Текст книги "Первородный грех"

– Откуда я знаю? Может, потому, что она рядом. – Подумав, она добавила: – Хотела на часы взглянуть. У реки светлее.

– И вы никого не видели и не слышали, ни в тот момент, ни когда приехали?

– Слушайте, если б кого видела или слышала, я бы уже об этом вам сказала. Никого я не видела и не слышала, только вот лист бумаги на ограде. Так что я подошла посмотреть – и тут увидела на земле сумку, у самого низа ограды, и ремешки, они вниз, в реку, уходили. Ну а когда в воду посмотрела, то и обнаружила то, что обнаружила. Вот и все.

– Это в человеческой природе заложено – стремление посмотреть на реку, – тихим голосом вступила в разговор Франсес Певерелл. – Я всегда иду к реке, если оказываюсь поблизости. Вы считаете, что мисс Прайс должна ответить еще на какие-то вопросы? Она рассказала все, что знает. Ей пора домой. То, с чем ей пришлось столкнуться, просто ужасно.

Инспектор Аарон даже не взглянул на нее, а инспектор Мискин снова заговорила, но более мягким тоном:

– Вы помните, в какое время вернулись к Инносент-Хаусу?

– Двадцать минут девятого. Я посмотрела на часы, когда подошла к реке.

– Вам довольно далеко пришлось ехать обратно из «Белой лошади», – сказал инспектор Аарон. – Вы не подумали, что можете позвонить мисс Певерелл или мистеру Донтси и попросить их поискать кошелек?

– Я позвонила. У мистера Донтси никто не ответил, а у мисс Певерелл был включен автоответчик.

– Я иногда включаю его, когда у меня гости, – объяснила Франсес Певерелл. – Джеймс приехал сюда на такси чуть позже семи, а мистер Донтси, я полагаю, был в это время в пабе с Сидни Бартрумом.

– Он так нам и сказал. Может быть, кто-то из вас заметил или услышал что-нибудь необычное, например, какие-то звуки с Инносент-лейн?

Они переглянулись. Франсес Певерелл сказала:

– Не думаю, что мы смогли бы услышать что-либо, во всяком случае, из этой комнаты. Я была на кухне – зашла ненадолго, приготовить салат. Я всегда делаю это в последний момент. Окно там выходит на Инносент-лейн, и оттуда я могла бы услышать такси, если водитель высадил ее у входа в Инносент-Хаус. Но я ничего не слышала.

– Я не слышал такси, – сказал Джеймс Де Уитт, – и ни я, ни мисс Певерелл после моего приезда сюда не видели и не слышали ничего и никого на Инносент-лейн. С реки доносились привычные звуки, но и они были приглушены занавесями. Я думаю, чуть раньше вечером слышался какой-то шум, но не припомню, когда именно. Ничего настолько необычного, чтобы заставить нас выйти на балкон и посмотреть, что происходит, совершенно точно не было. К шумам на реке привыкаешь.

Снова заговорил инспектор Аарон:

– Как вы приехали сегодня сюда, сэр? На машине?

– На такси. Я не вожу машину в Лондоне. Мне следовало вам еще раньше сказать, что я приехал из дома. На работе я сегодня не был. Ходил к зубному врачу.

Неожиданно Франсес Певерелл спросила:

– А что было в ее сумке? Она казалась очень тяжелой.

– Сумка и в самом деле тяжелая. Вот почему.

Кейт Мискин взяла у инспектора Аарона прозрачный мешок и вытряхнула на стол содержимое наплечной сумки. Все молча следили, как она расстегивает застежки. Рукопись была переплетена в мягкую обложку из голубого картона с именем автора – Эсме Карлинг и названием «Смерть на Райском острове», а поперек обложки шла надпись красной тушью и с тремя восклицательными знаками: «Отвергнута – после тридцати лет!!!»

– Значит, она принесла рукопись с собой, вместе с прощальным письмом! – сказала Франсес Певерелл. – Каждый из нас по-своему виноват перед ней. Мы должны были проявить к ней больше доброты. Но убить себя… Да еще таким образом! Бедная женщина.

