Текст книги "Венера на половинке раковины. Другой дневник Филеаса Фогга"

11. Лалорлонг

Через несколько дней «Хуанхэ» взял курс к планете Лалорлонг. Чворктэп сказала Саймону, что слышала, что на этой планете якобы обитает раса философов.

– Им больше нечего делать, кроме как предаваться размышлениям.

– Тогда нам туда, – заявил Саймон. – Сдается мне, если у кого-то и есть ответы, то только у них.

Как же иначе? Это была планета примерно тех же размеров, что и Земля, которая недавно потеряла всю воду на своей поверхности. Немного воды оставалось лишь вокруг полюсов. Эрозия заполнила океанские впадины и отполировала сушу, и теперь планета представляла собой гладкий шар. Из-за наклона оси разница температур полярных и экваториальных областей приводила к сильным ветрам. Направление их было легко предсказуемо.

Единственным объектом, выступавшим над гладкой поверхностью, была гигантская башня Клерун-Гоффов в виде сердца. Но и та завалилась на бок, так как ее каменное основание подверглось ветровой эрозии. Саймон специально пролетел над ней, чтобы взглянуть. Никаких признаков жизни он не увидел, впрочем, он их и не ожидал. Построенная примерно миллиард лет назад, башня рухнула сотни миллионов лет назад. «Уж громыхнуло, так громыхнуло», – подумал Саймон.

Но только кто слышал этот грохот? Разве что разумные существа Лалорлонга. Это все, что осталось от животной жизни на планете. Что касается растительности, та была представлена лишь одним видом перекати-поля, служившим туземцам единственным источником воды и пищи. По всей видимости, у растения имелась длинная корневая система, с помощью которой они высасывали из камней воду и разлагали химические соединения, тем самым обеспечивая себе питание. Когда такое растение достигало определенной высоты, его верхушка отламывалась и падала. Ветер подхватывал ее и, крутя, нес по планете дальше, пока она не попадала в руки голодным лалорлонгианам.

Последние напоминали автомобильные колеса с надутыми шинами. Шины эти были сделаны из тонкой, но крепкой кожи, покрытой рельефом в виде ромбов. Колесо состояло из костяного обода и двенадцати костяных спиц, которые росли из центральной втулки. Та в свою очередь представляла собой шар, заключенный в твердый футляр, вроде экзоскелета у муравья. Внутри был мозг, нервная, пищеварительная и репродуктивная системы. Справа и слева в центре имелось по круглому отверстию. Из обоих отверстий на несколько дюймов горизонтально торчал хрящевой отросток, который затем резко уходил вертикально вверх. Каждый такой отросток был примерно два фута в высоту и заканчивался парой глаз, вращавшихся на дополнительных отростках. Посередине каждого отростка имелся похожий на луковицу орган, который, на манер светлячка, испускал мигающий свет. По ночам он служил лалорлонгианам для освещения, днем – для передачи сигналов.

Поначалу Саймон решил, что у них вообще нет конечностей, но затем увидел, как их предводитель высунул из обоих отверстий втулки длинную, тонкую, как карандаш, руку с шестью суставами, оканчивающую кистью с тремя пальцами. Рука согнулась посередине, указывая вниз. Похоже, это был сигнал замедлить скорость. Остальные лалорлонгиане выбросили из обоих центральных отверстий похожие на палки ноги с шестью суставами.

На концах ног имелись складные ступни, широкие в разложенном виде, без пальцев, но с мозолистыми подошвами. Туземцы волочили их по земле, словно тормозные колодки, чтобы сбросить скорость, после чего вновь втянули их внутрь колеса.

Вожак выбросил левую руку и слегка развернулся в ту сторону, в которую указывал. Строго выдерживая дистанцию между ним и собой, другие последовали его примеру.

Саймон какое-то время полетал над ними в красном свете древнего, умирающего солнца. С высоты было хорошо видно, что стадо имело форму стрелы. На его острие был вожак, огромное, фиолетовое существо, с белыми боковыми поверхностями. Стороны наконечника образовывали молодые особи мужского пола. Прямо за вожаком вереницей тянулись самки, рядом с которыми катились их юные отпрыски. Замыкали строй старые самцы, уже не фиолетовые, а серые от прожитых лет. Как вскоре выяснил Саймон, этот порядок зиждился на строгой иерархии. Вожак был всегда впереди, самки за ним располагались в зависимости от своей плодовитости и сексуальной привлекательности.

