Текст книги "Войны за Иисуса: Как церковь решала, во что верить"

Вышедшие из-под контроля власти клирики, религиозные демагоги со своими священными боевиками, религиозные партии, присвоившие себе функции государства… Все это напоминает худшие черты современного радикального ислама в Иране и Сомали, Ираке и Ливане. Тогда, как и сегодня, проблема заключалась не в свойствах самой религии, не в ее доктринах или Писании, но в том, что государство не было способно контролировать насилие. Прошел всего век со дня обращения Римской империи, и христианские церкви начали себя вести точно так же, как сегодня себя ведут самые радикальные боевые исламские группировки. Это позволяет предположить, что насилие и нетерпимость, присущие современному исламу, ни в коей мере не являются, если можно так сказать, ДНК этой религии, но просто отражают определенные социальные и политические условия.

Прошел всего век со дня обращения Римской империи, и христианские церкви начали себя вести точно так же, как сегодня себя ведут самые радикальные боевые исламские группировки

На эту аналогию указывает одно событие, произошедшее в Константинополе около 511 года. Тогдашняя церковь любила использовать Трисвятое, гимн со словами: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный…» (в православных церквях он поется и сегодня). Но император Анастасий пожелал переделать его на монофизитский манер и добавить туда прославление Бога, «который был распят нашего ради спасения». Новая формулировка утверждала, что именно Бог ходил по земле Палестины в I веке и пострадал на кресте, что отвергало человеческую сторону Иисуса. Жители столицы были настолько возмущены, что подняли кровавое восстание:

Через это, при необузданном буйстве черни, много знатных особ подверглось крайней опасности и много великолепных частей столицы сделалось добычей пламени. А одного селянина, проводившего монашескую жизнь, чернь, найдя в доме Марина Сирийца, отсекла ему голову за то, что будто прибавление в Трисвятом было сделано по его совету, и, воткнув ее на копье, со смехом кричала: вот враг Троицы! [49]49
  Евагрий Схоластик, История Церкви, III, 44. В английском оригинале цитируется по: Walford, History of the Church, 386.


[Закрыть]

Мы можем себе представить, что было бы, если бы сегодня мусульманская толпа обезглавила возмутившего ее богослова и носила его голову по улицам. Это бы не только (справедливо) назвали преступлением, но кроме того западные люди молчаливо предположили бы, что этот инцидент отражает сам характер религии – кровожадную и воинственную нетерпимость, которую можно найти на суровых страницах Корана. Эту казнь восприняли бы как типичный признак исламского фанатизма. Разумеется, сказали бы мы, христиане так себя не ведут. Однако и христиане так поступали.

Когда мы думаем о религиозной политике V века, нам хочется сказать, что это просто действия каких-то группировок и отдельных партизан, но нам следует вспомнить о концепции власти, которая стояла за такой религиозной политикой. Иерархи-харизматики считали, что они охраняют священную истину; пророки и визионеры пытались направить ход истории в соответствии с указаниями, которые они получили непосредственно от Бога; религиозные учреждения игнорировали светское государство, стремясь установить теократию; культ мучеников поддерживал этот порочный круг растущего насилия. И снова: чем лучше мы поймем политику исламского Ближнего Востока, тем понятнее для нас станет христианское прошлое, и наоборот. Тогда это были Константинополь и Александрия, сегодня – Багдад и Могадишо. Хотя за это время поменялось вооружение, древнюю армию буйных монахов можно сравнить с шиитскими силами, которые сегодня поддерживают Муктаду ас-Садра в Багдаде и Басре. Армия Христа опередила Армию Махди примерно на 1600 лет[50]50
  Thomas Sizgorich, Violence and Belief in Late Antiquity (Philadelphia: Univ. of Pennsylvania Press, 2008); Patrick Cockburn, Muqtada Al-Sadr (New York: Scribner, 2008).


[Закрыть].

