Текст книги "Симулякры"

4

Джим Планк, главный звукооператор ЭМЭ, с изумлением наблюдал, как Нат Флайджер тащит к вертолету свою «Ампек Ф-а2».

– Ты собираешься записывать его с помощью этого хлама? – простонал Планк. – Боже мой, модель «Ф-а2» считалась устаревшей еще в прошлом году!

– Ну, если ты не способен обращаться с нею… – начал Нат.

– Да способен я, способен! – оборвал его Планк. – Я когда-то пользовался этими червячками. – Он принялся взволнованно жестикулировать. – Просто у меня такое ощущение, что ты в придачу к этой системе используешь еще и древний угольный микрофон.

– Едва ли, – произнес Нат и добродушно похлопал Планка по спине. Он знал оператора уже много лет и привык к нему. – Не беспокойся. Мы прекрасно управимся.

– Послушай, – сказал Планк, озираясь по сторонам, – действительно ли вместе с нами в эту поездку отправляется дочь Лео?

– Да, действительно.

– С этой Молли Дондольдо всегда возникают осложнения… Ты понимаешь, что я имею в виду? Нет, вряд ли. Нат, я не имею ни малейшего представления, в каких ты сейчас отношениях с Молли, но…

– Лучше побеспокойся о том, чтобы качественно записать Ричарда Конгросяна, – отрезал Нат.

– Да, конечно… – Планк пожал плечами. – Это твоя жизнь, твоя работа и твой проект, Нат. Я – что? Всего лишь раб, который делает дело, за которое ему платят. – Он нервно провел слегка трясущейся рукой по своим редеющим, с проблесками седины волосам. – Мы можем отправляться?

Молли уже забралась в кабину вертолета и расположилась там, читая книгу и не обращая внимания на мужчин. На ней была цветастая хлопчатобумажная блузка и шорты, и Нат подумал, насколько не подходит этот наряд для залитых дождями лесов, куда они направлялись. Интересно, бывала ли Молли вообще когда-нибудь на севере? Пространства Орегона и Северной Калифорнии практически обезлюдели после катастрофы 1980 года. Они очень пострадали от ракет Красного Китая и, разумеется, от радиоактивных осадков, выпадавших там в течение следующего десятилетия. По сути, радиация в тех местах наблюдалась и по сей день, однако специалисты НАСА утверждали, что теперь фон уже в безопасных пределах.

Пышная тропическая растительность, буйство всевозможных форм, обусловленное радиоактивными осадками… Заросли лесов, которые теперь превратились едва ли не в тропики… И почти никогда не прекращающиеся дожди; частыми и обильными они были до 1990 года, таковыми оставались и теперь.

– Да, мы можем отправляться, – сказал Нат.

– Тогда летим, – отозвался Планк, зажав в зубах незажженную сигару «Альта Камина». – И мы, и твой червяк. Летим записывать величайшего в нынешнем столетии безрукого пианиста. Послушай, Нат, вот что пришло мне в голову… В один прекрасный день Ричард Конгросян попадает в аварию. Он весь в переломах и ушибах. А когда через некоторое время с него снимают бинты и гипс, выясняется, что у него отросли руки! – Планк хихикнул. – И он уже больше не сможет играть.

Молли опустила книгу и холодно спросила:

– Разве мы собрались во время этого перелета развлекаться?

Планк покраснел и склонился над своей аппаратурой, проверяя ее работоспособность.

– Виноват, мисс Дондольдо, – сказал он, но голос его звучал не виновато, а скорее обиженно.

– Вот и поднимайте вертолет в воздух, – заметила Молли и вернулась к своей книге.

Нат присмотрелся.

Это была запрещенная книга социолога двадцатого столетия Чарлза Райта Миллза. Молли Дондольдо была не в большей степени гехтом, чем Нат или Джим Планк, однако совершенно спокойно у них на глазах читала книгу, запрещенную для их класса.

