Текст книги "Путевые записки"

Фердинанд Врангель
Путевые записки

Печатаемые здесь записки нашего известного мореплавателя, адмирала, барона Фердинанда Петровича Врангеля, писанные им для своего брата, сохранились в бумагах последнего и обязательно сообщены нам сыном его, бароном Василием Васильевичем Врангелем, которому и приносим за это нашу благодарность.

Барон Фердинанд Петрович Врангель, эстляндец древней фамилии, родился 29-го декабря 1796 года в Пскове и воспитывался в морском кадетском корпусе. В 1817 году, находясь в чине лейтенанта, он был прикомандирован в военной шлюпке «Камчатка», отправлявшейся под начальством Головнина в кругосветное плавание, для осмотра наших северных колоний и Берингова моря. Когда он возвратился в Петербург, ему была поручена новая экспедиция к устью реки Колымы, с целью изучения берегов к востоку от её устья, за Шелагинский мыс. Эта экспедиция продолжалась с 1820 по 1824 год, и Врангель убедился в существовании земли к северу от местечка Якап; она была открыта в 1867 году англичанином Лонгом и названа «Землею Врангеля». Сделанные им физические наблюдения изданы Парротом, а описание путешествия напечатано сперва на немецком языке, а потом на русском, под заглавием «Путешествия к северным берегам Сибири и по Ледовитому морю, совершенные с 1820-1824 г. экспедицией, состоявшею под начальством Врангеля. 2 части. Спб. 1841». В 1825 году Врангель предпринял второе кругосветное путешествие, из которого возвратился в Петербург в 1827 году. Вскоре после этого, именно в 1830 году, он был назначен правителем наших колоний в Северо-Западной Америке, куда отправился сухим путем с молодою женою (рожденною баронессой Росильон) и четырехнедельным ребенком. Это именно путешествие и описано им в настоящих записках. Врангель прослужил правителем колоний пять лет, произведен в контр-адмиралы, долго заведовал департаментом лесов, принадлежащих морскому министерству, в 1847 году получил чин вице-адмирала, в 1856 году управлял морским министерством, в 1857 году сделался членом государственного совета, а с 1866 года поселился в Дерпте, где и скончался 25-го мая 1870 года.

Для характеристики существовавших недавно у нас порядков, любопытна история, случившаяся с составленным Врангелем описанием его путешествия в Сибирь и к берегам Ледовитого океана в 1820-1824 годах. Он представил рукопись управлявшему тогда морским министерством В. М. Головнину, незадолго до своего отъезда в Северо-Американские колонии. В отсутствие Врангеля, Головнин умер, и рукопись была забыта. В 1839 году, некто Энгельгардт, достал какими-то путями эту рукопись, перевел её, без ведома Врангеля, на немецкий язык и представил перевод знаменитому германскому ученому Карлу Риттеру, который издал его со своим предисловием. Это сочинение возбудило большой интерес на Западе, особенно в Англии, где в том же году было переведено на английский язык женой известного английского путешественника Сабина. Успех книги в Англии был так велик, что чрез несколько месяцев потребовалось второе издание. Тогда уже и у нас вспомнили о рукописи Врангеля, и председатель ученого комитета морского министерства, адмирал Л. И. Голенищев, поручил Врангелю, находившемуся в то время в Петербурге, заняться изданием его сочинения. Исполняя желание Голенищева, Врангель передал рукопись книгопродавцу Смирдину, которым она и была, наконец, напечатана при содействии Академий Наук, в 1841 году, с рисунками и планами.

Ред.

