Текст книги "На территории Мильтона-Ламки"

– Оказываю профессиональные услуги.

Мильт улыбнулся:

– Курам на смех. Как и любой другой, ты хочешь что-нибудь продать и зашибить денег. Вот чего жаждет вся эта улица. Вот чего жажду и я. Вот для чего ты наняла этого МакПука – чтобы твой бизнес приносил прибыль.

– Ты слишком уж циничен, – сказала Сьюзан.

– Увы, я циничен недостаточно. Будь я циничен в должной мере, я бы покончил с этим бизнесом. Но моего цинизма хватает лишь на то, чтобы не любить то, чем приходится заниматься. Не забывай, я намного старше тебя, поэтому знаю, что говорю. Ты просто недостаточно долго занимаешься бизнесом.

Брюс не сомневался, что Ламки просто дурачится. Но Сьюзан восприняла все это абсолютно серьезно: остаток дня она проходила с угрюмым и напряженным видом, с такой озабоченностью, что он в конце концов спросил, хорошо ли она себя чувствует.

– С ней все в порядке, – встряла Зоя. – Она просто не переносит, когда ей говорят правду о жизни.

– Он же просто шутил, – сказал Брюс.

– Думаю, так оно и есть, – согласилась Сьюзан. – Но с ним так трудно это распознать. С этой его манерой общаться…

Разумеется, к тому времени Ламки уже укатил на своем «Мерседесе», мрачный до крайности.

– Он очень образованный человек, – поведала Сьюзан Брюсу. – Говорил он тебе, что окончил Колумбийский университет? Бакалавр гуманитарных наук, специализировался на европейской истории, если не ошибаюсь.

– Как же его занесло в торговлю бумагой? – поинтересовался Брюс.

– Его отец – один из партнеров в фирме Уолена. Ты видел его машину и его одежду? У него куча денег. Он странный тип… ему тридцать восемь, и он никогда не был женат. Он, пожалуй, самый одинокий человек изо всех, кого я когда-либо знала, но близко к нему не подберешься: такой уж он язвительный и ироничный.

Сидя за своим столом, Зоя де Лима стрекотала на пишущей машинке.

– Она его терпеть не может, – сказала Сьюзан.

– Не могу, можешь не сомневаться, – сказала Зоя, не переставая клацать. – Он вульгарен, да еще и сквернослов в придачу. Худший из торговцев, что здесь появлялись. Я боюсь поворачиваться к нему спиной, потому что он может ущипнуть за задницу; он как раз такого типа.

– Щипал когда-нибудь? – спросила Сьюзан.

– У него никогда не было такой возможности, – сказала Зоя. – Во всяком случае, со мной. – Подняв голову, многозначительно добавила: – А вот как насчет тебя?

– Он не вульгарен, – сказала Сьюзан Брюсу, не обращая внимания на свою подругу. – У него хороший вкус. А этот язык, к которому он прибегает, не более чем скорлупа. Он просто высмеивает тех, с кем ему приходится работать. Его язвительность направлена против мира бизнеса, против торговцев вообще. И еще: многие низкорослые мужчины несчастны и одиноки. Они держатся лишь своего собственного общества.

– Ты хорошо его знаешь? – спросил он.

– Мы вместе пьем кофе, – сказала Сьюзан. – Когда он сюда заезжает. Однажды он попросил меня поужинать с ним, но я не могла. Тэффи тогда была нездорова, и мне надо было ехать прямо домой. По-моему, он мне не поверил. Так или иначе, он заранее был уверен, что я не соглашусь. Так что я просто доказала, что он был прав.

6

Когда они с Сьюзан ехали вечером домой, она спросила:

– Ты ведь не упоминал Мильту о том, что остановился у меня в доме, правда? Я уверена, что не упоминал.

– Нет, – сказал он. Ему было прекрасно известно, что коммивояжеры – основные переносчики сплетен из одного конца штата в другой.

– Нам надо быть осторожнее, – сказала она. – Я устала. Мы так мало спали. И потом эта проблема с Зоей… я вздохну с облегчением, когда она наконец уйдет. Да, ты просматривал счета-фактуры. Наткнулся на что-нибудь существенное, что хотел бы изменить?

Брюс в общих чертах обрисовал то, что обнаружил. Основной упор он делал на необходимость закупать товары большими партиями. На полпути, остановившись перед светофором, он глянул на нее и увидел, что ее мысли где-то витают: на ее лице снова появилось задумчивое, рассеянное выражение, и он понял, что она мало что услышала или же вообще ничего.

