Текст книги "Чудо в аббатстве"

– Мог ли он ожидать, что полюбит ее при первой встрече?

– Он имел в виду, что не желает ее. А поскольку он так долго был без жены, для него это ужасно. Сказать правду, я думаю, он уже обратил пристальное внимание на Кэтрин Говард, и если это так, то наверняка Анна Клевская покажется ему еще более отталкивающей. Ремус сказал, что король вызвал Кромвеля, и потребовал совета, как можно отделаться от этой «большой Датской Кобылы». Бедный Кромвель, он не знает, что делать. Но надо ли его называть бедный Кромвель? Честно говоря, думаю, что нет. Мы даже немного рады тому, что он подвергается опасности, теперь пришел его черед. Когда ты думаешь о тех днях, когда его люди нагрянули в наше Аббатство…

– Но ведь Кромвель выполнял приказ короля.

– Он перестарался. Он был врагом монарха. Если бы не этот человек, может быть, сейчас Бруно жил бы в Аббатстве, а ты и я тайно пробирались бы через калитку в стене, чтобы поговорить с ним. Но все это ушло. Как будто ничего не было. И теперь очередь Кромвеля столкнуться с гневом своего соверена.

– Мне жаль всякого, на кого падет гнев короля.

– Ты забыла? Ты помнишь повешенного монаха? При взгляде на него меня бросало в дрожь. А брат Амброуз…

– Пожалуйста, не говори об этом, Кейт. Я бы хотела забыть.

– Что же, вот в чем разница между нами. А я бы хотела помнить, чтобы сказать: «Кромвель, теперь твоя очередь».

– Разве дело дошло до этого? У него же высокий титул, разве не так?

– О да, милорд Эссекс, лорд-канцлер Англии. Ремус говорит, что король подарил ему тридцать поместий. Думаю, кое-что Кромвелю перепало от конфискованного в пользу короля. Но это было в апреле. А теперь июнь. Тучи сгущаются над господином Кромвелем, и все из-за этой женитьбы.

– Как много ты знаешь!

– Об этом сплетничают в королевском дворце и иногда здесь, когда приезжают гости.

– И ты по-прежнему утверждаешь, что тебе скучно?

– Только не от таких разговоров. Меня раздражают сельские сквайры. Более того, я бы хотела быть при дворе, а не просто слушать о том, что там происходит, когда удача посылает нам гостя.

– А что Кромвель, Кейт? Что тебе рассказывали об этом человеке?

– Что брак с Анной Клевской по его совету был ошибкой от начала и до конца. Королю нравятся только хорошенькие женщины, а он ему подсунул «Датскую Кобылу». Свадьба была необходима, утверждал господин Кромвель, и король женился на Анне Клевской против своего желания, но объявил, что не разделит с ней супружеского ложа, он просто не может себя заставить. – Кейт залилась смехом. – Вообрази! Король вступил в спальню, но дальше этого не пошел!

– Мне жаль его, – сказала я.

– Говорят, новая королева пришла в ужас. Она боялась, что, желая отделаться от нее, он выдумает какое-нибудь обвинение. А теперь к тому же император Карл и король Франции поссорились, казалось бы, надо радоваться, но наш король, узнав об этом, пришел в ярость: оказалось, что зря женился. Теперь ему все равно, поддерживают его германские государства или нет, так как два его главных врага враждуют друг с другом, и пока это продолжается, Англии нечего бояться. Он потребовал, чтобы Кромвель вызволил его из этого положения. Но тот не знает, что делать. «Охотник попался в собственный капкан».

– Удивительно, почему все стремятся получить место при дворе? Посмотри на покой этого сада! Насколько приятнее любоваться лилиями в пруду и пчелой на цветке, чем заботиться о делах короля.

– Слишком велика награда, – промолвила Кейт.

– И чтобы получить ее, надо рисковать головой?

– Дамаск, у тебя ни на грош честолюбия. Ты не знаешь, как надо жить.

– Но именно этого я и хочу. Хочу жить. Это ты думаешь, что в игре со смертью есть какая-то доблесть.

– По мне так лучше в полную силу прожить неделю, чем скучать двадцать лет. Я уверена, мой образ жизни предпочтительнее твоего.

