Текст книги "Пыльца в крови"

Ростки памяти

Лежа на боку с закрытыми глазами, Чага проводил рукой где-то у края своего ноющего обессиленного тела. И еще считал.

Одно движение, еще одно – сто пятьдесят три и еще – сто пятьдесят четыре. Он сбивался и начинал сначала уже бессчетное количество раз. Счет его отвлекал, помогал избавиться от изматывающего ожидания. И от тошноты.

Казалось, стены размеренно вращались вокруг него, но, возможно, все дело было в цвете, наползавшем со всех сторон, стоило только разлепить ресницы. Цвет был неотвязно фиолетовым с бурыми бесформенными пятнами, как пролежнями на какой-то гигантской, избитой до отеков утробе.

Под подушечкой большого пальца ползли сухие трещины, потом бугорки, странно теплые и словно вибрирующие от движения.

– Код три, пять, семь, кросс-переход четыреста, сектор сорок, – помоги товарищу, – прошептали его собственные, тоже совершенно сухие губы.

В пальцах отзывался ритм, и они подрагивали над тошнотворным фиолетовым грунтом, разрисовывали позывными его поверхность. Только на месте отсутствующего указательного был пропуск, сигнал рвался, уходил в пустой космос неразборчивым бормотанием. Поэтому его не найдут.

Поэтому его не находит Ирт.

Пальца не было, пальца не было, и он не мог правильно передать позывные. В его скафандре не хватит воздуха… а еще нужна вода?

– Направление зет – на альфа тридцать семь, – помоги товарищу, – знакомый голос бился в висок.

Харли Макгрей любил напевать коды трансгалактических передач, Тима Граува это невероятно бесило. Особенно в тот день, когда флот экспедиции отказался от взятого курса. От его проекта. Но кто такой Харли? Кто такой Тим? Они ему не помогут, они ведь даже не знают Чагу.

– Помоги товарищу…

Ему мог помочь только Ирт. Он один вспоминал о нем. Иногда.

Чага приподнялся на локте и разлепил ресницы. Но сразу прикрыл глаза ладонью, чтобы защитить их от невыносимого фиолетового цвета. Раньше эти натеки породы раздражали, потом пугали, но почему сейчас ему так плохо?

Он знал, это было его место в Нише Перерождений, поскольку он был глуп и бесполезен, не мог даже отрастить себе ни уха, ни пальца, хотя Хозяин очень старался, чтобы у него получилось. Чага, наверняка, не заслужил никакого другого цвета.

С большим трудом, подтягиваясь на локтях, он пополз к входу. Он сам себе казался тяжелым и неповоротливым отростком. Странно, что его тело когда-то было покрыто тканью. Зачем? Или не его?

Вход был опасным местом, только Хозяин мог с легкостью проходить насквозь, перекрывая его своим мощным торсом и вызывая у Чаги одновременно страх и судороги сладостного предвкушения того мгновения, когда все исчезнет, а он станет частью чего-то большого и настоящего. Иногда он с трудом вспоминал, что кто-то похожий на Чагу когда-то ненавидел эти моменты: приближающуюся к нему багровую фигуру, попытки Ирта сделать его лучше.

Тот червяк даже пытался выбраться через вход. Просовывал руки в упругие бесцветные струны, а потом, отброшенный мощной волной к дальней стене, бился в электромагнитных судорогах и кричал от боли в обожженных руках.

Чага был умнее, он не трогал струны, но иногда подползал поближе и звал Ирта. Не сразу, конечно, а в тот момент, когда страх почувствовать, как что-то рвется внутри тебя, начинал казаться уже не столь важным по сравнению с неумолчной, сводящей с ума потребностью.

Сначала он чувствовал внутри себя чье-то присутствие, осуждающее и презирающее его, но постепенно выстраивал стену, пока не отгородился от этого смутно знакомого сознания. Постепенно Чага перестал различать страх и желание, все сливалось в полосу отчаянной зависимости, где багровая боль переходила в сияющий золотом восторг и чистое наслаждение.

Он даже попробовал засунуть руку в струны, надеясь, что боль от ожога принесет облегчение и золотое счастье. Хотя бы на время. Но не помогло. Он остался пуст, мучительно пуст, и взрезанная болью кожа только подчеркивала его пустоту.