– Прости, – сказала она, когда ему удалось привлечь ее внимание. – У меня просто так много всего на уме. Меня беспокоит, как будет реагировать Тэффи на то, что не видит Уолта. В ее понимании он сделался отцом. Надеюсь, теперь им станешь ты. Так оно должно быть. Я и впрямь не могу увлечься этими мелкими проблемами бизнеса. Думаю, что Мильт прав: это разъедает самоуважение.

– Ничего такого я не ощущаю, – возразил он. – Мне это в радость.

Подавшись вперед, она его поцеловала.

– Вот почему ты больше не живешь в Рино. Нас с тобой ожидает чудесное будущее. Ты это чувствуешь, да? А вот я чувствую, что возвращаюсь к жизни. Знаю, что это звучит банально, но так оно и есть. У чувства такого рода существует, наверное, совершенно разумная физиологическая основа… может быть, задействован метаболизм. И эндокринная система. Новые энзимы высвобождают нерастраченную энергию. – Она с такой силой стиснула его руку, что он едва не потерял управление машиной. – Давай остановимся и купим на ужин что-нибудь особенное. Знаешь, чего бы я хотела? Упаковку crêpes suzette[6]6
  Crêpes suzette (фр.) – очень тонкие блины, свернутые или сложенные в горячем апельсиновом соусе; обычно подаются с горящим бренди.


[Закрыть]. Я, когда покупала сигареты в супермаркете, заметила, что они у них продаются.

Он поставил машину на парковке супермаркета и, пока она в ней сидела, потащился внутрь, взял упаковку crêpes suzette^, отстоял в очереди, заплатил и вернулся.

– Мне еще надо зайти в аптеку, – сообщила она, когда они поехали дальше. – Это не то, что можно тебе поручить.

Он стал во втором ряду припаркованных автомобилей, и Сьюзан ленивой походкой проследовала в аптеку. Машина позади него назойливо сигналила, пока не заставила его тронуться с места и объехать вокруг квартала. Когда он вернулся на прежнее место, то не обнаружил никакого ее признака и поэтому снова поехал вокруг квартала. На этот раз она ждала, расхаживая взад-вперед по тротуару.

– Куда ты делся? – спросила она, впрыгивая внутрь и захлопывая дверцу. – Я думала, ты подождешь.

– Не мог, – сказал он.

На коленях она держала продолговатый прямоугольный пакет, завернутый в коричневую бумагу и перевязанный белой бечевкой. Он отвел глаза, чувствуя меланхолию. Его угнетала эта ее необычная открытость, угнетала с самого начала.

– Ты такой невозмутимый, – заметила она позже.

– Я устал, – сказал он. Упаковку crêpes suzette он купил на свои деньги, а денег у него было немного. Их договоренность пока не имела для него смысла, и это продолжало его мучить.

– Когда, по твоим ощущениям, ты сможешь принять на себя руководство фирмой? – спросила Сьюзан.

– Трудно сказать.

– Через неделю?

– Может быть.

Она вздохнула.

– Я так на это надеюсь. Тогда я смогу посвятить все свое время заботам о Тэффи. – В ее голосе появился напор. – Понимаешь, как только я буду в состоянии отпустить миссис Поппинджей, то это сразу же даст экономию в двести с чем-то долларов в месяц. Это немало, даже и в наши дни. А еще я буду чувствовать себя гораздо более здоровой, когда смогу оставаться с дочкой дома, отводить ее в школу, забирать оттуда и быть вместе с ней после школы.

– Ты хочешь сказать, что вообще не собираешься появляться в офисе? – Он впервые об этом слышал. – Там необходимо присутствовать двоим. К тому же я не умею ни печатать рукописи, ни заполнять бланки. – Он наблюдал, как такими вещами занималась Зоя, и пришел к выводу, что это, вне всякого сомнения, само по себе требует полного рабочего дня.

– Я могу кое-что делать дома, – сказала Сьюзан.

– Тебе придется приезжать в офис, – сказал он.

– Иногда буду.

Он решил оставить эту тему.

– Ты же знаешь, что я хочу, чтобы ты взял руководство на себя, – сказала она.