– Когда мы состаримся, мы вспомним этот день и, может быть, тогда поймем, кто был прав.

Мы помолчали. Потом Кейт сказала, что, кажется, ее время пришло раньше, чем она думала.

– Надо послать за твоим мужем, – посоветовала я. Но она покачала головой:

– Ничего подобного мы делать не будем. Я не хочу, чтобы он появлялся здесь и вмешивался.

Кейт была непреклонна. Меня охватило беспокойство. Она была возбуждена. Я все думала о теле Кезаи, лежащем в домике матушки Солтер с веткой розмарина на простыне.

Лорд Ремус прибыл в замок. Кейт была раздосадована его скорым возвращением, но он убедил меня, что обязательно должен присутствовать при рождении ребенка. Несомненно, лорд Ремус обожал Кейт. Это удивляло меня, ведь она не всегда была любезна с ним. Лорд Ремус не обращал внимания на вспышки ее раздражения, она была любимым дитя, все, что она делала, считалось обворожительным.

К счастью, его рассказы забавляли Кейт. Она убедила Ремуса, что у нее нет настроения принимать гостей, и мы, как и прежде, обедали в ее комнате. Но теперь нередко лорд Ремус присоединялся к нам. Кейт, конечно, предпочитала, чтобы его не было, но он рассказывал о дворцовых интригах, она оживлялась и казалась заинтересованной.

Благодаря своей должности лорд Ремус мог со знанием дела говорить о жизни при дворе. Я чувствовала, что он осторожничает, но Кейт могла выудить из него все. Она хотела знать правду о Кромвеле и получила ее.

– Он в отчаянии, – рассказывал лорд Ремус. – Его схватили в Вестминстере. Я слышал от лорда Саутгемптона, присутствовавшего при аресте, что Кромвеля застали врасплох. Он явился в Совет, но капитан охраны вышел ему навстречу со словами: «Томас Кромвель, граф Эссекс я арестовываю вас именем короля по обвинению в измене». Саутгемптон говорит, что он никогда не видел, чтобы человек так удивился, а потом испугался.

– Сколько раз, – воскликнула Кейт, – господин Кромвель арестовывал людей более невинных, чем он!

– Будь осторожна, Кейт.

– Какая чепуха! – резко ответила она. – Ты хочешь сказать, что Дамаск донесет на меня? И какие же будут обвинения?

– Тебе следует попридержать язык, моя дорогая. Кто знает, кто может услышать твои слова и как они будут истолкованы. Нельзя доверять даже собственным слугам.

– Расскажи нам еще что-нибудь, – приказала Кейт.

– Кромвель был почти в истерике. Бросил на пол шляпу, призвал членов Совета поддержать его. Они же знают, что он не предатель, сказал он. Но все до единого объединились против него. Его всегда ненавидели. Кромвеля отвели в Тауэр, и не успел день подойти к концу, как люди короля уже обыскивали его дома. Я слышал, что Кромвель накопил огромное богатство, когда был в силе, и что сундуки короля значительно пополнятся.

– Что же, пусть господин Кромвель испытает на своей шкуре то, что он с наслаждением делал с другими. Я вспоминаю пребывание его людей в Аббатстве. Этих груженных награбленными богатствами и сокровищами аббатства Святого Бруно лошадей!

Лорд Ремус снова попросил жену успокоиться, и на этот раз она смолчала. Я знала, что она думала о Бруно и страдала.

Я сказала лорду Ремусу:

– Как мог этот человек, так преданный королю, внезапно стать изменником? Ведь все его сокровища получены от короля? Может быть, его обвинили в предательстве, потому что два европейских государя поссорились и стали вдруг врагами?

Лорд Ремус ласково посмотрел на меня. Он был очень добр, и мы стали хорошими друзьями. Я думаю, ему нравилась почтительность, с которой я относилась к нему из-за его возраста и положения, во всяком случае, я жалела его, глядя, как Кент обращается с ним.

