Текст книги "Око небесное"

5

Пока Хэмилтон неуверенно искал выход из комплекса зданий EDA, за ним тихо следовала группа молодых людей – руки в карманах, улыбчивые, ничего не выражающие лица. Когда он рылся в карманах в поисках ключей от машины, они уже целенаправленно двинулись к нему через гравийную парковку.

– Привет! – сказал один из них.

Все они были молодые. Все белокурые. Все носили короткие стрижки и аскетически белые лабораторные халаты. Молодые умники-инженеры Тиллингфорда, суперспособные сотрудники EDA.

– Чего вам? – спросил Хэмилтон.

– Уезжаете? – спросил вожак.

– Так точно.

Группа задумалась над этой информацией. Через какое-то время вожак заметил:

– Но вы вернетесь.

– Послушайте… – начал было Хэмилтон, но юноша перебил его.

– Тиллингфорд нанял вас, – констатировал он. – На будущей неделе вы выйдете на работу. Вы прошли входные тесты и сейчас шаритесь по лабораториям, вынюхивая и высматривая.

– Да, я прошел тесты, – признал Хэмилтон, – но это еще не значит, что я выйду на работу. Строго говоря…

– Меня зовут Брэйди, – снова прервал его лидер группы. – Боб Брэйди. Вы могли видеть меня внутри. Я был с Тиллингфордом, когда вы появились. – Пристально глядя на Хэмилтона, Брэйди закончил: – Отдел кадров может быть вами доволен, но мы – нет. В отделе кадров сидят непосвященные, профаны. Все, что у них есть, – это несколько стандартных бюрократических тестов, и все на этом.

– Мы не профаны, – вклинился кто-то из группы Брэйди.

– Послушайте, – начал вновь Хэмилтон, увидев для себя некоторую надежду. – Возможно, мы еще сработаемся. Я всего лишь поразился: как это вы, образованные люди, можете соглашаться на эту проверку – гадание по книге. Это ведь никоим образом не адекватный подход к измерению подготовленности и способностей человека. В исследовательском учреждении такого типа…

– С нашей точки зрения, – неумолимо продолжал Брэйди, – вы язычник, пока не будет доказано обратное. А язычники не работают в EDA. У нас тут свои профессиональные стандарты.

– И вы не готовы к этой работе, – добавил кто-то. – Покажите нам ваш Н-рейтинг.

– Ваш Н-рейтинг. – Брэйди протянул руку и застыл в ожидании. – У вас ведь есть свежая нимбограмма, да?

– Да что-то я не припомню, – неуверенно ответил Хэмилтон.

– Так я и думал. Нет никакого Н-рейтинга. – Из кармана своего халата Брэйди вытащил небольшую перфокарту. – В этой группе нет никого с Н-рейтингом ниже чем 4,6. Так, на глаз, я бы предположил, что у вас нет даже 2,0. Что скажете?

– Вы язычник, – жестко сказал один из молодых инженеров. – Какая наглость – пытаться пролезть сюда!

– У меня тут столько же прав, сколько у любого из вас, – раздраженно отрезал Хэмилтон.

– Остается испытать вас, – задумчиво сказал Брэйди. – Божий суд решит этот вопрос раз и навсегда.

– Отлично. – Хэмилтон даже обрадовался. Он стянул куртку и забросил ее в машину. – Я готов побороться с любым из вас.

Но никто не обратил на него внимания; молодые инженеры собрались кружком и что-то обсуждали. Предвечернее солнце над головой начинало склоняться к закату. По шоссе неслись машины. Здания EDA стерильно чистым блеском отражали постепенно гаснущий свет.

– Так. – Брэйди принял решение. Достав замысловатой формы зажигалку, он торжественно приблизился к Хэмилтону. – Давайте сюда ваш большой палец.

– Мой большой палец?

– Испытание огнем, – объяснил Брэйди, щелкая зажигалкой. Появился язычок бледно-желтого пламени. – Покажите ваш дух. Покажите, что вы мужчина.

– Я мужчина, – злобно огрызнулся Хэмилтон, – но будь я проклят, если я суну свой палец в это пламя лишь для того, чтоб вы, психи, устроили инициацию своего студенческого братства. Я думал, что навсегда с этим покончил, когда выпустился из колледжа.

Все инженеры выставили свои большие пальцы. Брэйди методично поднес горящую зажигалку к каждому из них. Ни на одном не появилось ни малейшего следа ожога.