– Если ты отпускаешь Зою, – сказал он, – то должна будешь проводить там почти столько же времени, сколько раньше. Если мы достанем что-нибудь для продажи, то это плюс общее руководство будет на мне, а перепечатки будут на тебе. Позже мы, наверное, сможем вообще отказаться от печатания, но, разумеется, не сразу.

– Как скажешь, – сказала она. – Тебе виднее. – Но остаток дороги к дому держалась несколько отчужденно.

После ужина, когда они с Сьюзан убирали со стола и мыли посуду, зазвонил телефон. Вытерев руки, она вышла, чтобы ответить.

– Тебя, – сказала она, вернувшись. – Это Мильт Ламки.

Недоумевая, что могло понадобиться Мильту, он подошел к телефону и сказал «алло».

– Привет, – прорычал Мильт. – Я прикинул, что у меня неплохие шансы найти вас вот таким способом. Уже поужинали?

– Да, – сказал он, начиная злиться.

– Как насчет пива? Мне надо с кем-нибудь поговорить. Я сейчас заскочу, и мы поедем в центр и выпьем пива, идет?

– Вы имеете в виду одного меня? Или меня вместе со Сьюзан?

– Разве у нее нет маленькой девочки? – сказал Мильт.

– Есть, – признал он.

– Если не желаете, то так и скажите, – продолжал Мильт. – Эта мысль явилась ко мне экспромтом. Я пробуду в этом городе еще пару дней, а потом покачу в Покателло. И тогда вернусь через неделю. Все, что у меня здесь есть, это комната с ванной и отдельным входом. Этого недостаточно, чтобы меня здесь удерживать. Питаюсь я все время вне дома.

– Минутку, – сказал он, положил трубку и снова прошел на кухню.

– Чего он хочет? – спросила Сьюзан. – Мне он только сказал «алло» и спросил, здесь ли ты.

– Хочет, чтобы я поехал в центр и выпил с ним пива.

– А! Должно быть, ему одиноко. Почему бы тебе не поехать? Все равно я устала, так что, наверное, лягу, как только уснет Тэффи. Может, немного почитаю в постели или посмотрю телевизор.

На обратном пути к телефону он все обдумал.

– Спасибо за приглашение, – сказал он Ламки, – но нам надо обсудить множество дел. Может, как-нибудь в другой раз, и я угощаю.

– Что?! – прорычал Ламки.

– Я вынужден просить перенести это на другой день, – сказал он.

– Вы что, красный или что еще? Ладно, ежели у вас душа не лежит… Может, найду кого-нибудь в Покателло.

– Надеюсь, это не означает, что с нашими отношениями покончено, – сказал Брюс.

– Нет, – сказал Ламки. – Скорее всего, нет.

Оба пожелали друг другу доброй ночи и повесили трубки.

– Я ему отказал, – сообщил он Сьюзан. Ему не очень-то улыбалось сидеть в баре и выслушивать чьи-то излияния и жалобы. – Мне и здесь хорошо.

И это, конечно, было правдой. В Рино ему приходилось сиживать в барах, в полной мере страдая от одиночества, и он от души надеялся, что с этим покончено. В мире насчитывались миллионы неприкаянных мужчин, пивших пиво в одиночестве. Жаждущих хоть кому-нибудь все об этом поведать.

– Раз уж ты не поехал, – сказала Сьюзан, покончив с посудой и снимая фартук, – то и я не стану сразу ложиться. Я так сказала, чтобы ты чувствовал себя вольным приходить и уходить, когда тебе угодно. Не хочу, чтобы тебе казалось, будто ты со мной как-то несвободен. Я тебе сегодня даже кое-что приготовила, только забыла отдать.

Она прошла в гостиную за своей сумочкой. Достала из нее дверной ключ и вручила Брюсу.

– От дома, – сказала она. – А, и еще кое-что. – Она порылась в сумке и на сей раз выудила кольцо со множеством ключей. – От офиса, – пояснила она, снимая один из ключей с кольца. – Видишь, как мне с тобой легко и свободно?

Благодаря этим двум ключам настроение у него улучшилось. Испытывая душевный подъем, он сказал:

– Надеюсь, ты никогда об этом не пожалеешь.

– Уверена, что не пожалею, – сказала она. – Ты не подведешь меня, Брюс. Судить о людях не так уж трудно. Мы не очень-то много говорили о любви. Но ты ведь об этом думал, а?

– Кое-что, – сказал он, чувствуя неловкость.