– Видишь ли, Дамаск, – ответил лорд Ремус, – попасть в фавориты к королю можно только по счастливой случайности, но может ли человек ожидать, что всю жизнь ему будет везти? Многие до сих пор считали, что Томасу Кромвелю помогает нечистая сила. «Из грязи в князи». Этим он очень напоминал своего прежнего господина кардинала Уолси. Говорят, отец Кромвеля был кузнецом, валяльщиком сукна и стригалем, но я слышал, что у него уже были небольшие средства и он имел постоялый двор и пивоварню. Кромвель очень умен. Расчетливый и коварный, с небольшим запасом тех привлекательных качеств, которые могли бы помочь ему добиться успеха при дворе. Он очень подходил для того дела, которое король поручил ему. Но его никто не любил. Король никогда не был с ним так ласков, как в свое время с кардиналом. Используя Кромвеля, он презирал его. У этого человека теперь мало шансов остаться в живых.

– Удивляюсь, как еще люди хотят служить королю.

Глаза лорда Ремуса полезли на лоб от страха.

– Мы все считаем нашим долгом и удовольствием служить Его Величеству, – громко сказал он. – Не подабает жалеть тех, кто… предан королю. Я спросила, в чем обвиняют Кромвеля. В том, что он привез жену, которую король нашел отвратительной? А если бы он привез красавицу, он продолжал бы мирно жить в одном из своих многочисленных особняков?

– Он обвиняется в тайном сговоре с германцами. Он потерпел неудачу во внешней политике, потому что союз, который он заключил с герцогом Клевским, оказался досадной помехой для короля, который хочет теперь заключить договор с императором Карлом. Политика Кромвеля не принесла стране ничего хорошего, к тому же она подарила королю жену, от которой он хочет отделаться.

– Но ведь все могло бы быть по-другому. Лорд Ремус наклонился ко мне и сказал:

– Этому человеку никто не симпатизирует. Поступки Кромвеля не завоевали любви к нему. Многие не прольют и слезинки, когда скатится его голова, а ее, конечно, отрубят.

И я вспомнила, как отец говорил, что трагедия одного может стать трагедией для нас всех, и мне стало не по себе.

Мы все почувствовали облегчение, когда у Кейт начались схватки. Роды были недолгими. Кейт повезло.

Ремус и я сидели перед дверью ее спальни. Он очень волновался, и я пыталась успокоить его. Он рассказывал, что значит для него Кейт, как изменилась его жизнь со времени их свадьбы, какая она чудесная и какой ужас он испытал, представляя Кейт ко двору. Он боялся, как бы король не стал слишком часто смотреть в ее сторону, и испытывал благодарность к племяннице герцога Норфолка, Кэтрин Говард. Она хоть и не была столь красивой, как Кейт (кто может сравниться с его женой?), но бросала якобы случайные призывные взгляды королю. Монарх вряд ли замечал кого-нибудь еще, кроме нее. Лорд Ремус был уверен, что, как только король освободится от своего тошнотворного брака, его пятой женой станет Кэтрин Говард.

Я вздрогнула, когда он спокойно продолжил:

– Можно только пожалеть бедняжку. Она так молода, и еще ни о чем не подозревает. Надеюсь, что если когда-нибудь дело дойдет до ее коронации, судьба не будет к ней так жестока, как к ее предшественницам. Говоря о судьбе, он, конечно, подразумевал короля. Я попыталась заставить его рассказать больше о новом увлечении короля, чтобы отвлечь мысли от Кейт, но и в этот момент он сознавал, что опасно говорить слишком много.

Мы были еще полны ожиданием, когда вдруг послышался детский плач. Вбежав в комнату, мы увидели ребенка в руках повивальной бабки.

Кейт лежала на кровати, обессиленная, бледная, как-то по-новому красивая, бесплотная, ликующая.

Повивальная бабка посмеивалась:

– Чудесный малыш, милорд. А какие легкие! Я увидела, как лорда Ремуса залило краской. Вряд ли в его жизни был еще момент, которым он мог так гордиться.

– Как чувствует себя Ее светлость? – спросил он.

– В моей практике редко случаются такие легкие роды, милорд.

Ремус подошел к кровати и остановился, глядя на Кейт с обожанием.

Кейт слишком обессилела для разговоров, но, увидев меня, прошептала мое имя.

– Поздравляю, Кейт, – сказала я. – У тебя чудесный мальчик.

Я увидела, как улыбка коснулась ее губ. Это была улыбка триумфа.