Она отвернулась. Джеймс Де Уитт шагнул поближе к ней, но остановился, не прикасаясь. Обернувшись к инспектору Мискин, он спросил:

– Послушайте, разве так уж необходимо продолжать этот разговор именно сегодня? Мы все потрясены, да вроде бы и сомнений никаких нет?

Инспектор Мискин уложила рукопись в сумку и спокойно сказала:

– Сомнения всегда есть, пока мы не знаем фактов. Когда мисс Карлинг узнала, что издательство отвергло ее роман?

– Миссис Карлинг, – поправил ее Де Уитт, – она вдова. Некоторое время тому назад она развелась, но ее муж вскоре умер. Она узнала об отказе утром, в тот день, когда умер Жерар Этьенн. Она пришла в издательство поговорить с ним, но мы все были на совещании, а ей надо было ехать в Кембридж, на встречу с читателями – книги подписывать. Но все это вы уже знаете.

– На встречу, которую отменили еще до ее приезда?

– Да, на ту самую встречу.

– А она связывалась с кем-либо из вас или из сотрудников издательства после смерти мистера Этьенна, вы не знаете?

Де Уитт и Франсес Певерелл снова переглянулись. Де Уитт ответил:

– Со мной – нет. А с вами она разговаривала, Франсес?

– Нет, я ничего ни о ней, ни от нее не слышала. Если подумать, это очень странно. Если бы только мы сумели поговорить с ней, объясниться, этого могло не произойти.

Наступившее молчание неожиданно прервал инспектор Аарон:

– А кто из вас решил вытащить ее из воды?

– Я, – ответила Франсес Певерелл, обратив на него добрый, но укоризненный взгляд.

– Надеюсь, вы не ожидали, что сможете ее оживить?

– Нет, кажется, не ожидала, но было так страшно видеть, что она там висит! Так… – Она помолчала, потом договорила: – Так бесчеловечно.

Тут вмешался Де Уитт:

– Здесь ведь не все офицеры полиции. У некоторых еще сохранились человеческие чувства.

Инспектор Аарон вспыхнул, бросил взгляд на инспектора Мискин и с трудом подавил гнев.

Инспектор Мискин спокойно ответила:

– Будем надеяться, вам удастся их сохранить. Думаю, мисс Прайс хотела бы теперь попасть домой. Мы с инспектором Аароном ее отвезем.

Мэнди с детским упрямством возразила:

– А я не хочу, чтобы меня отвозили. Хочу поехать сама, на своем мотоцикле.

– Но ваш мотоцикл будет здесь в полной безопасности, – мягко заметила Франсес Певерелл. – Мы можем поставить его в гараж десятого дома, если хотите.

– Не хочу я его в гараже оставлять, я на нем домой поехать хочу.

В конце концов она добилась своего, но инспектор Мискин настояла на том, чтобы полицейская машина ехала за ней следом. Мэнди позволила себе удовольствие мчаться, обгоняя машины и уворачиваясь от них, стремясь всячески затруднить полицейским задачу висеть у нее на хвосте.

Когда подъехали к ее дому на Стрэдфорд-Хай-стрит, инспектор Мискин, глядя на темные окна, сказала:

– Мне кажется, вы говорили, что кто-то будет дома.

– Кто-то и есть дома. Они все на кухне. Слушайте, я не ребенок. Я сама могу о себе позаботиться, ясно? Только отлипните от меня, пожалуйста.

Она слезла с седла, и инспектор Аарон помог ей завести «ямаху» в парадное, а затем и в прихожую. Ни слова не говоря, она решительно захлопнула за ним дверь.

48

– Могла бы и «спасибо» сказать, не развалилась бы, – заметил Дэниел. – Твердый орешек эта девчонка.

– У нее шок еще не прошел, – сказала Кейт.

– Однако шок не помешал ей как следует пообедать.