– Не очень-то ты со мной разговорив, – сказала она. – Потому что в ситуации, которая влечет за собой столь многое, обычно готовы сказать чуть ли не все на свете. Ты же чувствуешь, что лучше от этого воздержаться. Я сама не всегда озвучиваю то, что испытываю. И не требую развернутого изъявления чувств… если сама не могу этого дать, то и не вправе об этом просить. Мне кажется, я понимаю, о чем ты думаешь. Это немало тебе дает, не так ли? На самом деле я почти не знаю, как ты жил раньше. Могу только догадываться, каким ты был до встречи со мной. В тот вечер, в доме у Пег, тебе было одиноко?

– Да, – подтвердил он. – Я же приехал из Рино. В такой долгой поездке нельзя не ощутить одиночества. – Ему не хотелось говорить, что одиночество стало ему привычным; по какой-то причине он избегал откровенничать об этом. Возможно, потому что иначе могло бы показаться, что его потянуло к ней из чистого одиночества, а это было неправдой.

– Я даже не знаю, в скольких девушек ты был влюблен, – сказала Сьюзан. – И насколько сильные испытывал чувства – я имею в виду в эмоциональном плане. Может быть, ты не из тех парней, что волочатся за каждой юбкой, а потом бросают несчастных девушек. Время покажет. Для меня это очень важно.

– Что ты так уныло? – сказал он.

– Да нет же, я не унываю. Я никому прежде не давала ключа от офиса. Если, конечно, не считать, что свой ключ есть у Зои.

– А как насчет ключа от дома?

– Один есть у миссис Поппинджей. Естественно, у Уолта был свой ключ. Я знаю, куда ты клонишь. Нет, Брюс. – Она сказала это голосом маленькой девочки, очень тихо и уверенно.

Около двенадцати часов они услыхали какой-то глухой стук снаружи, на переднем крыльце. До этого они вместе были в спальне, а теперь, хотя в дверь никто не звонил, прекратили свои занятия и вернулись в гостиную, оба взъерошенные.

– Там кто-то есть, – сказала Сьюзан, поправляя волосы.

Он открыл дверь. На крыльце стоял в темноте Мильт Ламки.

– Это ваш «Меркурий» там стоит? – сказал Ламки. – С номерами штата Невада? – Войдя в дом, он сунул Брюсу кусок пересохшей, сморщенной, порванной бумаги. – Я позволил себе это содрать, – заявил он.

Это были останки афишки БПЗ, ранее приклеенной к заднему окну его машины.

Мильт кивком приветствовал Сьюзан. Пылающее его лицо излучало жар. На нем была ярко-желтая спортивная рубашка с короткими рукавами, из морщинистого нейлона. И мягкие серые слаксы, без ремня. И ботинки на каучуковой подошве.

– Где же доброе слово? – сказал Мильт. – Не убьете же вы человека за то, что он к вам заглянул. Проезжал мимо, вижу, ваша машина еще здесь, значит, вы пока не уехали.

Он уселся на диван.

– Если тебе кажется, что я не рада тебя видеть, – сказала Сьюзан, – то это потому, что у меня много всего на уме.

Повернувшись к нему спиной, она изобразила жалобную гримасу, адресованную Брюсу. Это грозило обернуться серьезным испытанием для них обоих. Все зависело от того, насколько решительно Мильт был настроен остаться.

– У тебя здесь очень мило, – заметил Мильт, укрепившись в центре гостиной и положив руки на колени. Ему было не по себе: он осознавал, что вломился в дом против их воли, но в то же время намеревался задержаться. Он хотел быть с ними. Очевидно, ему некуда было больше пойти. – Полагаю, вы прикидываете, как бы от меня избавиться, – смиренно, но решительно прорычал он своим грубым голосом. – Я ненадолго. Уйду вместе с Брюсом.

Что он этим хотел сказать, одному богу известно. Брюсу стало неловко, интуиция подсказывала ему, что этот тип со своими разговорами будет ломиться то туда, то сюда, пока случайно или намеренно не причинит какого-нибудь ущерба… он спрашивал себя, знает ли Сьюзан что-то большее, чем говорит. Она по-прежнему смотрела на Мильта с подозрительностью, но в то же время казалась довольной. Может, потому что тот выпил. Он ее одновременно и раздражал, и веселил, и Брюс подумал о всех тех случаях, когда он испытывал то же самое по отношению к своим выпившим приятелям. Необходимо быть настороже… а в данной ситуации – вдвойне необходимо. Но Мильт ничего против них не имел, это было очевидно. Он хотел быть рядом с ними, как и говорил. Ему нужна была их компания, компания друзей.