Ребенка назвали Кэри. Это было фамильное имя Рему сов. Кейт оставалась равнодушна к мальчику, но я не верила, что это действительно так. Она отказалась его кормить, поэтому нашли кормилицу – пухлую розовощекую девицу, у которой молока хватало не только на Кэри, но и на своего ребенка. Ее звали Бетси. Я упрекнула Кейт, сказав, что нехорошо, стыдно, когда крестьянка-кормилица дает ребенку больше тепла, чем его собственная мать.

– Он еще мал для меня, – нашла себе извинение Кейт. – Когда он подрастет, мне будет интереснее с ним.

– И это называется материнская любовь! – насмешливо сказала я.

– Материнское влечение для таких, как ты, – резко ответила Кейт, – они обожают кормить детей и возиться с пеленками.

Мне нравился малыш. Я любила нянчить его, и, хотя он был еще совсем крошка, я уверена, он узнавал меня. Когда он плакал, я качала его в колыбели и всегда успокаивала. Лорд Ремус улыбался, глядя на меня.

– Из тебя получится хорошая мать, Дамаск, – сказал он.

Я знала, что он прав. Маленький Кэри пробудил во мне желание иметь свое дитя, и я даже подумала, не взять ли мне мальчика с собой домой. Я сказала Кейт, что мне пора возвращаться.

Поднялась буря протеста. Почему я постоянно говорю об отъезде? Разве мне не нравится быть с ней? Ведь стоит мне только попросить – и она удовлетворит любое мое желание.

Я сказала, что хочу к отцу. Он скучает без меня. Кейт должна помнить, что я приехала побыть с ней до рождения ребенка.

– Малышу будет тоскливо без тебя, – слукавила Кейт. – Как мы будем его успокаивать, если тебя не будет рядом, чтобы покачать колыбель?

– У него есть мать.

– Ребенок не слушается меня. Он привязан к тебе, что говорит о его уме. Ты принесешь ему больше пользы, чем я.

– Ты странная мать, Кейт, – сказала я.

– А ты хотела бы, чтобы я была обыкновенной?

– Нет. Но я хотела бы, чтобы ты больше любила ребенка.

– О нем хорошо заботятся.

– Ему нужна ласка, уверенность, что его любят.

– Мальчик наследует все эти земли. Он счастливчик. Когда он увидит это громадное имение, он поймет, что ему не нужны ласки и сюсюканье.

– Тогда он будет похож на свою мать.

– Что совсем не так уж плохо. Так мы подтрунивали друг над другом и радовались, что мы вместе. Мне нравилось, что она ищет любой предлог, чтобы удержать меня. Я часто думала об отце. Если бы не он, я бы согласилась остаться. Я догадывалась, что ему недостает меня, и теперь, когда Кейт родила, он будет настаивать, чтобы я вернулась домой. Однако в письмах не было настойчивой просьбы вернуться.

Конечно, это глупо, но меня немного задевало это. Я должна была понимать, что всему есть причина.

Маленькому Кэри исполнился уже месяц. Матушка писала, что слышала о каком-то фрукте, который называется вишня, ее завезли в Англию и выращивали в Кенте. Не могла бы я узнать, так ли это? И еще она слышала, что королевский садовник посадил в своем саду абрикосы и они очень хорошо прижились. Может быть, кто-нибудь, кто посещает лорда Ремуса и часто бывает при дворе, сможет рассказать об этих интересных опытах?

Но придворные, приезжавшие в замок, не говорили об абрикосах. Они вели себя как-то странно. Разговаривая, они понижали голос, но все же не могли отказать себе в удовольствии посудачить о сердечных делах короля.

Король твердо решил отделаться от Анны Клевской. Кромвель, который организовал этот брак, должен расторгнуть его.

Я часто представляла Кромвеля в заточении в Тауэре – судьба его была схожа с судьбой кардинала, только в ней не было величия. Кардинал пользовался расположением короля и избежал бесчестия Тауэра, смерть избавила его от этого. Мне было жаль обоих, даже Кромвеля, и, несмотря на то, что я хорошо помнила то ужасное время, когда Аббатство было осквернено и там царили насилие и страдания, все же я испытывала жалость к человеку, вознесшемуся так высоко только для того, чтобы потом испытать горечь падения.

