Текст книги "Симулякры"

3

На следующее после собрания утро Винс Страйкрок, американский гражданин и квартиросъемщик в доме «Авраам Линкольн», брился и периодически поглядывал на экран телевизора. Пришлось бы вернуться в 1994 год, тот самый год, когда Германия стала пятьдесят третьим из Соединенных Штатов, чтобы понять, почему Винс так жадно прислушивался к выступлению Дер Альте.

Нынешний Дер Альте, президент Руди Кальбфляйш, всегда раздражал Винса, и тот день, через два года, когда наступит срок окончания президентства и Кальбфляйшу придется уйти в отставку, станет поистине великим. Нет, в самом деле, день, когда закон прекращает полномочия очередного из Дер Альте, достоин того, чтобы его праздновать.

Тем не менее Винс прекрасно понимал, что, пока старик остается на этой должности, не стоит упускать возможность повлиять хоть каким-то образом на ход событий, поэтому он выключил бритву и прошел в гостиную, чтобы поиграть с пультом телевизора. Он отрегулировал по своему вкусу положение нескольких кнопок и с надеждой стал ждать, когда настрой речи Дер Альте хоть чуть-чуть изменится к лучшему… Однако изменений не происходило. Слишком у большого числа телезрителей были свои собственные представления о том, что и как следует говорить старику. Собственно, в одном только этом жилом комплексе было достаточно людей, чтобы нейтрализовать любое давление, которое Винс мог оказать на старика с помощью системы обратной связи. Но, в конце концов, в этом и заключается демократия. Винс тяжко вздохнул. Именно этого все и добивались – иметь правительство, которое восприимчиво к тому, что говорит народ. Винс вернулся в ванную и снова взялся за бритье.

– Эй, Джули! – позвал он жену. – Завтрак готов?

Однако с кухни не донеслось ни звука. И когда этот факт окончательно дошел до сознания Винса, он вспомнил, что жены не оказалось и в постели, когда он проснулся в это утро…

Внезапно он все вспомнил. Вчера, после собрания по случаю Дня поминовения, он и Джули поссорились так сильно, что решили развестись, тут же спустились к домовому уполномоченному по бракам и разводам и заполнили необходимые документы. Джули собрала вещички и хлопнула дверью, так что теперь он находился в квартире один. И если не приготовит завтрак самостоятельно, то останется голодным.

Это был удар, потому что их брак длился уже довольно долго – целых шесть месяцев – и Винс привык видеть Джули по утрам на кухне. Она знала, что ему нравится яичница, посыпанная тертым сыром «Мюнстер» (причем неострым). Черт бы подрал это новое законодательство, либеральное в части разводов, что протащил президент Кальбфляйш! Жаль, что старик не отбросил копыта во время одного из своих знаменитых двухчасовых послеобеденных снов! Впрочем, тогда бы его место попросту занял другой Дер Альте. К тому же даже смерть старика не вернула бы Джули назад – это было превыше возможностей бюрократической машины СШЕА, сколь бы мощна она ни была.

Разозлившись, Винс подошел к телевизору и нажал на кнопку «С». Если ее нажимали достаточное число граждан, старик должен был отключиться – кнопка «Стоп» прекращала президентскую болтовню. Винс подождал немного, однако маловразумительная болтовня продолжалась.

И тут его осенило: сейчас всего лишь восемь часов утра! Очень уж странно столь раннее выступление! Может, мощный взрыв в топливном хранилище разнес на кусочки всю лунную колонию? Старик частенько трепался о том, что надо бы потуже затянуть пояса, если хотим продолжать космическую программу, а не то вполне можно ожидать наступления эпохи самых разнообразных катастроф… Или наконец-то в земле – вернее, в грунте – нашли подлинные останки представителей некогда обитавшей на Марсе разумной расы? Лучше бы это произошло не на французской территории, а, как любил выражаться Дер Альте, на «нашей».