В полицейском участке Уоппинга было тихо и пусто, и, поднимаясь по лестнице в свою приемную, они видели только одного сотрудника. Прежде чем задернуть занавеси, они на минуту задержались у окна. Тучи к этому времени разошлись, и река текла широко и спокойно, неся на себе узоры огней и колеблющиеся отблески проколовших небо высоких звезд. Оба ощущали странное чувство покоя и обособленности, обычно овладевающее человеком в полицейском участке ночью. Даже когда ночь бывала неспокойной, когда тишина взрывалась громкими мужскими голосами и звуком тяжелых шагов, воздух здесь оставался странно невозмутимым, словно внешний мир, со всем его насилием, со всеми страхами, застыл за стенами в ожидании, не обладая силой сломать эту нерушимую безмятежность. В это время углублялось чувство товарищества, сотрудники говорили друг с другом, может быть, и не часто, но более свободно и открыто. Однако Кейт и Дэниел не могли ожидать этого по отношению к себе. Кейт понимала, что до какой-то степени они оба здесь нежеланные гости. Полицейский участок Уоппинга предложил им гостеприимство, обеспечил всем необходимым, но они все равно оставались в нем чужаками.

Дэлглиш отправился в городское управление полиции Дарема, выполняя какое-то загадочное поручение комиссара, и Кейт не знала, выехал ли он уже назад, в Лондон, или нет. Она позвонила в Дарем, и ей сказали, что он вроде бы еще там. Его постараются разыскать и попросят позвонить в Уоппинг.

Пока они ждали звонка, Кейт спросила:

– Вы ведь были уверены в ее алиби? Я имею в виду Эсме Карлинг. Она была дома в тот вечер, когда убили Этьенна?

Дэниел сел за свой рабочий стол и принялся перебирать клавиши компьютера. Он ответил, стараясь, чтобы его голос не звучал слишком раздраженно:

– Да, уверен. Вы же читали мою докладную. Она была дома с Дэйзи Рид, девочкой из соседней квартиры. Они весь вечер провели вместе, до полуночи или даже позже. Девочка все подтвердила. Вы не можете упрекнуть меня в некомпетентности, если вы этого добиваетесь.

– Я этого не добиваюсь. Остыньте, Дэниел. Но ведь ее никогда по-настоящему и не подозревали, верно? Забитый дымоход, растрепанный шнур – такие вещи планируются заранее. Мы никогда не считали, что она может быть убийцей.

– Так вы предполагаете, что я был слишком легко удовлетворен ее показаниями?

– Нет. Я просто хочу проверить, почему вы были удовлетворены.

– Послушайте, я ходил туда с сержантом Роббинсом и женщиной-констеблем из Бюро по делам несовершеннолетних. Я опрашивал Эсме Карлинг и девочку по отдельности. Тот вечер они провели вместе, как, впрочем, почти все вечера. Мать девочки по ночам работает – то ли стриптизом занимается, то ли чем-то в ночном клубе, а может, немного и проституцией или чем там еще. Девочка обычно дожидается, пока мать уйдет, потихоньку сбегает из дома и проводит вечер с Карлинг. Проводила. Очевидно, это устраивало обеих. Я проверил у них каждую деталь того вечера, и все в их рассказах совпало. Девочка сначала не хотела признаваться, что была у Карлинг, боялась, что мать запретит или что Бюро по делам несовершеннолетних вмешается, сообщит в социальную службу и ее передадут кому-то на воспитание. Они, конечно, так и сделали, то есть я хочу сказать – сообщили в социальную службу. Вряд ли они могли иначе поступить, учитывая все обстоятельства. Девочка говорила правду. Откуда вдруг сомнения?

