Текст книги "Вчера"

Глава пятая
София

8 сентября 2013 г.

Мариска высекла искру. Материал для растопки пришел два дня спустя с газетной заметкой.

Раздел «Литература и искусство». С фотографии на заглавной странице мне улыбается Марк Генри Эванс. В руках у него книга «На пороге смерти», он ее сейчас будет подписывать. Довольный, словно кот, который поймал крысу и заглотил по этому поводу целую бутыль шампанского.

В тот же вечер я впечатала первые слова в дневник, выданный мне начальством. Это оказалось нетрудно. В конце концов, я знала, что такое быть дуо. Слова давались мне легко. Текли, словно хорошая водка. Я прилежно фиксировала дату, время и событие. Я записывала «факты» своего убогого существования. Все и каждый. Я писала, чтобы освободиться. Чтобы спастись. Чтобы отомстить.

Без малого двадцать лет закупоривать в себе мечту о расплате – и вот она льется наружу потоком слов.

10 сентября 2013 г.

Песец подкрадывается незаметно. Когда его меньше всего ждешь. Именно такой песец явился ко мне в 1995 году. Оглушил и раскатал. Правда восставала от сна – вспышка за вспышкой. Правда, которую я хотела забыть. Правда, что осталась позади. Правда, вымаранная из моих дневников.

Все произошедшее после моего двадцать третьего дня рождения проматывалось теперь у меня в голове. Неслось на меня безжалостной волной.

Наваливая на душу непосильный груз вины, страха и раскаяния.

Вина. Смерть персидского кота Катапульта через три месяца после моего двадцатитрехлетия. С каким горем я зарывалась лицом в его шкуру. Такую мягкую. Такую бархатную. И такую безжизненную. Правда состояла в том, что мне было лень записывать в дневник симптомы его болезни. И хотя он тяжело дышал вот уже несколько дней подряд, я не пошла с ним к ветеринару. Потом у Катапульта остановилось сердце.

Страх. Шок, когда через две недели после двадцатитрехлетия меня чуть не сбила машина на Тринити-стрит. Она неслась вперед – неудержимо, носом прямо на меня. Блики солнца на хромированном крыле – дьявольский узор. Вращение колес злобно и целенаправленно. Отвратительный визг тормозов. Невозможность пошевелить языком, когда я лежала рядом с помятым велосипедом. Страшная, холодная уверенность, что ровно через секунду я испущу дух под двумя тоннами железа.

Хуже всего была вспышка понимания, что я устроила это сама. Что мне некого и нечего винить, кроме собственной глупости. Мне хватило идиотизма проигнорировать знак одностороннего движения и покатиться навстречу машинам.

Раскаяние. Идиотский разрыв с Алистером через полгода после двадцатитрехлетия. Боль, как от удара, заполнившая его глаза, когда я сказала, что достойна лучшего. Правда была в том, что вот уже несколько месяцев я за спиной у Алистера встречалась со своим бывшим одноклассником Джеком. Раскаяние обожгло меня позже, когда выяснилось, что Джек – мудак и путается со всеми подряд. Это была очень большая ошибка – бросить Алистера. Огромная. Когда-то этот мальчик меня любил. Но к тому времени я уже стала ему безразлична.

Слишком поздно.

Несметное число раз я блевала в очко. Через минуту после еды. Стараясь не смотреть на рвоту в унитазе. Зато я буду худая, как Лора, от которой млеют все парни в округе. Господи, как же я завидовала ее гибкой, стройной фигуре. И соответственно, умению накручивать мужчин на пальчик, как накручивала она локоны, обрамлявшие лицо. Как они будут пыхтеть от одного моего вида. Теряя на бегу штаны.

Правда заключалась в том, что я не записывала в дневник эти туалетные эпизоды. Делала вид, что их просто не было. Смыто и забыто. А потому продолжала блевать. Снова и снова. Даже после того, как под угрозой лишения ежемесячной выплаты пообещала отцу бросить эту привычку.