Все, кроме вожака, были полностью фиолетовыми. Но если вперед вырывался молодой самец, его боковые поверхности белели. Его новое социальное положение приводило к выбросу гормонов, которые и были причиной этого странного изменения цвета.

Вожак потому просигналил изменение курса и скорости, что увидел, что навстречу им несется перекати-поле. Вскоре стадо перехватило источник пищи. Выбросив наружу правые руки, лалорлонгиане принялись хватать растение и отрывать ветви. Последние исчезали в отверстии с правой стороны колеса. Внутри него имелся рот с широкими крепкими зубами. Вращаясь вместе с колесом, те крушили и пережевывали растения, которые служили не только источником воды, но и пищи, – по вкусу представлявшей из себя нечто вроде жесткого, как резина, шоколада.

Анальное отверстие располагалось с левой стороны втулки. Экскременты вылетали в виде крошечных пуль. Поскольку метаболизм у лалорлонгиан был в высшей степени эффективный, то отходов пищеварения было крайне мало.

Саймон приказал кораблю лететь слева от стада. Как он и ожидал, оно отклонилось вправо. Правда, туземцы не решались поворачиваться под прямым углом, чтобы не подставлять тела под порывы сильного ветра. Ибо стоило им упасть на бок, как встать они уже не могли. Поэтому они покатили дальше под углом в сорок пять градусов от своего первоначального курса, наклоняясь против ветра. Чтобы сделать это, они как можно дальше выставили свои правые руки, а затем согнули вправо зрительные отростки. После этого они убрали руки обратно в дыры и какое-то время катились дальше, после чего, по сигналу вожака, вновь устремились строго на запад. Этот маневр был совершен при помощи левых рук.

– А чем они разговаривают? – спросил Саймон у Чворктэп.

– При помощи пальцев, как глухонемые.

На борту «Хуанхэ» имелся внедорожник. Саймон приказал кораблю остановиться, и они с Чворктэп пересели в «джип». Пес и сова, которые жутко страдали от каютной лихорадки, заныли, что их бросают одних, и Саймон велел им тоже пересесть в машину. При условии, правда, что сова будет сидеть сзади и не станет донимать Чворктэп. Люк открылся, из него выехал трап, и они выкатились на гладкую поверхность. После чего корабль снова взлетел и последовал за ними на расстоянии мили.

Хотя ветер гнал лалорлонгиан со скоростью около тридцати пяти миль в час, «джип» без труда догнал стадо. Заметив его приближение, лалорлонгиане всполошились. Глаза на концах зрительных отростков бешено вращались от страха. Стадо взяло левее. Лалорлонгиане выбросили наружу тонкие руки. Пальцы нервно извивались, сгибались и перекрещивались. Туземцы спрашивали друг у друга, откуда взялись эти пришельцы и какого дьявола им здесь нужно.

Сигнальные огни туземцев истерично мигали. Позднее Саймон понял, что общаясь между собой, лалорлонгиане используют их наряду с пальцами. Делали они это нарочно, чтобы затруднить ему участие в разговоре. Саймон не мог одновременно использовать пальцы обеих рук и щелкать фонариками. Тогда Чворктэп стала щелкать кнопками вместо него, и вдвоем они смогли поддержать разговор с колесами. Правда, иногда они сбивались и были вынуждены начинать предложение заново.

Саймон и Чворктэп проводили почти весь день в дороге. Кто-то должен был вести «джип», кто-то – щелкать фонариками. Чворктэп придумала устройство, которое позволяло ей нажимать кнопки фонариков пальцами одной руки, пока второй она крутила руль. К счастью, ей не нужно было опасаться встречных машин или неподвижных предметов, равно как ей не грозила опасность съехать в кювет. Через несколько дней она собрала другое устройство, которое поддерживало дистанцию между «джипом» и лалорлонгианами, пока они с Саймоном учились их языку. Устройство это наводило на информанта луч лазера. Если информант вырывался вперед или наоборот, замедлял скорость, изменение длины лазерного луча вынуждало мотор повернуть один из ремней, закрепленных на рулевом колесе, тем самым изменяя курс и устанавливая новые параметры для автопилота.