Двадцать седьмого мая 1830 года, мы выехали из Иркутска, где прожили восемь с половиной месяцев. Не думаю, чтобы на земле отыскался такой жалкий уголок (кроме тюрьмы), где бы можно было прожить три четверти года, не получив некоторой привязанности или привычки к лицам и даже неодушевленным предметам, почему-нибудь памятным. В Иркутске мы испытали гостеприимство и нелицемерное к нам участие; а в семействе Муравьевых обрели истинных друзей, с которыми расстаться было очень грустно. Холодные визиты сделаны были накануне, как жертва, принесенная этикету или ложно называемому приличию, которое не должно бы противиться рассудку и сердцу. Отобедав у Кейдлера на даче, пустились в 4 часа в путь; множество экипажей следовало за нами. Губернаторская фамилия оставила нас на Верхоленской горе (в 4 верстах), откуда в ясную погоду открываются обширные и живописные виды на Иркутск, Ангару и прилежащую цепь гор. На 6-й версте, на так называемый «веселой горе», мы простились с шумно-веселыми провожатыми, которые горевали для того, чтобы затушить печаль и смыть слезы шампанским, а скуку прогнать песнями. О, как бы они желали всю свою жизнь расставаться с приятелями!

Лизанька с 4-х недельным ребенком, Клементина Ивановна (m-me Медведева, дочь Кейдлера) и m-me Fichtner занимали шестиместную карету; я с Медведевым сидели в бричке, Мейер с собакой в кибитке; Кузнецов (правитель иркутской конторы Российско-Американской компании) с 2-мя сыновьями в своем экипаже; а жена его с Анной Андреевной (sage femme) в другом. Для ребенка должны были часто останавливаться, так и чти на ночлег (на 32-й версте) приехали почти в полночь; все передрогли, в особенности жители кареты были весьма утомлены. Наш квартирмейстер Кузнецов весьма благоразумно избрал деревню Оек местом ночного отдыха и занял дом крестьянина Петухова, имеющего в сундуках своих слишком 150 тысяч звонкой монеты. Сытный и вкусный ужин был уже накрыт. Хозяин-мужик, лет 45, наученный и просвещенный лакомыми чиновниками Иркутска, которые весьма чтут и честят капиталистов-крестьян, связанных с их благородиями и высокоблагородиями посредством какого-то сильного магнита, изволил сам сесть с нами за стол, а тучная хозяйка его ухаживала за гостями, упрашивая кушать хлеб-соль. Отец этого мужика жил 102 года и был известен умом и деятельностью в молодости; а под старость страстью к голубям; не менее 2000 голубей слетались по свистку старика, садились к нему на голову и плечи. Он сохранил бодрость духа до смерти. Здесь простились с нами Кузнецова и Анна Андреевна. 28-е, после завтрака. На проеханных сегодня 85 верстах мы любовались свежестью природы; меж холмов тянутся обширные равнины (называемые здесь степями), покрытые молодою зеленью, как бархатом, и испещренные стойбищами бурят, богатых скотом и свободою. Старания земского начальства приучить этих полудикарей к хлебопашеству не увенчались желаемым успехом: конечно, одна нужда может заставить человека променять беспечность на трудолюбие – отраву на целебный бальзам. Не первая ли наша благодетельница это хуленая нужда?

29-е. Достигли реки Лены против Кочугской пристани, в 230 верстах от Иркутска. Бедная, грязная деревушка с убогою церковью расположена на противолежащем берегу, у которого стоял и наш паузок. В нетерпении полюбоваться ковчегом нашим, о котором насказали нам по дороге много утешительного мы тотчас же переправились чрез реку, чтобы, как водится горько обмануться в ожиданиях. Каюты оказались низки, холодны, текучи. Я немедленно принялся за переделку: стены обил войлоками, поставил железную печь (нарочно взятую с собой из Иркутска), разместил багаж, провизию, не переставая изливать сильные порывы справедливой досады на виновников неисправностей.