Я узнала, что Кромвеля заставили рассказать о беседе с королем наутро после брачной ночи, в которой государь ясно дал понять, что он не разделил ложе с королевой.

– Как признался Кромвель, – рассказывал один из гостей, – король сказал ему, что эта женщина настолько не соответствовала его вкусу, что ничто не могло заставить его приблизиться к ней. Кромвель уверял нас, что король сказал ему, если она девицей приехала в Англию, то Его Величество оставил ее в таком же качестве. Хотя, что касается ее девственности, государь склонен сомневаться, что она обладала таким достоинством при приезде. Теперь парламент примет закон, в котором объявит брак несостоявшимся и не имеющим законной силы, ведь, если брачные отношения не были осуществлены, это является основанием для развода.

– Как же не везет королевским женам! – робко вставила я.

– Не думаю, что леди, которая скоро станет его пятой супругой, согласится с этим.

– Бедняжка! Я слышала, она так молода.

– Да, поэтому король и стремится заполучить ее.

– Может быть, когда он женится на ней, он смягчится и простит Кромвеля.

– У этого человека слишком много врагов. Судьба Кромвеля определена. Король никогда не любил его.

Я никогда не забуду тот июль. Аромат роз наполнял сад. Сочная зелень листвы почти не пропускала солнца, поэтому в тенистой аллее было прохладно, и приносила ребенка в сад, клала его в ивовую корзину и ставила ее у ног, а сама шила что-нибудь для него. Кейт присоединялась ко мне, и мы обсуждали ее следующий визит ко двору.

– Говорят, Кэтрин Говард уже жена короля. Интересно, сколь долгим будет их брак?

– Бедняжка, – прошептала я.

– По крайней мере, она стала королевой, хотя бы на короткое время. Я слышала, в семье герцогини Норфолк она слыла очень веселой девицей.

– Вряд ли королю нужна угрюмая жена.

– Она свободно раздавала улыбки и другие милости.

– Ты должна помнить, всегда лучше улыбаться, чем хмуриться.

Кейт рассмеялась.

– Ах ты моя наставница! – ворчливо сказала она. – Ты, кажется, всегда знаешь, что для меня всего лучше. Почему ты думаешь, что намного умнее меня?

– Потому, что я оказалась бы в затруднительном положении, если бы была глупее тебя?

– О, значит, мы теперь умные! Продолжай, мудрая Дамаск. Вот я сижу, сложив руки на коленях, и слушаю твою проповедь.

Мы немного помолчали. В саду было тихо, только пчелы жужжали в лаванде.

Потом Кейт сказала:

– Интересно, что чувствуют, когда умирают? – Я в изумлении посмотрела на нее, а она продолжала:

– Что чувствовала королева Анна, находясь в Тауэре, зная, что конец ее близок? Прошло уже четыре года, как она отдала Богу душу, Дамаск. Это было в мае, самом прекрасном месяце, когда природа оживает… а она умерла. А теперь этого человека, который не входил в число ее друзей, тоже казнят. Можно позавидовать ее смерти. Говорят, она спокойно шла на смерть, с пренебрежением относившись к своей судьбе. Я бы тоже так вела себя. А король, Дамаск! Мне говорили, что, когда пушки с Тауэра возвестили о ее смерти, он произнес: «Дело сделано! Отвяжите собак, и в путь». И отправился в Вулф-холл, где его ждала Джейн Сеймур. Но и она недолго радовалась короне.

– Бедная душа! – сказала я.

– Все же Джейн умерла в постели, а не сложила голову на плахе.

– Что же, может, на самом деле лучше умереть так, чем ожидая ужасной смерти.

– Смерть есть смерть, – сказала Кейт, – где бы ее не встретили. Но не все умирают, как Анна Болейн, с высоко поднятой головой. Она спокойно положила голову на плаху, ожидая удара палача. А Кромвель совсем другой. Говорят, он вымаливает прощение и просит об этом всех святых. Государь доверился ему после брачной ночи по собственному желанию… и теперь Кромвель молит о пощаде.

– И его помилуют?

– Щадил ли кого-нибудь король?

– Не знаю, – сказала я.