«Слушай, ты, прусский недоносок, – подумал Винс. – Нам вообще не следовало пускать тебя сюда, в земли, которые я бы назвал “нашим палаточным лагерем”. Федеральный союз нужно было ограничить лишь Западным полушарием. Но мир стал тесен. Когда основываются колонии за многие миллионы миль отсюда, на иных планетах или на спутниках иных планет, три тысячи миль, отделяющие Нью-Йорк от Берлина, не кажутся большим расстоянием. И, видит бог, немцы просто мечтали об этом!»

Подняв видеофонную трубку, Винс позвонил домоуправу.

– Моя жена Джули… я имею в виду свою бывшую жену… она, случаем, не арендовала вчера квартиру в нашем же доме?

Если бы Винсу удалось найти Джули, он бы, возможно, позавтракал с нею, и это подняло бы его настроение… Он ждал ответ с надеждой.

– Нет, мистер Страйкрок. – Несколько секунд молчания. – В наших документах ничего не отмечено.

«Вот дьяволица!» – подумал Винс и положил трубку.

Что же все-таки за штука этот брак? Договоренность делиться чем угодно, в том числе и мнениями по поводу ранней утренней речи Дер Альте?.. Уверенность в том, что кто-то приготовил тебе завтрак, пока ты собираешься на работу в детройтский филиал фирмы «Карп унд Зоннен Верке»?.. Да, конечно, брак означает взаимную договоренность, в соответствии с которой один из супругов может заставить другого заниматься тем, что ему самому не по нраву. К примеру, приготовлением пищи – Винс терпеть не мог употреблять пищу, которая приготовлена его собственными руками. В периоды холостяцкой жизни он питался в домовом кафетерии. И теперь его ждала та самая, еще не забытая, кормежка. Мэри, Джин, Лора, теперь Джули… Четыре брака, последний – самый короткий… Похоже, он, Винс, неуклонно катится под горку. Может, упаси господи, он вообще скрытый гомик?

А Дер Альте продолжал вещать с экрана:

– …и полувоенная активность напоминает эру Варварства и, следовательно, должна быть отвергнута.

Эрой Варварства именовался период господства нацистов в середине прошлого века. С тех пор прошло сто лет, но время это еще вспоминали – пусть и в искаженном свете, однако достаточно ярко. Вот и прибег Дер Альте к помощи радиоволн – чтобы осудить «Сыновей Иова», новейшую организацию квазирелигиозного характера, созданную психами, которые болтались по улицам, призывая очистить национальную этническую среду и провозглашая другие, не менее идиотские требования. Иными словами, это были призывы изгнать из общественной жизни лиц, которых в народе зовут специалами, особенно тех, кто родился в период выпадения радиоактивных осадков, вызванных испытаниями атомных бомб, в частности после сверхмощных ядерных взрывов в Народном Китае.

«Это относится и к Джули, – подумал Винс, – ведь она бесплодна. И поскольку она не способна выносить ребенка, ей не разрешат голосовать на выборах… Подобную идиотскую логическую связь между двумя фактами способны увидеть только обитатели Центральной Европы, подобные немцам. Хвост, который управляет собакой… – Винс вытер лицо полотенцем. – Мы в Северной Америке являемся собакой, а рейх – хвостом. Ну и жизнь! Может, лучше эмигрировать куда-нибудь под неяркое бледно-желтое солнце, где даже твари с восемью ногами и жалом не лишены права голоса? И где нет “Сыновей Иова”»…

Не все специалы были такими уж сильно необычными, но изрядное число их считали необходимым – и не без серьезных оснований – эмигрировать. Кроме того, готовы были эмигрировать и многие ничем не примечательные люди, которые просто устали от жизни на перенаселенной, чрезмерно бюрократизированной планете Земля наших дней, независимо от того, жили они в СШЕА, во Французской Империи, в Народной Азии или в Свободной – то есть Черной – Африке.