Поэтому теперь Чага не трогал струны, а только доползал до выступающего ребра входа и слизывал сочащуюся из него влагу. Она – тягучая, как слизь, и с резким содовым привкусом, но утоляла жажду и притупляла голод.

Когда хозяин увидел, как Чага пытался напиться, то стал издавать короткие резкие звуки – так он смеялся.

– Кто бы подумал, что землянин будет вылизывать мочу подземных червей. Ты мог бы стать полезен даже для моего отца, – он чернеет, как недоношенный хург, от брезгливости, а стая присосок, не останавливаясь, натирают поверхности его Ниш.

Нахлынула волна стыда, – Чага оторвался от влажного ребра и опустил голову.

– Хотя, впрочем, не отдам, ты слишком забавный для его блекло-серых клеток.

Чага молчал и не поднимал глаз.

– А лизни и меня. Так ли полезен этот отросток у тебя во рту? А то молчаливым ты мне нравишься больше. Будешь выразительнее хлопать глазами.

На несколько мгновений Чага растерялся, не в силах понять, что именно он должен делать.

– Ну что же ты стоишь, дружок?

Чага сделал несколько шагов и поднял голову. Белесые глаза за багровыми контурами голых век сузились. Чага потянулся ртом к падающим на широкий конус плеч отросткам капюшона.

– Куда же ты? У тебя рот полон дряни, сползай ниже.

Испытывая странное облегчение, он опустился на колени и уставился на постамент идеально гладких конечностей изоморфа, сморгнул выступившую в глазах влагу.

С багровой поверхности оторвался и потянулся к нему тонкий продолговатый лист, на его середине появилась прозрачная дрожащая капля, так похожая на воду. Ни о чем не задумываясь, Чага слизнул ее, провел языком по все длине листа, будто дрожащего от его прикосновений. Во рту появился острый, чуть солоноватый вкус.

– Хорошо, – прозвучал голос. – Давай еще.

Влага появилась снова, и Чага торопливо слизал ее, потом провел языком еще и еще раз, хотя в листе было пусто, а на языке оставалась колючая прохлада.

В какой-то момент он ощутил прикосновение к небу, а потом в горло поползла прохладная тяжелая ветка. Ирт никогда не проникал в него так. Чага закашлялся, выплескивая наружу слюну и слизь. Хозяин внезапно отпрянул.

– Ты полон мочи червей, Чага. Если бы она разбавляла твою кровь, я бы давно порвал тебя в клочья.

С тех пор Ирт не приходил, а пить хотелось невыносимо.

Он собрал с ребра всю слизь, до которой мог дотянуться и заметил, что струны входа утратили прежнюю упругость, болтались как истончившиеся стебли мертвых растений. Это одновременно пугало и рождало мутную, не поддающуюся осознанию надежду.

Чага неуверенно протянул руку и дотронулся до дряблых веревочек. Они колыхнулись.

– Направление зет – на альфа тридцать семь – помоги товарищу, – прошептал он совершенно непонятные для него слова и двинулся наружу.

Длинный переход за его нишей был совсем другим: гладкие поверхности стен, прямые углы, плоскости высоких потолков – взгляд затягивало глубокой флюоресцирующей чернотой. Свет пробивался откуда-то снизу, то яркими, то блеклыми островками у самых стен. Некоторые огоньки света двигались, ползли друг к другу как неповоротливые световые черепахи. А может, не друг к другу, а подальше от Чаги.

Здесь было хорошо, ничего фиолетового и тошнотворного, и набухшая в мозгу опухоль стала опадать – уже не давила изнутри на глаза и виски.

Ноги не подчинялись, подворачивались, колени дрожали от слабости, он мог бы ползти, но руки казались еще слабее ног. Стена, на которую он оперся, казалась, струилась по руке мощным воздушным потоком, но не была им – Чага видел только черную гладь под изуродованной ладонью.

– Энергия, энергия, – пробормотал он слово из памяти.

Он делал шаг за шагом, не понимая, куда и зачем.