История того, как церковные группировки эпохи соборов обретали духовный авторитет, напоминает нам о процессах в нынешнем мусульманском мире. На протяжении веков в исламе фетвы, то есть религиозные постановления, выносили только облеченные соответствующей властью институты ученых и юристов, и эти тексты обладали реальным авторитетом во всем мусульманском мире. Однако в XX веке различные группировки или даже отдельные люди присвоили себе право издавать такие фетвы, обычно с целью оправдать акты экстремизма и насилия. Сегодня, как и в V веке, радикальные клирики не просто обвиняют своих умеренных противников, но и официально отлучают их от верных. В фетве может говориться: кем бы ни считал себя Х, отныне он уже не принадлежит к мусульманам, а потому он может стать объектом насилия. Иными словами, противника предают анафеме – как это делали христиане в V веке. У радикальных исламистов даже существует современный эквивалент христианской анафемы – такфир, когда какой-либо мусульманин (а иногда целая страна) объявляется кафир, то есть неверными. Идея такфира крайне важна для экстремистского ислама, созданного Осамой бен Ладеном.

Можно найти и другие аналогии между древними и нынешними экстремистами. Вера в провидение вдохновляет на политические действия сегодня, как это было и в поздний период существования Римской империи. Радикальные исламисты верят в то, что только через очищение веры мусульманский мир может сыскать Божие благоволение и дать другой ход его долгой истории поражений и несчастий в эпоху современности. Идея чести также провоцирует насилие в обществах, где личная и семейная гордость стоят на важном месте. Как христианские монахи в древности сражались за честь своей церкви, так современные возмущенные мусульмане защищают честь Пророка – их страсти кипят особенно сильно, когда его достоинство подрывают карикатуры или романы. Идея богохульства обретает свой смысл исключительно в контексте представлений о чести и стыде.

* * *

Когда мы размышляем об истории христианства, мы всегда находим ее ключевых героев и важнейшие образы и темы. Мы вспоминаем о средневековых соборах, о роскошных изображениях распятия или Мадонны и в целом о славе европейской культуры – не упуская из виду, конечно, и некоторые кошмарные аспекты этой истории, проявления нетерпимости и фанатизма. Но в первую очередь мы думаем о христианстве на европейской почве и о таком христианстве, которое не боялось вглядываться в человеческий лик Христа. Мы хорошо знаем средневековый мир с его духовными и интеллектуальными центрами, такими, как Рим и Париж, но не вспоминаем об Александрии и Антиохии. Таким образом, на каждой стадии мы думаем о мире, на который наложил отпечаток исход тех почти забытых сражений V века, которые кипели в мире империй и государств, исчезнувших с лица земли. Но те споры оставили свой след в мире, и их последствия окрашивают и ту эпоху, в которой мы живем. Собрания христиан в Эфесе и Халкидоне придали новую форму вере.

Приложение к главе 1
Великие соборы церкви

На протяжении веков церковь собирала многочисленные соборы и совещания регионального и местного уровней, но лишь немногие большие собрания стали авторитетными для всего христианского мира.

Это были всеобщие, или вселенские, по своей природе соборы. Католики, православные и протестанты согласно признают авторитет первых семи из этих соборов. Хотя на них рассматривались самые различные вопросы вероучения и практики, в центре каждого из них стояла такая спорная тема, которая сильнее всего вызывала разделения в то время. Каждый собор провозглашал определенные положения, которые стали ортодоксией для большей части церкви, хотя в каждом случае оставалась партия несогласных, которая продолжала свою деятельность долгие годы спустя.

Вот семь первых соборов:

I. Первый Никейский собор (325). В церкви шли споры о божественности Христа. Сторонники Ария считали, что Христос как сотворенное существо стоял ниже Бога Отца. Их противников возглавлял Афанасий Александрийский. В этом лагере придерживались убеждения, что все три лица Троицы – Отец, Сын и Святой Дух – совершенно равны по своему достоинству. Никейский собор завершился решительной победой партии, стоявшей за Троицу, над арианами. Афанасий после этого стал епископом Александрии.

II. Первый Константинопольский собор (381). Император Феодосий I устроил этот собор, чтобы положить конец продолжавшимся спорам о Троице. Ариане сохранили силу и после Никейского собора, существовали также группировки, отрицавшие то, что Дух Божий обладает божественностью в полном смысле этого слова. На Константинопольском соборе была предпринята попытка разрешить эти споры, а также определить место Святого Духа внутри Троицы. Собор создал развернутую версию символа веры, сформулированного в Никее, так что позднейшие поколения христиан, когда они пользуются так называемым Никейским символом веры, на самом деле употребляют его версию, принятую в Константинополе в 381 году.