Шрамы, накопленные после двадцать третьего дня рождения. Багаж, который я считала выброшенным. Невыученные уроки. Нарушенные обещания. Выболтанные тайны. Повторенные ошибки. Все, о чем я жалела. Все возможности, которые я упустила. Боль, разрывавшая сердце. Страх, заполнявший внутренности. Ужас, поселившийся в голове. Шрамы в душе как напоминание о собственной глупости.

Такой была абсолютная величина правды, свалившейся мне на голову. Невыносимой и нежеланной. Ужасной в своей неотвратимости. Неизмеримой в обхвате. Убийственной в дозировке.

Она пробила мне душу. Превратила в эмоциональную калеку. Я не могла больше прятаться под накидкой самообмана. Не могла убавить громкость ужасной реальности, затоплявшей мне мозг.

Несколько дней я провела в оцепенении.

Потом поняла, что в забвении есть покой.

Но я разучилась забывать.

11 сентября 2013 г.

Почему я не могу быть как все нормальные люди? Как домохозяйка-моно из соседнего дома, где она живет с мужем и котом. Просыпается каждое утро в хорошем настроении. Готовая начать новую страницу своей жизни. Без единого эмоционального пятнышка с предыдущих страниц. Блаженная в своем избирательном неведении.

Она не узник нежеланного прошлого.

Освобожусь ли я когда-нибудь от тяжелых воспоминаний? От травм, что закупоривают сознание. Затопляют его. Давят. Освобожусь ли от багажа памяти. От знания того, чего я знать не хочу.

Некоторое время я пыталась делать вид, что все в порядке. Что я все та же девчонка, что и раньше. Хотя той девчонки больше нет. Потом бросила. Нет смысла притворяться, поняла я. И тогда я сделала самую большую глупость в своей жизни. Выбросила старые дневники, решив, что они мне больше не нужны. Кроме всего прочего, эти дневники издевательски напоминали о двух годах относительного блаженства.

Мне хватило тупости думать, что никто не заметит.

Большая ошибка, как говорится.

Огромная.

Отец думал, что нашел для меня подходящее лекарство, правда? Таблетку изоляции. Раз уж он притащил меня в Сент-Огастин, найдя дневники в мусорной корзине, то всяко потому, что счел мой поступок безумием. Мое отчаяние – расстройством ума.

Я просто не успела прийти в себя. Понять, что отличаюсь от других людей и что это нужно скрывать.

Папочка хотел как лучше, я уверена.

Будь проклят и он сам, и этот его билет в Сент-Огастин в один конец. Мне понадобилось семнадцать лет, чтобы получить обратный.

12 сентября 2013 г.

Почему не звонит Марк Генри Эванс? Все же не стану набирать его номер первой. Ни за что. Как бы ни хотелось себя пожалеть. Маленькая мисс Память сидит в своем коттеджике одна-одинешенька.

Память – странная штука, кстати говоря. Почему-то со временем воспоминания становятся все туманнее.

Если ты способен помнить все, проблема в том, что на самом деле ты помнишь далеко не все. Некоторые воспоминания исчезают навсегда. Другие распадаются на смутные фрагменты. Теперь это дымчатые облака взвеси, размытое ничто. Бесформенные куски и кусочки с обгрызенными краями. Затененные осколки света и тьмы. Пресные остатки звука и цвета.

Зато тяжелые воспоминания держатся упорно. Самые богомерзкие – особенно. Они отказываются уходить в туманный путь. Они заползают мне в голову в самые неподходящие моменты. И воют там, словно призраки, посреди ночи.

В этом, мать его так, все дело.

Пора, однако, перестать себя жалеть. Какой смысл выть над старым дерьмом. Пришло время для нового. Время перемен. Теперь-то я найду применение своей памяти. Себе на пользу и в удовольствие.

Моя память уничтожит его.

13 сентября 2013 г.