Здесь строятся и нагружаются паузки, баржи и лодки для плавания по Лене, которая, как тебе известно, истекает в 20 верстах от Байкала, в 231 версте отсюда, имеет здесь 30 сажень ширины и до 2½ аршин глубины, a до Ледовитого моря протекает 4002 версты, будучи всюду судоходна. Несмотря на производимое крестьянами судостроение, в домоводстве их не заметно довольствия: в кабаке исчезают все плоды трудов их, a неопрятные избы остаются представителями нищеты. На вопрос: отчего вы так бедны? голова мне ответил: «тесное место, сударь, лучшие сенокосы заняты бурятами, a нашему скоту негде разгуляться», и при этом показал рукою на обширную равнину, которая могла бы вместить все орды Чингисхана. «Много ли у вас скота?» «Голов 30, сударь». «А велик ли годовой сбор целовальника?» «Тысячь десять рубликов!» «Видно и скот ваш предпочитает вывеску орла чистому полю» заметил я. Винный откуп в Сибири парализирует все другие благодетельные учреждения правительства, пекущагося о водворении устройства и благосостояния в нижнем классе народа: без понятия о нравственности невозможно привить к ним и наклонности к трудолюбию, которое, вместе с здоровьем, исчезает в сивухе.

30-го. При теплой, приятной погоде мы отвалили сегодня утром от берега. расставание Лизаньки с Клементиной Ивановной тронуло и меня до слез. Громогласное ура и сердечные желания провожали нас. Поворотясь носом по течению, лоцман и гребцы наши сняли шапки и громко помолились: «Господи помилуй и благослови! Бог нам надобен!» – затем грянули в гребли и быстрое течение унесло нас скоро из виду провожавших нас приятелей. Я не мог без сильного движения в душе взглянуть на жену и ребенка, представляя себе неизвестную будущность, наполненную тьмою опасностей.

Наш паузок извивался меж гористых берегов, покрытых темным лесом; мы не сходили с верху, развлекая думы и чувства, нас отягчавшие, спокойною, безмятежною величавостью дикой природы: о как утешителен и внятен был её голос!

В 30 верстах от Качуги, на правом берегу реки, лежит Верхоленская деревня, которая обыкновенно снабжает пловцов дорожной провизией, курами, маслом, молоком и пр. Берег покрылся любопытными зрителями, когда мы причалили для удовлетворения наших нужд, и весьма приятно было не видеть здесь ни одной праздной женщины; все они вязали чулки и колпаки и т. п. из шерсти и заячьих волос, предлагая и нам по дешевой цене купить на дорогу. Подобной картины трудолюбия я не видал во всей Сибири и ставлю Верхоленскую деревню в образец, достойный подражания; и за то избы их чисты, огороды обработаны, лес кругом вырублен и все дышет довольством. Вероятно, основатели этой деревни были деятельные, добрые люди.

Лоцман желал остаться здесь на ночь, приводя причиной «опасные впереди места»; но так как мне эти безопасные опасности знакомы и я полагался на пустоту нашего паузка, то велел плыть далее. Ночь прошла без беды.

31-е. В день нашей свадьбы небо казалось мне яснее и погода приятнее обыкновенного. Как богат этот год приключениями! Они, как волшебные картины благодетельного сновидения, мелькают передо мной, вливая в душу отраду, расширяя сердце любовию и неизреченною благодарностию к милосердному Подателю благ. Тринадцать месяцев тому назад, находясь в Ревеле, я не смел и мыслить о женитьбе, а теперь плыву по Лене, в самой глуши Сибири, с любезнейшею, добрейшею женою и милым ребенком! Еслибы писателю романа вздумалось завязать свою повесть подобным происшествием, то вероятно завязку назвали бы изысканной и неправдоподобной; читатели возопили бы: «куда он торопится, этот безразсудный муж, жестокосердный отец 4-х недельного дитяти, нелюдимый, бесчувственный родственник? Он шутит жизнью людей и не в состоянии ощущать сладостей семейной жизни под покровом безмятежного спокойствия, в кругу родных». Подобные жестокия обвинения отражаю безмолвным несогласием; и если потребуются доводы, то должен с Фальстафом провозгласить: if reasons were as plenty as blackberries. I would give no man а reason. Затруднение в том, которою из такого множества причин начать перечень?