Наш разговор прервал прибывший гость. Это был один из придворных короля, и Кейт пошла встретить его. В тот день мы обедали в большом зале, Кейт была оживлена, и я подумала, что рождение ребенка никоим образом не нанесло вреда ее красоте. Лорд Ремус не мог оторвать от нее взгляда, а я поражалась способности Кейт завоевывать преданность без малейших усилий с ее стороны.

Как и хотела Кейт, разговаривали о последних событиях при дворе. Обсуждали падение Кромвеля и страстное увлечение короля Кэтрин Говард.

– Миледи Клевская проводит время теперь большей частью во дворце в Ричмонде, – рассказывал нам гость. – Кто ее видел, говорит, что на нее снизошло спокойствие. У нее очень много нарядов, и все по самой последней моде. Гуляя в саду, она очень любезна со всеми, кто подходит к ней. Пройдя через трудное испытание, она испугалась, когда король отвернулся от нее, и боялась, что ее голова так же скатится с плахи, как и голова Анны Болейн.

– Надеюсь, ее минует эта участь.

– Не всегда благоразумно отрубать голову тем, у кого есть влиятельные друзья в Европе. Томас Болейн простой англичанин, а не могущественный монарх. Поэтому его дочь и лишилась головы.

– Тогда неудивительно, что Анна Клевская наслаждается свободой, – сказала я, – Мне понятны ее чувства. Свободна… и никаких тревог! Она свободна наслаждаться королевской милостью.

– Король был милосерден и к Кромвелю, – услышала я в ответ. – Топор вместо виселицы. Человека низкого происхождения всегда отправляют на виселицу, но король был так тронут мольбой Кромвеля о пощаде, что послал его на плаху.

– И теперь его больше нет с нами.

В тот вечер, когда в зал пришли актеры для увеселения гостей, я не смогла разделить всеобщие смех и веселье. Я все думала о неудержимой радости Анны Клевской, о милости, оказанной Томасу Кромвелю – топор вместо веревки, – и о молодой девушке, пятой супруге государя, в блаженном неведении шедшей навстречу опасности.

В ту ночь Кейт пришла в мою комнату.

– Ты слишком много размышляешь, Дамаск, – сказала она мне. Кейт понимала, о чем я думаю, хотя я и не произнесла ни слова. – Тебе не кажется, что, живя в мире, где к любому неожиданно может прийти смерть, мы должны наслаждаться каждым мгновением жизни?

«Может быть, она и права», – подумала я. А через несколько дней в замок Ремуса приехал Руперт.

Наш гость – придворный – уехал, и жизнь вновь вошла в свое спокойное русло. В один из дней я пошла в детскую за маленьким Кэри, чтобы взять его с собой в розовый сад, где любила сидеть, наслаждаясь покоем этого места и занимаясь шитьем. В детской я нашла спящего Кари и плачущую Бетси. Когда я спросила ее, что случилось, она ответила, что доброго хозяина ее сестры вчера на повозке смертников увезли в Смитфилд. Там его повесят, а потом четвертуют. Этот варварский обычай вешать человека, потом, пока он еще жив, срезать веревку и четвертовать был так ужасен, что мне стало дурно. Я попыталась успокоить Бетси и спросила, в чем обвинили хозяина ее сестры.

– Он не был тверд в вере, – сказала она мне, – но, наверное, он просто сказал, что ему не нравится новый королевский закон.

Обвинение «не был тверд в вере» означало, что суда не было. Что случилось с нашей страной с тех пор, как король порвал с Римской церковью? Простые богобоязненные люди боятся теперь даже рот раскрыть.

К сожалению, я не смогла успокоить Бетси. Я взяла ребенка и пошла в сад. Кейт тоже пришла туда и села возле меня. Я, как всегда, занималась шитьем. Кейт, уже знавшая о трагедии, была грустна.

– Его казнили вместе с тремя вероотступниками, – рассказала она, – еще трое были сожжены как еретики. Странные дела творятся в этой стране. Повешенные и четвертованные были предателями, потому что поддерживали папу римского, те, которых сожгли как еретиков, выступали против католиков. Итак, те, кто за Рим, и те, кто против Рима, умирают вместе, в один час, рядом.