Позвонил. О да, великий Марк Генри Эванс наконец-то позвонил. У него встреча в Лондоне в три часа, сказал он. Но после этого он свободен.

Вполне понятно, что ему от меня нужно.

Возможно, сказала я.

Ему пришлось просить. О да, ему пришлось меня упрашивать.

Фойе «Кандински» несколько часов спустя. Маленький бутик-отель, укрытый среди обычных домов Южного Кенсингтона. Неприметный вход. Сдержанная элегантность. Симпатичная полька за мраморной стойкой регистрации. Мэтью и Вероника Адамс, сказала я. Она сверилась с компьютером и кивнула. Комната 261. Указала рукой на лестницу. Плюшевые ковры. Расплывчатые блики. Свечи пахнут магнолией.

Он открыл дверь через десять секунд. Все еще в пиджаке. И галстук не развязан.

Ну так я развязала.

Все идет по плану. Я могу быть довольна тем, как развиваются события.

Кроме всего прочего, можно иногда побаловать себя хорошим трахом. Столько лет прошло. Плюс ко всему он не разучился.

Я даже знаю, что сделаю для него завтра.

То, чего он меньше всего ждет.

«Уайред», 6 августа 1991 года

Всемирная паутина благих пожеланий?

Интернет расширит память и сделает жизнь лучше

Творение британского ученого станет величайшим изобретением, сделанным человечеством на благо человечества: так объявлено вчера.

Тридцатишестилетний дуо Тим Бернерс-Ли анонсировал запуск общественного хранилища памяти под названием «Всемирная паутина». Он описывает ее как набор средств хранения и обмена памятных записей в «интернете» без центрального администрирования и центральной базы данных.

Бернерс-Ли, сотрудник Швейцарской лаборатории при Европейском совете по ядерным исследованиям, создал простую систему кодирования, известную как HTML (hypertext mark-up language)[3]3
  Язык гипертекстовой разметки.


[Закрыть]. Он также разработал свод правил под названием HTTP (hypertext transfer protocol)[4]4
  Протокол передачи гипертекста.


[Закрыть], которая позволит компьютерам обмениваться памятными записями. До сих пор «интернетом» пользовались только профессионалы отрасли и научные работники, но в недалеком будущем его возможности смогут оценить все.

Бернерс-Ли настаивает на некоммерческом использовании и дальнейшем развитии своего детища. «Технология ничего не стоит, если она не служит удовлетворению основной человеческой потребности: перемещать и сохранять воспоминания», – сказал он.

Ученый-дуо прокомментировал это так: «Явление станет массовым. Ошеломляет сама мысль о том, что незнакомые люди по всему миру смогут пересылать друг другу памятные записи простым нажатием кнопки». На что другой ученый насмешливо ответил: «Когда-то говорили, что сегвеи – это революция на транспорте. А сегодня на них катаются ленивые туристы».

Глава шестая
Ханс

12 часов 30 минут до конца дня

Все то же – я в жизни не читал ничего нелепее этого дневника. Записи – один чудовищный, вопиющий парадокс. Она утверждает, что помнит все, но не совсем. Ее так называемые воспоминания становятся со временем смутными, она говорит.

Как можно вспоминать смутно? Так не бывает. Человек или помнит, или нет. Человек или усваивает значимые для него факты, или нет. Хорошо выученные факты достигают сознания. Плохо выученные – не достигают. Это зависит от того, сколько сил человек тратит на изучение своих дневниковых записей. Но в обоих случаях в голове у людей хранятся твердые факты – или не хранятся.

Все просто: черное и белое. Как эти галечные камни в карманах плаща покойницы.

Я двигаю фигуру вперед и связываю коня.