Языки гребцов наших сегодня заметно развязались: надуваемый попутным ветром, парус осеняет эту группу, составленную из людей, пришедших волею и неволею в эту сибирскую дичь из отдаленнейших стран. Тут и жид многоречивый, «без вины» сосланный за воровство, и молчаливый угрюмый сибиряк, и поющий малороссиянин, и отставной солдат в форменной, изодранной шинели, с медалью за войну 1812 года. Он уроженец города Керенска (на Лене между Иркутском и Якутском), взят рекрутом в армию, где широкая спина его приняла порядочную долю храбрости, которая наконец довела его до Парижа, – «большой, веселый город, тут немцы живут, они не пашут, не орают, богато проживают»; потом он находился в военных поселениях, и после 26-летней беспорочной службы, с избитою спиною, тощим желудком и изорванною шинелью, получил отставку; в прошлом году, около Петрова дня, пустился он из Новгорода пешком на свою родину, около маслянницы достиг Иркутска, а теперь нанялся в гребцы, чтобы доплыть до места рождения. Все чудеса немецкого города Парижа, о которых наш ветеран с голубою медалью премного ораторствовал, нисколько не удивляли жида: «но как зе ты песком до Иркутска досоль?» Голубая медаль громко захохотала: «ведь до Парижа меня не в карете везли, а пешком же шел, подставляя лоб пуле, а спину палке; – то как же, братец, отставному то домой пешком не доплестись? Пусти-ка тебя, жида, на волю, найдешь дорогу». Малорос добавил: «найдет, да не пешком, а лошадь украдет».

Лоцман заслушался или зазевался; только мы наткнулись на мель. Для подобных случаев имеют на паузках в готовности длинную, толстую и широкую доску, известную здесь под названием «плеухи»; люди спускаются в воду, держат плеуху ребром поперек течения, ниже паузки, образуя род плотины, которая, возвышая воду, способствует паузке сплыть с мели на глубину.

Берега Лены весьма мало населены; редко где встречается избушка, станция или деревня. На вечерней заре мы проплыли мимо одной небольшой деревушки, в которой царствовала мертвая тишина. На лай нашей собаки ответило тотчас множество голосов её собратий и жаркая перепалка с обеих сторон не умолкала даже тогда, когда мы давно уже скрылись из виду неприятеля. Лена, сделав несколько заворотов, погрузилась, а вместе с ней и наш паузок, – в темные тени крутых гор, стесняющих её течение; дикость этих скал и таинственность вечерней тишины питает в глуши лесов нелюдимого пугача, испускающего жалобные вопли, словно некий дух подземный, на страх веселящимся на свободе; в довольно ясном отголоске перекатываются эти странные звуки, смешиваясь с пророческими кликами кукушки.

Июня 2-го. О вчерашнем дне сказать нечего: плывем безостановочно днем и ночью, то под парусом, то на веслах, а чаще всего несемся по течению, предаваясь его воле. Сегодня небо покрылось облаками, горы погрузились в туман, а воздух теплый и в вечеру накрапывал дождь. За Ряжской станцией (440 верст ниже Качуги) горы несколько отступают от реки, оставляя отлогия равнины в пользу посельщиков, которые однакож этого не понимают. Здесь ростет прекрасная сосна, ель, береза, осина, лиственница, а из кустарников: Faulbaum und Sgarra. Нищета есть общий удел здешних крестьян. Узкия полосы сенокосных земель, лежащие вдоль реки и стесняемые горами, конечно, не достаточны для удовлетворения нужд сельского хозяйства, тем более что они заносятся от наводнения реки илом, препятствующим прозябанию хороших трав, и от того под хлебные посевы вовсе неудобны: на это то обстоятельство крестьяне всегда упирают, когда их спрашивают о причине бедности. Но истину следует искать в их нерадивости и лености. В течение 60 слишком лет, как русские поселены на чувашских берегах, вряд ли одно дерево срублено для очистки мест под пашни или сенокосы; покрайней мере с реки незаметно ничего подобного. Да и можно ли ожидать трудолюбия от бродяг? Иной привык к беспечности с малолетства, которое провел в плодоносных губерниях России; другой отвык в бродяжничестве от трудов, ему с молодости, может быть, и знакомых, Дети таких отцев наследовали от них леность. Начальство неохотно обращает внимание на такой неблагодарный предмет, сберегая попечительность свою на поощрение соболиного и беличьего промыслов. А кабаки, кабаки!