Но вот время оказалось неудачным. Посетители им были ни к чему, они не расположены были составлять кому-то компанию. Он совершил ошибку. Судя по его решительности, он это чувствовал, хотя, вероятно, еще не понимал, почему это было такой грубой ошибкой. Теперь он начнет размышлять об этом. Почему они так не рады его видеть? Брюс видел, что такие мысли начинают циркулировать в сознании Мильта. Им придется обходиться с ним дружелюбно, иначе он поймет лишнее об их отношениях. Обнаружит, что Брюс не собирается уезжать. И тогда им придется остерегаться его.

При виде Мильта Ламки в желтой спортивной рубашке, до краев накачанного пивом, Сьюзан впала в озорное, беспечное состояние, которого Брюс прежде у нее не наблюдал. Он знал людей, которых всегда забавляли пьяницы. Мильт, конечно, пьяницей не был. Но он утратил способность держать язык за зубами. А это освобождало Сьюзан от обязательств вежливости. Это ее оживляло. Она тоже могла сказать, что хотела, могла поделиться хотя бы некоторыми из своих забот. Она трепалась с чувством полной безнаказанности, а Брюс думал, что если это доставляет ей удовольствие, то в ней, должно быть, закупорено много такого, что она боится проявить. А может, не знает, каким образом это проявить. Плохой признак, думал он, наблюдая за ними. Предположим, она над ним издевается. Брюс этого не выносил. Он не понимал тех, кто готов мучить человека, чьи рефлексы замедлились после нескольких выпивок. Калеки, пьяницы и животные никогда его не воодушевляли, не радовали. Собственно говоря, они его, как правило, удручали. Он всегда чувствовал, что должен для них что-то сделать, только не знал, что именно.

– Где твой пиджак? – спросила Сьюзан. – Оставил где-нибудь?

– В машине, – пробормотал Мильт.

– Ты, наверно, замерз без него.

– Нет, – сказал он, – ничуть не замерз.

– Хочешь сказать, что не чувствуешь холода?

– Думай, как хочешь, – сказал Мильт. – Привет, малышка! – Его взгляд обратился мимо них, в коридор. – Входи.

Обернувшись, Брюс увидел, что Тэффи, одетая в пижаму в красную полоску, вышла из своей комнаты и стоит, глазея, в дверях в гостиной.

– Разве она не разговаривает? – спросил Мильт.

– Она проснулась и услышала твой голос, – сказала Сьюзан. – Наверное, подумала, что это Уолт. – Она повернулась к девочке: – Беги обратно в кроватку. Я приду тебя укрыть. Это не Уолт. Ты же видишь, что это не он.

– Меня зовут Мильт Ламки, я водопроводчик из Филадельфии, – сказал Мильт, протягивая руку. – Чем там стоять, лучше проходи сюда и присаживайся.

Осторожно подходя к нему, Тэффи спросила:

– Почему у тебя такое красное лицо?

– Не знаю, – сказал Мильт, как будто это было загадкой. – Почему у меня такое красное лицо?

– Я первая спросила, – хихикнула Тэффи.

Он подхватил ее на руки и усадил на кушетку.

– Зачем было говорить, что у тебя ветрянка, тогда, в ноябре 1956 года, когда я хотел закатить большой обед и потанцевать?

– Не знаю, – со смехом сказала Тэффи.

– Видели когда-нибудь ребенка, который не был бы врунишкой? – спросил Мильт у Брюса. – Сколько тебе лет? – обратился он к Тэффи.

– Семь с половиной, – сказала та.

– Видите? – сказал Мильт Брюсу.

– Так оно и есть, – сказала Сьюзан. – Ей семь с половиной лет.

– Погоди-ка, – сказал Мильт Тэффи. – У меня для тебя кое-что есть. – Он полез в карман и вытащил металлический цилиндрик. – Смесь открывалки и шариковой ручки, – пояснил он.

На вещице, изготовленной из жести и пластика, имелся штамп: Наилучшие пожелания от Уолен Инк. Спокан, Вашингтон.