– Ваша очередь, – торжественно сказал Брэйди. – Будьте мужчиной, Хэмилтон. Помните, что вы не скот безмозглый.

– Ступайте в ад, – горячо ответил Хэмилтон. – И уберите от меня свою зажигалку.

– Вы отказываетесь предстать пред испытанием огнем? – многозначительно уточнил Брэйди.

Неохотно Хэмилтон выставил вперед свой большой палец. Возможно, в этом мире зажигалки не обжигают. Возможно, сам не зная этого, он неуязвим к огню. Возможно…

– Оу! – выкрикнул Хэмилтон, резко отдергивая руку.

Инженеры мрачно закивали.

– Ну вот, – сказал Брэйди, с триумфальной улыбкой пряча зажигалку. – Вот так.

Хэмилтон беспомощно потирал свой обожженный палец.

– Вы просто садисты, – сказал он обвинительно. – Вы зацикленные на Боге фанатики. Все вы родом из Средневековья. Вы – мусульмане!

– Берегись, – предупредил Брэйди. – Ты говоришь с Защитником Единого Истинного Бога.

– Помни об этом, – пропел один из его подручных.

– Может, ты и Защитник Единого Истинного Бога, – сказал Хэмилтон, – зато я электронщик высочайшего класса. Подумай об этом.

– Я думаю, – хладнокровно ответил Брэйди.

– Ты можешь сунуть палец в дугу сварки. Ты можешь искупаться в плавильной печи.

– Все так, – подтвердил Брэйди. – Могу. Но какое это имеет отношение к электронике?

Бешено глядя на юношу, Хэмилтон сказал:

– О'кей, умник. Я вызываю тебя на состязание. Давай выясним, каковы твои научные познания.

– Ты вызываешь Защитника Единого Истинного Бога? – переспросил Брэйди изумленно.

– Именно так.

– Но… – Брэйди взмахнул рукой. – Это нелогично. Езжай домой, Хэмилтон. Тобой сейчас владеют твои гормоны.

– Трусишь никак? – поддел его Хэмилтон.

– Но ты ведь не можешь выиграть. Это же аксиома: ты проиграешь. Подумай, во что ты ввязываешься. Защитник Единого Истинного Бога побеждает всегда, по определению – любой другой исход был бы отрицанием Его могущества.

– Кончай тянуть, – сказал Хэмилтон. – Можешь задавать мне первый вопрос. Три вопроса для каждого из нас. Касающихся прикладной и теоретической электроники. Согласен?

– Согласен, – неохотно ответил Брэйди. Остальные инженеры столпились вокруг, потрясенные и завороженные неожиданным поворотом событий. – Мне жаль тебя, Хэмилтон. Ты явно не понимаешь, что происходит. Ну ладно бы еще профан с улицы повел себя столь нелогичным образом, но человек, хотя бы отчасти разбирающийся в электронике…

– Спрашивай, – велел ему Хэмилтон.

– Сформулируй закон Ома, – сказал Брэйди.

Хэмилтон моргнул от неожиданности. С тем же успехом можно было просить его посчитать от одного до десяти – ну как тут ошибешься?

– Это и есть твой первый вопрос?

– Сформулируй закон Ома, – повторил Брэйди. Его губы беззвучно зашевелились.

– Что происходит? – подозрительно спросил Хэмилтон. – Что ты там бормочешь?

– Я молюсь, – признался Брэйди. – О помощи Господа.

– Закон Ома, – начал Хэмилтон. – Сопротивление тела прохождению электрического тока… – Он остановился.

– Что не так? – поинтересовался Брэйди.

– Ты отвлекаешь меня. Можешь помолиться позже?

– Сейчас! – с нажимом ответил Брэйди. – Позже будет бессмысленно.

Пытаясь не обращать внимания на оппонента, Хэмилтон продолжил:

– Сопротивление тела прохождению электрического тока описывается следующим уравнением: R равняется…

– Ну же, – подбодрил его Брэйди.

Разум Хэмилтона внезапно отяжелел странной, мертвящей тяжестью. В нем замелькали ряды символов, чисел, уравнений. Словно бабочки, слова и фразы пустились в пляс, и невозможно было ухватиться ни за одно.