«Замечательная женщина, – восхищенно подумал Нат. – Во многих отношениях замечательная».

– Не будь такой строгой, Молли, – улыбнулся он.

– Терпеть не могу остроумия простых бефтов! – заметила Молли, не поднимая глаз.

Двигатель вертолета заработал. Опытный Джим Планк быстро и умело поднял его в воздух. Они миновали прибрежное шоссе и отправились к северу, летя над Имперской Долиной, с ее густо переплетенной сетью каналов, простиравшихся на сколько хватало взгляда.

– Судя по всему, полет будет прекрасным, – сказал Нат. – Я это чувствую.

– Ты бы лучше побрызгал водой своего червяка, – пробурчала Молли. – Или как там его еще называют… Откровенно говоря, я бы предпочла, чтобы меня оставили в покое. Если не возражаешь.

– Что тебе известно о личной трагедии в жизни Конгросяна?

Некоторое время Молли молчала, потом сказала:

– Трагедия вроде бы связана с выпадением радиоактивных осадков в конце девяностых годов. Думаю, речь идет о его сыне. Но никто не знает ничего определенного. Я не располагаю какой-либо закрытой информацией, Нат. Просто ходят слухи, будто сын его – настоящий монстр.

Нат еще раз ощутил тревожный холодок, который он уже испытал при мысли о необходимости посетить дом Конгросяна.

– Пусть это тебя не расстраивает, – сказала Молли. – В конце концов, со времени выпадения осадков отмечено очень много случаев рождения специалов. Неужели ты их не замечал? Я – так даже очень часто. Хотя, может быть, ты просто предпочитаешь не видеть таких детей. – Она загнула уголок страницы и закрыла книгу. – Это цена, которую мы платим за нашу во всех иных отношениях незапятнанную жизнь… Боже мой, Нат, – вдруг поморщилась она, – неужели ты смог привыкнуть к этой твари в «Ампеке»?.. У меня так мурашки по коже пробегают от всего этого мерцания!.. – Она опять помолчала. И продолжила: – Возможно, уродство ребенка определено факторами, связанными с парапсихическими способностями его отца. Может, сам Конгросян винит в этом себя, а не радиацию. Можно спросить у него, когда доберемся туда.

– Можно спросить у него… – повторил Нат, словно эхо, и ужаснулся от одной мысли об этом.

– Разумеется. А почему бы и нет?

– Дьявольская идея! – сказал Нат.

И, как уже часто у него бывало во взаимоотношениях с Молли, ему опять показалось, что она слишком резка и агрессивна. Этакая омужиченная баба… Имелась в ней какая-то грубость, и это Нату совершенно не нравилось. Молли слишком заносило в интеллектуальность, ей недоставало эмоциональной контактности ее отца.

– Почему ты решила принять участие в этой поездке? – спросил Нат.

Конечно же, не для того, чтобы послушать, как играет Конгросян; это было очевидно. Возможно, причиной был сын пианиста, этот ребенок-специал, – Молли всегда влекло к чему-то необычному. Нат же испытывал к подобным вещам отвращение. Впрочем, внешне он ничем этого не показал. Ему даже удалось улыбнуться ей.

– Я просто обожаю Конгросяна, – спокойно сказала Молли. – Для меня будет особым удовольствием повстречаться с ним лично и послушать его игру.

– Но ведь я сам слышал, как ты говорила, что психокинетические версии Брамса и Шумана сейчас расходятся плохо.

– Неужели ты не способен отделить личную жизнь от дел фирмы? Мне очень по вкусу стиль Конгросяна, но это вовсе не означает, что его будут бойко раскупать. Видишь ли, Нат, в последние годы у нас очень хорошо расходятся жанры народной музыки. Я бы даже осмелилась сказать, что такие исполнители, как Конгросян, сколь бы популярными они ни были в Белом доме, стали анахронизмами, и мы должны быть очень бдительными, чтобы нас из-за них не постиг экономический крах. – Она слегка улыбнулась, лениво ожидая, какой будет его реакция. – Я открою тебе еще одну причину, по которой мне захотелось лететь. Мы с тобой сможем провести очень много времени вместе, мучая друг друга. Только ты и я, в течение всей поездки… Мы можем остановиться в мотеле в Дженнере. Тебе это не приходило в голову?