Я могу потеряться, или меня съест фиолетовая утроба, или струны обмотаются вокруг шеи, и я буду кричать от страха…

Тогда Хозяин придет, он прорастет в меня, и мы полетим сквозь галактики и черные дыры к ослепительным, палящим сверхновым.

Чага споткнулся и всхлипнул, с края его губы стекала слюна.

Коды трансгалактических передач… я должен вспомнить… если вырастет палец…

Он навалился грязным голым телом на несущуюся куда-то мимо «энергию» черных стен и вдруг увидел распахнутый вход. Чага оторвался от стены, и ноги сами понесли его к чему-то желтому и теплому за козырьком, нависающим над полукруглым входом. Проковылял внутрь и упал на четвереньки.

Здесь были пузыри. Множество радужных пузырей плавало в желтокоричневом шестигранном бассейне. По стенам к ним тянулись хорошо знакомые Чаге ненавистные струны.

Пузыри в студенистой жидкости двинулись навстречу ему, отдаляясь друг от друга, сбиваясь в группы и приобретая странную, смутно знакомую форму.

Несколько мгновений Чага не мог сообразить, что такое слепилось из пузырьков, – стоящее на четырех конечностях, с продолговатой головой и болтающимся между конечностями коротким отростком.

Когда он все-таки узнал себя, то ему стало смешно, в голове всплывали воспоминания о мальчике, бегающем между зеркалами и превращающемся то в великана, то в карлика, то в квадратного уродца. Тот мальчик тоже смеялся, только смех у него был звонкий, и по щекам не текла влага.

Чага вытер о предплечье мокрое лицо и шмыгнул носом. Хотелось протянуть руку, коснуться ею крошечных радужных сфер. Но он промедлил и отпрянул назад, когда жизнь в водоеме всколыхнулась. Его собственное изображение на мгновение потеряло форму, а потом вдруг потянулось к нему тонкой, сотканной из пузырей рукой.

Существо в водоеме было смелее Чаги, а может и дружелюбнее.

Он тоже протянул руку и коснулся упругой пульсирующей цветом жизни. Прикосновение сопровождалось звуком, похожим на тихое потрескивание. Как костер, ровно горящий в лесу.

Откуда Чаге знать про костер?

Но он знал – это хороший звук. Вокруг нет ничего фиолетового, и пузырькам не противно превращаться в такое смешное существо, как он. И касаться его. Он опустил руку и сел на собственные голые пятки.

Пузырьки быстро перестраивались, двигались, его собственное отражение менялось, перетекая из формы в форму, и в какой-то момент Чага понял, что радужное существо уже поднялось во весь рост, в то время как он сам только на полпути вверх, пытается удержаться на слабых ногах.

– Ты знаешь то, что я только собираюсь сделать? – прошептал он, всматриваясь в нового друга и надеясь на ответ.

С ним, конечно, никто не заговорил.

Кто бы стал?

Но то, что пузырьки видели его или чувствовали как-то по-своему, уже казалось чудом, от которого он не мог оторваться, словно случайно прибрел туда, куда давным-давно потерял дорогу. И потерял право на эту дорогу ступить.

Чага поднимал то одну, то другую руку, поворачивался боком, стараясь не упасть, и следил за тем, как ему отвечают, как новые друзья угадывают каждое его неловкое движение. В какой-то момент в глазах потемнело, голова закружилась, и он рухнул на плотный темно-коричневый грунт под ногами. Боль прошила тело насквозь.

Хозяин? Я не хотел…

Он не помнил, как оказался у Ниши Пира. Не помнил, как полз на четвереньках то по узким, то по широким переходам, как полированные поверхности сменялись какой-то шероховатой керамикой, как в симметричные переплетения попадали пальцы, а на коленях оставались царапины.

Мимо двигались тени, раздавались звуки, не понятные ему.

Чага не поднимал голову, потому что знал, что здесь, в чистилище, через которое Хозяин ему пытался помочь пройти, бывают и бьющие струны, и звуки, которые сдавливают грудь и прерывают дыхание, и прикосновения, с треском рвущие кожу, и, наконец, фиолетовый цвет.

А еще вышагивали ожившие ужасы, один взгляд на которые останавливал кровь.

– Ирт, Ирт, – шептал он. – Код три, пять, семь, кросс-переход четыреста, сектор сорок, – помоги…

Он не помнил, как оказался у Ниши Пира.