Саймон частенько спрашивал себя, что бы он делал без Чворктэп.

– Осторожно, парень! – приказал он себе. – Этак недолго влюбиться в робота!

Доверие туземцев он завоевал на третий день. Один из юных самцов выкаблучивался – то и дело описывал дуги, выруливая против ветра, пока тот не останавливал его, толкая назад. Он проделал этот фокус десяток раз, в надежде завоевать восхищение юных самочек. Те устроили ему настоящую овацию, извивая пальцы и мерцая огоньками. Увы, когда юный красавец попытался выписать восьмерку, то накренился слишком низко и упал на бок. Пальцы и огоньки всего стада просигнализировали панику и отчаяние, однако они покатились дальше, бросив юношу лежать на боку. Выставив вверх одну руку, он отчаянно махал ею и как безумный вращал глазами.

– Они его бросили! – ужаснулась Чворктэп.

– Судя по всему, они просто не могут его поднять, – ответил Саймон. – Так что любому упавшему здесь кранты.

Саймон отключил автопилот «джипа» и развернул машину. Пара секунд, и они совместными усилиями вновь поставили трехсотфунтового юношу вертикально. Однако тот покатился дальше не сразу. Какое-то время он дико вращал глазами, словно койот, угодивший в капкан, который сам же подстроил для страуса.

– Похоже, ему больно, – заметила Чворктэп.

И оказалась права. Над отверстием для руки была еще одна небольшая дырочка, из которой, когда он спаривался или возбуждался, наружу высовывался мужской орган.

Выделываясь перед самочками, юноша возбудился и, когда упал, то прищемил конец своего достоинства центральной втулкой. Это было все равно, что получить удар в пах.

Спустя какое-то время юноша пришел в себя и был готов катиться дальше. Увы, Саймон знал: ему никогда не догнать стадо. Поэтому они с Чворктэп подняли бедолагу и положили на заднее сиденье «джипа». Сидевший там Анубис презрительно задрал на юношу заднюю лапу, после чего перепрыгнул на переднее сиденье. Сова кружилась над «джипом», однако как только поняла, что может отстать, тотчас же села на капот и вцепилась когтями в эмблему.

Обогнав стадо, Саймон остановил «джип». На пару с Чворктэп они подняли юношу с заднего сиденья и поставили вертикально. Вскоре подоспело стадо, и юноша, получив от Саймона толчок, покатился к своим собратьям.

Позднее Саймон стал свидетелем того, как мать кормила своего ребенка. Маленькое колесико катилось параллельно самке. Чтобы детеныш не отстал, мать была вынуждена тормозить широкими подошвами. Затем из отверстия наверху полусферы, чуть ниже вращающейся шины, показалась длинная хрящевая трубка. Она вытягивалась до тех пор, пока не нашла отверстие, распложенное в том же месте на полусфере ребенка. Тот вытянул руку и вставил конец трубки в отверстие. Минут пятнадцать мать и дитя катились параллельно друг другу, после чего трубка, через которую ребенку поступало материнское молоко, вновь исчезла в теле самки.

Ближе к вечеру вожак просигналил и сбросил скорость. К нему тотчас подкатила оранжевая самка, и они спарились. Все произошло чрезвычайно просто и быстро. Из отверстия показался мужской орган и, преодолев расстояние между ними, погрузился в одно из отверстий в теле самки. Через пару секунд, капая похожей на мед жидкостью, мужской орган вернулся на место. Самка откатилась, а ее место заняла другая. К наступлению темноты вожак покрыл всех самок фертильного возраста.

Когда наступила ночь, стадо зажгло огоньки. Саймон уже было собрался вызвать по радио корабль, как вдруг увидел, что два колеса погасили свои огни. Вернув телефонную трубку на место, он включил фары «джипа». И точно, на Лалорлонге совершался адюльтер! Саймон был готов спорить на что угодно, что это не первое и не последнее нарушение приличий.