– Это просто объяснить, – возразила я. – Король дал понять, что произошла лишь одна перемена. Вера осталась прежней – католической, но вместо папы главой церкви будет англичанин, король. Признание папы главой церкви делает человека предателем, а если он следует учению Мартина Лютера, – еретиком. Предателей низкого происхождения вешают и четвертуют, еретиков сжигают. Так обстоят дела в нашей стране сегодня.

– Сейчас опасно говорить о религии.

– Отец цитировал мне Лютера, сказавшего: «Желание короля для англичанина должно быть догматом веры – неповиновение означает смерть».

– А как узнать, – мрачно произнесла Кент, – не ведем ли мы сейчас разговор изменников?

– Просто нужно быть очень осторожным, чтобы собеседник не мог истолковать твои слова как предательство. Я готова поклясться, что хозяин сестры Бетси не желал зла королю. Может быть, наш разговор об этом человеке могут счесть изменой и Бетси, проливающая слезы о нем, тоже предательница. И это страшно.

– Давай поговорим о другом. Я покажу тебе браслет с сапфиром, который Ремус подарил мне. Он так горд, что у него сын! Он говорит, что опасается говорить об этом кому-либо, потому что король может позавидовать тому, у кого родятся здоровые сыновья.

– Значит, иметь сына – тоже предательство! Ведь поговаривают, что маленький принц Эдуард слаб здоровьем.

– Как странно, что маленький Кэри такой крепкий, а Эдуард при всей опеке и суете вокруг него так тщедушен.

– А это измена – обсуждать здоровье наследника трона?

– Измена таится за углом, всегда готовая подкрасться. Даже если мы обсуждаем ленты – это измена! Может, мои ленты более приятного цвета, чем ленты королевы Кэтрин Говард. А я, утверждая это, становлюсь предательницей! Думается мне, Дамаск, что мы должны следить за собой и вообще не говорить ничего, кроме «солнце светит» или «дождь пошел», или, как твоя матушка, обсуждать преимущество одной розы перед другой. Это безопасно. Но, несмотря на все, по мне лучше быть при дворе, рискуя умереть, чем погибнуть от скуки здесь.

Но мысль о предательстве отрезвляюще подействовала на нас обеих, и мы уже не хотели поддразнивать друг друга.

На следующее утро приехал Руперт, Как только он въехал во двор в сопровождении слуги, я уже знала, что он привез плохие вести. Я выбежала навстречу и обняла его. Он промолвил:

– Дамаск, о, моя дорогая Дамаск…

– Отец? – спросила я. – Это отец?

Он кивнул, пытаясь скрыть свои чувства.

– Скорее, – воскликнула я, – скорее скажи мне, в чем дело!

– Вчера твоего отца увезли в Тауэр. Я в ужасе взглянула на Руперта. Я не могла поверить.

– Это не правда! – закричала я. – Это не может быть правдой! Почему? Что он сделал?

Произнося эти слова, я вспомнила наши разговоры последних дней. Как легко можно обвинить человека в измене! Что отец мог сделать такого, за что его увезли в Тауэр, его, который никогда в своей жизни ни причинил никому вреда?

– Я должен поговорить с тобой, – сказал Руперт. – Где Кейт? Где лорд Ремус?

Лорд Ремус был на охоте. Кейт, услышав, что кто-то приехал, присоединилась к нам во дворе.

– Руперт! – воскликнула она. – Добро пожаловать, братец! – Тут она увидела его лицо. – Плохие новости? – в растерянности спросила она, переводя взгляд с него на меня.

– Отца увезли в Тауэр, – ответила я. Кейт побледнела. Ее большие глаза будто остекленели. Я редко видела, чтобы Кейт была так расстроена. Она повернулась ко мне, губы ее дрожали. Крепко обняв меня, Кейт дала понять, что понимает мое страдание.

– Давайте войдем в дом, – сказала Кейт. – Не будем стоять здесь, у всех на виду.

Она взяла меня под руку, и мы прошли в большой зал.

– Мы не можем говорить здесь, – сказала Кейт. И провела нас в приемную. Там она пригласила Руперта и меня сесть. Потом села сама. – Теперь, Руперт, расскажи нам все.