III. Эфесский собор (431). Когда в целом были решены вопросы о Троице, главным предметом споров стала христология, то есть надлежащее понимание свойств Христа и того, как в нем взаимодействовали человеческая и божественная природы. Константинопольского патриарха Нестория обвинили в том, что он разделил две природы, из-за чего Дева Мария стала матерью Христа, но не Бога. Его главный противник Кирилл, патриарх александрийский, провозгласил единство двух природ Христа. При поддержке папы римского Кирилл одержал победу, а партия Нестория была осуждена. До сих пор остается спорным вопрос о том, разделял ли сам Несторий те взгляды, которые ему приписывали.

[Второй Эфесский собор (449). Хотя позднейшие поколения христиан отказывались признать законность данного собора, он был созван примерно таким же образом, как и предыдущие. В церкви Константинополя произошло глубокое разделение, одна из сильных партий отстаивала представление о единственной божественной природе Христа. Константинопольский епископ Флавиан осудил эти взгляды как крайность и ересь. Под давлением александрийского патриарха Диоскора собор учинил расследование относительно взглядов Флавиана и, осудив его, поддержал учение об одной природе. Собор превратился в потасовку, в которой Флавиан получил смертельные травмы. Позднее это событие прозвали «Разбойничьим собором», лишив его законного статуса.]

IV. Халкидонский собор (451). Четвертый собор был созван для того, чтобы исправить бедственные последствия предыдущего «Разбойничьего собора». На нем были осуждены действия Диоскора Александрийского и его сторонников. После жарких споров собор также сформулировал одно христологическое определение: Христа следует считать в полном смысле Богом и в полном смысле человеком. Исторически появление этой формулировки тесно связано с богословием римского папы Льва I.

V. Второй Константинопольский собор (553). На протяжении столетия после Халкидона в церкви не прекращались споры и разделения вокруг христологических вопросов, и многие регионы продолжали исповедовать одну природу Христа (монофизитское движение). Отчасти движимый желанием примирить враждующие стороны, император Юстиниан собрал собор, который осудил труды некоторых давно умерших богословов, которые казались монофизитам серьезной ересью. Второй Константинопольский собор осудил некоторые спорные труды – так называемые три главы, – но это только породило новые споры. Лишь несколько лет спустя римский папа Вигилий, которого император держал в плену, был вынужден признать законность решений собора.

VI. Третий Константинопольский собор (580–581). Византийские императоры предприняли еще одну отчаянную попытку положить конец христологическим битвам: что бы христиане ни думали о природах Христа, они, как считали организаторы собора, должны согласиться с тем, что у Христа была единая воля. К сожалению, такой компромисс никого не удовлетворил, и многие критиковали императорское решение вопроса, называя его ересью монофелитства (единой воли). Собор осудил монофелитство и провозгласил, что во Христе было и две воли, и две природы.

VII. Второй Никейский собор (787). С 720-х годов в Византийской империи христиане начали спорить об иконах и образах, некоторые активисты говорили, что изображения следует запретить как проявление идолопоклонства. Второй Никейский собор признал, что такие изображения законны при том условии, когда их почитают, но не оказывают поклонения им самим по себе.

1. Бог и кесарь

Я намерен рассмотреть происхождение, развитие и судьбу двух градов, земного и небесного, которые в нынешнем мире смешаны и как бы соединены друг с другом.

Блаженный Августин

2. Война двух природ

Тайна человечества Христа, того, что он погрузился в нашу плоть, превосходит всякое наше понимание.

Мартин Лютер

Даже если бы это понадобилось, ответила Добрая Фея, ангельская или духовная плоть нелегкая вещь, и в любом случае потомство понесло бы великий ущерб, будучи наполовину плотью и наполовину духом, крайне загадочным и недееспособным набором частей, поскольку два эти элемента всегда плохо сочетаются между собой.