Нат шумно вздохнул.

И лицо Молли просто расплылось в улыбке. Ему показалось, будто она потешается над ним. Впрочем, Молли могла заставить его сделать все, что только ей пожелается. Они оба знали это, и она получала от этого знания настоящее удовольствие.

– Ты хочешь на мне жениться? – спросила Молли, переходя на доверительный тон. – Благородны ли твои побуждения в старомодном смысле, характерном для двадцатого столетия?

– А твои?

Молли пожала плечами:

– Может быть, мне нравятся монстры. Ведь мне нравишься ты, Нат, и твой звукозаписывающий червь, которого ты лелеешь и балуешь, будто это жена или любимое домашнее животное.

– Я бы точно так же относился и к тебе, – сказал Нат.

Тут он почувствовал, что за ними наблюдает Джим Планк, и принялся изучать проносящуюся внизу местность.

Их с Молли разговор явно смутил Джима. Планк был инженером – простым бефтом, как выразилась Молли, – но человеком очень неплохим, и при нем не стоило вести подобные разговоры.

«И при мне – тоже, – подумал Нат. – Единственный из нас, кто наслаждается такими разговорами, – это Молли. Но в ней нет никакого притворства».

Автобан, с его централизованно управляемыми автомобилями и другими транспортными средствами, которые едва различимыми ручьями вливались в широкий основной поток, утомил Чика Страйкрока. Находясь в кабине своего персонального автомобиля, он чувствовал себя участником некоего ритуала черной магии, словно он, как и все остальные жители пригородной зоны, доверил свою жизнь силе, о которой лучше и не рассуждать. Фактически же это был простой гомеостатический радар, который корректировал положение его машины, соотнося с положением других транспортных средств и придорожных ограждений, но Чик этому не удивлялся. Он сидел в машине и читал утренний выпуск «Нью-Йорк таймс». Внимание его было полностью отдано газете, и вместо того чтобы разглядывать проносящиеся мимо пейзажи, он размышлял над статьей, речь в которой шла о дальнейшей судьбе открытия на Ганимеде одноклеточных окаменелостей.

«Древняя цивилизация, – думал Чик. – Следующий, более глубокий слой вот-вот будет раскопан автоматическими экскаваторами, действующими в безвоздушной среде с малой силой тяжести, характерной для спутников планет-гигантов… Мы как рудокопы-хищники на богатой жиле. В следующем слое могут обнаружиться комиксы, противозачаточные средства и пустые бутылки из-под кока-колы. Но власти не станут сообщать нам об этом. Кому захочется выяснить, что Солнечная система была освоена производителями кока-колы еще два миллиона лет назад? Невозможно даже вообразить себе цивилизацию, построенную формой жизни, которая не придумала кока-колу. Можно ли в таком случае называть ее цивилизацией?»

Однако тут он понял, что позволил горечи одержать над собой победу.

«Такое Мори не понравится, – решил он. – Надо взять себя в руки, прежде чем я доберусь до конторы. Плохое настроение пагубно для бизнеса. Ведь бизнес должен продолжаться. Таков лозунг дня, если не всего столетия… Вот чем я отличаюсь от младшего брата – умением столкнуться с основными принципами и не потеряться в лабиринте внешних ритуалов. Если бы Винс мог делать это, он был бы мной. И тогда бы жена не ушла от него. А самого Винса привлекли бы к участию в программе, придуманной Мори Фрауэнциммером и изложенной им самому Зеппу фон Лессингеру на конференции специалистов по изготовлению эрзац-продукции в Нью-Йорке в 2023 году. Программой предполагалось, воспользовавшись результатами экспериментов фон Лессингера по перемещениям во времени, послать психиатра в 1925 год с целью вылечить Гитлера от паранойи. Судя по всему, фон Лессингер предпринял попытку действовать в этом направлении, но гехты засекретили ее. В интересах защиты своего привилегированного статуса, разумеется. А сам фон Лессингер теперь уже умер…»