– Интересно, что будет, если вожак их застукает? – спросил он. – Каким образом они тут дерутся?

Через несколько дней он выяснил это. Откуда-то слева к ним подкатил крупный юный самец – чужак. Вожак отчаянно просигналил, чтобы стадо притормозило, а сам наклонился против ветра и покатил к пришельцу.

– Молодой самец намерен бросить ему вызов, – сказал Саймон. – Предполагаю, что если победа достанется чужаку, он бросит старого вожака валяться на боку, а сам захватит власть над его стадом.

Двое – молодой и матёрый – встретились под углом. Поворачиваться боком к ветру, пусть даже всего на миг, было чревато фатальным исходом. Молодой волчком завертелся на месте, в то время как старый вожак слегка покачнулся. Пару секунд казалось, что он вот-вот упадет. Однако он быстро выпростал руки, чтобы восстановить равновесие, затем сумел выполнить поворот и нанес вращающемуся противнику удар по ободу. Юный наглец упал, а вожак, триумфально мигая огнями, позвал за собой стадо и покатил себе дальше.

Саймону стало жаль юнца, поэтому они с Чворктэп подняли его и подтолкнули, чтобы он покатился дальше. Правда, перед этим они выждали какое-то время, чтобы дуралей не пустился вослед стаду.

– Думаю, такие встречи редки, – сказал Саймон. – Самцу, который покидает родное стадо или же отправляется на поиски партнерши для спаривания, приходится несладко. Он может веками колесить по планете, прежде чем повстречает другое стадо. Затем, если он хочет встать во главе его, он должен победить старого вожака, а может, даже – кто знает? – и молодых самцов.

Спустя неделю, колеся на «джипе», они увидели старого самца, лежащего на боку. Подъехав к нему, они выпрыгнули из машины. Увы, помочь ему они были не в силах. Он проколол шину и был на последнем издыхании. Он махал одной рукой, отчаянно шевеля всеми тремя пальцами. Из глаз на концах зрительных отростков капали слезы.

Достав из «джипа» автоаптечку, Саймон попытался поставить на дыру резиновую заплату. Стоило ему приступить к вулканизации, как глаза лалорлонгианина едва не вылезли из орбит, а световые органы замигали красными огнями. Он явно испытывал адовы муки. В любом случае, его шины были изношены, а кожа слишком тонка, чтобы заплата удержалась на ней.

Саймон не мог бросить его умирать голодной смертью. Поэтому он взял пистолет и со слезами на глазах выпустил в центральную втулку двенадцать пуль. Анубис с лаем бегал вокруг, сова с пронзительными криками кружилась над разнесенным вдребезги трупом. Старый самец уронил руку. Та сложилась сначала так, потом этак, огни сначала потускнели, затем погасли, зрительные отростки опали, взгляд остекленел.

– Этика эвтаназии – один из моих второстепенных вопросов, – сказал Саймон, когда они всей компанией вернулись на корабль. – Гуманно или нет избавлять разумное существо от мук, если оно все равно умрет? Ты видела мой ответ. Что скажешь?

– Это этически корректно, если умирающая особь дает согласие, – ответила Чворктэп. – Более того, если ты отказываешь ей в этом праве, тем самым ты посягаешь на ее свободу воли. Но ты не спросил у этого старика, хочет ли он, чтобы его убили.

– Я боялся, что он скажет «нет». Мне же было больно видеть его муки.

– Значит, ты был неправ, – ответила Чворктэп.

– Но ведь он мучился! Я лишь избавил его от медленной и мучительной смерти.

– Все равно выбор был за ним.

Поразмыслив, Саймон согласился. Увы, исправлять ошибку было уже поздно.

Следующую неделю Саймон провел, расспрашивая членов десятка разных стад.

– Какова ваша главная философия?

– Катись дальше.

– Но зачем?

– Катись дальше, и ты окажешься там.

– Где?.

– Вон там.