– Но все это выглядит странно, вам не кажется? Вот перед нами женщина, чью книгу отвергли после тридцати лет сотрудничества. Она в неистовой ярости является в издательство, чтобы сказать Этьенну все, что она о нем думает, но ей не дают встретиться с ним, потому что он на заседании совета директоров. Затем она отправляется подписывать книги и по приезде в Кембридж обнаруживает, что кто-то из издательства позвонил и отменил встречу с читателями. Тут уж, могу себе представить, она от ярости просто речь потеряла. Так чего же теперь можно от нее ожидать? Что она спокойно вернется домой и примется писать письмо или что в тот же вечер ворвется в Инносент-Хаус, чтобы объясниться с Этьенном? Она вполне могла знать, что он поздно работает по четвергам. Кажется, практически все, кто так или иначе связан с Инносент-Хаусом, об этом знали. А ее поведение после всего случившегося тоже представляется странным. Она ведь знала, что именно Жерар Этьенн настоял на том, чтобы отвергли ее роман. Теперь он убит. Так почему же она не вернулась и не попыталась снова уговорить их принять книгу?

– Она скорее всего понимала, что это не имеет смысла. Вряд ли компаньоны согласились бы изменить решение Жерара Этьенна так скоро после его смерти. Да они все, наверное, были с ним согласны.

– А в сегодняшнем вечере тоже имеются какие-то странности, вы обратили внимание? – продолжала Кейт. – Франсес Певерелл и Де Уитт обязательно услышали бы такси, если бы оно подъехало по Инносент-лейн к обычному входу. Так где же точно она попросила водителя ее высадить?

– Возможно, где-то на Инносент-Уок. А потом пешком прошла к реке. Она же понимала, что на булыжнике Инносент-лейн машину обязательно услышат – либо Донтси, либо мисс Певерелл. А может, он ее высадил в конце Инносент-Пэсидж. Это ближе всего к тому месту, где ее нашли.

– Но ворота в конце проулка заперты. Если она прошла к реке той дорогой, кто открыл ей, а потом закрыл ворота? А как насчет письма? Разве оно выглядит как прощальная записка самоубийцы?

– Пожалуй, оно и правда не типично. Но что такое типичное письмо самоубийцы? Присяжные легко дадут убедить себя в том, что оно настоящее.

– А когда написано?

– Думаю, прямо перед тем, как она покончила с собой. Вряд ли такую вещь можно состряпать заранее и держать наготове – вдруг понадобится.

– Тогда почему в нем нет ни слова о смерти Жерара Этьенна? Она должна была знать, что это он настоял на том, чтобы ее роман был отвергнут. Да нет, разумеется, она знала. Мэнди Прайс и мисс Блэкетт чуть не дословно рассказывали нам, как она влетела в кабинет и потребовала встречи с ним. Наверняка его смерть изменила ее отношение к «Певерелл пресс». А если даже и не изменила, если она по-прежнему испытывала ту же горькую обиду, разве не удивительно, что она ни словом не упомянула эту смерть в своем письме?

В этот момент раздался телефонный звонок. Звонил Дэлглиш. Кейт ясно и кратко доложила ему о том, что произошло, объяснив, что они не смогли связаться с доктором Уордлом, которого вызвали на другое расследование, и не стали искать замены, потому что положение трупа все равно было изменено. Сейчас он уже в морге. Дэниелу казалось, что она ужасно долго слушает Дэлглиша, ни слова не произнося, кроме редкого «Да, сэр».

Наконец она положила трубку и сказала:

– Он сегодня же вылетает. Нам не следует опрашивать никого в Инносент-Хаусе, пока не будет результатов посмертного вскрытия. С этим опросом можно подождать. Вам придется завтра разыскать то такси и выяснить, может быть, кто-то на реке что-то слышал или видел, не исключая пассажиров прогулочных судов, проходивших по Темзе между семью часами и тем временем, когда Мэнди обнаружила труп. Из сумки миссис Карлинг мы взяли ключи от ее квартиры; близких родственников у нее, видимо, нет, так что мы отправимся туда завтра утром. Это в Саммерсмите. Комплекс «Горный орел». А.Д. хочет, чтобы литагент миссис Карлинг встретила нас там в одиннадцать тридцать. Но прежде всего он хочет сам, вместе со мной, передопросить Дэйзи Рид. Черт возьми, Дэниел, почему это нам самим в голову не пришло? А.Д. хочет, чтобы все наши оперативники с утра тщательно осмотрели катер. Издательству придется как-то иначе устроиться, чтобы доставить сотрудников от причала на Черинг-Кросс. Господи, я чувствую себя полнейшей идиоткой. А.Д. уж точно задается вопросом, умеем мы видеть дальше собственного носа или нет.