У меня в голове нет ни одного ощущаемого и в то же время стабильного кадра, оставшегося, скажем, с понедельника. Однако я знаю, чтó в тот день было важным. Чему этот понедельник меня научил. (Факт: бóльшая часть ежедневного опыта повторяется изо дня в день и не стоит усвоения.) В моем дневнике есть описание того, что происходило в понедельник и было для меня действительно важно. Словами, черным по белому. Если я усвою эти факты как следует, я смогу вытаскивать их из головы так же быстро, как, скажем, дату самоубийства Гитлера в берлинском бункере в конце Второй мировой войны (30 апреля 1945 года). И они будут такими же четкими, как мои воспоминания до восемнадцати лет.

Короче говоря, слова в дневнике станут фактами в голове, если я как следуют их усвою.

Это же так просто.

Как тогда воспоминания могут быть смутными?

Эта женщина не в своем уме. А значит, новые набеги на ее дневник, скорее всего, пустая трата времени.

Но одну деталь, пожалуй, стоит проверить. Я нажимаю кнопку телефона у себя на столе.

– Хэмиш? – говорю.

– Да?

– Прежде чем отправиться в Гилдхолл, позвоните, пожалуйста, в лондонский отель «Кандински» и выясните, останавливался ли у них в номере двести шестьдесят один Мэттью Адамс. И была ли с ним когда-нибудь женщина. По имени Вероника Адамс.

Сержант-шофер подруливает к парковке перед коттеджем Софии в Гранчестере. Машина останавливается, и я спрыгиваю на землю. Наше второе за утро появление становится для местных сенсацией. Из дверей ближайшего дома высовывается голова любопытной Софииной соседки.

– Доброе утро, – говорю я, шагая к ней по садовой дорожке и доставая свое бейдж-удостоверение. – Ханс Ричардсон, полиция Кембриджшира, отдел уголовного розыска. Могу я задать вам пару вопросов о вашей соседке Софии Эйлинг?

Женщина подозрительно поджимает губы.

– Не волнуйтесь, пожалуйста. Это всего лишь рутинный опрос.

Она кивает, хоть и сморщив лоб. По туману в глазах я догадываюсь, что она моно, как и Клэр Эванс. Факт: двадцать лет детективной работы научили меня тому, что ум в человеке коррелирует с ясностью и четкостью взгляда и что этих двух признаков, к сожалению, лишены некоторые моно. Обидно, что недостаток ума у некоторых вызывает предубежденность против всех.

– Тогда ладно, – говорит она. – Заходите.

Я вступаю в гостиную, и в нос мне ударяет мощное «здрасьте» горелого жира и просроченного масла. В комнате полно мебели, сплошь в ситцевой обивке с цветочным рисунком. С каминной полки ухмыляется фарфоровый бульдог, на полу чуть поодаль стоит продавленный диван с завитками незабудок. Рыжий персидский кот бросает на меня подозрительный взгляд из угла и мчится прочь мимо резных напольных часов.

– Ваше имя, если можно?

– Миссис Марта Браун.

– Класс?

– Моно.

– Вы когда-нибудь разговаривали со своей соседкой Софией Эйлинг?

– Да. Но я посмотрю в дневнике на всякий случай.

Из складок фартука она достает дневник, набирает что-то на клавиатуре, энергично кивает:

– Да, мы говорили пару раз. Обычно про Руфуса.

– Про Руфуса?

Она показывает на кота, который с довольным видом точит когти о корпус часов.

– О чем конкретно вы с ней разговариваете? – спрашиваю я.

– София часто заглядывает, чтобы отдать мне его обратно. Особенно перед тем, как уехать в Лондон. Дневник говорит, что Руфус повадился забираться по ночам к ней в коттедж. Прямо не знаю, за что он ее так полюбил. Наверное, кормит его тайком.

– И часто мисс Эйлинг ездит в Лондон?

Прежде чем ответить, миссис Браун несколько секунд изучает свой дневник.

– Да, она там прилично времени проводит.

– Не знаете почему?

Мой вопрос вызывает лишь пустоту во взгляде миссис Браун.

– Я не думаю, что вообще… э-э… спрашивала почему, – говорит она, в легком волнении всплескивая руками. – Но давайте я поищу по ключевым словам.