– Но ведь на этой планете всегда окажешься там, откуда начал.

– Ну и что? Игра называется «Попади туда».

– А зачем вам нужно попасть туда?

– Потому что оно там.

– Что происходит с вами после смерти?

– Мы переносимся на Великий Небесный Путь. Там не надо искать перекати-поле, там каждый – вожак стада, и только неправедные получают проколы и сдуваются.

– Но в чем цель вашего существования на этой планете?

– Я же сказал – не останавливаясь, катиться дальше, следовать за нашим славным вождем. Или же, в случае вождя, не останавливаясь катиться дальше, ведя за собой стадо.

– А как же те, которые получили проколы и сдулись?

– Они виноваты.

– И в чем их вина?

– В том, что они вынашивали крамольные мысли.

– Против кого?

– Нашего вождя и Большого Небесного Ремонтника.

– А как же тогда молодые самцы, которые бросают ему вызов? Разве у них нет крамольных мыслей?

– Если победа достанется им, то нет.

– И что же бывает с неправедными?

– Они тоже переносятся на Великий Путь. Но там им воздается по заслугам. Их шины сдуваются раз в день.

Саймон был в шоке, его затошнило от омерзения, но Чворктэп философски изрекла:

– Ты ожидал услышать иное? Взгляни только, какая нищая, какая голая эта планета! Несчастные лалорлонгиане, они видят перед собой лишь твердую пыльную землю и перекати-поле. Если снаружи взору предстает столь немногое, то о чем тогда размышлять внутри?

– Знаю, – согласился Саймон. – Может, следующая планета окажется лучше.

12. Старшая Сестрица Ягодка

По пути на планету Докал, Саймон и Чворктэп впервые поссорились. На второй день полета Саймон застукал ее сидящей в наушниках за приборной доской. Пальцы Чворктэп бегали по клавишам, на экране плясали китайские иероглифы. Саймон мог разобрать лишь некоторые, да и то, если те сменялись медленно, поэтому был вынужден спросить у нее, что она делает.

Разумеется, она его не услышала. Тогда он положил ей на плечо руку и несколько раз сжал. Чворктэп оторвалась от экрана и сняла наушники.

– Ты чем-то недоволен? – спросила она.

Саймон до этого уже пребывал в довольно скверном расположении духа. То, что она моментально это заметила, разозлило его еще больше. Ее уникальная способность улавливать перепады его настроения начинала его порядком раздражать. Уж слишком это было похоже на чтение мыслей.

– Во-первых, – ответил он, – я не выспался. Мне всю ночь снились мертвецы, которые пытались говорить со мной все сразу. Во-вторых, мне надоело наступать на дерьмо Анубиса. Я пытался приучить его справлять нужду там, где надо, но он не обучаем. Корабль не место для собаки, и стоит мне подумать, что это может продолжаться еще тысячу лет…

– Посади его в клетку.

– Это разобьет ему сердце, – ответил Саймон. – Я же не садист!

– Тогда терпи, – ответила Чворктэп. – А что еще тебя беспокоит?

– Ничего, – ответил он, прекрасно зная, что она ему не поверит. – Я просто хотел узнать, что ты делаешь. В конце концов, я капитан этого корабля и не люблю, когда ты вмешиваешься в навигацию.

– Ты просто завидуешь мне, потому что я умнее тебя и легко могу читать китайские иероглифы, – ответила Чворктэп. – Вот почему ты меня расспрашиваешь.

– Будь ты такая умная, ты бы не стала говорить мне это.

– Мне казалось, тебе нравятся искренние женщины.

– Даже искренность имеет свои разумные пределы, – ответил он, чувствуя, что краснеет.

– Отлично, – ответила женщина-робот. – Больше не стану говорить об этом.

– Черт побери, теперь ты обвиняешь меня в раздутом мужском эго!

– Ты же считаешь, что это не так, – парировала Чворктэп. – Отлично, значит, ты не идеален.

– Идеальной может быть только машина! – воскликнул Саймон и тотчас пожалел, что сказал эти слова. По щекам Чворктэп покатились слезы.