У ребра поворота звуки хлынули на него, и Чага замер.

Это было стрекотание, и шелест, и резкие высвисты, и шипение гадюки. Звуки сплетались в странный невообразимый гомон, от которого хотелось сжаться в крошечный комочек, забраться в темную нору и умереть там маленьким и незаметным.

Но норы не было, а мимо по проходу под плетением слишком ровных и одинаковых корней плыл мигающий сиреневым цветом огонек. И, найдя в себе какую-то отчаянную решимость, Чага заглянул за угол, правда, только одним глазом.

Там за поворотом творилось что-то невообразимое, и накативший ужас не давал возможности оторваться от этого зрелища.

Прозрачный дым, а может быть пар, плыл под высокими сводами, с которых тянули вниз свои выступы, конусы и трапеции разноцветные каменные уродцы. И под ними на разных уровнях большими и малыми группами шевелились и шумели чудовища.

Чаге казалось, что он видит рога и гребни, вытянутые шеи и заостренные вверх живые капюшоны. Взгляд сам собой лепился к кривым отросткам, вращающимся вокруг продолговатых разноцветных тел.

Он всматривался в отдаленные углы, и все чуднее и страшнее казались ему существа. Клубки на множестве колючих отростков, стволы, оплетенные кружевом грибных наростов, хвосты, обмотанные вокруг коротких ног.

Чага тонул в хаосе форм и звуков, сердце пыталось пробить грудную клетку, а взгляд метался от чудовища к чудовищу в поисках надежды и спасения. И тут он увидел Ирта. Он сидел справа и выше всех.

За его мощным торсом, как крылья, выступали края сиреневого полированного камня. Багровые отростки капюшона Хозяина время от времени расправлялись, тянулись к еде, которая лежала в плетеном углублении, и от одного его прикосновения тонкие блины-листья, серые продолговатые маслянистые штуки исчезали, словно растворялись прямо в воздухе.

Стоило Ирту сделать движение, и те, кто был рядом, клонились к нему. Стоило издать низкий короткий звук, как все вокруг стрекотали и шелестели. Стоило быстрой волне пробежать по его телу от плеч к изгибу бедер и ног, как все затихало вокруг него.

Он был здесь главный. Хозяин.

Чага почувствовал, как тревожное ожидание заполнило в нем все, как заныла кожа в предвкушении жалящих прикосновений, и он двинулся вперед, почти не осознавая этого.

Очутившись в проходе, он почувствовал, что горячий пар коснулся его обнаженного тела. Все живое и страшное, рогатое и покрытое отростками качнулось в его сторону, словно он не вполз незаметно, а громыхнул скрипучей дверью за своей спиной.

Чага сжался, уязвимый и жалкий.

Ирт его увидел сразу и резко поднялся во весь свой огромный рост. Сиреневое седалище за ним протяжно проскрежетало. Глаза на высоком овале головы засверкали белизной.

Хозяин пошел прямо к нему, три ноги двигались тяжелыми махинами, багровое туловище чуть раскачивалось при ходьбе. Он был совсем рядом, когда широкая и тонкая полоса, словно плоская рука, отделилась от его тела.

Ирт коснулся головы Чаги, и тот затрепетал от странного, запредельного возбуждения и ужаса. Он не мог кричать, не мог просить, даже сдвинуться не мог.

– А! Вот и Чага, моя зверушка, – голос Хозяина был похож на гром и электрический разряд, а плоская рука казалась нежнейшим шелком, скользящим по обнаженной коже.

– О! Да ты весь дрожишь, – Ирт наклонился, и легкий запах горечи защекотал ноздри. – Что тебе нужно здесь?

– Помоги… – прошептал он сквозь онемевшие губы.

– Ты смешно просишь, как же не помочь?

Чага кивнул, его била дрожь. Но когда Ирт склонился над ним, колючий холод стянул кожу и Чага закричал. От ужаса или от боли – он не в состоянии был осознать.

Кровь текла по изнанке глаз.

* * *

Тим… Тим… Тим…

Код три, пять, семь, кросс-переход четыреста, сектор сорок…

Тим!