– Чтобы писать внутри бутылок. – Он показал ей, как проводить голубые линии на тыльной стороне ее ладони. – Стереть невозможно. Останется на всю жизнь. Я сделаю тебе татуировку. – Он нарисовал у нее на запястье парусник и летающих над ним чаек. Смущенная Тэффи непрерывно хихикала.

– Что она будет делать с открывалкой? – спросила Сьюзан.

– Например, отрывать головы куклам, – сказал Мильт.

Глядя на девочку, Брюс осознал, что никак не учитывал ее в своих отношениях с Сьюзан. Между ним и Тэффи не было точек соприкосновения, и никто из них не помышлял об их возникновении. Однако Тэффи сразу же направилась к Мильту Ламки, полная любопытства и дружелюбия.

Тогда ему пришло в голову, что он никогда не общался с детьми. И, конечно, у него не было никакого опыта: он не знал, что делать или говорить, а потому ничего не делал и не говорил.

Сьюзан хотелось бы кого-то, кто любит детей, подумал он. Или нет? Она не предпринимала никаких попыток, чтобы вызвать в нем интерес к Тэффи. Может, ей все равно. Может, она сама намерена быть для своей дочери всем на свете, занять все роли. Если бы Тэффи привязалась к нему, то ей было бы тяжело, оставь он их, как оставили Пит и Уолт – и, возможно, другие.

Это не то, чего от меня хочет Сьюзан, понял он. Она не ждет, чтобы я качал Тэффи на колене, рассказывал ей занимательные истории и играл с нею. И он впервые ощутил глубокую подавленность. У Сьюзан не было ни малейшего понятия о равенстве в отношениях. Полное их неравенство предстало ему как своего рода откровение, абсолютное и несомненное.

Но как мог он жаловаться? Он не сделал ни шагу, чтобы приблизиться к ребенку. Бесполезно винить Сьюзан – ведь он показал ей, что не замечает Тэффи и не заботится о ней. Теперь слишком поздно. Но, может, если бы он обратил на нее внимание – так же, как сейчас Ламки, – то это положило бы конец его связи с Сьюзан. Он видел, с каким выражением лица она наблюдала за Мильтом Ламки. Приязни на лице не было. Никакого удовольствия из-за его интереса к девочке. Только холодность и настороженность. Почти открытая враждебность, как будто при первом удобном случае она готова щелкнуть пальцами и потребовать Тэффи обратно.

Теперь Мильт взял Тэффи за другое запястье и начал рисовать на нем женский торс.

– Вот тебе история о Джине Лоллобриджиде и ките, – говорил Мильт, набрасывая огромные груди. Тэффи глупо хихикала. – Давным-давно Джина Лоллобриджида шла вдоль морского побережья солнечной Италии, как вдруг появился огромный кит, приподнял свою шляпу и говорит: «Леди, а вы не думали когда-нибудь заняться шоу-бизнесом? Посмотрим правде в глаза: с этакой фигуркой вы понапрасну теряете время».

– Хватит, – сказала Сьюзан.

Мильт сделал паузу.

– Сейчас я нарисую на ней волшебный свитер, – сказал он. – Так что все будет в порядке, не беспокойся.

– Хватит, – повторила она.

– Волшебный свитер – штука важная, – сказал он, но рисовать перестал. – Дальше в той истории, – обратился он к Тэффи, – говорится об оптовых закупках нижнего белья, а это тебе будет неинтересно. – К разочарованию девочки, он выпустил ее руку.

– Ручку-открывалку она может оставить себе, – сказала Сьюзан таким тоном, который подразумевал, что она пришла к этому решению как к разумному компромиссу.

– Прекрасно, – сказал Мильт, вручая вещицу Тэффи.

– Что надо сказать? – спросила Сьюзан.

– Что мир чертовски холоден и низок, когда не можешь радовать детей, – сказал Мильт.

– Я не тебя имею в виду, – сказала Сьюзан. – Я имею в виду Тэффи – что надо сказать, когда кто-то что-нибудь тебе дарит?

Захлебываясь и глупо улыбаясь, та выдавила из себя:

– Спасибо.

– Спасибо, дядя Ламки, – сказал Мильт.

– Спасибо, дядя Ламки, – эхом отозвалась она, а потом спрыгнула на пол и бросилась из гостиной обратно в коридор. Сьюзан пошла за ней в ее спальню, чтобы уложить ее в кровать и укрыть.

Мильт и Брюс остались наедине.