Флэн О’Брайен

В 428 году Несторий, новый патриарх столицы империи Константинополя, обратил внимание на одну опасную, по его мнению, распространенную среди христиан тенденцию. Можно поклоняться Деве Марии, считал он, но не следует называть ее Theotokos, Богородицей, Божией Матерью. Лучше называть ее Christotokos, Матерью Христа, что не стало бы вызывать богословских споров.

Но эта попытка запретить опасное нововведение сама по себе была воспринята как покушение на учение церкви, так что с этого шага Нестория началась серия конфликтов, которые раздирали и церковь, и империю. Весь этот процесс происходил с чрезвычайной быстротой. В течение первых трех лет его патриаршества имя Нестория стало ассоциироваться с ересью, и у него появилось множество противников и в Константинополе, и во многих других частях восточного мира. Ему приходилось отражать серьезные атаки оппонентов, а затем был собран собор, который вызвал раскол в христианском мире, и на этом соборе Несторий был осужден, низвергнут и полностью разбит. Срок в три года указывает на то, что жители империи обменивались информацией с удивительной быстротой и с легкостью понимали друг друга благодаря знанию греческого. Христианский мир занимал пространство от Атлантического океана до Персии, но при этом все равно походил на небольшое селение.

Христианский мир занимал пространство от Атлантического океана до Персии, но при этом все равно походил на небольшое селение

Но скорость развития настоящего кризиса свидетельствовала о том, что за ним стояли отнюдь не новые вопросы. Скорее эти вопросы висели в воздухе, и достаточно было одной искры, чтобы они породили пожар, а скорость его возникновения свидетельствует о взрывоопасной напряженности церковной политики той эпохи. Возмущение Несторием было просто очередным этапом той битвы, которая продолжалась не одно столетие. Ее участники уже давно пытались усвоить идею о Слове, ставшем плотью, и уже создали для этого свой словарь: существо и природа, лицо и ипостась. Но каким же образом христология стала порождать великие разделения и в итоге погубила империю?[51]51
  Frend, Rise of Christianity. В должной мере доступное для читателя обсуждение соответствующих вопросов и дебатов см. в следующих работах: Edward Gibbon, Decline and Fall of the Roman Empire, 5:197–284; Anthony Maas, «Christology», Catholic Encyclopedia (1912), vol.14, at http://www.newadvent.org/cathen/14597a.htm; J. Levison and P. Pope-Levison, «Christology», in William A. Dyrness and Veli-Matti Kärkkäinen, eds., Global Dictionary of Theology (Downers Grove, IL: IVP Academic, 2008), 167–186; Giusto Traina, 428 AD (Princeton: Princeton Univ. Press, 2009).


[Закрыть]

Евангелия позволяют нам по-разному интерпретировать вопросы о природе и идентичности Христа. Насколько ясно Иисус говорил о том, что он равен Богу? Если ваше представление об Иисусе Христе формируется в основном под влиянием Евангелия от Иоанна, вы с большей вероятностью увидите в нем божество. Но синоптические Евангелия (Матфея, Марка и Луки) вынуждают нас обратить больше внимания на его человеческую сторону[52]52
  Raymond E. Brown, An Introduction to New Testament Christology (New York: Paulist, 1994); Gregory Riley, One Jesus, Many Christs (San Francisco: HarperSanFrancisco, 1997); Richard Bauckham, God Crucified (Carlisle, UK: Paternoster, 1998); Jaroslav Pelikan, The Emergence of the Catholic Tradition (100–600), vol.1, The Christian Tradition (Chicago: Univ. of Chicago Press, 1971).


[Закрыть].

* * *

Несомненно, представление о Христе как и Боге, и человеке столь же древнее, как и сама церковь. Уже в начале второго века Игнатий Антиохийский использовал слова, которые покажутся знакомыми христианам последующих времен вплоть до наших дней. «Господь наш Иисус Христос», как писал он:

телесный и духовный, рожденный и нерожденный, Бог во плоти… от Марии и от Бога.

