех сторон. Клиент дозревает, сует деньги и почти всегда зовет в номера – цена его уже не волнует.

– Еще бы. – Голос у Прохорова стал хриплым, он облизнул пересохшие губы. – А ты?

– Я? – Женя посмотрела на него как на маленького и недоуменно пожала плечами: – Беру деньги, говорю «до свиданья» и ухожу. Встречаться с мужчинами, а тем более с клиентами, нам запрещено. Если что, и хозяин узнает, будут неприятности, да, собственно, и времени нет, работаешь и спишь как ломовая лошадь, ну, может, на море иногда выберешься.

А так, живешь как монашка, – и, странно усмехнувшись, она поправилась: – Вернее, как в монастыре. Стриптизерки живут в комнате по двое. Потом в бун-десе работала, едва не села на стакан, – раскручиваешь клиента на дринк, он и тебе наливает, попробуй откажись. В Тель-Авиве три месяца не выходила из клуба – страшно, местные арабки готовы глаза выцарапать, на куски разорвать, так ненавидят белых.

За разговором они уперлись в забор, отделяющий Петродворец от «Александрии», и, развернувшись, вышли на пляж.

– Знаешь, шесть лет такой жизни мне многое дали. – Женя скинула босоножки и с удовольствием ступила на мокрый песок. – И даже не в плане денег, хотя это тоже важно. Я ни от кого не завишу, а главное, поняла, что лучше быть одной, чем с кем попало. Бесчувственный секс – та же мастурбация. Так уж лучше мастурбация, от силиконового члена ни СПИДа не получишь, ни беременности, он всегда готов и никогда не гнется.

На песке оставались следы ее ног. Ступни у Жени были узкие, как у девочки-подростка.

«Накрылась половая жизнь. – Несколько поотстав, Прохоров энергично высморкался и далеко зафутболил консервную банку. – Связался с извращенкой». Однако вслух негодовать постеснялся.

– Жень, а до стриптиза ты чем занималась, если не секрет?

– Не секрет, но говорить не хочется. Все, раздевание души закончено. – Она быстро присела на скамейку и, стряхнув песок, начала обуваться. – Что-то загулялись мы с тобой, Сережа, поехали-ка к дому.

Она поднялась и вдруг резко отвернулась, но Прохоров успел заметить, как в ее глазах сверкнули слезы. Наверное, солнечный зайчик попал.

На обратном пути разговаривали мало. Женя молчала, все время смотрела в окно, на ее шее пульсировала голубая жилка. Прохоров рулил на автомате

note_1 думал о предстоящем мордобое – лениво, равнодушно, без эмоций, иначе нельзя, «сгоришь». Честно говоря, драться ему совсем не хотелось. Ему хотелось есть. А еще – все время быть рядом с Женей. Плевать, что извращенка, бреет волосы на теле и танцевала с голой жопой на родине Христа. Другой такой нет.

Но когда, уже на стоянке, она взяла его за локоть: – Пошли, Сергей Иваныч, рубанем охотничьих колбасок, – он проглотил слюну и отказался. Настоящий боец должен быть злым и голодным.