– Прелестная малышка, – приглушенным голосом сказал Мильт.

– Да, – сказал он.

– Не находите, что она похожа на Сьюзан?

До сих пор он об этом не думал.

– Немного, – сказал он.

– Никогда не понимал, что можно говорить детям, а чего нельзя, – пожаловался Мильт. – Когда-то дал обет избегать с ними морализаторства, но, возможно, перегибаю палку в другом направлении.

– Меня об этом спрашивать бесполезно, – сказал Брюс. – Я вообще в детях ничего не понимаю.

– Я люблю детей, – сказал Мильт. – Всегда их жалею. Когда ты так мал, то никому не можешь противостоять. Кроме тех, кто еще меньше. А это не многого стоит. – Он потер подбородок и оглядел гостиную, мебель и книги. – А она неплохо устроилась. Подумать только, я никогда здесь раньше не бывал. У нее уютно.

Брюс кивнул.

Вернувшись в комнату, Сьюзан сообщила:

– Она спрашивала, почему от тебя так смешно пахнет. Я сказала ей, что ты съел что-то очень странное, чего у нас не подают.

– Почему ты так сказала? – спросил Мильт.

– Не хотела говорить ей, что пил пиво.

– Это не пиво. Я не пил пива. Я вообще ничего не пил.

– Знаю, что пил, – сказала Сьюзан. – Заметила, когда только вошел. И лицо у тебя так и горит.

Лицо у него вспыхнуло еще сильнее.

– Я серьезно, ничего я не пил. – Он поднялся на ноги. – У меня давление поднялось. Надо принять резерпин. – Сунув руку в карман, он вынул пилюлю, завернутую в папиросную бумагу. – Чтобы понизить давление.

Они оба молчали, дивясь его поведению.

– Все так подозрительны в нашем мире, – сказал Мильт. – Нет больше взаимного доверия. И это называется христианской цивилизацией. Дети врут о своем возрасте, женщины обвиняют тебя в том, чего ты не делал.

Он, казалось, не на шутку рассердился.

– Не принимайте близко к сердцу, – сказал Брюс.

– Надеюсь, когда эта малышка вырастет, – сказал Мильт, – то будет жить в лучшем обществе. – Он двинулся к двери. – Ладно, – проговорил он угрюмо, – увижусь с вами обоими, когда снова буду здесь проезжать.

Открывая перед ним дверь, Сьюзан сказала:

– Не сердись. Я тебя просто дразнила.

Он спокойно взглянул ей в лицо.

– Я не держу на тебя зла. – Он обменялся рукопожатием с ней, а потом с Брюсом. – Просто это меня угнетает, вот и все. – Он обратился к Брюсу: – Где вы остановились? Я загляну к вам, когда вернусь.

– Он еще не устроился, – сказала Сьюзан.

– Это плохо, – заметил Мильт. – Чертовски тяжело устраиваться в новом городе. Надеюсь, вам удастся найти славное место. Во всяком случае, я всегда смогу найти вас в «Копировальных услугах».

Он пожелал им доброй ночи, после чего за ним закрылась дверь.

– Думаю, я должна была сказать ему, – сказала Сьюзан.

– Ты правильно сделала, – сказал он. Но это его беспокоило.

– Я не хотела, чтобы ты брал это на себя. Думаешь, он вернется, чтобы проверить? Может, у него возникло подозрение насчет нас? По-моему, это не имеет значения. Он здесь бывает всего несколько раз в год. Думаю, он все еще испытывает ко мне интерес, а это заставляет его ревновать.

– Может, и так, – сказал он. Но, по его мнению, Мильт просто страдал от одиночества и искал компанию.

– Если бы мы устроили все это по закону, – сказала Сьюзан, – то могли бы избежать таких ситуаций. Иначе они будут возникать снова и снова. Тебе надо подумать о своей почте… и разве ты не должен сообщить на призывной пункт свой постоянный адрес? А водительские права? Миллион деталей. Даже налоговые декларации, которые я должна заполнять как твоя нанимательница.

Моя нанимательница, подумал он. Это верно.

– Это недостаточная причина, чтобы жениться, – сказал он.

Она бросила на него резкий взгляд.

– Никто этого и не утверждал. Но мне не нравится говорить людям неправду. Из-за этого я чувствую неудобство. Я знаю, что мы не делаем ничего дурного, но если нам придется лгать, то это будет чуть ли не признанием вины.