Что-то зашипело справа от него. Рекламыш, порождение фирмы Теодора Нитца, плотно прилип к боковому стеклу машины.

– Убирайся! – рявкнул Чик.

Однако рекламыш, преодолевая упругий поток встречного воздуха, пополз к щели между дверцей и кузовом. Еще немного – и он протиснется внутрь кабины и вывалит на Чика свою информацию в самой наглой манере, характерной для всей продукции Нитца.

Правда, рекламыша, если он протиснется через щель, можно убить. Он был существом смертным и величиной не больше мухи. Поэтому рекламные агентства, подобно самой природе, насылали на потенциальных клиентов целые орды таких созданий.

Наконец рекламышу удалось проникнуть в кабину, и он тут же загундосил:

– Послушайте! Держу пари, что порой, сидя в ресторане, вы говорили себе, что другие посетители только на вас и смотрят. И вы давно озадачены этой проблемой, которая стала очень серьезной и заметной другим, особенно…

Чик раздавил рекламыша каблуком.

Визитка подсказала Николь Тибодо, что премьер-министр Израиля прибыл в Белый дом и теперь дожидается ее в Гостиной с камелиями. Эмиль Старк был стройным и высоким и всегда имел в запасе еврейский анекдот («Однажды Бог встретил Иисуса, одетого в…» – дальше она вспомнить не могла, поскольку толком еще не проснулась). Во всяком случае, сегодня у Николь есть анекдот для него, позаимствованный из доклада комиссии Вольфа.

Позже, уже в халате и шлепанцах, она выпила кофе и просмотрела утренний выпуск «Таймс», затем отшвырнула газету и взялась за документ, представленный комиссией Вольфа. Кого они выбрали? Германа Геринга. Николь пролистала доклад и очень пожалела, что не уволила генерала Вольфа. Армейское руководство выбрало в эре Варварства совсем не того человека, с которым можно иметь дело. Она понимала это, а вот власти в Вашингтоне согласились следовать рекомендациям Вольфа, до них еще не дошло, насколько типичным солдафоном тот был. С другой стороны, это показывало силу армейского генштаба даже в чисто политических сферах.

Она вызвала Леонору, своего секретаря.

– Скажи Эмилю Старку, чтобы вошел.

Откладывать встречу дальше было бессмысленно. В любом случае Старк, скорее всего, будет доволен. Подобно многим другим, премьер-министр Израиля, несомненно, воображал, что Геринг был простым клоуном. Николь рассмеялась. Они так и не переварили материалы Нюрнбергского процесса, прошедшего после Второй мировой войны, если верят в это.

– Здравствуйте, миссис Тибодо! – улыбнулся появившийся на пороге Старк.

– Это Геринг, – сказала Николь.

– Конечно! – Старк продолжал улыбаться.

– Вы просто глупец… Он слишком ловок – для любого из нас, понимаете? Если мы попробуем привлечь его к делу…

– Но к концу войны Геринг перестал быть фаворитом, – вежливо заметил Старк, усаживаясь за столик напротив Николь. – Он был частью проигрываемой военной кампании, в то время как гестапо и ближайшее окружение Гитлера только упрочили свою власть. Борман, Гиммлер, Эйхман, чернорубашечники… Геринг понял бы… вернее, понимал, что означает для военных поражение в войне.

Николь промолчала. В ней нарастало раздражение.