Винс пошел на кухню и принялся поджаривать бекон и яйца. А пока бекон жарился, он покормил единственное домашнее животное, которое ему разрешалось держать в квартире, – Георга III, маленькую зеленую черепашку. Георг III съел сушеных мух (25 процентов белков – продукт более питательный, чем пища, употребляемая людьми), гамбургер и муравьиные яйца. Этот завтрак заставил Винса Страйкрока прийти к мнению, что аксиома «De gustibus non disputandum»[2]2
  О вкусах не спорят (лат.). (Прим. перев.)


[Закрыть] относится не только к людям, особенно в восемь часов утра.

Совсем недавно, всего пять лет назад, в доме «Авраам Линкольн» разрешалось держать комнатную птичку, но теперь это было совершенно исключено. И в самом деле, такая птичка создает слишком много шума. В соответствии с параграфом номер двести пять домового устава вам запрещается свистеть, петь, чирикать или щебетать. Черепаха нема – как и жираф, но жирафы были verboten[3]3
  Запрещены (нем.). (Прим. перев.)


[Закрыть] наряду с собаками и кошками, большими друзьями человека, давними его спутниками, которые поисчезали еще в годы правления Дер Альте Фредериха Хемпеля, которого Винс почти не помнил. Так что дело здесь было вовсе не в немоте, и ему оставалось, как и часто бывало, только строить догадки об истинных причинах, которыми руководствовалась при запретах бюрократия. Винс искренне не мог понять ее мотивы и в некотором смысле был даже доволен этим. Это доказывало, что духовно он не причастен ко всему этому.

Увядающее, вытянутое, почти старческое лицо на экране телевизора исчезло, и паузу в программе заполнила музыка. Это был Перси Грейнджер, мелодия под названием «Гендель на берегу», столь же банальная. В общем, очень подходящий постскриптум к происходившему ранее… Винс вдруг щелкнул каблуками, вытянулся, пародируя немецкую воинскую выправку – подбородок высоко вздернут, руки по швам, – под маршевую мелодию, которая гремела из телевизора. Такие мелодии власти называли «Ges»[4]4
  От Gesang – песня (нем.). (Прим. перев.)


[Закрыть] и считали уместным заполнять ими телепаузы. «Heil!» – сказал себе Винс и вскинул руку в старинном нацистском приветствии.

Музыка продолжала греметь.

Винс переключился на другой канал.

На экране появился мужчина, с затравленным видом стоящий в самой гуще толпы, которая, похоже, приветствовала его. Мужчину сопровождали явно переодетые полицейские, подвели к припаркованной тут же машине, усадили внутрь. Действо это сопровождалось голосом диктора:

– …И так же, как в сотнях других городов СШЕА, здесь, в Бонне, взят под стражу доктор Джек Даулинг. Ведущий психиатр венской школы арестован после того, как выступил с протестом против только что одобренного законопроекта, так называемого акта Макферсона…

На экране телевизора полицейский автомобиль быстро покатил прочь.

«Ну и дела! – угрюмо подумал Винс. – Примета нашего времени – более репрессивное законодательство, продавливаемое напуганной бюрократией. Ну и от кого мне теперь ждать помощи, если разрыв с Джули свернет меня с катушек? А такое вполне может произойти… И я никогда раньше не обращался к психоаналитикам – у меня не было в этом необходимости, поскольку ничего особенно тяжелого со мною не случалось… Джули, – подумал он, – где ты?»

Место действия на экране телевизора изменилось, однако сюжет был похож на предыдущий: снова толпа, снова полиция (хоть и в другой форме), снова психоаналитик, которого куда-то уводят, арестовывая еще одну протестующую душу.

– Обратите внимание, – говорил телекомментатор, – как верны своим психоаналитикам пациенты. А впрочем, почему бы и нет? Если человек много лет полагается на действенность психоанализа…

«Что же теперь будет? – спрашивал себя Винс. – Джули, если ты сейчас с каким-нибудь другим мужчиной, то это беда. Я или умру, узнав такое, или оставлю тебя этому типу, кем бы он ни оказался. Даже если… особенно если это кто-либо из моих друзей».