– Я же не против, – сказал он.

– Жениться на мне?

– Да, – сказал он.

Они оба задумались об этом.

Заперев дом и погасив свет, они укрылись в ее спальне, как было до приезда Мильта Ламки. Довольно долгое время ничто не мешало им наслаждаться друг другом. Но совершенно неожиданно, без какого-либо звука или предупреждения, дверь спальни распахнулась. Сьюзан голая выпрыгнула из постели. В дверном проеме стояла Тэффи.

– Я ее потеряла, – прогундосила она. – Она упала, и я не могу ее найти.

Сьюзан, тусклая и сглаженная в темноте, подхватила дочку с пола и вынесла из комнаты. «Найдешь ее завтра», – услышал он, пока с колотящимся сердцем лежал в кровати под сбившимся одеялом. Раздались еще какие-то приглушенные фразы, произнесенные Сьюзан и ее дочерью, потом звук закрывающейся двери. Сьюзан мягкими шагами прошла обратно и вернулась в постель. Тело у нее было холодным, она дрожала и прижималась к Брюсу.

– Черт бы побрал этого Мильта Ламки вместе с его ручкой-открывалкой, – сказала она. – Тэффи уронила ее с кровати, она уснула, держа ее в руке. Измазала чернилами или чем-то там еще всю подушку.

– Как она меня напугала, – сказал он.

Она все сильнее прижималась к нему худым и холодным телом. Обвила его руками.

– Ну и ночка, – сказала она. – Не беспокойся. Она была такой сонной, что едва понимала, что делает. Не думаю, чтобы она заметила, что ты здесь.

Но и после этого он продолжал испытывать дискомфорт.

– Я все понимаю, – говорила Сьюзан, лежа рядом с ним. – Это расстраивает. И ты не привык, чтобы рядом был ребенок. А вот я – да. Я учила детей. Это для меня вторая натура, думать, как думают они. Ради бога, не проецируй на восьмилетнего ребенка своих взрослых чувств. Она ничего не видела, кроме меня; это моя комната, и она знает, что я здесь. Ребенок есть ребенок.

Он попытался вообразить себя в этом возрасте. Входящим в спальню родителей. Сцена оставалась смутной.

– Может, оно и так, – согласился он.

– Я все время была замужем, сколько она живет на свете, – сказала Сьюзан. – Даже если бы она тебя здесь заметила, это показалось бы ей естественным. Мужчина есть мужчина. Для такого маленького ребенка.

Но он знал, что все пойдет либо так, либо этак. Либо он съедет отсюда и найдет себе какую-нибудь квартиру, либо пройдет через все и женится на ней. Она тоже это понимала.

Хочет ли он на ней жениться?

Что я теряю, подумал он. Я же всегда могу развестись.

Сьюзан заснула, держа его руку у себя на груди. Она сама притянула ее. Под своими пальцами он чувствовал ее дыхание, размеренное, медленное дыхание спящей. Засыпать здесь, подумал он, вот так. Когда захочу, положив на нее руку. Разве это не самое важное во всем этом? Не офис и не поиски способа сколотить побольше денег, но вот такие часы, поздно ночью. И ужинать вместе, и все остальное.

Вот зачем я остановился в Монтарио, подумал он. Собственно, вот зачем я заглянул в аптеку Агопяна. Конечно, ему не пришлось воспользоваться своей упаковкой «Троянцев». У Сьюзан было что-то, чем она пользовалась постоянно и запасы чего пополнила по пути домой.

– Ты не спишь? – спросил он, будя ее.

– Нет, – сказала она.

– Я думаю, мы справимся, – сообщил он.

Она перекатилась поближе и положила голову ему на плечо.

– Брюс, – сказала она, – ты знаешь, я намного старше тебя.

– Ты старше меня на десять лет, – сказал он. – Но это ничего. Только я хочу тебе кое о чем сказать.

– Говори.

– Я был одним из твоих учеников. В пятом классе, в 1945 году.

– Мне все равно, чьим ты был учеником, – сказала она, смыкая вокруг него руки. – Ну не странно ли? Вот почему я показалась тебе знакомой. Мне бы такое никогда и в голову не пришло.

Она зевнула, повозилась, устраиваясь поудобнее, а потом ее руки постепенно ослабли и выпустили его. Она снова уснула. Ее лицо мягко покачивалось у него на плече.