Он дернулся изо всех сил навстречу голосу и открыл глаза. Впереди был нос авиетки, за которым стелилась яркая, изгоняющая отчаяние синева, а на расстоянии вытянутой руки – экран управления.

Я его видел во сне. Это был просто сон.

– Тим!

Голос Сэма разбудил его прямо здесь. Вырвал из всего дерьма, которое еще день назад было в его памяти как поблекшая тряпка, и вот снова…

Как при экстренной связи с военной машиной, которая может быть сильно повреждена или практически уничтожена, звуковая волна транслировалась всем внутренним корпусом, расслаивалась на бесконечно повторяющиеся звуки.

Тим поморщился от звуковой вибрации в голове и переключил все это безобразие на голографическую трансляцию.

Сэм был в пушистом домашнем халате, а за его спиной маячили гладкие соты разноцветной политеки. Увидев Тима, он сразу кинулся к своему экрану.

– Что с тобой случилось?! – завопил Сэм. – Где твой интерком? Ты молчишь!

– Я… – заблеял Тим, силясь сообразить какую-нибудь правдоподобную историю. Не выходило – в голове тенью ползал Чага.

– Тебе нечего сказать! – отрезал Сэм и решительно ткнул пальцем прямо ему в нос.

Тим кивнул и сразу почувствовал, как под яростным напором Кэмбелла исчезает напряжение и боль в груди.

– Сэм, извини, я его случайно оставил на корабле.

– Не ври, Граув. Ты его специально оставил!

Тим неловко заерзал, не понимая, мог ли Кэмбелл как-то узнать о небольшой драке и ночевке на станции скорой помощи.

– Но ты же нашел меня. По позывным авиетки…

Сэм, похоже, пропустил это бормотание мимо ушей, зато взялся рассматривать его, и в синих глазах быстро и отчетливо отразился медицинский приговор.

– Тим, как ты себя чувствуешь? – доктор нахмурился и сел на кресло за столом. – И что на тебя надето?

Тим чуть ли не вздохнул с облегчением – Сэм о потасовке осведомлен не был.

– Просто немного подпортил одежду, и лень было возиться с новой.

– Ты выглядишь отравленным. Хуже, чем вчера. Я приеду, – расстроено заявил Сэм, и его пушистые плечи обмякли.

– Нет! – Тим яростно замотал головой.

Сэм открыл рот, чтобы возразить, но его что-то отвлекло. Он обернулся через плечо и крикнул:

– Сейчас, Лулу, сейчас приду и посмотрю слона.

– У Лулу есть слон? – глупо улыбнулся Тим.

– У Лулу много кто есть. Она увлеклась созданием интеллектуальных животных. Но дома, слава богам, только слон…

Еще раз оглянувшись назад, Сэм добавил трагическим шепотом:

– Лулу почему-то думает, что военно-полевой хирург – то же, что и ветеринар, и должен уметь лечить весь ее звериный выводок.

– А он умеет?

– Граув! Мы о ком сейчас говорим?

– О Лулу и одном военно-полевом хирурге.

– Нет, мы говорим о тебе!

– Хорошо, – сдался Тим. – Я сделаю как скажешь. Все-все. А тебе приезжать нельзя, – у тебя слон. Он больше меня, и с ним хлопот больше.

– Хлопот больше с тобой, – не проявив никакого желания шутить, отрезал Кэмбелл.

Вздохнул и добавил:

– Ладно. Тебе нужно просидеть в воде не менее получаса, выпить литр воды или чая и вколоть раствор, который я оставил для тебя в аптечке на «Маленьких радостях». Двойную дозу. Понял?

Тим послушно закивал.

– И если завтра ты не ответишь через собственный браслет интеркома или наденешь слайс, или просто мне не понравишься, я приеду, – строго сведя брови, заявил Сэм. – И солью к чертовой бабушке всю твою отвратительную кровь. И знаешь, возьму с собой слона.

– Нет! Только не слона! Я все сделаю, Сэм!

Тим улыбался, клялся, шутил о слонах и удавах, и немного о Лулу, стараясь не замечать свернувшегося внутри него жалкого, испуганного Чагу. И Сэм ему поверил. Он всегда был слишком доверчив.

Но все-таки Тим забрался в воду.

