Текст книги "Неподходящее занятие для женщины"

– Видели ли Марка накануне вечером вы или мистер и миссис Маркленд?

– После того как он закончил работу в шесть тридцать, никто из нас его не видел. В тот вечер он проработал дольше обычного, потому что хотел докосить переднюю лужайку. Мы все видели, как он убрал косилку и ушел через сад. Больше мы не видели его живым. В тот вечер в «Саммертриз» никого не было: нас пригласили на обед в Трампингтон – к старому сослуживцу брата. Мы вернулись только за полночь. К тому времени, как гласит медицинское заключение, он был уже четыре часа как мертв.

– Расскажите мне о нем, – попросила Корделия.

– Что тут расскажешь? Ему полагалось работать с восьми тридцати до шести вечера, с часовым перерывом на обед и получасовым – на вечерний чай. По вечерам он копошился в саду или около коттеджа. Иногда в обеденное время ездил на велосипеде в деревенскую лавку. Время от времени я его там встречала. Он покупал не много – буханку хлеба, масло, дешевой ветчины, чай, кофе – самое обычное. Я слышала, как он спрашивал о деревенских яйцах, и миссис Морган сказала, что Уилкокс на ферме «Грендж» всегда продаст ему полдюжины. Когда мы встречались, то не разговаривали, но он всегда улыбался. По вечерам, когда опускались сумерки, он обычно читал и печатал вон за тем столиком. Я видела его силуэт в свете лампы.

– Кажется, майор Маркленд говорил, что вы не бываете в коттедже?

– Они не бывают: он связан для них с не очень приятными воспоминаниями. А я бываю.

Она замолчала и уставилась в холодный камин.

– Мой жених и я проводили здесь много времени – до войны, когда он учился в Кембридже. Он погиб в 1937 году в Испании – он дрался на стороне республиканцев.

– Простите, – прошептала Корделия. Она знала, что это звучит неуместно и неискренне, но что еще она могла сказать? Все это произошло сорок лет назад. Она никогда не слышала о погибшем. Спазм горя, настолько мимолетный, что она не успела его ощутить, был всего лишь временным неудобством, приступом сентиментальной жалости ко всем влюбленным, умершим молодыми, и осознанием неизбежности потерь.

Мисс Маркленд заговорила – неожиданно пылко, как будто ее к этому вынудили, и теперь она скажет все как на духу:

– Мне не нравится ваше поколение, мисс Грей. Ваше высокомерие, эгоизм, жестокость, выборочное сострадание. Вы ни за что не платите из собственного кармана, даже за собственные идеалы. Вы все черните, все разрушаете и ничего не строите. Вы предвкушаете наказание, как нашкодившие дети, а потом визжите, когда вас наказывают. Люди, которых я знала, с которыми росла, были другими.

– Думаю, и Марк Келлендер был другим, – мягко сказала Корделия.

– Возможно. Во всяком случае, жестокость он проявил к самому себе. – Она испытующе посмотрела на Корделию. – Вне всякого сомнения, вы скажете, что я завидую молодым. Это часто бывает с людьми моего поколения.

– И напрасно. Я всегда удивляюсь, чему тут завидовать. Ведь молодость не награда, каждому из нас отпущена одинаковая доля молодости. Некоторые появляются на свет в более легкие времена, некоторые богаче и привилегированнее других, но при чем тут молодость? И потом, быть молодым – иногда это просто ужасно. Разве вы не помните, как это ужасно?

– Да, помню. Но я помню и кое-что другое.

Теперь Корделия думала, что разговор получился

странным, но избежать его было нельзя, и почему-то не чувствовала себя обиженной. Мисс Маркленд подняла голову.

– Однажды к нему приезжала девушка. Во всяком случае, я думаю, это была его девушка, иначе зачем ей было приезжать? Это было дня через три после того, как он приступил к работе.

– Какой она была с виду?

– Красивой. Блондинка, с лицом ангела с картины Боттичелли – нежное, овальное, глупенькое личико. Иностранка, кажется, француженка. И богатая.