5-е. На рассвете прошли станцию Заборскую, откуда до Керенска считают сухим путем 28 верст, а водою 75: река извивается на этом пространстве крутыми поворотами межь низменных берегов, и течет весьма медленно: в этих так называемых кривых луках помогает нам попутный ветер.

Около 5 часов пополудни над горами собрались черные тучи, которые разразились сильным громом и вихрем; жестокий порыв прижал наш паузок к песчаному берегу и разбросал горящие поленья из очага по всему судну; полился дождь как из ведра, пробиравшийся обильными ручьями в каюты, где не осталось сухого места. Однако ветер бушевал не долго и небо скоро прояснилось. В 7 часов вечера, мы пристали к городу Керенску, чтобы запастись провизией. От Ив. Богд. имел я письмо к здешнему исправнику, который на нашу беду находился в уезде. Заседатель, по сибирскому обыкновению, явился с рапортом ко мне, уверял, что из жителей Керенска никто не может похвастаться тем, что после Пасхи имел кусок свежого мяса на столе, что скот от недостатка сена едва движется, что домашних птиц здесь никогда не водилось и что наконец даже и рыбы нет! Он прислал к нам купца, у которого мы купили солонины, масла, свечь и печеного хлеба за умеренные цены, также ведро белой капусты, а дикого щавелю мы нарвали сами на противоположном острове – и в ½ 10-го часа отчалили от берега.

Во все это время заседатель не переставал возбуждать в нас сострадание к жалкому положению обывателей этого в грязи затонувшего городка, – забытого природою, как он выразился. Крестьяне-хлебопашцы для собственного продовольствия закупают ежегодно шестимесячную провизию муки, бедны скотом, и лишь осенью находят подкрепление в рыболовстве. Откуда же достают они денег на покупку этой шестимесячной провизии, на взнос податей и – на случай посещения исправника и заседателей? Крестьяне удовлетворяют все эти нужды добываемыми в здешних лесах прекрасного качества белками, и частью гоньбою почты. В самом городе разводят также огурцы, капусту и морковь – которые возят в Якутск на выгодную продажу; а хлебопашество и скотоводство, конечно, могли бы быть в лучшем состоянии. Ко всему этому, в 150 верстах вверх по реке Киренге, имеются богатые рыбные промыслы. А все-таки безответная природа их забыла!

7-е. одни прибрежные горы изменяются в видах и формах своих, все прочее остается в привычном однообразии. Однакожь, нужно заметить, что мы проплыли мимо 20 барок с хлебом, сплоченных по три вместе; довольно глубоко погруженные в воду, они представляют огромную площадь течению, действующему на них с такою силою, которая совершенно уничтожает влияние противного ветра; вследствие этого они без пособия весел несутся гораздо быстрее паузки; барки эти суть четырехугольные огромные ящики, вмещающие каждый по 6,000 пудов муки.

8-е. Поутру проплыли мимо селения, лежащего насупротив устья р. Витима. H здесь не могли получить ни молока, ни рыбы.

В 240 верстах вверх по р. Витиме находится слюдяная ломка. Слюду добывают в скалах с немалым трудом и находят ее слоями в фут толщиною и 1½ арш. поперег кристалла. Живущий в деревне Витимской, купец Ширяев, ежегодно отправляет артель для добывания слюды, которая не находится на откупе или под запрещением, как напр., Вилютная каменная соль; каждому дозволено ломать и продавать ее без пошлины. В прошлом году Ширяев послал туда 27 вольнонаемных работников на хозяйском судне, с харчами и инструментами; по условию каждому работнику принадлежал 1 пай и 10 паев хозяину. Во все лето добыли 111 пудов чистой слюды, следовательно по 3 пуда на пай, который покупался хозяином за 200 рублей; от мелочной перепродажи он может выручить 300 р. за пуд, т. е. 900 за пай.