– Так он думает, она себя с катера привязала? Оттуда ей, конечно, было легче это сделать.

– Либо Карлинг сама себя привязала, либо кто-то еще.

– Но ведь катер был пришвартован на своем обычном месте – по другую сторону лестницы.

– Вот именно. Так что если им воспользовались, кто-то должен был сначала сдвинуть его с места, а потом, после ее смерти, вернуть обратно. Докажем, что так и было, – подойдем вплотную к доказательству того, что это – убийство.

49

В десять часов Габриел Донтси спустился вниз, в свою собственную квартиру, так что Джеймс Де Уитт и Франсес остались одни. Оба вдруг обнаружили, что очень голодны. Мэнди расправилась с обеими порциями утки, но и Джеймс, и Франсес все равно не могли даже подумать о такой жирной и пряной еде. Они оказались в том неприятном положении, когда есть хочется, а подумать о том, чтобы что-то съесть, невозможно. В конце концов Франсес приготовила огромный омлет с зеленью, и они съели его с гораздо большим удовольствием, чем каждый из них мог себе представить. Словно по молчаливому согласию, ни один из них не заговаривал о смерти Эсме Карлинг.

Когда Донтси был еще с ними, Франсес сказала:

– Мы все ответственны за то, что произошло. Никто из нас на самом деле не пытался противостоять Жерару. Нам надо было настоять на обсуждении вопроса о будущем Эсме Карлинг. Кто-то из нас должен был повидаться с ней, поговорить.

– Франсес, мы не могли опубликовать эту книгу, – мягко возразил ей Джеймс. – Я имею в виду не то, что книга коммерческая, а нам нужны популярные романы. Дело в том, что это плохая книга.

А Франсес тогда ответила:

– Плохая книга? Смертное преступление, хула на Дух Святой! Что ж, она высокую цену уплатила за этот грех.

Джеймса поразили горечь и ирония, звучавшие в ее голосе. Но Франсес в какой-то степени утратила присущую ей мягкость и пассивность после разрыва с Жераром. Он наблюдал эту перемену с некоторым сожалением, но не мог не признаться самому себе, что это сожаление – еще одно проявление его постоянной потребности отыскивать невинных и ранимых, обиженных и слабых и отдавать им свою любовь, – потребности скорее отдавать, чем получать. Он понимал, что это не помогает установить равные отношения, что постоянная нетребовательная доброта с ее подспудной снисходительностью может оказаться столь же гнетущей для любимого человека, как жестокость или пренебрежение. Неужели ему необходимо именно этим подкреплять свое эго, быть уверенным, что в нем нуждаются, от него зависят, восхищаются его сочувствием, которое, если взглянуть беспристрастно, есть лишь особо изощренная форма эмоционального превосходства и гордости духа? Чем же он лучше Жерара, для которого секс был частью азартной игры, где выигрыш – личная власть, которого возбуждала возможность соблазнить глубоко верующую девственницу, потому что он знал, что для нее уступить ему значило совершить смертный грех? Он всегда любил Франсес, он все еще ее любит. Она ему необходима – в жизни, в доме, в постели – нисколько не меньше, чем в его сердце. Может быть, теперь любовь, где оба равны, станет для них возможной.

Уходить от нее в этот вечер ему не хотелось, но выбора не было. Дружок Руперта, Рэй, должен уйти в 11.30, а Руперт так болен, что не может оставаться один даже на пару часов. Однако здесь было затруднение и иного рода. Он чувствовал, что вряд ли может предложить Франсес переночевать в ее комнате для гостей без того, чтобы не оскорбить ее излишней смелостью. В конце концов вполне возможно, что она предпочитает в одиночестве справляться с обуревающими ее тяжкими мыслями, и его присутствие будет ей неудобно. Но существовала еще и другая причина. Он жаждал ее близости, но это было для него так важно, что он не хотел, чтобы Франсес пришла к нему не из-за такого же желания, а лишь потому, что потрясение и горе слишком глубоко ее ранили и она нуждается в утешении. «Как все перепутано в нашей жизни, – думал он. – Как трудно нам познать себя, а познав – как трудно измениться!»