– Как вы сумели это распознать, мисс Маркленд? – заинтригованно спросила Корделия.

– Потому что она говорила с иностранным акцентом; потому что приехала на белом «рено» – кажется, своем собственном; потому что ее одежда – необычная и неподходящая для сельской местности – была явно недешева; потому что она подошла к парадной двери и объявила, что хочет его видеть, с непосредственной заносчивостью, по которой легко распознать богатого человека.

– Он с ней увиделся?

– Он как раз работал во фруктовом саду – косил траву. Я отвела ее к нему. Он поздоровался с ней спокойно, без капли смущения, и усадил рядом с коттеджем, где она и ждала, пока он закончит работать. Он был вполне доволен ее появлением, но не восторгался и не удивлялся. Он не представил ее. Я оставила их вдвоем и вернулась в дом до того, как он мог надумать это сделать. Больше я ее не видела. – Прежде чем Корделия успела вымолвить слово, она неожиданно произнесла: – Вы тоже подумываете, не пожить ли здесь какое-то время, ведь так?

– А они не станут возражать? Я не хотела спрашивать – вдруг они откажут.

– Они не узнают, а если бы и узнали, им все равно.

– А вы не возражаете?

– Нет. Я не буду вас тревожить. И не возражаю.

Они говорили шепотом, как в церкви. Немного

погодя мисс Маркленд встала и направилась к двери. Взявшись за ручку, она обернулась.

– Вы согласились на эту работу, разумеется, из-за денег. Почему бы и нет? Но на вашем месте я не пошла бы дальше этого. Проникать в самую душу другого человеческого существа неразумно. А если существо к тому же мертво, то не только неразумно – еще и опасно.

Мисс Маркленд исчезла за калиткой. Корделия была рада ее уходу: ей не терпелось заняться изучением коттеджа. Здесь все произошло, здесь и начнется для нее настоящая работа.

Что там говорил Шеф? «Приступая к осмотру здания, ведите себя так, будто вы пришли в деревенскую церковь. Сначала произведите обход. Посмотрите, как все выглядит снаружи и изнутри, заключения делайте потом. Спросите себя, что вы увидели, а не что ожидали или надеялись увидеть. Значение имеет только увиденное». Наверное, он любил деревенские церкви, и это, безусловно, говорит в его пользу. Это наверняка была подлинная цитата из Дэлглиша. Сам Берни реагировал на любые церкви, городские и деревенские, с наполовину суеверной настороженностью. Корделия решила последовать мудрому совету.

Первым делом она направилась к спрятавшемуся в разросшейся изгороди деревянному туалету, повернула задвижку и заглянула внутрь. Там было очень чисто, как после ремонта. Она потянула цепочку, и из трубы, к ее облегчению, с шумом вырвалась струя воды. На двери висел моток туалетной бумаги, рядом в целлофановом мешке лежали ровные листочки бумаги. Молодой человек определенно отличался аккуратностью. В притулившемся к туалету ветхом сарае стояли мужской велосипед, старый, но в приличном состоянии, большая канистра белой эмульсионной краски с плотно пригнанной крышкой, чистая кисть в банке из-под варенья, корыто, вытряхнутые мешки и набор садового инвентаря. Все сияло чистотой и было либо аккуратно прислонено к стенам, либо развешано на гвоздики.

Пятачок перед фасадом являл разительный контраст с остальным участком. Здесь Марк и не пытался совладать с доходящей до пояса травой, заполонившей и клумбы, и дорожку. Окна первого этажа полностью заслонял густой вьющийся кустарник с черными колючими сучьями, которые оживляли мелкие белые цветочки. Парадная дверь почти не открывалась, так что посетителю пришлось бы протискиваться в нее бочком. По обеим сторонам от нее стояли, как часовые, деревца с покрытыми пылью листьями. Живая изгородь из бирючины была здесь высотой в человеческий рост. По обеим сторонам от дорожки виднелись разбитые одинаковые клумбы, обложенные большими круглыми камнями, выкрашенными белой краской. Теперь же камни эти закрывали буйные сорняки, а на клумбах не оставалось ничего, кроме вконец одичавших розовых кустов.