– Абсолютная единица сопротивления, – сказал он хрипло, – определяется как сопротивление проводника, в котором…

– По мне, так это совсем непохоже на закон Ома, – сказал Брэйди. Обернувшись к своим друзьям, он спросил: – А вам кажется ли это похожим на закон Ома?

Те благочестиво закачали головами.

– Я побежден, – не веря в происходящее, сказал Хэмилтон. – Я не могу даже сформулировать закон Ома.

– Славен будь Господь, – ответил Брэйди.

«Язычник сражен, – с ученым видом записал один из инженеров. – Состязание закончено».

– Но это же нечестно, – запротестовал Хэмилтон. – Я знаю закон Ома не хуже, чем собственное имя!

– Взгляни в лицо фактам, – посоветовал ему Брэйди. – Признай, что ты язычник и непричастен благодати Господа.

– Не должен ли я у тебя что-нибудь спросить в свою очередь?

Брэйди подумал.

– Без проблем. Давай. Все, что захочешь.

– Электронный луч изменяет траекторию, – начал Хэмилтон, – если проходит между двумя пластинами, к которым приложено напряжение. На электроны действует сила под прямым углом к направлению их движения. Пусть длина пластины составляет L1. Пусть расстояние от центра пластин до…

Он осекся. Чуть-чуть выше головы Брэйди, близ его правого уха возникли рот и рука. Рот негромко шептал что-то в ухо Брэйди, рука же рассеивала слова, не давая Хэмилтону услышать их.

– Кто это?! – вскричал он в ярости.

– Прошу прощения? – с невинным видом спросил Брэйди, жестом отгоняя рот и руку.

– Кто подсказывает тебе? Кто дает тебе информацию?

– Ангел Господень, – ответил Брэйди. – Разумеется.

Хэмилтон сломался.

– Я сдаюсь. Ты победил.

– Продолжай же, – предложил Брэйди. – Ты хотел попросить меня рассчитать отклонение луча вот по этой формуле… – И в нескольких точных фразах он обрисовал цифры, которые Хэмилтон составил в глубине своего разума. – Верно?

– Это нечестно! Самое наглое и дерзкое жульничество…

Ангельский рот ухмыльнулся и сказал что-то грубое в ухо Брэйди. Тот позволил себе мимолетную улыбку.

– Очень смешно, – признал он. – И очень метко.

Огромный рот уже начал было таять в воздухе, когда Хэмилтон сказал:

– Подожди минутку. Повиси здесь. Я хочу поговорить с тобой.

Рот остановился.

– Что у тебя на уме? – спросил он громовым, раскатистым голосом.

– Да ты наверняка уже знаешь, – ответил Хэмилтон. – Ты ведь уже посмотрел.

Рот презрительно скривился.

– Если ты можешь заглядывать в умы людей, – сказал Хэмилтон, – то можешь заглядывать и в их сердца.

– Что это, о чем ты? – непонимающе и беспокойно спросил Брэйди. – Иди и спрашивай своего собственного ангела.

– Есть такая строка в Писании, – продолжал Хэмилтон. – Что-то насчет того, что желание грешить столь же дурно, сколь и сам грех.

– Да о чем ты там бормочешь? – уже раздраженно вскричал Брэйди.

– Насколько я понимаю этот древний псалом, – сказал Хэмилтон, – это утверждение касается психологической проблемы мотивации. Оно определяет мотив в качестве основного морального ориентира, а реально совершенный грех – как всего лишь открытую часть злонравного желания. Добро и зло определяются, таким образом, не тем, что человек совершает, но тем, что он чувствует.

Ангельский рот изобразил гримасу согласия.

– Ты говоришь правду.

– Эти люди, – сказал Хэмилтон, указывая на инженеров, – изображают из себя Защитников Единого Истинного Бога. Они искореняют язычество. Но в сердцах их таятся недобрые мотивы. Под их на вид фанатично преданными деяниями лежит твердое ядро греховного вожделения.

Брэйди нервно сглотнул.

– Что ты имеешь в виду?

– Твоя мотивация не допускать меня в EDA – корыстная. Ты завидуешь мне. А зависть как мотивация недопустима. Я обращаю внимание на это как ваш единоверец. – Хэмилтон добавил мягко: – Это мой долг.