Однако проблема разрешилась сама собой, когда он спросил:

– Франсес, вы уверены, что с вами все будет в порядке, если вы останетесь дома одна?

– Разумеется, все будет в порядке, – жестко ответила она. – И все равно вы нужны Руперту дома. Габриел – у себя внизу, если вдруг мне понадобится общество. Но оно мне не понадобится. Я привыкла быть одна, Джеймс.

Она вызвала по телефону такси, и он выбрал самый короткий путь, отпустив такси у Банка[107]107
  Банк – здесь сокр. Банксайд (Bankside – берег, береговая сторона) – район на южной стороне Темзы, между мостами Блэкфрайарз и Лондонским.


[Закрыть] и поехав по Центральной линии метро до станции Ноттинг-Хилл-Гейт.

Машину «скорой помощи» он заметил, как только свернул с Хиллгейт-стрит. У него сжалось сердце. Бегом бросившись к дому, он увидел, что санитары уже несут Руперта вниз по лестнице в кресле-носилках. Только его лицо виднелось над одеялом – лицо, которое даже теперь, истощенное беспредельной слабостью и близостью смерти, не утратило для Джеймса своей необычайной красоты. Он наблюдал, как ловко опытные руки санитаров управляются с креслом, и ему казалось, что это его руки и плечи ощущают невыносимую легкость этой ноши.

– Я поеду с вами, – сказал он.

Но Руперт покачал головой:

– Лучше не надо. Они не разрешают, чтобы в машине было много народу. Рэй поедет.

– Эт'точно, – сказал Рэй. – Я с ним еду.

Санитары очень торопились. За ними уже выстроились две машины, ожидающие, когда освободится проезд. Джеймс забрался внутрь и молча смотрел на Руперта.

– Простите, что я в вашей гостиной такой беспорядок устроил, – сказал Руперт. – Я не собираюсь возвращаться. Так что вы сможете там как следует прибрать и пригласить Франсес. И вам обоим можно будет чувствовать себя спокойно: не придется стерилизовать всю посуду.

– А куда вас везут? – спросил Джеймс. – В хоспис?

– Нет. В Миддлсекс.[108]108
  Миддлсекс (Middlesex Hospital) – одна из старейших больниц Лондона, основана в 1745 г.


[Закрыть]

– Я приеду к вам завтра.

– Лучше не надо.

Рэй уже сидел в машине, устроившись прочно и удобно, словно это было его место по праву. Но ведь это и было его место по праву. И тут Руперт заговорил снова. Джеймс наклонился, чтобы лучше расслышать.

– Та история про Жерара Этьенна, – сказал Руперт. – Про меня и Эрика. Вы ведь не поверили, правда?

– Нет, Руперт. Я поверил.

– Это было вранье. Как это могло быть правдой? Совершенная бессмыслица. Разве вы не знаете про инкубационный период? Вы поверили, потому что вам непременно надо было поверить. Бедный Джеймс! Как же вы его, должно быть, ненавидели! Не смотрите на меня так. Не надо смотреть с таким ужасом!

Джеймсу показалось, что у него пропал голос. А когда он смог заговорить, собственные слова поразили его их банальной бесполезностью:

– С вами все будет в порядке, Руперт?

– О да, со мной все будет в порядке. Наконец-то – в полном порядке. Не волнуйтесь и не приезжайте. Помните, что сказал Дж. К. Честертон: «Мы должны научиться любить жизнь, не доверяя ей». Я никогда ей не доверял.

Джеймс не помнил, как вылез из машины «скорой помощи», но он слышал негромкий звук закрывающихся двойных дверей, решительно захлопнутых прямо перед его лицом. Через несколько секунд машина завернула за угол, но он еще долго стоял и смотрел ей вслед, будто она ехала по длинной прямой дороге и он мог видеть, как она исчезает вдали.