Оглядывая напоследок весь сад, Корделия приметила среди травы что-то красочное. Это была смятая страничка из иллюстрированного журнала. Она разгладила ее и обнаружила фотографию обнаженной девицы, повернувшейся голым задом к камере и демонстрирующей пышные ягодицы, контрастирующие с высоченными сапогами. Она бесстыдно улыбалась через плечо приглашающей улыбкой. Ее длинному мужеподобному лицу не могло придать привлекательности даже искусное освещение. Корделия взглянула на дату вверху страницы. Журнал был издан в мае. Выходит, журнал, или по крайней мере эта страница, очутился здесь как раз при Марке.

Она застыла с фотографией в руке, пытаясь понять, почему та вызывает у нее такое непреодолимое отвращение. Конечно, это вульгарная непристойность, но не более постыдная, чем все то, что можно лицезреть в Лондоне на каждом углу. Она сунула фотографию в сумочку – как-никак вещественное доказательство – и тут же почувствовала себя так, будто подхватила заразу. Вдруг мисс Маркленд оказалась проницательнее, чем ей хотелось думать? Не позволила ли себе она, Корделия, попасть в духовный плен к умершему юноше? Вполне возможно, что эта фотография не имела к нему никакого отношения: ее мог обронить случайный посетитель. Но как хорошо, если бы она вообще не попадалась ей на глаза!

Она обошла коттедж кругом и сделала еще одно открытие. Ее взору предстал небольшой колодец диаметром фута в четыре. Над ним не было крыши, однако отверстие было плотно закрыто тяжелой деревянной крышкой, обитой жестью. Крышку крепил к деревянному обручу колодца висячий замок, который, несмотря на ржавчину, оказался вполне прочным. Кто-то позаботился, чтобы дети или бродяги не провалились случайно внутрь.

Настало время обследовать само помещение. Сначала кухня – маленькая комнатка с выходящим на восток оконцем. Стены свежевыкрашенны, большой стол, занимавший почти все пространство, покрыт новой клеенкой. В тесной кладовке хранилось полдюжины банок пива, банка мармелада, кусок масла и заплесневевший шмат ветчины. Здесь, на кухне, Корделия обнаружила источник неприятного запаха, который она почувствовала, лишь только переступила порог. На столе стояла опорожненная всего наполовину бутылка молока, рядом валялась смятая крышечка. Молоко уже давно прокисло. На краешке бутылки надолго застыла жирная муха, неспособная прервать пиршество. На краю стола высилась керосинка с двумя конфорками, на одной из которых стояла массивная кастрюля. Корделия взялась за тяжелую крышку, и та внезапно приподнялась, выпустив на свободу густой, отталкивающий дух. Корделия взяла из ящика стола ложку и помешала варево. Скорее всего это когда-то было рагу. Кусочки позеленевшего мяса, похожие на обмылки картофелины, и остатки каких-то овощей плавали в отвратительной жиже. Рядом с раковиной стоял ящик из-под апельсинов, в котором хранились овощи. Картофель позеленел, лук пророс и сморщился, морковь размягчилась. Здесь никто не убирался и ничего не трогал. Полиция забрала труп и нужные ей вещественные доказательства, но никто – ни члены семейства Марклендов, ни родственники или друзья юноши – не позаботился о том, чтобы наведаться сюда и убрать жалкие остатки угасшей молодой жизни.