– Это было вчера. Мы обедали, когда пришли люди короля и его именем арестовали дядю.

– В чем его обвинили? – спросила я.

– В измене, – ответил Руперт.

– Это не правда.

Руперт печально посмотрел на меня.

– Они схватили и Эймоса Кармена. Они знали, где он прятался, и пошли прямо туда, как будто кто-то выдал его.

– Доносчик в нашем доме? – спросила я. Руперт кивнул.

– После твоего отъезда Эймос вернулся. Его разыскивали. Он утверждал, что папа римский – истинный глава церкви. Эймос Кармен отказался подписать акт о том, что главой церкви является английский король, он был обязан подписаться как священник. Эймос собирался бежать в Испанию, потому что, пока жив король, ему не на что надеяться в этой стране, а твой отец помогал ему.

Я закрыла лицо руками. Как отец мог совершить такую глупость? Он шагнул прямо в ловушку. Я всегда боялась этого. То, чего мы так страшились, наконец пришло в наш дом.

– Что мы можем сделать, чтобы спасти его? Руперт покачал головой.

– Но, может быть, мы сможем помочь ему! – воскликнула я. – Что они сделают с ним? То… что сделали с другими?

– Его удостоят топора, – ответил Руперт, будто хотел успокоить меня. – Он благородного происхождения.

Топор! Его гордую голову отрубит палач. С праведной жизнью покончат одним ударом! Как можно допустить это? Разве эти люди никогда не любили своих отцов?

Кейт тихо сказала:

– Это ужасный удар для Дамаск! Мы должны о ней позаботиться, Руперт.

– Я для этого сюда и приехал, – промолвил Руперт.

– Я должна поехать к отцу, – сказала я.

– Тебе не позволят увидеть его, – сказал Руперт – Кроме того, он хочет, чтобы ты оставалась с Кейт – Оставалась здесь… когда он там! Никогда! Я сейчас же возвращаюсь домой. Я найду способ увидеть его. Я сделаю что-нибудь. Я не буду сидеть, сложа руки, позволяя убить его.

– Дамаск… для тебя это ужасный удар. Ведь я сообщил тебе эту весть так поспешно и так грубо. Но здесь ты в безопасности. Ты вдали от дома. Твой отец не хотел, чтобы ты приезжала домой, пока Эймос был там. Он никогда бы не позволил, чтобы кто-нибудь из нас был вовлечен в это. Он не уставал повторять, что он и только он будет отвечать за содеянное. Он прятал Эймоса не в доме. Ты, конечно, помнишь маленький сарай в орешнике. Дядя укрыл Эймоса Кармена там и сам носил ему еду. Ты помнишь, там внизу хранили только садовый инвентарь, и никто не лазил на чердак. Казалось, там Эймос в безопасности. Пойми, было бы глупостью возвращаться сейчас. Мы не знаем, что еще может случиться.

– Значит, они пришли, когда вы обедали? Руперт кивнул.

– А отец… как он вел себя?

– Спокойно, как и следовало ожидать. Он сказал:

«Никого не нужно винить в этом, только меня». А потом люди короля схватили Эймоса и увезли их обоих в Тауэр.

– Что же нам делать, Руперт?

Руперт бессильно склонил голову. У него не было ответа. Все знали, воля короля – догмат веры. Эймос преступил закон, а мой отец помог ему в этом.

Кейт необычным для нее мягким голосом сказала:

– Пойдем в твою комнату, Дамаск. Тебе нужно прилечь. Я принесу тебе успокаивающий настой. Ты отдохнешь, и тебе станет легче.

– Ты думаешь, я могу спать, пока отец в Тауэре? Ты думаешь, мне нужны настои? Я возвращаюсь домой. Я узнаю, что можно сделать…

– Бесполезно, Дамаск, – возразил Руперт.

– Ты можешь остаться здесь, если боишься, – сказала я, что было, конечно, несправедливо и жестоко. – Но я не буду прятаться за спину лорда Ремуса. Я еду домой. Я разузнаю, что можно сделать.

– Ничего нельзя сделать, Дамаск.

– Ничего? Откуда ты знаешь? Ты пытался что-нибудь сделать? Я сейчас же еду домой – Если едешь ты, то я еду с тобой, – сказал Руперт.