Пока миссис Браун снова всматривается в дневник, я ловлю себя на том, что разглядываю ее когтистого кота. Может, София столь благосклонно относилась к ночным визитам Руфуса, потому что у нее когда-то тоже был любимый персидский кот. Может, ее дневник и не полный бред.

– Инспектор, – прерывает мои мысли миссис Браун, – я впечатала «Лондон + соседка». Ничего не находится, к сожалению.

– Вы знаете, чем мисс Эйлинг обычно занимается здесь, в Кембридже?

Миссис Браун хмурится и что-то печатает в дневнике.

– Он говорит, что София – милая, обаятельная соседка. – Она смотрит на меня честными глазами. – Стильная одежда, прическа всегда в порядке. Все время ездит на этом своем «фиате». Но очень скрытная насчет личной жизни. Я как-то пожаловалась на это мужу. Он сказал, чтобы я занималась своими делами и не совала нос…

– Когда мисс Эйлинг сюда переехала?

– Сейчас посмотрю… Октябрь две тысячи тринадцатого. Очень мне понравилась после предыдущих жильцов.

– К ней кто-нибудь приходит?

Глаза миссис Браун пусты. Она вздыхает и опять тянется к дневнику.

– Набила «гость + соседка», – говорит она через секунду. – Вроде бы ничего.

– Когда вы в последний раз видели мисс Эйлинг?

– Сейчас посмотрю… София принесла мне кота две недели назад, в пятницу, перед тем как сесть на вечерний поезд до Лондона.

– И с тех пор вы точно ее не видели?

– Гм… может, и видела. – По лицу миссис Браун внезапно пробегает испуг. – Но тогда я, наверное, решила, что про это можно забыть. Не стоит записи в дневнике. Я точно не видела ее вчера. Кстати, инспектор, вы уже второй раз за это утро в Гранчестере. В прошлый раз вы заходили к ней в коттедж. С ней что-то случилось? Что-то плохое?

– Этого я не могу сказать. Простите. Спасибо за помощь.

– Надеюсь, с Софией ничего не стряслось, – бубнит у меня за спиной миссис Браун, пока я выхожу из ее коттеджа. – Она и вправду такая милая и обаятельная. Хоть и кормит Руфуса от меня тайком.

Лучше не отвечать, думаю я. Особенно если учесть, что мое впечатление от Софии Эйлинг слишком далеко от понятий «милая» и «обаятельная».

Тяжелая входная дверь коттеджа Софии сопротивляется с тем же упрямством, что и в прошлый раз, но я все же умудряюсь протиснуться внутрь и оказываюсь в гостиной. Проводя сегодня утром поверхностный осмотр, я отметил пять главных особенностей.

1. В гостиной из мебели всего два предмета: красный кожаный диван и лакированный столик. Голые стены, никаких картин. Нет журналов на столике. Нет ковра на полу. Вообще никаких украшений.

2. Над кроватью картина масляными красками, на картине персидский диван, на нем развалилась знойная блондинка с манящим лицом и раздвинутыми ногами. Блондинка очень похожа на саму Софию.

3. Свой айдай она оставила на столике у зеркала, между пузырьком «Шанель № 5» и английским переводом «Камасутры». Когда я открыл дневник, он, к моему удивлению, не потребовал пароля. Дактилоконтроль тоже выключен. Это заставило меня задуматься: она положила его сюда специально, чтобы кто-нибудь прочел, или ей просто наплевать на секреты?

4. На прикроватной тумбочке – стопка книг. Все они написаны Марком Генри Эвансом, и почти все снабжены уценочными ярлыками. На самом верху – замусоленный роман «На пороге смерти» в мягкой обложке, раскрытый на сорок четвертой и сорок пятой страницах. Бегло просмотрев текст, я убедился еще раз, что Эванс любит вычурные усилительные прилагательные и свободно обращается с активными глаголами.

5. На кухонной столешнице – полупустая бутылка водки, в холодильнике – упаковка сыра бри с клубничной добавкой.