– Вас это беспокоит? – продолжал Старк. – Я тоже вижу тут трудности. Но ведь предложение, которое мы хотим сделать рейхсмаршалу, достаточно простое, верно? Его можно выразить одной незамысловатой фразой, и он поймет.

– О да, – согласилась Николь. – Геринг поймет. А еще он поймет, что, если отвергнуть наше предложение, мы согласимся на меньшее, затем удовлетворимся еще меньшим, и в конце концов… – Она помолчала. – Да, это меня беспокоит. Я думаю, фон Лессингер был прав – надо держаться подальше от Третьего рейха. Когда имеешь дело с психами, трудно не заразиться от них. Пообщавшись с ними, и сам станешь душевнобольным.

– Есть шесть миллионов евреев, чьи жизни нужно спасти, миссис Тибодо, – тихо сказал Старк.

Николь тяжело вздохнула:

– Хорошо!

Глаза ее полыхнули гневом, но израильский премьер спокойно выдержал взгляд: он не боялся ее. Не в его привычках было отступать перед кем бы то ни было – он прошел долгим путем к своей должности и кабы вел себя иначе, не добрался бы до премьер-министра. Трусу не выжить в его положении. Израиль всегда был – и остается – небольшой страной, существовавшей между могущественными блоками, которые способны в любой момент, когда им заблагорассудится, стереть ее в порошок. Старк даже чуть улыбнулся в ответ на гнев Николь… Или ей это показалось? Тем не менее ее охватила еще большая ярость – от ощущения собственного бессилия.

– Мы вовсе не обязаны улаживать это дело прямо сейчас, – сказал Старк. – Я уверен, миссис Тибодо, что вы заняты сейчас и другими, не менее важными проблемами. К примеру, программой вечернего концерта в Белом доме. Я получил приглашение, – он похлопал по карману пиджака, – о чем, я уверен, вас поставили в известность. Нас ждет прекрасный парад талантов, верно? Ведь концерты в Белом доме всегда бывают такими. – Голос Старка стал мягким и успокаивающим. – Не возражаете, если я закурю? – Премьер-министр достал из кармана небольшую плоскую золотую коробку, извлек из нее сигару. – Эти я пробую впервые. Филиппинские сигары из листьев табака сорта «Изабелла». Кстати сказать, ручной работы.

– Валяйте, – раздраженно бросила Николь.

– Разве герр Кальбфляйш не курит? – удивился Старк.

– Нет, – ответила Николь.

– А еще он не обращает внимания на ваши музыкальные вечера, верно? Это недобрый знак. Помните Шекспира, «Юлия Цезаря»?.. По-моему, так: «Насквозь он видит дела людские; он не любит игр и музыки»[6]6
  Перевод с английского М. А. Зенкевича. (Прим. перев.)


[Закрыть]. Помните? «Он не любит игр и музыки»… Разве это не точная характеристика нынешнего Дер Альте? Я, к сожалению, никогда с ним не встречался. Зато нет большего удовольствия, чем иметь дело с вами, миссис Тибодо! Уж поверьте…

У Эмиля Старка были серые и чрезвычайно умные глаза.

– Благодарю вас! – простонала Николь, отчаянно желая, чтобы он поскорее убрался. Она чувствовала, что он завладел всеми нитями разговора, и это делало ее усталой и беспокойной.

– Видите ли, миссис Тибодо, – продолжал он, – для нас, израильтян, очень затруднительно вести какие-либо дела с немцами, поэтому я не сомневаюсь в том, что испытывал бы определенную неловкость и во взаимоотношениях с герром Кальбфляйшем.

Старк выдохнул густое облако сигарного дыма, и запах его был настолько отвратителен, что Николь сморщила нос.

– Он напоминает самого первого Дер Альте, герра Аденауэра… Кажется, так его звали… Я еще мальчишкой насмотрелся учебных исторических фильмов. Интересно, что он правил куда дольше, чем продолжался период существования Третьего рейха… А Третий рейх должен был просуществовать тысячу лет.