Корделия поднялась по скрипучей лестнице на второй этаж. Здесь располагались две спальни; одной из них не пользовались многие годы – об этом свидетельствовали сгнившие оконные рамы, осыпавшийся потолок и свисающие мокрыми клочьями обои, на которых когда-то красовались розочки. Во второй, более просторной комнате спал Марк. Здесь стояла стальная койка с волосяным матрацем, спальным мешком и сложенным вдвое валиком, выполнявшим роль подушки. На столике у изголовья оставались две свечи, приклеенные к потрескавшейся крышке собственным воском, и коробок спичек. Вся одежда Марка помещалась в одном шкафу: ярко-зеленые вельветовые брюки, пара рубашек, свитеры и один костюм. Чистое, но невыглаженное нижнее белье лежало свернутым на верхней полке. Корделия пощупала свитеры. Все четыре были связаны умелыми руками из толстой шерсти. Все-таки был кто-то, кто проявлял о нем заботу. Интересно, кто?..

Корделия ощупала костюм в поисках карманов и их содержимого. Ее добычей стал всего лишь тонкий бумажник из коричневой кожи, лежавший в левом нижнем кармане пиджака. Она нетерпеливо подбежала с находкой к окну, надеясь, что ее глазам предстанет хоть какой-то ключ к разгадке – письмо, имена, адреса, личная записка. Но в бумажнике не обнаружилось ничего, кроме двух фунтовых банкнот, водительских прав и карточки донора, выданной кембриджской станцией переливания крови. У Марка была резус-отрицательная кровь группы «В».

На выходящем в сад незанавешенном окне стояла полка с книгами: несколько томов «Новейшей истории» кембриджского издания, томики Троллопа и Харди, полное собрание Уильяма Блейка, школьные хрестоматии – Вордсворт, Браунинг, Донн, две книжечки по садоводству. Подборку завершал молитвенник в белом кожаном переплете с резной латунной застежкой, к которому хозяин определенно то и дело возвращался. Книги вызвали у Корделии разочарование: они не открывали ей ничего, кроме самого поверхностного среза его вкусовых пристрастий. Если он избрал отшельничество для того, чтобы заниматься, писать или философствовать, то его экипировка была на диво скудной.

Самый интересный предмет в комнате находился на стене, над кроватью, – небольшая, всего в девять квадратных дюймов, картина, выполненная маслом. Корделия вгляделась в нее повнимательнее. Художник определенно принадлежал к итальянской школе конца XV века. На картине изображен молодой монах с тонзурой, перелистывающий лежащую на столе книгу. На удлиненном лице читалась крайняя степень сосредоточенности, глаза с тяжелыми веками, казалось, сверлили текст. За его спиной в распахнутом окне открывался изумительный вид. Корделия подумала, что такая красота не может наскучить. Это был тосканский пейзаж с увенчанными башнями крепостными стенами, обсаженными кипарисами, быстрым серебрящимся потоком, красочной процессией с хоругвями и запряженными в плуги волами. Она догадалась, что художник стремился продемонстрировать контраст между двумя мирами – миром интеллекта и миром действия, и попыталась вспомнить, где она видела подобную живопись раньше. Товарищи – так Корделия мысленно называла вездесущую когорту революционеров, повсюду сопровождавших ее отца, – обожали обмениваться весточками в картинных галереях, и Корделия часами бродила среди картин, дожидаясь момента, когда неприметный посетитель ненадолго задержится рядом с ней, чтобы о чем-то предостеречь или что-то сообщить. Эти уловки всегда казались ей детским и излишне театральным способом поддержания связи, но в галереях было по крайней мере тепло, и ей доставляло удовольствие рассматривать картины. Вот и сейчас, глядя на маленькую картину, она испытала схожее чувство радости. Наверное, картина нравилась и ему. Неужели он наслаждался и той вульгарной фотографией, которую она подобрала в саду? Что же больше отвечало его наклонностям?

Завершив осмотр, она сварила себе кофе, воспользовавшись пакетиком из его запасов и его керосинкой. Затем вынесла из гостиной стул и уселась с чашкой на коленях, подставив лицо жарким лучам. Она почувствовала себя счастливой, расслабленно вслушиваясь в тишину и жмурясь от яркого солнечного света. Но одновременно она знала, что настало время для выводов. Она осмотрела коттедж, следуя рекомендациям Шефа. Что же она узнала о погибшем? К каким пришла заключениям?