В этот раз я изучаю верхнюю одежду, висящую на крючках за дверью. Три пальто из дорогой шерсти. Я смотрю на ярлыки: «Диор», «Прада» и «Москино». Все десятого размера. Это подтверждает мои подозрения насчет плаща «Акваскутум», обернутого вокруг тела, – плащ был не ее.

Я наклоняюсь, чтобы проверить ящик для обуви. В ряд выстроились четырнадцать пар остроносых шпилек-убийц, все ярко-кислотного цвета. Кроваво-красные «Джимми Чу» на четырехдюймовых каблуках. Светло-синие «Маноло Бланик», не менее гравитационно-аномальные. Канареечно-желтые «Кристиан Лубутен» высотой с башню. Названия брендов прекрасно читаются на подошвах. Но когда мы нашли Софию сегодня утром, на ней были ботинки «Ланвен» без каблуков. Спокойного черного цвета. Похоже, перед выходом из коттеджа София надела единственную практичную пару, которая у нее была. Осталось выяснить почему.

Я шагаю на кухню, надеваю перчатки и начинаю одну за другой открывать дверцы шкафов и буфетов. Вскоре я обнаруживаю в нижнем ящике небольшой запас кошачьего корма. Значит, миссис Браун была права насчет Руфуса.

Следующий этап: спальня. Я подхожу к гигантскому шкафу красного дерева в углу комнаты и заглядываю внутрь. В ноздри мне бьет мускусно-бергамотный запах – полки битком набиты одеждой. Я вытаскиваю наугад блузку и два платья. Дорогая гладкая материя ласкает пальцы. Я проверяю бирки: «Эли Сааб», «Миссони» и «Александр Маккуин». Все – восьмого размера, указывающего на то, что хозяйка предпочитала носить пальто на два размера больше всей другой одежды.

Я перемещаюсь к трюмо в противоположном конце комнаты и начинаю поочередно выдвигать ящики. Поиски приводят к следующему.

1. Огромный косметический набор с двумя дюжинами ярко-красных губных помад разных оттенков и пузырьков с лаком для ногтей тех же тонов.

2. Внушительный запас нижнего белья. Я не эксперт по этой части, но София явно отдавала предпочтение модным кружевным и атласным штучкам.

3. Полный ящик секс-игрушек, включая розовые вагинальные шарики от Энн Саммерс, три вибропули и два вибратора «стоящий кролик». Еще там лежат семь кружевных глазных масок, все черные.

4. Запертый деревянный ящик девять на двенадцать дюймов. Я трясу его. Внутри шуршат какие-то бумаги.

5. Пыльный фотоальбом в глубине нижнего ящика. Я переворачиваю страницы и обнаруживаю множество фотографий шатенки двадцати с небольшим лет, снятых в окрестностях Кембриджа. Вот она на ялике, в руках – бутылка шампанского, рядом – две безумного вида девчонки в коротких платьях. Вот она растянулась на траве, голова на чьих-то коленях. Вот она едет на велосипеде мимо университетской библиотеки и машет кому-то рукой, рюкзак набит книгами. Вот ковыряется разделочным ножом в кости для жаркого, одетая в нарядное черное платье, на голове бумажная корона из рождественской хлопушки.

Я наговариваю в диктофон список находок, потом с альбомом в руках сажусь в кресло рядом с кроватью. Я разглядываю лицо шатенки на фотографиях, отмечая выпуклый нос и слегка оттопыренные уши. Длинные кудри ниже плеч. Тело с плоской грудью в некоторых ракурсах выглядит болезненно-изможденным. Мало сходства с пышной блондинкой, которую мы вытащили сегодня утром из Кэма. Но возможно, в альбоме юная допластическая версия Софии Эйлинг. Или даже булимийная инкарнация, как подсказывает ее дневник. Не зря же на этих фотографиях она тощая, как полицейская дубинка.