Телевизор продолжал бормотать, но Винс его не слышал.

«Нет, – решил он. – Я верну тебя, Джули. Мои взаимоотношения с тобой уникальны, это совсем не то, что было у меня с Мэри, Джин или Лорой. Я люблю тебя, Джули, – вот в чем загвоздка. Боже мой, до чего же я влюблен! В такое время, в таком возрасте! Невероятно! Если бы я сказал тебе об этом, если бы ты узнала, ты бы расхохоталась мне в лицо».

Он по-прежнему смотрел на экран, но видел только Джули.

«Мне бы стоило обратиться к психоаналитику, – понял он. – Я в опасном состоянии, я психологически зависим от такого холодного и эгоистичного создания, как Джули. Черт побери, это просто безумие!.. Интересно, сумел бы Джек Даулинг, ведущий психоаналитик венской школы в Бонне, вылечить меня? Освободить от этого безумия? Или этот другой, которого показывали…»

Он вновь услышал голос диктора: тот продолжал комментировать ситуацию, хотя полицейская машина уже уехала. Арестованного доктора звали Эгон Сьюпеб.

«С виду умный и симпатичный, – подумал Винс, – и явно наделен умением сопереживать… Послушайте, Эгон Сьюпеб, меня постигла большая беда: сегодня утром, когда я проснулся, рухнул весь мой мир. Мне нужна женщина, которую я, по всей вероятности, больше уже никогда не увижу. И лекарства “АГ Хеми” мне не помогут… если, конечно, не прибегнуть к передозировке. Но это совсем не того рода помощь, которая мне требуется».

Передача по телевизору наконец закончилась.

«А может, сговориться с Чиком и вдвоем присоединиться к “Сыновьям Иова”? – подумал вдруг Винс. – Мы с Чиком дадим клятву верности Бертольду Гольцу. Некоторые давно уже так поступили, те, кто недоволен своей судьбой, у кого не сложилась жизнь – личная, как в моем случае, или деловая, кому не удалось взойти по ступенькам социальной лестницы, от статуса бефта к статусу гехта. – Он представил себе эту картину. – Чик и я – «Сыновья Иова»… марширующие по улицам в этой дурацкой форме… ставшие всеобщим посмешищем… Зато с верой!.. Вот только во что? В конечную победу?.. В Гольца, который напоминает героя фильма “Rattenfanger”?[5]5
  Крысолов (нем.). (Прим. перев.)


[Закрыть]»

Он даже съежился от этой мысли – так она была ужасна.

И тем не менее она крепко засела в его голове.

Квартира Чика Страйкрока, старшего брата Винса, находилась на самом верхнем этаже «Авраама Линкольна». Проснувшись, Чик, худой и лысоватый мужчина, поглядел на часы, пытаясь понять, можно ли ему хоть чуть-чуть поваляться. Однако ничего утешительного для себя не обнаружил – часы показывали уже восемь пятнадцать. Самое время отрывать задницу от постели… К счастью, за стенами здания громко торговал своим товаром робот-информатор. Он-то и разбудил Чика.

Оставив часы в покое, он повернул голову и с удивлением обнаружил, что рядом кто-то лежит. Сна как не бывало. Чик широко открыл глаза и уставился на укрытое простыней тело. Судя по разметавшейся на подушке копне рыжих волос, рядом лежала молодая женщина, причем (он испытал облегчение… если, конечно, это было облегчение) хорошо ему знакомая.

Джули! Невестка, жена брата Винса… Ничего себе компот!..

Чик сел и спустил ноги на пол.

«Давай-ка разберемся, – сказал он себе. – Вчера вечером… Что происходило после Дня поминовения?»