Он был помешан на чистоте и порядке. Его садовый инвентарь аккуратно хранился в укрытии в образцовой чистоте. И в то же время он бросил копать, не дойдя всего двух футов до конца грядки; оставил торчать в земле вилы; небрежно скинул у двери ботинки с налипшей землей. Прежде чем наложить на себя руки, он сжег все свои бумаги, но не вымыл за собой чашку из-под кофе. Он приготовил себе на ужин рагу, но не притронулся к нему. Овощи для рагу чистились заранее, возможно, и накануне, но само блюдо явно предназначалось для вечера. Кастрюля оставалась на плите и была полна до краев. Разве кто-нибудь скажет, что он готовился разогревать еду, оставшуюся после прежней трапезы? Выходит, он принял решение свести счеты с жизнью уже после того, как поставил кастрюлю на огонь. Зачем же готовить себе еду, раз съесть ее уже не представится возможности?

А разве может быть, чтобы здоровый молодой человек, придя домой после часа-другого тяжелой работы на земле, чтобы полакомиться поспевшим блюдом, впал вдруг в состояние скуки, горечи, тоски и отчаяния, единственным выходом из которого остается самоубийство? Корделия помнила моменты, когда она чувствовала себя глубоко несчастной, однако ни разу не случалось так, чтобы подобное состояние овладело ею после добровольных физических упражнений, наградой за которые должна послужить дымящаяся тарелка. И почему именно чашка кофе – та самая, которую забрала полиция? В кладовой было пиво; если он почувствовал жажду, почему не открыл баночку пива? Это наиболее быстрый и логичный способ утоления жажды. Никому не придет в голову, страдая от жажды, варить и пить кофе, тем более перед едой. Кофе пьют на сытый желудок.

А если предположить, что в тот вечер у него были гости? Вряд ли это был кто-то забежавший по дороге просто перекинуться словечком. Визит имел для Марка какое-то значение – недаром он бросил работу, не вскопав последние два фута. Наверное, посетитель был приглашен в коттедж. Он, как видно, не любил пива – может быть, это была женщина? Посетитель не собирался оставаться на ужин, но все же пробыл в коттедже достаточно долго, чтобы выпить кофе. Может быть, дома его самого ждала вечерняя трапеза. Он не получил приглашения откушать в коттедже заранее, иначе зачем им было начинать вечер с кофе и почему Марк работал в саду так долго, вместо того чтобы переодеться к приходу гостя? Итак, визит был неожиданным. Но почему всего одна кофейная чашка? Марк наверняка составил бы своему гостю компанию или же, если бы не хотел кофе, открыл для себя банку пива. Однако ни пустой банки из-под пива, ни второй чашки в кухне не было. Тогда, может быть, чашку вымыли и убрали? Но чего ради Марк стал бы мыть всего одну чашку, когда их было две? Разве для того, чтобы скрыть факт прихода гостя в тот вечер…

Кофейник на кухонном столе оказался почти пустым, бутылка молока – тоже наполовину опорожненной. Нет сомнений, что кофе с молоком пил не один человек. А вдруг это необоснованное и опасное заключение? Гость мог наполнять свою чашку несколько раз.

А если предположить, что вовсе не Марк старался скрыть факт посещения коттеджа посторонним лицом в тот вечер? Вдруг вовсе не Марк вымыл и убрал вторую чашку? Вдруг это сделал сам гость, стремясь уничтожить следы своего присутствия? Только зачем ему было делать это, раз ему невдомек, что Марк собрался расквитаться с жизнью? Корделия рассерженно встряхнула головой. Ерунда! Гость ни за что не стал бы мыть чашку, пока рядом находился живой и здоровый Марк. Следы своего присутствия он стал бы заметать лишь в том случае, если бы Марк был к этому времени уже мертв. А если это так, если Марк повис на крюке еще до ухода гостя, то разве это можно назвать самоубийством? Мысль, приобретавшая очертания в глубине ее подсознания, сперва бессмысленная кучка букв, внезапно вытянулась в короткую строку, и перед ее глазами впервые предстало налитое кровью слово – УБИЙСТВО.