Авиетку чуть раскачивал Тихий океан, вода выплескивалась на крыло, растекалась прозрачными лужицами по невидимым сочленениям пинталей – крохотных плиток композита, из которых было соткано тело машины.

Тим постоял на крыле, ощущая теплую воду под голыми ступнями и всматриваясь в изгибы побережья, лежащего вдалеке. Солнце нагревало плечи и спину, и от этих горячих касаний становилось хорошо. Хотелось замереть в неподвижности и ни о чем не думать, чтобы не разбудить чуть задремавшую в нем жажду.

Внезапно синяя гладь между ним и побережьем вспенилась спинами дельфинов. Они шли дружно, большой стаей, но совсем неспешно, будто красуясь. Один вылетел высоко, крутанулся в воздухе и снова ушел в воду. Прищурившись, можно было увидеть россыпь брызг, чуть взметнувшихся и растворившихся в жарком воздухе и в спокойном, бесконечно равнодушном океане.

Он подплывут ко мне? Они подплывут?

Тим не видел дельфинов тысячи долгих лет.

Когда-то они с Реем катались на них.

Рей обхватил снизу сизое брюхо, но руки не удержались, и он соскользнул в глубину. Дельфин нырнул под Кларка веретеном и стал толкать снизу к поверхности воды сначала носом, а потом своим животом. Рею было весело, и он раздувал щеки от смеха, стараясь изо всех сил не нахлебаться воды.

Дельфин бы спас Рея. Если бы было нужно.

Дельфин бы спас.

Тим прыгнул в воду резко и неуклюже – ногами вниз.

* * *

Контр-адмирал Тимоти Граув был в бешенстве. Он влетел в командную рубку и, не замедляя ход, пошел вкруг проекционного стола собственного боевого крейсера.

На голографической проекции было видно, как не спеша маневрирует экспедиционный флот. Эсминцы и группы фрегатов перегруппировывались и выстраивались в плотное кольцо вокруг «Большого монитора»

«Большим монитором» или «Большой ногой» на флотском жаргоне называли систему космических станций, свободно комбинирующихся вокруг силовых установок – по сути, сцепки реактора, двигателя и блоков навигации.

С Большой ногой было в принципе все понятно – шагать от дыры к дыре, от галактики к галактике за считанные дни, а иногда и часы можно было только с ее помощью, поэтому матёрое флотское офицерьё только так и называло сердце флота и на дух не выносило официальное название базовой платформы – «Цитадель».

И Тимоти Граув эти вкусы вполне разделял: «Цитадель» звучало пафосно – до сведения челюсти и одновременно отдавало какой-то немыслимой древностью. Но сейчас контр-адмиралу все здесь казалось древностью.

Проклятая экспедиция!

Чертов Харли Макгрей с его правилами, закоснелостью и дурацкой привычкой насвистывать коды трансгалактических позывных.

– Отключить, – бросил Тим зло и плюхнулся прямо в середину стола управления – на затухающую на нем голограмму.

– Перестань, Тимоти, – тихо сказал капитан первого ранга Рей Кларк.

– Все равно, – отмахнулся Тим. – Крейсер уже и так на позиции, и я хотя бы избавлю себя от наблюдения за всем этим дерьмом.

– Ты же знаешь, приказы не обсуждают.

– А я и не обсуждаю. Просто накрываю их собственным задом.

– Очень умно, контр-адмирал, – усмехнулся Рей и скрестил руки на груди.

– Если бы я был настоящий контр-адмирал, то командовал бы реальной эскадрой, а не подчинялся бы идиоту Макгрею.

– Хочешь сразу и всего? Ты только получил погоны, а уже требуешь флот. Ты и так самый молодой контр-адмирал.

– Контр-адмирал, который командует единственным крейсером, – скривился Тим. – Не издевайся, Кларк.

– Я и вовсе ничем еще не командую.

– Ты моложе меня и всего год назад окончил академию.

– За тобой не угонишься, Граув, но у тебя все равно не так много опыта для таких погон.

– И не будет. Они похоронили мой проект. Неужели ты не понимаешь? Выбросили в ионную трубу, как мусор.

– Перестань, еще будет шанс.