Ага, притащилась к нему Джули, вся в расстроенных чувствах, с чемоданом и двумя пальто, и принялась плести историю, которая в конце концов свелась к тому, что она законно развелась с Винсом, что она ему больше не жена и вольна идти куда и к кому захочется. Вот почему она и пришла. А почему именно сюда? Этой части объяснений Чик никак не мог вспомнить. Джули всегда ему нравилась, но это никоим образом не могло объяснить случившееся. Поступок Джули проистекал из ее собственного, скрытого от других внутреннего мира, с его особыми ценностями и отношениями, к которым Чик абсолютно не был причастен. Объективно оправдания ее поступку не находилось…

Тем не менее Джули спит без задних ног рядом, и физически она здесь, но только физически: закутавшись в простыню, будто спряталась в раковину, как улитка. И наверное, правильно. Во всяком случае, для Чика все, что случилось ночью, отдавало грехом кровосмешения, несмотря на всю ясность законных решений. Джули была для Чика членом семьи, и он никогда в ее сторону не поглядывал, но вчера вечером, после нескольких порций спиртного… Ага, вот как все произошло! Конечно, он мог бы и не пить, но все-таки выпил, и сразу все изменилось, и ушли опасения, и пришла раскованность, даже безрассудство, и все сомнения остались за пределами его квартиры… Вот и пожинай теперь урожай, расхлебывай все, что заварил!..

И все же где-то там, в самой глубине души, он не слишком возражал против случившегося. Джули могла пойти куда угодно, а пришла сюда – в этом был своего рода комплимент старшему из братьев.

Но теперь, когда придется сталкиваться с младшим братом, проверяющим идентификаты тех, кто входит в дом, Чику будет очень неловко. Винсу, понятное дело, захочется обсудить возникшую проблему угрюмо и глубокомысленно, и много интеллектуального пыла будет потрачено зря. Каковы глубинные причины возникновения этого треугольника? Зачем Джули бросила Винса и почему перебралась именно к Чику?.. Вопросы бытия, из тех, какими интересовался еще Аристотель и какие были названы когда-то «конечными целями»… Винс все больше и больше отрывался от реальности и все меньше смысла видел в повседневной жизни…

«А позвоню-ка я лучше своему боссу, – подумал Чик. – И сообщу ему… вернее, попрошу у него разрешения опоздать. Мне следует выяснить отношения с Джули и понять, что это будет значить. Сколько времени она намерена у меня оставаться и возьмет ли на себя хоть часть расходов? Вопросы практические, совсем не философские, связанные с реальной жизнью…»

Все еще в пижаме, он прошел на кухню, приготовил себе кофе и некоторое время сидел, потягивая его. Затем включил видеофон и набрал номер своего босса, Мори Фрауэнциммера. Экран сначала стал бледно-серым, потом ярко-белым, а потом на нем возникло плохо сфокусированное изображение Мори.

Тот брился.

– Да, Чик?

– Привет! – сказал Чик и с удивлением обнаружил, как гордо зазвучал его голос. – У меня тут девчонка, Мори, так что я опоздаю.

Это было чисто мужское дело. Не имело особого значения, что это за девчонка; не требовалось никаких подробностей. Мори не задал ни одного вопроса, на его лице родилось непроизвольное подлинное восхищение, тут же сменившееся осуждением. Однако сначала было восхищение! Чик улыбнулся: притворное осуждение – не та реакция, которая заставляет беспокоиться.

– Проклятье! – сказал Мори. – Постарайся появиться не позже девяти.

Тон его голоса говорил совсем иное: «Жаль, я не на твоем месте! И завидую тебе, черт бы тебя побрал!»

– Хорошо, – сказал Чик. – Постараюсь как можно быстрее.

Он бросил взгляд в сторону спальни. Джули уже сидела на постели. Возможно, Мори ее даже видел. А может, и нет. В любом случае самое время закругляться.

– До встречи, старик! – Чик повесил трубку.

– Кто это был? – сонным голосом спросила Джули. – Винс?

– Нет. Это был мой босс. – Чик поставил воду для второй порции кофе. Потом вернулся в спальню и сел на кровать рядом с девушкой. – Привет! Как дела?

– Я забыла свою расческу, – прагматично сообщила Джули.