Корделия посидела на солнышке еще пять минут, допила кофе, ополоснула чашку и повесила ее на крючок в кладовой. Затем она направилась к островку травы, где оставила свой «остин-мини», радуясь, что инстинкт подсказал ей сразу спрятать машину от взоров обитателей усадьбы «Саммертриз». Аккуратно работая педалью сцепления, она медленно поехала вниз по улице, озираясь по сторонам в поисках места для парковки. Оставить машину прямо у коттеджа значило оповестить всех о своем присутствии. Если бы до Кембриджа было ближе, она могла бы воспользоваться велосипедом Марка. Без машины ей не обойтись, но, где ее ни поставь, она вызвала бы ненужные подозрения.

Ей сопутствовала удача. Проехав ярдов пятьдесят, она увидела зеленую поляну перед выездом на поле и маленькую рощицу. Рощица имела весьма сумрачный вид. Было трудно поверить, что на этой искореженной земле могут расти цветы, что среди этих кривых стволов у них хватает духу показываться на свет. Земля в рощице была усеяна старыми сковородками и кастрюлями, здесь же покоился остов тачки и вконец проржавевшая газовая плита. Рядом с согбенным дубом сливалась с землей кипа истлевших одеял. Однако миниатюрный автомобиль Корделии кое-как заехал на эту импровизированную свалку. Какое-никакое, а укрытие. Если не забыть запереть все двери, это будет для него более надежное место на ночь, чем где-нибудь рядом с коттеджем. Ночью, решила Корделия, машину никто не заметит.

Пока же она вырулила обратно на деревенскую улицу, вернулась к коттеджу и принялась разгружаться. Передвинув белье Марка на угол полки, она сложила рядом свое. Спальный мешок уложила поверх его, решив, что так будет мягче. На кухонном подоконнике в банке из-под варенья она обнаружила красную зубную щетку и наполовину выдавленный тюбик зубной пасты. Рядом легли ее желтая щетка и паста. Под кухонной раковиной висело на веревке его полотенце. Теперь рядом с ним появилось еще одно. Затем она проверила содержимое кладовки и составила список самого необходимого. Лучше купить все в Кембридже: если она пойдет за покупками здесь, то только привлечет к себе внимание. Что же делать с рагу и бутылкой молока? Она не могла оставить все это в кухне, ибо тогда из коттеджа никогда не выветрится запах гнили, однако колебалась, можно ли взять и выбросить. Она задумалась, нельзя ли все сфотографировать, и решила, что нельзя: осязаемые вещи – гораздо более надежные улики. В конце концов она вынесла злополучные предметы в сарай и завернула их там в старый мешок.

Настало время подумать о пистолете. Он слишком тяжел, чтобы носить его с собой, однако ей очень не хотелось расставаться с ним, даже временно. Несмотря на то что задняя дверь коттеджа запиралась на замок и мисс Маркленд оставила ей ключи, злоумышленнику не составило бы никакого труда вломиться через окно. Она решила, что наилучшим решением будет спрятать патроны среди нижнего белья в шкафу, а сам пистолет – отдельно, в коттедже или где-либо поблизости. Она долго решала, какое место будет самым лучшим, пока не вспомнила про толстые изогнутые сучья старого кустарника рядом с колодцем. Встав на цыпочки, она дотянулась до укромной развилки между ветвями и пристроила там пистолет, так и не вынув его из кобуры.

Теперь она могла ехать в Кембридж. Она взглянула на часы: половина одиннадцатого. Можно добраться к одиннадцати часам, и в ее распоряжении останется два часа до обеденного перерыва. Она решила перво-наперво наведаться туда, где можно ознакомиться с газетными отчетами о расследовании, затем посетить полицию, а напоследок заняться поисками Хьюго и Софии Тиллинг.