Но были возможны и другие интерпретации, которые пользовались популярностью. С апостольских времен во многих группах существовало свое особое понимание взаимоотношения божественного и человеческого во Христе. В списке древних ересей представлены многие такие группы со своими представлениями о христологии. Разумеется, мы считаем их ересями и «особыми представлениями» только потому, что они в итоге потерпели поражение в схватке идей и стали побочными путями, а не столбовой дорогой веры[53]53
  Послание к Ефесянам 7 Игнатия цитируется по: Bart Ehrman, ed., Apostolic Fathers, 2 vols. (Boston: Harvard Univ. Press, 2003), vol.1, 227; Henry Bettenson, ed. The Early Christian Fathers (Oxford: Oxford Univ. Press, 1969); J. N. D. Kelly, Early Christian Doctrines, 5th rev. ed. (New York: Harper & Row, 1978); James H. Charlesworth and James R. Mueller, The New Testament Apocrypha and Pseudepigrapha (Metuchen, NJ: Scarecrow, 1987); Helmut Koester, Ancient Christian Gospels (Philadelphia: Trinity Press International, 1990). О сложных взаимоотношениях между «еретическими» представлениями и будущей ортодоксией см. Mark Edwards, Catholicity and Heresy in the Early Church (Farnham, UK: Ashgate, 2009).


[Закрыть]. (См. приложение к данной главе «Некоторые древние интерпретации Христа».)

Некоторые из первых последователей Иисуса считали его пророком или мессией, но не кем-то божественным или не воплощенным Богом. Такие иудео-христианские группы обычно называют эбионитами, и пока еще трудно решить вопрос, не сохранили ли они представления начального движения Иисуса. Когда выросло напряжение между иудаизмом и христианством, церковь осудила любые представления, которые казались ей близкими к иудейским. Эта иудейская тема часто всплывала на поверхность в позднейших спорах, поскольку мыслителей, которые подчеркивали человеческую сторону Христа, обычно обвиняли в симпатиях к иудаизму[54]54
  Относительно эбионитов см. Eusebius of Caesarea, The Ecclesiastical History, 2 vols. ed. and trans. Kirsopp Lake, Loeb Classical Library (London: Heinemann, 1926–1932), Book 3, 26–28; Antti Marjanen and Petri Luomanen, eds., A Companion to Second-Century Christian «Heretics» (Leiden: Brill, 2005); Matt Jackson-McCabe, ed., Jewish Christianity Reconsidered (Minneapolis: Fortress, 2007).


[Закрыть].

Согласно другим широко распространенным богословским мнениям, во Христе существовали две отдельные природы, человеческая и божественная, но божественная природа, Логос, захватывала и преодолевала человеческую. Адопционисты утверждали, что Иисус был полностью человеком, на него низошла божественная сила, сделавшая его Помазанником, Христом. Он стал Сыном в какой-то конкретный момент, когда был усыновлен Богом[55]55
  Ehrman, Lost Christianities; Bart D. Ehrman, The Orthodox Corruption of Scripture (New York: Oxford Univ. Press, 1993).


[Закрыть]. И хотя эти представления кажутся совершенно чужеродными с точки зрения позднейшей христианской ортодоксии, их несложно вывести из некоторых текстов Нового Завета.

Есть такие представления о Христе, которые кажутся совершенно чужеродными сточки зрения позднейшей христианской ортодоксии, однако их несложно вывести из некоторых текстов Нового Завета

Если предположить, что Иисус стал Богом, в какой момент и как это произошло? Современным христианам этот вопрос кажется простым, потому что они привыкли к доктрине рождения от Девы. Эту идею подтверждает рассказ и изображения благовещения Марии, а также известные всем христианам на протяжении веков события, окружающие появление на свет Эммануила. Разумеется, думаем мы, именно в этот момент божественное существо появилось на земле в виде человека. Но множество христиан первых поколений понимало эту историю совершенно иначе, и их представления также имели под собой надежные библейские основания.