В вечеру заметили на правом берегу две тунгузские юрты; я переехал на лодочке к ним в гости. С реки Олекмы они недавно перешли сюда на своих оленях, для закупки ржаной муки с проплывающих барок. Средства пропитания их весьма ограничены, особенно весною, когда рыбы и птиц мало, олени тощи, а ягоды не зрелы. Я обрадовал этих добрых страдальцев табаком и получил немного оленьего молока для жены. Между тем, паузок ушел почти из виду и я должен был сам приняться за весло, чтобы догнать бегущих.

11-е. Сильный противный ветер ставит нас беспрерывно боком поперег течения, прижимает к берегам и выводит нас из терпения; к тому же развело на реке порядочное волнение (она шире двух верст), ковчег наш качается без милосердия и даже некоторых пассажирок жестоко укачало. Самый водяной парус не помогает.

12-е. В 7 ч. утра пристали к бывшему городу Олекминску. Эта резиденция исправника Олекминского уезда расположена вдоль реки, примыкая к крутизнам из красной глины. Хлеб здесь худо созревает и плохо награждает труды крестьянина, которому гораздо легче убить соболя и белку. Олекминские соболя славятся по всей Сибири; отличнейшие продаются по 100 рублей; 30 и 50 р. обыкновенная цена. Теперь здесь ярмарка, 10 больших барок с хлебом и солью и 35 купеческих паузков с другими товарами прижались к берегу; разноцветные флаги развеваются на мачтах; толпа якутов, тунгусов и русских, одетые в лучшие наряды, теснятся кругом; в раскинутых на берегу палатках выставлялись для приманки блестящие и разноцветные безделки; везде приметно движение. Лизанька не могла довольно наглядеться на эту пеструю картину промышленности, столь редкую в этой части Сибири. Река имеет здесь 3 версты в ширину.

Запасшись свежею провизиею, мы отчалили и поплыли вперед, держась берега.

15-е. Ниже Олекминска живут якуты, которые для рыбной ловли выезжают на реку. Они часто приезжали к нам с продажной рыбой на утлых лодочках, сделанных из березовой коры. Около станка Бестяжского (90 верст от Якутска) река расширяется на 4 версты и, протекая по прямой линии, представляет неограниченный берегами горизонт. Левый, известковый, довольно высокий берег, покрыт частым березовым лесом, снабжающим Якутск дровами, угольями и смолой; и теперь в разных местах якуты занимались рубкою дров и жжением угля, который на сплоченных бревенчатых паромах сплавляют в город для продажи. В 18 верстах далее виден старинный деревянный монастырь Покровский – без монахов. Отсюда река становится мелка и фарватер несколько затруднителен.

Между станками Тит-Азинская и Тоснь-Азинская и у Бестяжской, на левом берегу Лены, открыты богатые руды свинца с серебром; в присланных в Петербург образчиках найдено в 100 долях руды 70 свинцу и 3 серебра. 30 лет казна пыталась обработывать этот рудник, но ссыльные, употреблявшиеся для этой работы, начали грабить мирных якутов, вследствие чего сочли за лучшее прекратить работы; ныне американская компания наша хотела было приняться за это дело; однако, я отсоветывал ей затрачивать капиталы, нужные ей для колоний.

16-е. В 8 часов утра, при ясной погоде, пристали, наконец, к Якутску, совершив более 2,500 верст речного плавания в 18 суток. Коммисионер компании, г. Шергин, тотчас явился к нам и приготовил для нас свои экипажи. Мы торжественно расположились в его доме. M-me росенберг, оставшаяся здесь в ожидании нашего прибытия, встретила Лизаньку с непритворною радостию; она, бедненькая, скучала по муже, которому необходимо было спешить в Охотск.