Отъезжая от коттеджа, она испытывала чувство, родственное сожалению, будто оставляет позади родной дом. Очень любопытное место, подумала она, ему присуща своя атмосфера, и оно демонстрирует миру два не похожих одно на другое лица, подобные разным граням человеческой личности: северная сторона, с заросшим терновником окнами, лезущими отовсюду сорняками и отпугивающей изгородью из бирючины – прекрасная сцена для самой ужасной трагедии; задняя же часть, где жил и трудился Марк, где он облагораживал сад, подвязывал остающиеся цветы, пропалывал дорожку и распахивал окна, чтобы пустить в них солнечный свет, напоминала храм мира и покоя. Только что, сидя у дверей, она чувствовала – здесь ничего дурного с ней не случится. В таком настроении она могла бы уснуть, не боясь ночной темноты. Быть может, именно эта атмосфера целительного покоя и привлекла Марка Келлендера? Почувствовал ли он это еще перед тем, как поступить на службу, или каким-то загадочным образом его присутствие здесь стало причиной счастливого перерождения этого места, хотя его самого ждал ужасный конец? Майор Маркленд прав: Марк наверняка приглядел коттедж, прежде чем наняться здесь работать. Что же его соблазнило – коттедж или работа? Почему Марклендам не хотелось появляться в коттедже – до такой степени, что их нога так и не ступала сюда даже для того, чтобы навести здесь порядок после его смерти? И почему мисс Марк-ленд шпионила за ним – ведь ее пристальное наблюдение иначе, как шпионством, не назовешь? Для чего она поведала ей историю о погибшем возлюбленном – пыталась оправдать любопытство к коттеджу, свой маниакальный интерес к тому, чем занимается новый садовник? И как насчет правдивости этой истории? Это стареющее тело, сохранившее недюжинный остаток сил, это лошадиное лицо с постоянным выражением острого недовольства – неужели и она была когда-то молодой, неужели проводила со своим возлюбленным долгие теплые летние вечера в постели, которую потом занял Марк? Как это далеко, как смешно, да что там – просто невозможно!

Корделия спустилась по Хиллз-роуд мимо внушительного мемориала молодому солдату, шагнувшему в 1914 году в небытие, мимо католической церкви – и очутилась в центре города. Жаль, нельзя воспользоваться велосипедом Марка, снова подумала она. Люди вокруг катили на велосипедах, и воздух был наполнен звоном, будто она угодила на карнавал. На этих оживленных узких улицах даже крошка «мини» казалась монстром. Корделия решила припарковать ее при первой же возможности и отправиться на поиски телефонной будки пешком. Она изменила свой план: теперь первым номером в нем стало посещение полицейского участка.

Однако она нисколько не удивилась, когда, позвонив в участок, услышала, что сержант Маскелл, занимавшийся делом Келлендера, занят на все утро. Это в романах люди, необходимые герою, только и дожидаются, чтобы потратить на него свое время, энергию и заинтересованность. В реальной жизни они заняты своими делами, герою же приходится дожидаться, пока у них выдастся свободная минутка, да и то в случае, если у них, вопреки обыкновению, не возникнет возражений против интереса, проявленного к ним детективным агентством Прайда. Чаще всего такие возражения возникают. Она и не рассчитывала на то, что сержант Маскелл примет ее с распростертыми объятиями. Она упомянула своему собеседнику о выданной сэром Рональдом бумаге, надеясь произвести хорошее впечатление. Имя возымело должный эффект: собеседник пошел наводить справки. Не прошло и минуты, как он вернулся и объявил, что сержант Маскелл сможет принять мисс Грей в 14.30.