– Шанс? – и Тим рассмеялся. – Когда?

Последние три года он шел к этому шансу. Сразу после их каникул с Реем на планете Гризион, где они с акустическими плакатами и припудривали минами любой движущийся объект. Он вернулся в полной уверенности, что должен быть другой способ устанавливать контакт с разумной формой жизни. Тот, что использовали земляне, был совершенно дурацким. Ни одна встреча с другим разумом не обходилась без крови. Даже с расами, вошедшими в Федерацию и ставшими союзниками, все складывалось однообразно: сначала при встрече били друг другу в морду, а когда определялся расклад сил – договаривались. Когда люди столкнулись с инсектоидами – нынешней ударной силой Федерации, – союз был оплачен немалой кровью землян.

Но капитан первого ранга Тимоти Граув был уверен, что существует решение. И именно он найдет его.

Кто же еще?

Он чувствовал это решение. Оно было где-то совсем рядом и будоражило кровь. Он даже на время потерял ко всему интерес: девчонкам, полетам, попойкам с Реем или Алексом. А когда появилась догадка, никого не предупредив, Тим написал в Военно-космическую академию заявление на краткий отпуск, набрал координаты какого-то далекого и не особо ему известного сахалинского залива и отправился туда на собственной секции флоотира, выстроенного на побережье Атлантики.

Кто бы ты ни был, сколько бы у тебя ни было конечностей и челюстей, ты не с каждым станешь мериться силой. Не станешь с червем или камнем, не станешь с ребенком, дождем или звездой. Глупо и бессмысленно. А вот драться до последнего с гораздо более сильным противником, который взялся распоряжаться в твоем мирке, – свойство большинства разумных рас, гуманоидных или нет.

Вместо того чтобы испугаться как следует, – дрались и ненавидели. Это знал каждый со школьной скамьи. Но все-таки, все-таки… Есть существа, которым позволено все. Их ждали, им открывали двери, без колебаний отдавали жизни и верили беспрекословно.

Боги.

У каждой расы были предания о подобных сверхсуществах. На современной Земле у религий и церквей лишь список божьих тварей заметно пополнился, да купол стал повыше, распахнулся до Запредельного космоса, куда не дотягивались ни люди, ни союзнические расы. Если бы человек был столь живуч, сколь его боги и их служители…

Католический Папа уверял свою паству, что космическая миссия человечества далека до завершения, пока мирные крестоносцы космоса не выйдут за Дальние Пределы и не встретят архангелов, несущихся сквозь галактики на сияющих крыльях.

Тим иногда думал, а вдруг и правда встретит подобное – совершенных детей бога, которым не нужны ни скафандры, ни эсминцы, ни голограммы они быстры, как свет, и похожи на людей.

Но совершенны.

Если спустившийся из космоса контактер будет абсолютным совершенством, воплощенной красотой и силой – станут ли в него стрелять? Не нужны ни экзоскафандры, ни мины, ни ионизирующие фугасы, ни дебильные акустические плакаты о дружбе, – если ты воплощенное совершенство. Если ты Бог.

Вот только как стать этим Богом для иного разума? Вдруг чужое сознание не восхитят ни крылья, ни свет, ни нимб над головой. И чудеса, которые ты заготовишь, будут для него смешны.

Тим просидел на Сахалине почти неделю, прикидывая в общих чертах технологию определения ключевых признаков божественности для различных рас на основе косвенных данных. Хорошо бы знать тип климатической среды планеты и характер цивилизационного развития расы. А может, все определяется свойствами светила, количеством естественных космических объектов в планетарной системе, их массой, скоростью, траекторией перемещения.

Может, простая физика определяет мечту о боге?

Тим думал, как и какие данные собирать до контакта и как на их основе спрогнозировать возможные формы божественного для каждой конкретной расы. Но еще больше он фантазировал о том, как сам спустится с небес, подобно древнему Гелиосу на сияющей колеснице, и крошечные разумные уродцы далеких планет будут воздевать к нему клешни или другие отростки и потрескивать от восторга.

Он изобретет технологию, и она сработает. Он опробует ее сам. Хотя бы раз! И вот теперь Макгрей с легкостью перечеркнул его мечту и двухлетнюю работу.