Несомненно, евангелисты Матфей и Лука рассказывают нам о рождении от Девы, но мы не найдем следов этой идеи в каком-либо ином месте Нового Завета. Если мы обратимся к Павлу, то увидим, что в Послании к Галатам он пишет: Бог послал своего Сына, который «родился от женщины», но ни тут, ни в других местах Павел не говорит о том, что в зачатии или рождении Иисуса было что-то необыкновенное. Хотя Павел мог бы написать здесь «от девы», он выбрал слово, указывающее на женщину, – gyne/gynaikos. Двое евангелистов, Марк и Иоанн, не рассказывают о рождении Иисуса, как и гипотетическое утерянное Евангелие Q. Молчат об этом и другие альтернативные Евангелия, такие, как Фома. И даже сами Матфей и Лука не упоминают об особом рождении после своих первых глав, о нем молчит и продолжение Евангелия от Луки – Деяния апостолов. И хотя некоторые авторы утверждают, что Откровение содержит слова о Марии и ее ребенке, это спорный текст, который в любом случает ничего не говорит о девственном рождении. По крайней мере в Новом Завете ни один апостол или проповедник не пытается убедить слушателей рассказами о чудесном зачатии и рождении Иисуса или о яслях, окруженных ангелами и царями. Игнатий Антиохийский, несомненно, верил в рождение от Девы, но эта идея почти не оставила следа в трудах так называемых апостольских мужей – христианских мыслителей от 90 до 140 года.

Если бы мы читали только Марка, Иоанна и Q и не знали бы историй о Рождестве, мы наверняка бы решили, что Иисус обрел божественность именно в момент крещения, а не при рождении. Мы можем, например, прочитать текст Марка, который, по единодушному мнению ученых, был самым древним полноценным Евангелием из дошедших до нас, но при этом попробуем освободиться от тех идей, которые мы получили из других книг. Марк начинает с темы подготовки Пути – первые последователи Иисуса называли свою новую веру именно так: Путь. Он рассказывает о миссии Иоанна Крестителя, а затем Иисус приходит принять крещение; Марк ничего не говорит о прошлом Иисуса и никак не показывает, что он чем-то вообще выделялся среди людей. На Иордане Дух в виде голубя сходит на Иисуса, который затем поспешно удаляется в пустыню – вероятно, чтобы осознать ту потрясающую новую реальность, с которой он столкнулся. Подобную последовательность событий мы найдем в Евангелии от Иоанна. Конечно, здесь есть одно существенное отличие: текст Иоанна начинается со знаменитого пролога, описывающего воплощение – что Слово стало плотью. Читая начало Иоанна, мы привычно думаем о Рождестве: Слово родилось в вифлеемских яслях – и такая интерпретация законна, но возможны и другие. Кто-то даже может понять «Слово стало плотью» так: божество материализовалось в иудейской пустыне в образе тридцатилетнего мужчины, готового приступить к духовной миссии, – примерно так это понимали первые христианские гностики. Или мы можем увидеть в прологе Иоанна описание того, что произойдет с Иисусом, когда он выйдет из вод Иордана.

Для многих христиан первых поколений Иисус был прекрасным или святым человеком, но лишь в момент крещения в Иордане он был внезапно наполнен божественной силой, Логосом или Святым Духом

Для многих христиан первых поколений Иисус был прекрасным или святым человеком, но лишь в момент крещения в Иордане он был внезапно наполнен божественной силой, Логосом или Святым Духом. В начале II века влиятельный гностический мыслитель Керинф сделал популярной идею о том, что божественная сила вошла в Иисуса в момент крещения. Распятие же было тем моментом, когда сила Христа оставила человека Иисуса. В Евангелии от Петра, написанном во II веке, Христос на кресте восклицает: «Сила моя, Сила моя, почему ты оставила меня?» По словам Иринея, ортодоксального отца церкви, писавшего около 180 года, Керинф считал, что Иисус:

…не был рожден от девы; но подобно, как и все прочие люди, был сын Иосифа и Марии и отличался от всех справедливостью, благоразумием и мудростью. И после крещения сошел на Него от превысшего первого начала Христос в виде голубя; и потом Он возвещал неведомого Отца и совершал чудеса; наконец, Христос удалился от Иисуса, и Иисус страдал и воскрес; Христос же, будучи духовен, оставался чужд страданий.

Далее Ириней описывает представления гностиков такими словами:

Это – Христос, прошедший чрез Марию, как вода проходит чрез трубу, и на него при крещении сошел в виде голубя принадлежащий Плероме [полноте божества] и происшедший от всех Спаситель.