Я еще раз перелистываю альбом, всматриваясь в изображения девушки. Глаза яркие, сияют бодрым восторгом юности. Лицо горит живой энергией. На многих снимках улыбается, хотя иногда камера выхватывает и более меланхолическую сторону ее натуры. Улыбка широкая, почти всегда захватывает глаза. Лицо юной девушки в лучшие годы кембриджского студенчества.

А не женщины, оставляющей в дневнике вывернутые мучительные записи о расплате и мести.

Но чем дольше я вглядываюсь в этот альбом, тем настойчивее становится у меня в голове бормотание, что нужно, пожалуй, вернуться к дневнику Софии. Слишком круто должна была измениться ее жизнь после этих снимков. Пройден страшный путь, в конце которого ее косметически улучшенное тело всплыло сегодня утром из-под древесных корней. Если я действительно хочу поймать убийцу, я должен прочертить все тайные повороты на траектории ее жизни. И выяснить, как вписывается в них Марк Генри Эванс.

С громким стуком я захлопываю альбом. Он поедет со мной в полицейское отделение вместе с принадлежавшей Эйлинг книгой «На пороге смерти». (Факт: я прочел этот роман Эванса, как только он вышел в твердой обложке, но всегда полезно освежить впечатления.) Загадочный деревянный ящик я, конечно, тоже беру с собой.

Я возвращаюсь на Парксайд, где сержанту Дональду Ангусу нужно ровно тридцать секунд, чтобы взломать замок на Софиином ящике. Перед тем как открыть крышку, он усмехается и показывает мне большой палец.

– Что за черт, – произносит он, уставившись внутрь ящика.

Он вынимает гигантскую кипу бумаг и начинает в ней копаться. В основном это газетные вырезки. В углу ящика расположилась флешка на сто сорок четыре гигабайта.

– Она на нем помешалась, – говорит сержант несколько секунд спустя, выгнув густые брови.

– Это мы уже знаем, – отвечаю я, заглядывая ему через плечо и отмечая, что вырезки расположены в хронологическом порядке.

Первой идет заметка из «Таймс» от 17 января 2012 года, раздел «Литература и искусство». Текст сопровождается фотографией Марка Генри Эванса с презентации книги, где он раздавал автографы. Чуть позади автора топчется его жена Клэр, лицо немного смазано. «„На пороге смерти“ занимает первое место в списке бестселлеров „Нью-Йорк таймс“», – сообщает заголовок. Подзаголовок гласит: «Доказывая, что успех приходит и к тем авторам, чьи романы нужно читать дольше четырех часов».

София писала у себя в дневнике о газете с улыбающимся Марком Эвансом.

– Но почему? – нахмурившись, спрашивает Дональд.

Я качаю головой:

– Этого я не знаю.

– Может, Эванс говорит правду?

Я пожимаю плечами.

– Не знал, что у этого человека такие высокие запросы, – говорит через некоторое время сержант, помахивая передо мной другой вырезкой.

Я схватываю заголовок до того, как Дональд возвращает ее в стопку. «Писатель-дуо, муж жены-моно, приглядывается к месту в парламенте от Южного Кембриджшира». Заметка украшена фотографией Марка Генри Эванса на политической конференции, он стоит под руку с женой. В подзаголовке – риторический вопрос: «Неужели независимые кандидаты наконец-то дождались своего часа?»

– Хм… – Мне приходит в голову одна мысль. – Покажите мне, пожалуйста, последнюю заметку в этой стопке.

Дональд добирается до последней вырезки, датированной всего шестью днями тому назад. На ней фотография – голубоглазая блондинка развлекается на яхте в компании мужчины с волосатой грудью. Сопроводительный заголовок кричит: «Налоги ни при чем. Джастин и Шантель играют свадьбу».