Контр-адмирал Граув не может опробовать просчитанный им метод. Этот проект просто вычеркнули из графика экспедиционного флота, потому что нечто сверхважное и сверхсрочное требует изменить курс, и они даже не будут приближаться к отобранной для эксперимента планете.

– Я не хочу ждать этот шанс еще два года, Рей. И выслушивать брюзжание ханжей на тему этичности и какой-то там недопустимости. Я уверен, что прав, и это лучше, чем концепция «малой крови» при контакте.

Рей вздохнул, подошел к голографическому столу и уселся на пустующее кресло рядом с Тимом. Крутанулся и взмыл вверх.

Теперь Кларк был выше его, сидящего на столе. Снизу Рей казался монументальнее – идеально сложенный красавец с широкими плечами, широкими скулами и челюстью, слегка квадратной с этого ракурса.

– Хочешь быть богом, Граув?! – провозгласил он торжественно и одновременно издевательски.

– Иди в жопу, Кларк, – отмахнулся расстроенно Тим и сполз со стола.

Он провел по поверхности, возвращая изображение маневрирующего экспедиционного флота. Ему нужно было через час приготовить все системы к прыжку, отдать необходимые распоряжения команде. Но Тим застыл, всматриваясь в бегущие справа и слева от голограммы строчки навигационных данных, загружаемых с «Большой ноги».

Слова вырвались неожиданно для него самого:

– А давай сбежим?

Он был так близко к мечте, что не находил в себе сил что-то откладывать и переносить. Плевать на замшелые правила и приказы, экспедиционный флот не пострадает от отсутствия одного крейсера. Никто и ничто не пострадает, кроме его успешной карьеры, если они провалятся. Но они победят. Тим в этом не сомневался.

– Как ты это хочешь сделать? Нам просто не позволят, – нахмурился Рей.

– Смотри сюда, капитан. Твой контр-адмирал уже все придумал, – он потянул к себе кресло Рея и мысленно отдал приказ укрупнить навигационные данные и спроецировать над столом объемную карту маршрута флота с узлами скачков.

– «Сияющий» прыгнет со всеми, Рей, а на третьем кросс-переходе я задам незначительное отклонение от общих координат. И мы уйдем в сторону. Никто не докажет, что это был не сбой навигации.

– Нас найдут.

– Кто? Связь утрачена, маршрут не известен. Пока мы не сделаем то, что хотим.

– Ты собираешься сказать об этом остальным членам команды?

– Зачем их подставлять. Я допустил навигационную ошибку, и «Сияющий» ушел в сторону. И потом они готовились именно к этому эксперименту.

– Но мы будем слишком далеко от выбранной для опыта планеты.

– Зато есть другая! – и он вызвал изображение планетарной системы, нашпигованной немалым количеством внутренних космических тел. – Орфорт!

– Закрытые от внешних контактов генетически развивающиеся гуманоиды, – прошептал Рей. – Неплохой выбор – у нас есть данные об этой расе и прямой контакт с ними не состоялся.

– Хочешь быть богом, Кларк?!

И Тим рассмеялся, не в силах сдержать рвущееся из груди веселье.

* * *

Капитан второго ранга Тимоти Граув не скоро выбрался на разогревшееся под солнцем крыло авиетки. Дельфины все же прошли стороной, и не было никакого шанса их догнать. От купания ему действительно стало лучше, словно добавились силы. Вот только что теперьш делать с этими силами?

«Ты себя не контролируешь», – сказал Алекс.

Тим ничего не контролировал, когда убедил Рея совершить этот прыжок. Когда убедил команду высадиться на Орфорт. Он ничего не контролировал, отправляясь день назад в Планетарную прокуратуру. И сейчас – ничего. Даже посреди океана его контролировал Ирт.

Он никогда не был богом. Но стал Чагой.

* * *

Моча гнилых пещерных червей.

Сгусток злобы бился внутри него. Ирт чувствовал, как то разбухает, то сокращается потерявшее баланс тело. Чтобы это остановить, нужно собрать бешеные клетки в центре самого себя и запереть их. Но сосредоточиться на этом мешали человеческие конечности. Эти руки и две хлипких ноги – непривычные части. Приходилось постоянно контролировать их форму.