– Я куплю тебе новую в автомате, что стоит в холле.

– Это же просто пластмассовый мусор.

– Хм, – только и сказал он, чувствуя, как душу все больше заполняет горячая любовь и сентиментальность.

Ну и ситуация! Девушка в постели, а он сидит рядом, в одной пижаме… Это была горестно-сладкая картинка четырехмесячной давности из его последнего семейного жизненного этапа.

– Привет! – повторил он и погладил ее бедро.

– О боже! – сказала Джули. – Как жаль, что я не умерла!

Нет, она ни в чем его не обвиняла, более того, в этом ее восклицании не было никакого намека на истинное желание смерти. Просто она как бы возобновляла прерванный ночной разговор.

– Зачем все это, Чик? – спросила она. – Я люблю Винса, но он же настоящий кретин. Он никогда не станет взрослым и не взвалит на плечи жизненные заботы. Он всегда будет играть в свои игры, этакое воплощение современной, хорошо организованной общественной жизни, человек из истеблишмента, чистый и простой, хотя таким вовсе и не является. Разве что молод… – Она вздохнула.

Этот вздох остановил руку Чика, потому что был холодным и равнодушным. Она сбрасывала со счетов своего прежнего мужчину, перерезала пуповину, которая связывала ее с Винсом, почти без эмоций. Вернее, эмоции были столь ничтожными, будто она возвращала книгу, взятую в домовой библиотеке.

«Ничего себе компот! – подумал Чик. – А ведь этот человек был твоим мужем. Ты любила его. Ты спала с ним, жила с ним, знала о нем все, что только можно знать… Фактически ты знала его лучше, чем я, хотя он – мой брат столько времени, сколько ты и не жила на этом свете… Нет, женщины – подлые и жестокие существа, – решил он. – Ужасно жестокие!»

– Мне… э-э… пора на работу, – нервно сказал он.

– Кофе ты для меня поставил?

– Да, конечно!

– Принеси его сюда. Хорошо, Чик?

Он пошел заваривать кофе, она принялась одеваться.

– Старый Кальбфляйш толкал речь сегодня утром? – спросила Джули.

– Понятия не имею, – отозвался Чик.

Ему даже в голову не пришло включить телевизор, хотя он и прочел вчера вечером в программе о том, что речь передадут. Ему было чихать на все, о чем собирался тарахтеть старый маразматик.

– Тебе и в самом деле нужно тащиться на эту чертову работу?

Джули не сводила с него глаз, и он впервые, пожалуй, увидел, как они красивы. Ее глаза были похожи на хорошо отшлифованные бриллианты, нуждающиеся прежде всего в дневном свете – только так могли проявиться их великолепные качества. У нее была также странноватая для женщины квадратная челюсть и чуть крупноватый рот, пухлые и неестественно красные губы загибались книзу, как у древнегреческих трагедийных масок, отвлекая внимание от неряшливо окрашенных волос. Фигура у нее была просто прекрасная, со всеми необходимыми округлостями, да и одевалась Джули хорошо, вернее, выглядела великолепно, что бы на себя ни надела. Ей шли любые тряпки, даже хлопчатобумажные изделия массового пошива, доставлявшие столько трудностей другим женщинам. Вот и сейчас она натянула на себя то же, в чем была вчера вечером, – оливкового цвета дешевое платье с круглыми черными пуговицами, но даже в нем она выглядела первоклассно, другого слова и не подберешь. У нее была аристократическая осанка и прекрасные кости. На это указывали ее скулы, нос и превосходные зубы. Немкой она не была, но происхождения явно нордического – возможно, шведка или датчанка. Глядя на нее, Чик подумал, что годы на ней почти не сказываются, она казалась самой настоящей небьющейся игрушкой. Он и представить себе не мог, что она может стать оплывшей, толстой и унылой.

– Я проголодалась, – заметила Джули.

– Ты имеешь в виду, что я должен приготовить завтрак. – Чик не спрашивал, он утверждал.