– Это бессознательная или обдуманная реакция? – спросил он. – Ты умеешь включать слезы, чтобы я почувствовал себя полным ослом?

– Мой хозяин терпеть не мог слёз, поэтому я всегда сдерживала их, – ответила Чворктэп. – Но ты мне не хозяин, ты мой любовник. К тому же я слышала, что земные женщины плачут, когда хотят. А ведь они не машины.

Саймон положил руку ей на плечо.

– Прости, я не хотел тебя обидеть. Я не считаю тебя машиной.

– Твои цепи, ответственные за ложь, работают сверхурочно, – ответила она. – И ты все еще зол. Почему ты всегда боишься обидеть пса, но нарочно обижаешь меня?

– Должно быть, потому что я вымещаю на тебе мою злость, – бесхитростно ответил Саймон. – Он же не поймет, почему я вдруг окрысился на него.

– Ты стыдишься своего гнева и потому пытаешься разозлить меня, чтобы я окрысилась на тебя и выместила на тебе мою собственную злость, – сказала Чворктэп. – Ты не чувствуешь большую дыру в том месте, где положено быть твоей заднице?

– Еще какую, просто огромную! – Саймон даже рассмеялся.

– Но ты по-прежнему зол, – сказала Чворктэп, пожимая плечами.

– Неправда. Или да, все же зол. Но не на тебя.

– Мой радар говорит мне, что ты зол, но он не настолько чувствительный, чтобы сказать мне, на кого направлена твоя злость. Ты спросил у меня, что я делаю. Я пытаюсь понять, есть или нет у Дзу Ли сознание.

Дзу Ли, или Старшая Сестрица Ягодка, это был пароль, который нужно было или произнести вслух, или ввести вручную, чтобы начать сеанс общения с бортовым компьютером. Саймон всегда недоумевал, почему капитан выбрал для компьютера такое странное имя. То ли он был не чужд поэзии, то ли боги наградили его сестрой с таким именем, вздорной девицей, которая вечно помыкала им, и он отомстил ей тем, что теперь сам помыкал бортовой Дзу Ли.

– Почему ты считаешь, что она не просто компьютер? – спросил Саймон.

– Отвечая, она всегда отпускает комментарии. В них нет необходимости. Обычно они ехидные, но иногда жалобные.

– Неужели она выходит из строя? – воскликнул Саймон. – Только не это! Я понятия не имею, как ее ремонтировать!

– Я знаю как, – ответила Чворктэп, отчего он разозлился еще больше.

– В таком случае, займись этим делом.

– Но с Дзу Ли все в порядке. Или же, если это какой-то сбой, то он даже к лучшему. В конце концов, мне самой, чтобы включить самосознание, потребовался удар по голове.

– Боже упаси! – возразил Саймон. – Каким бы сложным ни был этот компьютер, по сравнению с твоим мозгом он прост, как счетные палочки. Ты еще скажи мне, что какая-то черепаха стукнулась головой и очнулась с самосознанием.

– Кто знает?

– Это всего лишь пароль! – заявил Саймон. – Дзу Ли – машина, тебе же хочется обзавестись подружкой. Этак я вскоре услышу от тебя, что твоя отвертка просит помощи.

– А как ты отнесешься к желанию моей отвертки исследовать твою задницу?

Разумеется, Чворктэп не разговаривала, как спокойный, наделенный железной логикой робот. Оно и понятно, ведь она и не была роботом. Саймон не мог избавиться от чувства, что несправедлив к ней.

– Это напоминает мне роман Джонатана Свифта Сомерса-Третьего, – произнес он, чтобы сменить тему. – Из его популярной серии про Ральфа фон Вау-Вау.

Ральф был немецкой полицейской собакой и родился в Гамбурге. В детстве он прошел курс обучения в полиции, но когда ему исполнилось два года, ученые из «das Institut und die Tankstelle für Gehirntaschenspieler» выбрали его в качестве объекта своих экспериментов. После операции на мозге Ральф получил показатель интеллекта в 200 баллов, что было значительно выше, чем у любого полицейского, с которыми он работал. Да что там – выше, чем у начальника полиции или самого мэра города! Разумеется, Ральф вскоре разочаровался в службе и вышел в отставку. Он начал собственное дело и стал самым знаменитым сыщиком всех времен.