Волей-неволей Корделии пришлось начинать с газет. Старые материалы всегда доступны, и никто не возражает, когда к ним проявляют интерес. Она быстро нашла то, что искала. Отчет о расследовании был кратким, составленным на обычном формальном жаргоне судебных репортеров. Она узнала из него мало нового, но обратила внимание на основную линию. Сэр Рональд Келлендер показал, что ни разу не говорил с сыном на протяжении более двух недель, предшествовавших его смерти, с тех пор как Марк позвонил ему и сообщил о своем решении оставить колледж и поступить работать в «Саммертриз». Он не советовался с сэром Рональдом, прежде чем принять это решение, и не объяснил, чем оно вызвано. Позднее у сэра Рональда состоялся разговор с университетским наставником Марка, и колледж изъявил готовность принять его обратно в следующем учебном году, если тот передумает. Сын никогда не говорил с ним о самоубийстве и, насколько ему известно, не имел проблем ни со здоровьем, ни с деньгами. Следом за показаниями сэра Рональда шло описание прочих обстоятельств дела. Мисс Маркленд описывала, как она обнаружила тело, судебно-медицинский эксперт пояснял, что причиной смерти стала нехватка воздуха, вызванная удушением, сержант Маскелл докладывал о мерах, которые он счел необходимым принять; прилагался также отчет о лабораторном анализе, согласно которому содержимое чашки из-под кофе, взятой со стола, признано безвредным. Заключение гласило, что причиной смерти было наложение на себя рук по причине нарушения рассудка. Откладывая подшивку, Корделия пребывала в расстроенных чувствах. Полиция как будто сработала безупречно. Но неужели возможно, чтобы столь изощренные профессионалы проглядели такие существенные детали, как брошенная грядка, ботинки с прилипшей землей у самого входа, нетронутый ужин?

День подобрался только к середине, и она была свободна до половины третьего. Приобретая в книжном магазине «Боуз энд Боуз» самый дешевый путеводитель, она с трудом поборола соблазн зарыться в книги, ибо времени у нее оставалось в обрез и на все удовольствия его все равно не хватило бы. Нагрузив рюкзак снедью, приобретенной у прилавка, она зашла в церковь Святой Марии, дабы вдумчиво поработать над маршрутом. После этого на протяжении полутора часов она бродила по городу и его колледжам и чувствовала себя просто счастливой.

Для осмотра Кембриджа трудно выбрать более подходящее время. Из прозрачных глубин ослепительно голубого неба мягко сияло солнышко. Деревья в парках, у стен колледжей и на улицах, ведущих к реке, еще не тронутые настоящей летней жарой, оживляли нежно-зеленым узором камень, воду и небеса. Под мостами скользили туда-сюда плоскодонки, распугивая забывшихся уток, а под новым мостом Гаррет Хостел ивы задумчиво полоскали в темно-зеленой воде реки Кем свои длинные ветви.

Корделия проложила себе маршрут так, чтобы ничего не упустить. Она сосредоточенно прошлась по библиотеке «Тринити», наведалась в «Олд скулз» и в восторге присела на заднюю скамейку в часовне Королевского колледжа, с замиранием сердца глядя на белые резные своды. Проникая сюда через огромные окна, солнечные лучи окрашивали неподвижный воздух в голубой, алый и зеленый цвета. Со стен на нее смотрели надменные звери, поддерживающие корону, в окружении тонких роз Тюдоров. Что бы ни говорили Мильтон и Вордсворт, часовня эта была призвана прославлять земных властелинов, а не Божье провидение. Однако от этого она не становилась менее прекрасной, оставаясь храмом веры. Разве мог бы неверующий человек замыслить и воздвигнуть такое великолепие? Существовало ли единство между замыслом и его воплощением? Среди товарищей один только Карл заинтересовался бы ответом на этот вопрос. Она представила себе, как он томится в греческой тюрьме, и отогнала от себя картины его страданий, жалея, что его нет с ней рядом.

Гуляя по городу, она не отказывала себе в маленьких удовольствиях: купила в лавочке у ворот льняную чайную скатерть с изображением часовни, полежала на траве у Королевского моста, свесив руки в холодную зеленую воду, побродила среди книжных киосков на рыночной площади, где после долгих размышлений приобрела томик стихов Китса, отпечатанный на тонкой бумаге, и легонький цветастый сарафан на случай, если в джинсах и рубашке станет невмоготу из-за жары.