– Нет, это я буду готовить завтрак для мужика, будь то ты или твой тупица братец, – ядовито сказала Джули.

Сердце Чика снова тронула тревога. Слишком скоро эта девица перешла на резкости!.. Он хорошо ее знал, знал, что она беспардонна, но неужели нельзя было повременить с грубостью хоть чуть-чуть? Неужели она и сюда принесла то настроение, что было у нее с Винсом? Разве не ждала она медовый месяц?

«Похоже, ты влип! – сказал себе Чик. – Слишком многого ты захотел!.. Боже, а может, она уйдет отсюда? Надеюсь, именно так и произойдет…»

Это была совершенно ребяческая надежда, очень смешная для взрослого мужчины. Ни один взрослый мужчина никогда бы не понадеялся на подобный исход. Теперь Чик это понял.

– Я приготовлю завтрак, – сказал он и отправился на кухню.

Джули осталась в спальне и принялась расчесывать волосы.

– Вырубите его, – коротко сказал Гарт Макри своим обычным отрывистым тоном.

Изображение Кальбфляйша замерло. Руки продолжали оставаться поднятыми, зафиксировав последний жест, застывшее лицо ничего не выражало. Симулякр теперь молчал, и телекамеры автоматически выключались одна за другой; им больше нечего было передавать, и специалисты – все без исключения гехты – знали об этом. Они смотрели на Гарта Макри.

– Мы передали сообщение, – доложил Макри Антону Карпу.

– Отличная работа, – сказал Карп. – Этот Бертольд Гольц, эти «Сыновья Иова» выводят меня из себя. Надеюсь, после сегодняшней речи многие из моих вполне обоснованных опасений подрассеются.

Он вопросительно посмотрел на Макри, ожидая подтверждения своим словам. Как и все, кто находился в аппаратной, – в основном проектировщики симулякров, работающие на «Карп унд Зоннен Верке».

– Это только начало, – отметил Макри.

– Верно, – кивнул Карп. – Но начало отличное!

Он подошел к симулякру и осторожно притронулся к его плечу, как будто рассчитывал, что Кальбфляйш проснется и вновь заговорит. Разумеется, этого не произошло.

Макри рассмеялся.

– Жаль, – заметил Антон Карп, – что он не упомянул Адольфа Гитлера. Сами понимаете, сравнить «Сыновей Иова» с нацистами, а Гольца с Гитлером было бы правильно.

– Нет, – не согласился Макри. – Это вряд ли бы помогло, поскольку слишком бы соответствовало истине. Вы не политик, Карп. Откуда вы взяли, что правда – лучшее, чего следует придерживаться в политике? Если мы намерены остановить Бертольда Гольца, нам вовсе не следует выставлять его в качестве нового Гитлера. И знаете почему? Да потому, что в глубине души пятьдесят один процент местного населения только и мечтают о новом Гитлере. – Он улыбнулся Карпу.

Тот выглядел теперь настолько встревоженным, будто его терзали самые недобрые опасения.

– Вот что мне очень хотелось бы знать, – сказал он. – Способен ли Кальбфляйш утихомирить этих «Сыновей»? У вас есть аппарат фон Лессингера – вот и скажите мне.

– Нет, – ответил Макри. – Он не способен на это.

Карп разинул рот от удивления.

– Однако, – продолжал Макри, – Кальбфляйш намерен уйти в отставку. В следующем месяце.

Он не добавил того, что сразу же захотелось услышать от него Карпу, – ответа на вопрос, который инстинктивно должен был возникнуть как у Антона и Феликса Карпов, так и у всех сотрудников фирмы «Карп унд Зоннен Верке», ответа на вопрос чрезвычайной важности.

«Нам ли предстоит собирать следующего симулякра?» – спросил бы Карп, окажись он смелым. Но он был потрясающим трусом, и Макри это было известно. Прямота и честность были давным-давно выхолощены в Карпе – иначе бы он не смог работать в германском деловом сообществе; моральная кастрация была непременным условием принадлежности к классу гехтов, к правящим кругам.