– Да, – тупо сказала Николь.

– И если мы поможем ему, прибегнув к использованию аппарата фон Лессингера, то так оно и будет. – Глаза Старка смотрели куда-то мимо нее.

– Вы так думаете? Вы считаете…

– Я считаю, – сказал Эмиль Старк, – что, получи Третий рейх те виды оружия, которых ему недоставало, он бы протянул еще лет пять, хотя и это представляется маловероятным. Он был обречен по собственной внутренней природе: в нацистской партии отсутствовал механизм, способный воспроизвести преемника фюрера. Поэтому Германия распадется на части, превратится в скопище крохотных, враждующих друг с другом государств, как это было до Бисмарка. Мое правительство убеждено в этом, миссис Тибодо. Помните, как Гесс представил Гитлера на одном из грандиозных партийных собраний? «Hitler ist Deutschland»… «Гитлер – это Германия». Он был совершенно прав. Отсюда вытекал вопрос: что будет после Гитлера? Потоп. И Гитлер прекрасно понимал это. Вообще говоря, не исключена даже возможность того, что Гитлер намеренно вел свою страну к поражению. Хотя это весьма хитроумная психоаналитическая гипотеза. Лично я нахожу ее слишком уж причудливой, чтобы поверить.

– Если вытащить Германа Геринга из его эпохи, – задумчиво сказала Николь, – сюда, к нам, вы захотите принять участие в переговорах?

– Да, – ответил Старк. – Я даже настаиваю на этом.

– Вы?.. – Она уставилась на него. – Настаиваете?

Старк кивнул.

– Полагаю, – сказала Николь, – все дело в том, что вы считаете себя духовным воплощением всемирного еврейства или подобной мистической организации.

– Я считаю себя представителем государства Израиль, – тихо сказал Старк. – Фактически его наивысшим должностным лицом.

– Это правда, что ваша страна намерена запустить к Марсу исследовательский аппарат?

– Аппарат вовсе не исследовательский, – возразил Старк. – Транспортный. Мы собираемся основать там первый наш кибуц, очень скоро. Марс, если можно так выразиться, одна сплошная пустыня Негев. Когда-нибудь мы будем там выращивать апельсины.

– Удачливый народишко, – пробормотала сквозь зубы Николь.

– Прошу прощения… – Старк приложил ладонь к уху – он не расслышал ее слов.

– Вы удачливы. У вас есть устремления. А у нас в СШЕА… – она задумалась, – нормы. Стандарты. Это очень земное, и тут вовсе не игра слов по отношению к цели вашего космического путешествия… Черт бы вас побрал, Старк! Вы меня расстроили, даже не знаю почему.

– Вам надо посетить Израиль, – сказал Старк. – Вам бы там стало очень интересно. Например…

– Например, я могла бы там обратиться в другую веру, – усмехнулась Николь. – И сменить имя, став Ребеккой… Слушайте, Старк, что-то я заболталась с вами. Мне очень не нравится вся эта затея, изложенная в докладе Вольфа. Я думаю, подобное широкомасштабное вмешательство в прошлое слишком рискованно, даже если это и приведет к спасению шести, восьми или даже десяти миллионов жизней ни в чем не повинных людей. Вспомните, что случилось, когда мы пытались послать в прошлое ассасинов, чтобы убить Адольфа Гитлера в самом начале его карьеры… Кто-то или что-то мешало нам всякий раз, а ведь таких попыток мы предприняли целых семь! Я думаю… Более того, я даже убеждена, что нам мешали агенты из будущего, из нашего времени или из той эпохи, что последует за нашей. Если с аппаратами фон Лессингера играет один, то почему не может быть и второго? Бомба в пивном баре, бомба в агитсамолете…

– Но ведь эта попытка, – сказал Старк, – будет с восторгом встречена неонацистскими элементами. Они начнут сотрудничать с вами.