В Якутске я нашел весьма мало перемен. Выстроился новый гостинный двор; но остались старые сплетни и старое невежество. В 9 дней нашего здесь пребывания, мы озабочены были приготовлениями к охотской дороге, и я одним только днем пожертвовал для свидания с моими прежними знакомыми; следовательно и не могу много рассказать. Притом, весь город, разделившийся на две партии, был в ожидании приезда коммиссии для исследования действий областного начальника; приближенные его шныряли из дома в дом, собирая партизанов и выведывая мнения людей; между тем как противная сторона ликовала под маскою сострадания. Подобный дух общества мне противен, как ревень, и чтобы не слышать и не видеть этих шипунов, я старался ни с кем не встречаться и не принял ни одного приглашения.

В сибирских городах я бываю очень расположен досадовать на дурное, не встречая ничего хорошего или похвального; меня могут обвинять в предубеждении и, может быть, основательно. Однакож, как бы то ни было, следующие мои замечания неоспоримы. От бывшего разлития реки и долголетнего нерадения полиции многие улицы города испорчены, мосты прорваны, сруб по набережной поврежден, новый каменный и для города довольно обширный гостинный двор служит вывескою упадка торговли, хлебные и мясные базары свидетельствуют о совершенной беспечности городового начальства, ибо они пусты и в них нельзя найти и за деньги самонужнейших потребностей жизненного продовольствия. Не смотря на то, что город лежит на берегу реки в 7 верст ширины, окружен обширными покосными равнинами лесами, окрестности его населены скотоводственным и трудолюбивым народом, весьма способным ко всем ремеслам, – в городе нельзя было купить ни воды, ни мяса, ни дров, ни самых обыкновенных вещей для домашнего обихода: надобно ли стекла в окна вставить – посылают в Иркутск, седло ли сделать – в Иркутск, пиво ли сварить – в Иркутск. Если не хотите умереть здесь от голода, жажды и холода, то должны зимою на целый год запастись речным льдом для воды, набивая им обширнейшие и превосходные погреба, ибо река в 3-х верстах от города и вода в ней у берегов летом мутна; осенью должны закупать у якутов скот, дома бить его, чтобы хватило говядины на целый год; таким же образом нужно запасаться маслом и дровами. Начальство, лишив якутов свободы (конечно им во вред обратившейся) и обогащаясь умножающеюся их нищетою, дало им взамен лишь понятия о роскоши, законы для ябедничества и обряды без веры. По сию пору не думали составить якутскую грамоту, ни основать народных школ, где бы якуты могли получить некоторое понятие о христианской религии. Даже нисколько не подумали поддержать чрезвычайную способность якутов к ремеслам, и ежели все дома и церкви в Якутске строятся одними якутами и ими же производятся работы столярные и резные, – даже живопись, то этому обязаны удивительной переимчивости этого татарского народа; начальство же не прилагало о нем ни малейшего попечения. Подчинив кочующих на свободе народов власти своей, искоренив в них веру к шаманам, ознакомив их с нуждами общественной и оседлой жизни – правительство забывает свой священнейший долг, не заботясь об истинном образовании в невежестве и нищете утопающих подданных своих. Я уверен, каждый земский заседатель полагает, что не он для народа, а народ для него создан. Чтобы не сочли меня за беспокойную голову, я должен оговориться в невольной погрешности, назвав правительством то, что разумею начальством, так редко действующим в духе нашего мудрого и истинно благомыслящего правительства.

Коммисионер наш, г. Шергин, человек весьма хороший, умный и усердный, много облегчил нам хлопоты при снаряжении в путь, коего трудности почти обратились в пословицу: Охотская дорога значит в Сибири то же, что самое утомительнейшее, опаснейшее путешествие.