«Я бы мог сказать ему правду, – подумал Макри. – И облегчить его мучения. Но с какой стати?»

Ему не нравился Карп, который создал, а теперь обеспечивал эксплуатацию симулякра, поддерживал его функционирование на требуемом уровне без колебаний или нерешительности. Любая неудача открыла бы эту Geheimnis, то есть тайну, простым людям – бефтам. Обладание одной или большим числом тайн и делало представителей правящей элиты, истеблишмента Соединенных Штатов Европы и Америки, гехаймнистрегерами, то есть обладателями тайны, в отличие от бефельтрегеров – простых исполнителей.

Но для Макри все это было германским мистицизмом, он предпочитал мыслить более простыми и удобными в практической жизни понятиями. «Карп унд Зоннен Верке» была в состоянии создавать симулякров и соорудила Кальбфляйша. Не менее хорошо поработала она и при эксплуатации этого Дер Альте в течение всего срока его правления. Однако следующего Дер Альте ничуть не хуже соорудит другая фирма, а разорвав все экономические связи с Карпом, правительство отберет у этого мощного картеля все привилегии, которыми он сейчас столь широко пользуется… с немалыми убытками для правительства.

Следующей фирмой, которой будет поручено создать для правительства СШЕА симулякр, станет небольшая компания, деятельность которой власти смогут контролировать без особых затруднений.

И тут же в уме Макри возникло название: «Фрауэнциммер ассошиэйтес». Совсем крохотная фирма, едва сводящая концы с концами в сфере производства симулякров, используемых при колонизации планет. Он ничего не сказал Карпу, но в самое ближайшее время собирался начать деловые переговоры с Морисом Фрауэнциммером, главою фирмы. Для Фрауэнциммера это станет немалым сюрпризом…

– А что скажет Николь, как думаете? – спросил Карп, задумчиво глядя на Макри.

– Полагаю, она будет довольна, – ответил с улыбкой Макри. – На самом деле ей никогда не нравился старикан Руди.

– А мне казалось, что нравился. – Карп был явно огорчен.

– Первая Леди, – язвительно заметил Макри, – никогда еще не любила ни одного из Дер Альте. И почему, собственно, она должна любить этого? Ведь ей двадцать три года, а Кальбфляйшу, согласно нашим же собственным информационным бюллетеням, – семьдесят восемь.

– Да какое она имеет к нему отношение? – проблеял Карп. – Ровным счетом никакого. Просто время от времени появляется с ним на приемах.

– Я думаю, Николь вообще не переваривает ничего старого, изношенного, бесполезного. – Макри не щадил Антона Карпа; он увидел, как поморщился при его словах этот средних лет бизнесмен. – Старый, изношенный, бесполезный – очень точная характеристика главного изделия вашей фирмы, – добавил он.

– Но ведь в спецификации…

– Вы бы могли сделать симулякра хоть чуть-чуть более… – Макри задумался, подыскивая нужное слово, – обаятельным.

– Довольно! – рявкнул Карп, только сейчас сообразив, что Макри попросту мучает его и лишний раз хочет подчеркнуть, что, сколь бы могущественной ни была фирма «Карп унд Зоннен Верке», все равно она находится на службе у правительства и никоим образом не способна повлиять на его решения и что даже Макри, простой помощник государственного секретаря, может безнаказанно издеваться над ней.

– Получи вы власть в руки еще раз, – нарочито медлительно произнес Макри, – то как бы поменяли дело? Загнали бы к себе на работу узников концентрационных лагерей, как это делал Крупп в двадцатом столетии? Возможно, вы смогли бы получить доступ к аппарату фон Лессингера и воспользоваться им… предоставив узникам концлагерей возможность умереть в качестве ваших рабочих еще быстрее, как они умирали в Белзен-Белзене…

Карп повернулся и пошел прочь. Его просто трясло от злости.

Макри ухмыльнулся и закурил сигару. Американского, а не германско-голландского производства.