– И этим вы хотите ослабить мою тревогу? – горько сказала Николь. – Вы лучше других должны знать, что такое дурной предвестник.

Некоторое время Старк молчал. Лишь курил свою филиппинскую сигару ручной работы да мрачно глядел на собеседницу. Потом он пожал плечами:

– Пожалуй, мне самое время откланяться, миссис Тибодо. Возможно, вы и правы. Мне бы хотелось поразмыслить над этим, а также посовещаться с другими членами моего кабинета. Мы увидимся с вами сегодня вечером на концерте в Белом доме. Будут ли исполнять Баха или Генделя? Я очень люблю обоих этих композиторов.

– Сегодня у нас всеизраильский вечер, специально для вас, – сообщила Николь. – Мендельсон, Малер, Блох, Копленд. Годится?

Она улыбнулась, и Эмиль Старк улыбнулся ей в ответ:

– Нет ли у вас лишнего экземпляра доклада Вольфа, который бы я мог взять с собой?

– Нет. – Она помотала головой. – Это – Geheimnis. Совершенно секретно.

Старк поднял бровь. И перестал улыбаться.

– Его даже Кальбфляйш не увидит, – сказала Николь.

Она не собиралась менять свои позиции, и Эмиль Старк, без сомнения, почувствовал это. В конце концов, проницательность была одним из его профессиональных качеств.

Николь перебралась к своему письменному столу. Ожидая, пока Старк удалится, принялась просматривать папку с резюме, которые подготовила для нее секретарь Леонора. Резюме были – сплошная скука, внимание Николь привлекла только одна информация.

В ней говорилось, что искателю талантов Джанет Раймер так и не удалось ангажировать великого болезненно-невротического пианиста Ричарда Конгросяна на сегодняшний вечер, поскольку Конгросян внезапно покинул свой летний дом в Дженнере и добровольно отправился в клинику для прохождения курса электрошоковой терапии. И об этом никто не должен был знать.

«Проклятье! – с горечью подумала Николь. – Все планы на вечер летят к черту, и я вполне могу отправиться в кровать сразу после обеда. А жаль – ведь Конгросян известен не только как мастер-интерпретатор Брамса и Шумана, но и как эксцентричный и блестящий остроумец».

Эмиль Старк продолжал попыхивать сигарой, с любопытством взирая на Николь.

– Имя Ричард Конгросян вам что-нибудь говорит? – требовательно спросила она, глянув на него в упор.

– Разумеется. Композиторы-романтики…

– Он опять болен. Душевно. Уже, наверное, в сотый раз. Или вам ничего об этом не известно? Разве до ваших ушей не доходили слухи? – Она в ярости швырнула на пол папку с резюме. – Порой мне очень хочется, чтобы он в конце концов покончил жизнь самоубийством или умер от прободения толстой кишки или еще от какой-нибудь реальной болезни, вот прямо на этой неделе.

– Конгросян – великий артист, – кивнул Старк. – Я понимаю ваше беспокойство. Да еще в смутное время, когда по улицам шествуют такие элементы, как «Сыновья Иова», и, похоже, готова воспрянуть и самоутвердиться вся вульгарность и бездарность.

– Этим тварям недолго осталось шествовать, – спокойно сказала Николь. – Поэтому беспокоиться надо о другом.

– Вы уверены в том, что владеете ситуацией? Что держите ее под своим контролем? – Старк позволил себе изобразить на физиономии легкую холодную гримасу.

– Бертольд Гольц – не более чем бефт. Ходячий анекдот. Клоун.

– Как, возможно, и Геринг?

Николь ничего не ответила. Но глаза ее вспыхнули. Старк успел заметить эту неожиданную и кратковременную искру сомнения. Он снова скорчил гримасу, на этот раз совершенно неконтролируемую, отразившую все охватившее его беспокойство. И Николь от этой гримасы вздрогнула.