– Зависть, – повторил ангел. – Да, зависть, она же ревность, подпадает под категорию греха. За единственным исключением: Господь наш – ревнивый Бог. В этом виде термин означает лишь то, что может существовать только один Единый Истинный Бог. Поклонение иным псевдобогам есть отрицание Его Природы, возврат к доисламским верованиям.

– Но, – запротестовал Брэйди, – любой бабиист может ревностно изучать Божьи труды!

– Ревностно тут означает, что он исключает все остальные труды и привязанности, – сказал ангел. – Да, это единственное значение термина, которое не связано с отрицательными моральными характеристиками. Можно говорить о ревностной защите своего наследия, что означает в данном случае фанатичную решимость охранять то, что принадлежит только одному. Однако же этот язычник обвиняет тебя в ревности в другом смысле – в том, что ты хочешь не допустить его до справедливо принадлежащей ему должности. И твоей мотивацией при этом является завистливая, злонравная и скупая жадность – коротко говоря, отказ подчиниться Назначению Космоса.

– Но… – Брэйди отчаянно взмахнул руками.

– Этот язычник верно указал на то, что добрые с виду деяния, которые, однако, вызваны злыми намерениями, являются лишь фальшиво добрыми. Ваши акты фанатичного поклонения перекрываются вашей порочной алчностью. И хотя ваши деяния и направлены на поддержание дела Единого Истинного Бога, но души ваши нечисты и запятнаны.

– Дай определение термина «нечистый»… – начал Брэйди, но было уже слишком поздно. Приговор был вынесен. Солнце над головой беззвучно съежилось, приобрело болезненно-желтый оттенок, а потом исчезло вовсе. Жестокий сухой ветер засвистел вокруг перепуганных сотрудников. Почва под ногами иссохла, стала пустынной.

– Вы сможете подать свои апелляции позже, – промолвил ангел из мрачной тьмы, явно собираясь покинуть их. – У вас будет более чем достаточно времени для использования обычных каналов.

То, что было частью цветущего пейзажа, окружавшего здания EDA, стало теперь выжженным квадратом засушливой пустоши. Тут ничего не росло. Деревья и трава превратились в сухие стебли. Наказанные же принялись уменьшаться в размерах, пока не стали приземистыми сгорбленными фигурами, темнокожими и волосатыми, с открытыми ссадинами на грязных руках и лицах. Покрасневшие глаза их наполнились слезами; они отчаянно переглядывались.

– Прокляты, – безнадежно проскрипел Брэйди. – Мы прокляты.

И действительно, они очевидно и однозначно потеряли спасение. Карликовые сгорбленные фигурки жалко копошились вокруг, несчастные и лишенные цели. Ночная тьма лежала на них, воздух был полон парящей пыли. По выжженной земле под их ногами проползла змея, а вскоре послышалось и первое клацанье клешней скорпиона…

– Мне жаль, – рассеянно произнес Хэмилтон, – но правда всегда выходит наружу.

Брэйди злобно взглянул на него снизу вверх. Покрасневшие глаза злобно светились на его заросшем шерстью лице, космы грязных волос свисали на уши и шею.

– Язычник, – пробормотал он и отвернулся.

– Добродетель есть сама себе награда, – напомнил ему Хэмилтон. – Пути Господа неисповедимы. Нет ничего успешнее успеха.

Вернувшись к своей машине, он уселся и вставил ключ в замок зажигания. Облака пыли опускались на ветровое стекло; он включил стартер. Однако ничего не происходило: мотор отказывался заводиться. Какое-то время он бесцельно тратил заряд аккумулятора, соображая, что же могло сломаться. Затем, к своему ужасу, заметил, как изменилась, выцвела обшивка кресел. Яркие и красочные ткани стали мутными, неясных цветов. К сожалению, машина попала в зону действия проклятия.

Хэмилтон открыл бардачок и извлек свой зачитанный справочник по ремонту машин. Но толстенькая брошюра больше не содержала схем конструкции автомобиля – вместо этого она стала сборником обычных повседневных молитв.

В этом мире молитва замещала знание механики. Развернув книгу перед собой, он включил первую скорость, нажал на газ и отпустил сцепление.

– Нет бога, кроме Единого Бога, – начал он, – и Второй Баб есть…

Мотор завелся, и машина с шумом двинулась вперед. Кряхтя, скрипя и стреляя, она выползла с парковки на улицу. Там, позади Хэмилтона, проклятые инженеры остались бродить по своему отравленному квадрату земли. Они уже начали спорить между собой относительно правильной тактики апелляции, цитируя даты и авторитетов. Они вернут себе свой статус, понял Хэмилтон. Они справятся.