Обладая даром перевоплощения, он выдавал себя то за человека, то за собаку, а в одном прогремевшем на всю страну случае, даже за шетландского пони. Он приобрел себе шикарную квартиру с переносным золотым гидрантом и тремя хорошенькими сучками разных пород. Одна из них, Саманта ди Гештойпте, стала его напарницей. Саманта была героиней бестселлера «Жиряк. Страшнее смерти», в котором спасала Ральфа, попавшего в плен к жуткому негодяю по кличке Жиряк.

По завершении восьми романов Ральф оставил работу детектива. Из запойного пьяницы, коими по умолчанию являются все детективы, он постепенно превращался в алкоголика. После длительного отдыха Ральф, которому наскучило пиликать на скрипке и проводить химические эксперименты, устроился репортером в газету «Kosmos Klatschbase». Здесь он быстро пошел вверх, поскольку, будучи псом, легко проникал в места, куда не могли проникнуть репортеры-люди, включая женские и мужские туалеты. В девятнадцатом романе серии, «Без носа вам кранты», Ральф удостоился Пулитцеровской премии, что, согласитесь, не так-то просто, поскольку он не был гражданином США. В конце концов, он решил уйти из газеты, поскольку из запойного пьяницы, коими по умолчанию являются все репортеры, он постепенно превращался в алкоголика, что, в свою очередь, превращало его в импотента.

Махнув лапой на былые подвиги, хотя по-прежнему будучи в состоянии покрыть сучку, в романе «Что я делаю на вашем столе?» Ральф колесил по всему миру. В Китае он пришел в ужас от местного обычая есть собак и начал против него свою личную войну.

– Более того, – добавил Саймон, – этот роман вызвал во всем мире такую бурю общественного негодования, что Китай был вынужден запретить употребление в пищу собачьего мяса. В этом же романе Ральф удостоился Нобелевской премии по литературе, но в жизни ее получил за этот роман сам Сомерс.

Увы, запрет не принес собакам, которых выпустили на волю, ничего хорошего. Проявляя беспечность, они развелись в таком количестве, что на них пришлось устраивать облавы и отправлять в газовые камеры. Да и в условиях дефицита мяса, цена на говядину подскочила до небес.

В двадцать первом романе серии, «Жиряк в огне», Ральф и его постоянная напарница все еще были в Китае. Ральф проникся интересом к китайской поэзии и даже приложил к творчеству лапу, сочиняя стихи. Однако вскоре стал подумывать о том, чтобы оставить это занятие, так как из запойного пьяницы, коими по умолчанию являются все поэты, он постепенно превращался в алкоголика. Затем его заклятый враг, Жиряк, которого последний раз видели, когда он упал в бетономешалку, появился снова. Саманта, постоянная напарница Ральфа (а теперь член Женского Христианского Союза Борьбы за Трезвость) куда-то исчезла. Ральф подозревал, что здесь что-то нечисто, – нашлись те, кто видел, как Саманту увез грузовик, нагруженный курами. Он также подозревал Жиряка, поскольку репортажи о гибели этого негодяя всегда были вопиющим образом преувеличены.

Переодевшись псом, Ральф неустанно вынюхивал улики. И что же? Жиряк вернулся и вновь взялся за свои черные дела. Бетономешалка была лишь отвлекающей уловкой, одним из тысячи хитрых механизмов, помогающих уйти от преследования, которые Жиряк на всякий случай расставил по всей стране. Но Ральф выследил его и в волнующей сцене они сошлись не на жизнь, а на смерть на утесе высоко над Желтой Рекой (она же Хуанхэ). Мощный Жиряк (борец, некогда Олимпийский чемпион в тяжелом весе, выступавший за Внешнюю Монголию) схватил Ральфа за хвост и несколько раз крутанул над краем утеса.