Я просматриваю заметку из «Дейли мейл», которую держит Дональд. В ней говорится:

Джастин Уинвард, самый многообещающий британский автор-исполнитель-дуо, женится в сентябре на модели-моно Шантель Хьюстон. Близкие друзья этой пары рассказали, что вчера вечером, сразу после сверхуспешного концерта на «О2 Арене», Уинвард сделал скандально известной блондинке предложение, преподнеся ей кольцо с бриллиантом в четыре карата.

Этот брак будет вторым для Уинварда – первый, с актрисой-дуо Гвинет Лэнгли, закончился разводом в октябре прошлого года. Уинварду 32 года, он занимает 137-е место в списке самых богатых людей Британии по версии «Форбс»: его состояние оценивают в 75 миллионов фунтов. Хьюстон 22 года, известность пришла к ней два года назад, после выхода «Большого брата», но больше всего она знаменита своим бюстом размера 36DD и коротким кинороманом с футболистом Харольдом Дуайтом.

Это великосветское моно-дуо-бракосочетание привело в восторг сторонников закона о смешанных браках, который в пятницу будет направлен на подпись королеве. «Смешанные союзы отлично работают, – говорит писатель-дуо Марк Генри Эванс, независимый кандидат в члены парламента от Южного Кембриджшира. – Мы с Клэр, моей женой-моно, уже двадцать лет вместе. У Джастина и Шантель есть все шансы стать успешной семейной парой».

Однако близкий друг Уинварда, дуо, отказавшийся назвать свое имя, намекнул, что исполнитель и автор песен знает о щедрых налоговых льготах, обещанных тем, кто вступает в моно-дуо-союзы. «Джастин – хитрая лиса, – говорит он. – Он знает толк в налогах и в реальности. Эти 36DD не ослепят его настолько, чтобы он забыл о важности брачного договора».

Я хмыкаю и смотрю на Дональда – в голове у меня вдруг сощелкивается.

– София Эйлинг была помешана на Марке Эвансе, – говорю я. – Но не только на нем – ее мысли занимал еще один человек. Женщина со всеми физическими данными, которых Софии не хватало в молодости. Светлые волосы, голубые глаза и большие сиськи.

– Кто это? – Дональд поднимает бровь.

Я улыбаюсь, прежде чем ответить:

– Клэр Эванс.

«Экономист», 27 января 1998 года

«Эппл» представляет айдай

Стив Джобс, исполнительный директор «Эппл», всегда скрупулезно ведет свой дневник. При этом, по отзывам многих, он постоянно стремится туда, куда не ступала нога ни одного дуо. Выход на прошлой неделе айдая, новейшего продукта «Эппл», лишний раз подтверждает эту репутацию.

На презентации мистер Джобс ясно дал понять, что считает айдай прорывом мирового значения. Бумажный дневник – последний бастион аналоговой эры, сказал он: наконец-то дневники вступают в век электроники.

Именно этой цели Джобс намеревается достичь с помощью айдая. Это устройство с диагональю экрана шесть дюймов (15 см) и весом всего 25 унций (0,7 кг). Оно снабжено сенсорным экраном, полной клавиатурой и дисковым переключателем. У него имеется диод, который загорается фиолетовым каждое утро, напоминая пользователю о необходимости изучения вчерашних записей. Программное обеспечение включает эффективную поисковую функцию (что заметно облегчает извлечение фактов), рабочий список, ежедневник и календарь. Записи легко редактируются и стираются. Стоимость устройства – 79 фунтов за базовую версию и 99 – за более продвинутую, с более объемной, в буквальном смысле слова, памятью. Эта цена делает его доступным массовому пользователю.

Мощные средства защиты информации превращают айдай в поистине уникальный продукт. Автоматическая самоблокировка срабатывает после двух минут бездействия и снимается только после того, как распознает отпечаток пальца пользователя. В качестве дополнительного уровня безопасности предусмотрена защита паролем. После громких прошлогодних скандалов, связанных с похищениями дневников высокопоставленных лиц, инвесторы «Эппл» восторженно оценивают рыночный потенциал айдая. За три дня продаж нового устройства курс акций компании достиг небывалой высоты.