Чтобы вернуться по шоссе в Белмонт, потребовались четыре разные повседневные молитвы. В одном месте, проезжая автосервис, он подумал было остановиться на ремонт. Но вывеска заставила его нажать на газ:

НИКОЛТОН И СЫНОВЬЯ

АВТОЛЕЧЕНИЕ

А под вывеской была небольшая витрина с духовной литературой, увенчанная слоганом: «Каждый день и с каждой молитвой моя машина все молодеет».

После пятой молитвы двигатель наконец заработал как положено. Да и обшивка кресел приобрела свой первоначальный блеск. К нему вернулась определенная уверенность – он сумел выбраться из довольно поганой ситуации. В каждом мире есть свои законы. Все, в общем, сводилось к тому, чтобы изучить их.

Сейчас вечер уже спустился повсюду. Машины мчались по Эль Камино, их огни слепили глаза. Сзади в темноте подмигивали огни Сан-Матео. Над головой зловещие тучи покрывали ночное небо. Максимально осторожно ведя машину, Хэмилтон перестроился из потоков пригородного траффика на выезд с магистрали.

Слева от него лежала территория «Калифорния Мэйнтенанс». Но ехать на ракетный завод смысла не было; его не ждали там даже в его родном мире, и один Бог знал, как дела обстояли тут. Интуиция подсказывала, что могло быть только хуже. Намного хуже. Человек типа полковника Эдвардса в этом мире мог натворить невообразимо много.

Справа же светился маленький знакомый оазис. Эх, сколько вечеров он провел, отдыхая в «Тихой гавани»… Находящийся прямо напротив ракетного завода бар был излюбленным местом, где сотрудники пили пиво жаркими летними днями.

Запарковав машину, Хэмилтон вышел из нее и отправился вниз по темному тротуару. Начало потихоньку накрапывать, когда он с облегчением подошел к привычно переливающейся неоном рекламе местного пива. «Golden Glow», «Золотистый отсвет».

Бар был полон народа и дружелюбного шума. Хэмилтон мгновение постоял в дверях, наслаждаясь присутствием обычного грешного люда. Ну хотя бы это не изменилось. Те же самые дальнобойщики в черных кожанках торчали над своим пивом в дальнем углу стойки бара. Та же самая голосистая молодая блондинка оседлала свой стул – неизбежная фея из бара, пьющая подкрашенную виски воду. Музыкальный автомат в ярких наклейках бешено орал из своего угла близ плиты. Пара лысеющих работяг в стороне ожесточенно сражалась в шаффл-борд.

Протискиваясь среди посетителей, Хэмилтон добрался до ряда табуретов. Прямо по центру, близ огромного зеркала, размахивая пивной кружкой и перекрикиваясь со случайными дружками, возвышалась знакомая фигура.

В усталом и измученном мозгу Хэмилтона расцвела извращенная радость.

– Я-то думал, ты помер, – сообщил он, хлопая Макфайфа по плечу. – Здорово, жалкий ублюдок!

Макфайф от неожиданности крутнулся на табурете, расплескивая пиво.

– Да будь я проклят. Привет, коммуняка! – На радостях он махнул бармену: – Налей моему приятелю пивка, черт бы драл!

Хэмилтон сказал озабоченно:

– Давай-ка чуть потише. Ты не слыхал, что ли?

– О чем еще?

– О том, что произошло. – Хэмилтон занял свободный табурет. – Ты разве не заметил? Не видишь никакой разницы между тем, что было, и тем, что стало?

– Заметил, – сказал Макфайф. Непохоже было, чтоб это его как-то волновало. Откинув полу своего пальто, он продемонстрировал Хэмилтону то, что носил на себе. С него свисали амулеты удачи – все до единого, какие только можно придумать, целый набор для каждой ситуации. – Я опережаю тебя на двадцать четыре часа, друг, – сказал он. – Не знаю, кто такой этот Баб и откуда они выкопали эту замшелую арабскую религию, но меня это вообще не беспокоит. – Поглаживая один из амулетов, золотой медальон с таинственными символами на нем, выгравированными в виде пересекающихся кругов, он добавил: – Без глупостей тут со мной, не то я вызову нашествие крыс, и они разорвут тебя в клочья.