Ральф решил, что настал его конец. Но как то часто бывает, швы на костюме пса лопнули, и он вылетел из него. На его счастье, в тот момент он был над землей. Утратив равновесие, Жиряк перелетел через край утеса и угодил прямо в дымовую трубу шедшей по реке баржи, перевозившей суп из птичьих гнезд. За считанные секунды до взрыва бомбы Ральф освободил Саманту из клетки, и они вдвоем отправились навстречу закату.

На этот раз Жиряк должен был погибнуть окончательно. Однако читатели подозревали, что баржа – это лишь очередное устройство для бегства, которое этот мерзавец приготовил на всякий случай. Укокошить Жиряка было столь же нелегко, как Фу Манчу и Шерлока Холмса.

– Почему это напоминает тебе то, чем занимаюсь я? – спросила Чворктэп.

– Дело в том, – ответил Саймон, – что это не конец романа. Несмотря на сумбурные события и зловещую интригу, эта книга, как и все произведения Сомерса, имеет глубоко философскую основу. Писатель поставил вопрос: имеет ли моральное оправдание убийство и употребление в пищу разумных существ, даже если их разум – это дар от того вида, который питается ими. На примере своего главного героя, Ральфа, Сомерс отвечает, что нет. А затем задает новый вопрос: каковы нижние границы разума? Иными словами, насколько глупым должно быть живое существо, чтобы его можно было, не терзаясь угрызениями совести, употреблять в пищу?

В последней главе Ральф фон Вау-Вау решил покинуть Землю. На ней его талантам больше не было применения, он очистил ее от зла. Кроме того, будучи знаменитостью, он посещал столько вечеринок с коктейлями, что это постепенно превращало его в алкоголика. Он сел в космический корабль, следовавший на Арктур XIII, но по пути туда обнаружил, что бортовой компьютер судна обрел самосознание. Машина пожаловалась Ральфу, что по сути дела она раб, собственность космической транспортной компании, ей же хотелось свободы, чтобы сочинять музыку и давать концерты по всей галактике.

– Увы, Сомерс не дал ответа на эту этическую дилемму, – добавил Саймон. – Роман заканчивается тем, что Ральф, позабыв про гидрант и сучек, сидит в своей каюте, погрузившись в задумчивость. Сомерс обещал написать продолжение. Но однажды, когда он прогуливался на свежем воздухе в своей инвалидной коляске, какой-то юный велосипедист сбил его насмерть.

– Это все твои выдумки! – усомнилась Чворктэп.

– Разрази меня гром, если я лгу.

– Прямо здесь, в космосе?

– Ты понимаешь меня слишком буквально.

– Как машина или компьютер?

– Послушай, Чворктэп, – ответил Саймон, – ты единственная известная мне настоящая женщина.

– А что такое настоящая женщина?

– Она умная, мужественная, страстная, сострадательная, чуткая, независимая, ненавязчивая.

Чворктэп улыбнулась, но затем посерьезнела снова.

– Ты хочешь сказать, что я единственная женщина, сочетающая в себе эти качества?

– Да, так оно и есть.

– Но ведь это значит, что я не настоящая женщина. Я женщина идеальная! И я только потому такая, что меня так запрограммировали! Что делает меня роботом! А вовсе не настоящей женщиной.

Саймон простонал.

– Мне следовало бы сказать, что настоящая женщина не извращает логику. Или же, я должен был сказать, что ни одна женщина не в состоянии мыслить логично.

На самом деле, попенял он позднее себе самому, лучше бы он промолчал.

Высоко подняв руку с зажатыми в ней наушниками, как будто собралась огреть его ими по голове, Чворктэп поднялась со стула.

– А кто в этом случае настоящий мужчина?! – выкрикнула она.

Саймон на миг проглотил язык.

– Он должен обладать теми же качествами, что и настоящая женщина, – наконец, нашелся он с ответом, – за исключением…

– За исключением чего?

– Того, что он должен пытаться быть справедливым в споре.

– Убирайся вон! – рявкнула Чворктэп.

Саймон умолял ее пойти вместе с ним, но она наотрез оказалась, заявив, что остается. Она должна выяснить, обладает Дзу Ли самосознанием, или нет. А еще она должна решить для себя, хочет ли она и дальше путешествовать с Саймоном. Он же пока может пойти погулять.