Другие новозаветные тексты также поддерживают далеко не самые ортодоксальные представления, хотя в них Иисус обретает божественность скорее не при крещении, а в момент воскресения[56]56
  Евангелие от Петра цитируется по: Wilhelm Schneemelcher, ed., New Testament Apocrypha rev. ed. (London: SCM, 1963), 1:184. О Керинфе см. Eusebius, Ecclesiastical History, Book 3, 28. Ириней цитируется по: Alexander Roberts and James Donaldson, eds., The Apostolic Fathers, Justin Martyr, Irenaeus, in Ante-Nicene Fathers (New York: Scribner, 1926), 1:352; Roberts and Donaldson, Apostolic Fathers, Justin Martyr, Irenaeus, in Ante-Nicene Fathers, 1:325. О воскресении Христа как моменте «провозглашения» его божественности см. Рим 1:3–4.


[Закрыть].

Мы вправе даже сказать, что в церкви в целом этот древний интерес к моменту крещения Христа сохранялся долгие годы после того, как богословы официально отвергли идею о том, что именно тогда он стал божественным. И хотя это трудно доказать, праздник Рождества, вероятно, отражает память о тех временах, когда некоторые христиане отмечали именно крещение – не рождение – Христа как ключевое событие его жизни.

Достойно удивления то, что нынешние христиане отмечают Рождество в середине зимы, тогда как в ранней церкви его праздновали в мае. (Ни один разумный иудейский пастух не выгнал бы стадо на холмы в декабре.) Но существуют другие объяснения тому, почему мы отмечаем этот праздник зимой. В конце II века египетские гностики из последователей Василида особо почитали крещение Иисуса и отмечали этот праздник 6 января. На протяжении многих веков ортодоксальные церкви праздновали Рождество, а не Крещение в середине зимы, тогда как на 6 января у них приходился праздник Богоявления. В западной церкви этот праздник посвящен поклонению волхвов, которые увидели славу Христа в младенце, лежащем в вертепе. Тем не менее в других христианских традициях на протяжении веков этот день был посвящен двум событиям: рождению Христа и его крещению в Иордане. В православных церквях в этот день отмечается праздник Крещения. В древней церкви Эфиопии крещение Иисуса стоит в центре праздника Тимкат, или Богоявления, и это по-прежнему один из величайших праздников церковного года. Тимкат – это местное арамейское слово, означающее «крещение»[57]57
  C. C. Martindale, «Epiphany», Catholic Encyclopedia (1909), vol.5, at http://www.newadvent.org/cathen/05504c.htm; Everett Ferguson, Baptism in the Early Church (Grand Rapids: Eerdmans, 2009).


[Закрыть].

Доктрины адопционистов привлекали умы отдельных верующих и на протяжении III века и стали особенно популярны в 260-х годах благодаря влиянию Павла Самосатского, епископа Антиохии. По его учению, Мария была матерью человека Иисуса, на которого в момент его крещения сошел Логос.

Помазанный святым Духом, он принял титул помазанника [Christos], страдал в соответствии со своей природой и делал чудеса в соответствии с благодатью. По своим постоянству и решимости он уподобился Богу, храня себя от греха, соединился с Богом и получил власть и силу творить чудеса.

Со временем церковь осудила эти представления, как осудила взгляды эбионитов и иудеев, поскольку здесь на первом месте стоит человеческая природа Иисуса. Но они важны для позднейших споров, поскольку Павел Самосатский стал предтечей всех сторонников теорий о двух природах Христа[58]58
  О Павле Самосатском см. Eusebius, Ecclesiastical History, Book 7, 27–30; о взглядах Павла Самосатского см. Frederick C. Conybeare, «Paul of Samosata», Encyclopedia Britannica (New York: Encyclopedia Britannica, 1911), 20:958; Epiphanius, The Panarion of Epiphanius of Salamis, 2 vols., trans. Frank Williams (Leiden: Brill, 1987–1994), 2:209–218; Virginia Burrus, «Begotten, Not Made» (Stanford: Stanford Univ. Press, 2000), 22–25.


[Закрыть]. И хотя антиохийская церковь отвергла адопционизм, ее богословы всегда подчеркивали значение человеческой природы Христа, хотя не забывали и о природе божественной.