Хэмилтону принесли пиво, и он с радостью взял стакан. Вокруг него сновали люди, звучал привычный шум, все занимались своими делами. На время примирившись с жизнью, он расслабился и позволил себе раствориться в общем балагане. Да, собственно, другого выбора и не оставалось.

– Кто этот твой друг? – потребовала ответа местная шлюшка с хищным выражением лица. Она ухитрилась пробраться через толпу к Макфайфу и теперь висела на его плече. – Он миленький.

– Отвали, – посоветовал ей Макфайф благодушно. – А то я тебя в червяка превращу.

– Умник, – хмыкнула девушка. Она приподняла юбку и указала на некий небольшой предмет, засунутый за подвязку. – Попытайся одолеть вот это, – сказала она Макфайфу.

Макфайф с интересом уставился на белеющий предмет.

– А что это такое?

– Кость из стопы Мухаммеда.

– Святые хранят нас, – благочестиво заметил Макфайф и отхлебнул еще пива.

Опустив обратно юбку, девушка обратилась к Хэмилтону:

– Вроде бы я видела тебя тут и раньше, верно? Ты же работаешь на той здоровенной ракетной фабрике через дорогу?

– Работал, – ответил Хэмилтон.

– Этот шутник – красный, – добровольно поделился информацией Макфайф. – И атеист.

Девушка в ужасе отпрянула.

– Правда, что ли?

– Правда, – заверил ее Хэмилтон. Ему было уже все равно. – Я тетка Льва Троцкого по матери. И еще я родил Джо Сталина.

Мгновенно режущая боль ударила его изнутри; скорчившись, он рухнул с табурета на пол и уселся там, обхватив себя руками и стуча зубами от невыносимой боли.

– Так тебе и надо, – сказал Макфайф без сожаления.

– Помогите, – проблеял Хэмилтон.

Добросердечная девушка присела рядом с ним.

– Тебе не стыдно за себя? Где твои «Речения»?

– Дома, – прошептал он, серый от боли. Судороги вновь хлестнули по нему сверху донизу. – Я умираю. Лопнул аппендикс.

– Где твое молитвенное колесо? В кармане пальто? – Она ловко начала обшаривать его одежду, гибкие пальцы так и летали.

– Отвезите… меня… к доктору, – сумел выдавить он из себя.

Бармен наклонился к ним.

– Выбрось его наружу или вылечи его, – недовольно сказал он девушке. – Здесь умирать запрещено.

– Ни у кого не найдется немного святой воды? – крикнула девушка пронзительным сопрано.

Толпа зашевелилась, из нее вынырнула небольшая плоская фляжка.

– Всю не трать, – предупредил скаредным тоном чей-то голос. – Это из источника в Шайенне.

Открутив крышку, девушка плеснула немного теплой воды на свои пальцы с ярко-красными ногтями и быстро разбрызгала ее каплями на Хэмилтона. Лишь только первые капли коснулись его, жгучая боль отступила. По его измученному телу разлилось умиротворение. Чуть погодя с некоторой помощью девушки он даже ухитрился сесть.

– Проклятие снято, – деловито подытожила девушка, возвращая святую воду хозяину. – Благодарю вас, мистер.

– Купи пива этому человеку, – посоветовал Макфайф, не оборачиваясь. – Он истинный последователь Баба.

Пенящаяся кружка пива уплыла в толпу вслед за фляжкой, а Хэмилтон кое-как вскарабкался обратно на табурет. Никто не обращал на него внимания; девушка удалилась обрабатывать владельца святой воды.

– Этот мир, – проскрипел Хэмилтон через сжатые зубы, – безумен.

– Ни хрена он не безумен, – ответил Макфайф. – Что в нем такого безумного? Я за весь день ни разу за пиво не заплатил. – Он тряхнул своим мощным набором талисманов. – Все, что нужно, – это просто обратиться к ним.

– Объясни мне, – пробурчал Хэмилтон. – Это место, бар этот. Отчего Господь не сотрет его с лица земли? Если этот мир стоит на моральных законах…

– Этот бар необходим для морального баланса. Это сточная яма греха и порока, бордель неправедности. Ты думаешь, спасение сможет работать без проклятия? Думаешь, добродетель может существовать без греха? Вот в чем проблема с вами, атеистами, – вы никак не поймете механику зла. Просто заходи внутрь и наслаждайся, парень. Если ты один из Верных, то тебе и вообще не о чем беспокоиться.