Наконец, июня 25-го, мы сели вновь на наш паузок, на котором переправились к противоположному берегу Лены, где на обширном сенокосном поле паслись лошади и разбиты были палатки. В Иркутске состроил я для матери, ребенка и няньки качку, т. е. по средине двух длинных оглобель прикрепленный короб, довольно просторный для вмещения 4-х человек и обтянутый с боков и сверху сетью из лошадиных волос для предохранения от комаров, а на случай ветров и дождей снабженный кожаным чехлом; в оглобли спереди и сзади короба должны были впрягать две лошади, и сделанный в Иркутске опыт удался весьма хорошо. Дабы мои путешественники могли понемногу привыкнуть к этому висячему на воздухе экипажу, поставили его на первый случай на дрогах, надеясь на ровную дорогу первых 50 или 100 верст. Однакож, лошадь, хотя лучшая из всех, бесилась и на первом же дебюте опрокинула дроги с качкою. И так отправили ее пустою вперед. Между тем, якуты обвязывали вьюки и седлали лошадей, которые рвались, бесились, разбивали клади, ушибали ямщиков и свирепостью наводили страх и ужас на неопытных моих путешественниц. Наконец, отправили 45 навьюченных лошадей, разделив их на два отряда. Остались седоки; лошади наши уже были оседланы и привязаны к столбам. Желая испытать свойства их, я велел сперва подвести свою лошадь; она вырвалась и пустилась по полю, как стрела из лука; другие сначала немножко чванились, однакож скоро вошли в послушание. Ремнями притянули кожаный короб (для ребенка) к груди человека, которому я решился доверить эту драгоценную ношу, уложили малютку и посадили седока на лошадь, другой должен был пешком вести ее под узцы. Во все это время ребенок громко плакал, мать, нянька и остальные женщины проливали слезы, а у меня на сердце было весьма грустно. Уселась и Лизанька, и няня, и M-me росенберг, и люди наши, и таким печальным шагом поехали вслед за ребенком. Они отошли от меня уже далеко, когда привели моего беглеца. Догнав в слезах утопающую процессию, я узнал, что лошадь под ребенком завязла в болоте и теперь человек с ним идет пешком, – впрочем, кроме наведенного на мать страха, все шло благополучно.

26-е. Хотя мы отправились из Якутска в 9 ч. утра, но с Лены тронулись не раньше 9-го часа вечера; солнце было близко к закату, а погода довольно приятная. В 1-м часу утра сего числа, приехали наконец на р. Солу, в 13 верстах от Лены, где я намерен был переночевать. Но каково было мое удивление, когда мы не застали здесь нашего обоза, ни палатки, ни кухни, ни постелей. Ночь была холодная и густой туман лежал на сырой земле. Развели огромный огонь в лесу, и около него расположились в ожидании обоза; прошел час, другой и третий – нет никого. Между тем, на сучьях и потниках, под прикрытием шинелей, усталые, утомленные путешественницы заснули крепким сном. Меня терзала досада на ямщиков и сострадание к невинным страдальцам. Наконец, в 5-м часу утра раздались по лесу громкие клики: гот! гот! якутов, которые показались с обозом за речькою; при переправе чрез нее упали в воду вьюки с нашим дорожным запасом сахару, соли и кофе – новая беда! Солнце стояло уже высоко на ясном небе, разогнало серые туманы и вселило бодрость в спутников моих. Я нуждался в сне, бросился под дерево и часа четыре насладился отдыхом. Проснувшись около 9 ч. утра, поднял людей; спутницы наши, слава Богу, еще спали, а дитя лежало у груди матери. они раскрыли глаза, когда чай был уже готов.

Обозы разошлись с нами недалеко от Лены, несколько лошадей разбежались, часть вьюков побросали в лесу. Я должен был послать неутомимых в трудах якутов отыскивать потерянное. Качку кое как дотащили, однакож я должен был ее здесь бросить, несмотря на мрачную перспективу для жены моей – совершить все путешествие верхом.

Упование на беспредельное милосердие Небесного Отца и совершенная готовность переносить безропотно все страдания, его волею ниспосланные, укрепили наши силы. О! по истине часы искушения и физических опасностей суть настоящие ангелы хранители нашей жизни: они вводят нас в храм веры и исцеляют от эгоизма, самолюбия и убийственного самомнения, от высокомерия и жестокосердия, отравляющих душу нашу.