– Ну ты и приспособленец.

– А ты как хотел.

– Выходит, Господь позволяет тебе сидеть тут, хлестать пиво и лапать здешних шлюх? Врать, и сквернословить, и делать все что захочешь?

– Я знаю свои права, – небрежно ответил Макфайф. – И я знаю, что здесь главное. Оглянись вокруг, поучись. Присмотрись к тому, что происходит.

Чуть ниже зеркала к стене бара был прибит плакат: «Что сказал бы Пророк, если бы обнаружил тебя в месте вроде этого?»

– А я тебе доложу, что бы он сказал, – сообщил Макфайф. – Он бы сказал: «Первый тур за мной, ребята». Он нормальный парень. Не то что вы, профессора яйцеголовые.

Хэмилтон понадеялся на лучшее, но дождь из жалящих змей так и не пролился. Абсолютно спокойно и расслабленно Макфайф продолжал глотать свое пиво.

– Ну, судя по всему, я не влился в этот мир, – сказал Хэмилтон. – Если б я ляпнул такое, меня бы убило на месте.

– Ну так вливайся.

– Как? – вскричал Хэмилтон. Его безмерно угнетало чувство несправедливости, какой-то принципиальной неправильности всего этого. Мир, который для Макфайфа был абсолютно логичен, казался ему дурной пародией на справедливо устроенную вселенную. Он лишь изредка улавливал какие-то обрывки логики – сквозь туман и растерянность, что окружали его с момента аварии на Беватроне. Ценности, лежавшие в основе его мира, моральные истины, пронизывающие бытие на протяжении всей его жизни, исчезли. На их место пришла дикарская, грубая ненависть к чужакам, архаичная система родом… откуда?

Нетвердой рукою он полез в карман пальто и достал оттуда записку, которую дал ему доктор Тиллингфорд. На ней было имя Пророка. Центр, Гробница Второго Баба, та исходная точка, через которую этот чуждый западной цивилизации культ каким-то образом проник в нее и поглотил знакомый ему мир. Всегда ли существовал некий Хорэс Клэмп? Неделю назад, несколько дней назад ведь не было никакого Второго Баба, никакого Пророка Единого Истинного Бога в Шайенне, штат Вайоминг. Или…

Макфайф заглянул к нему через плечо, чтобы прочитать текст на обрывке бумаги. На лице его появилось странное недоброе выражение; легкое и развязное настроение куда-то исчезло, его сменила серьезность, жесткая и гнетущая.

– Что это? – потребовал он ответа.

– От меня ожидают, что я повстречаюсь с ним, – сказал Хэмилтон.

– Нет, – сказал Макфайф. Внезапно его рука рванулась вперед в попытке выхватить записку. – Выбрось это. – Его голос дрогнул. – Не придавай этому значения.

Отбиваясь, Хэмилтон сумел удержать записку. Макфайф схватил его за плечо; крепкие пальцы вонзились в тело Хэмилтона. Табурет под Хэмилтоном зашатался, и тот полетел на пол. Сверху всей своей массой рухнул Макфайф, и мужчины продолжили, потея и задыхаясь, сражаться за записку на полу.

– Никакого джихада в этом баре. – Бармен перепрыгнул через стойку, чтобы положить конец драке. – Хотите навалять друг другу – сперва выйдите отсюда.

Недовольно ворча, Макфайф кое-как поднялся на ноги.

– Выбрось это, – повторил он, отряхивая одежду. Лицо его при этом было застывшим, искаженным каким-то внутренним беспокойством.

– Да в чем дело-то? – Хэмилтон снова уселся. Он нашел свое пиво и поднял кружку. Что-то происходило в грубом звероподобном мозгу Макфайфа, и было непонятно, что именно.

В этот момент уже знакомая шлюшка пробилась к ним через толпу. С ней рядом виднелась печальная и изможденная фигура. Билл Лоус со стопкой крепкого в руке мрачно раскланялся с Макфайфом и Хэмилтоном.

– Добрый день, – почти пропел он. – Пусть больше не будет конфликтов. Мы все здесь друзья.

Уставившись на барную стойку, Макфайф сказал:

– С учетом всего, нам, похоже, придется ими быть. – Развивать эту мысль он не стал.